Текст книги "Исповедь дурака. Как я ушёл от «нормальной» жизни и стал счастливым"

В дошкольном возрасте у меня были проблемы с пищевыми инфекциями, а в школьные годы я стабильно болел каждый год простудными заболеваниями. Мне нравилось валяться дома на кровати, пить душистый горячий чай с малиновым вареньем, потеть, делать ингаляции с маслом чайного дерева и поглядывать в окно на «приливы и отливы» машин, детей и взрослых, спешащих в школу и на работу, а потом обратно.

Нравилось и то, какой становилась мама, когда я болел. Казалось, что забота о больном ребёнке и неспешные домашние хлопоты делали её добрее, позволяли хоть чуточку расслабиться и передохнуть от механистичности трудовых будней. Впрочем, даже из дома она не позволяла себе отдыхать и продолжала консультировать коллег по телефону.

Однажды, когда я преодолевал традиционное ОРВИ, у меня из носа пошла кровь. Такое случалось и раньше, но на этот раз она ни в какую не хотела останавливаться. Когда крови натекло примерно полтазика, вызвали скорую. Врачи уверенными движениями запихали мне в ноздрю несколько метров бинта, пропитанного перекисью водорода, завязали нос и увезли в больницу.

Там меня ожидали несколько недель приключений в компании безбашенных детдомовцев, постоянно выдумывающих дебильные игры и издевающихся над тщедушным пареньком. А также уйма таблеток глюконата кальция и уколы в попу по два раза в день.

Кровеносные сосуды быстро пришли в норму и с тех пор не ломались. А удивительное чувство извлечения из недр черепной коробки многометрового бинта запомнилось на всю жизнь.

С ОРВИ дела обстояли хуже. Казалось, что в условиях больничных сквозняков, сопли и мокрота только эволюционируют, меняют цвет, но никогда не пройдут окончательно. А потом, ко всему прочему, я ещё и отравился. Но с этой проблемой врачи быстро расправились посредством полифепана и рисового отвара. Мама регулярно навещала меня и следила за развитием событий по телефону. В итоге, осознавая трагизм ситуации, она досрочно забрала меня домой под расписку. Там я быстро пошёл на поправку.

Мама обязательно задёргивала вечером шторы, опасаясь, что на соседнем доме могут оказаться снайперы. А в школе нас постоянно запугивали маньяками, которые водились в нашем микрорайоне. Рассказывали даже, что один из них развешивал кишки и трупы младенцев на телевизионных антеннах моего дома. Я долго пытался их там разглядеть, но так и не нашёл.

Для детских ушей всё это звучало действительно страшно. Но когда мы шли с друзьями домой по тёмным дворам, то вслух фантазировали, как на нас нападёт маньяк, а мы покажем ему письки, и он убежит. Было весело и ясно, что никакой извращенец нам не страшен – ведь они нападают только на запуганных одиночек и сторонятся шумных компаний.

Но гулять на улице по бескрайним просторам бетонного спального гетто всё-таки было надо. Самое интересное занятие, что мне удавалось найти – поиск и анализ всякого мусора под окнами домов. Чуть позже – сдача стеклотары и последующая трата денег в удивительном разноцветном мире кооперативных ларьков.

Там было небезопасно – у меня несколько раз вымогали и крали деньги. Но чудесный мир дешёвых пластмассово-химических удовольствий манил калейдоскопом красок. Жвачки с наклейками и фантиками были культом нашего поколения. Их жевали десятками, надувая огромные пузыри. Фантики с машинками из «Турбо» и наклейки из «Трансформеров» (долгое время я читал это название исключительно как «трахс-фортерс») коллекционировали, а голыми тётками оклеивали буквально всё, порой даже обложки школьных дневников, – в знак взрослости и независимости.

Эпопея с жвачками закончилась для меня тошнотой, накатившей однажды после употребления «коктейля» из пары «Трансформеров», после чего я уже чисто физиологически не мог их жевать. Похоже, организм окончательно интоксицировался тамошними химикалиями.

На фоне серых монотонных будней и опасных улиц экран телевизора выглядел настоящим спасением. Оазисом красок, событий, юмора и музыки. Я и брат просто балдели от диснеевских мультиков; телепередач с обзорами компьютерных и приставочных игр. Виртуальные миры выгодно отличались от окружающей действительности своей цветастостью, игривостью и чувством перспективной стратегической цели, «правого дела», которому можно смело служить и быть уверенным в положительном результате – ведь добро всегда побеждает зло. Да и вообще – там всё было просто и весело.

Мы проводили вечера с родителями у телеэкрана – это было нашим основным способом познания мира, развлечения и альтернативой живому общению. Вернее, мы разговаривали с родителями, но их почему-то интересовали только события в школе и на работе, и то, что можно увидеть по телевизору. Я решил, что это нормально – так люди и общаются.

Конечно, мы с братом просили приставку. И однажды папа купил её – восьмибитную «Денди». Это был восторг! Родители пытались как-то нормировать игровое время, но что толку, если это было единственным (помимо книг и сна) спасением от реальности.

Приставки были и у друзей, и в магазине-клубе. Началась совсем другая жизнь: соревнования по очкам, покупка и обмен картриджами за деньги, полученные за стеклотару или накопленные со сдачи в магазине; прогуливание уроков, а чуть позже – зависть к обладателям «шестнадцатибиток», зависание в магазине приставочных игр в созерцании поединков в «Mortal Kombat» или просто игры в «Дюну». Отец и сам порой просиживал ночи без сна за «SuperMario» – просто потому что не было возможности сохраниться.

Однажды я сломал руку, выпендриваясь перед мамой на турнике, – упал на спину, но почему-то повредил лучевую кость левого предплечья. Сидеть дома с одной рукой целый месяц было скучновато – очень скоро я слегка размочил водой и исправил гипс, чтобы можно было держать джойстик приставки двумя руками, и снова стал полноценным игроком.

Первый компьютер, х386-й, принёс в дом отец. Просто так, без особого праздничного повода. С той поры новая игрушка стала точкой пересечения интересов всех членов семьи. Детям выделялось по часу времени после школы, маме – тоже немного, погонять «Шарики» («Lines»), остальное время монополизировал отец, перестраивающий ход мировой истории в «Цивилизации». Мы с братом играли в «Winter Games» от «Accolade» и «Prince of Persia», а потом тоже перешли на «Цивилизацию».

Естественно, мы всеми правдами и неправдами пробирались к компу, пока взрослых не было дома, приводили друзей, а потом как умели заметали следы.

Впервые познакомились с досовским порно – набором зацикленных роликов по несколько секунд каждый.

Особенно запомнилось появление «DooM», который папа принёс с работы на нескольких дискетах. Сперва пришлось долго осваиваться с управлением и играть, преодолевая страх. А когда однажды утром по телефону сообщили о смерти дедушки, я тут же уселся за «DooM», «чтобы отомстить за него демонам».

Тогда же в глубине заигравшегося сознания впервые промелькнули мысли о смерти. Что остаётся, когда подводится итог человеческой жизни, кроме не слишком благодарных родственников, делящих имущество покойного? И куда в действительности отправился дедушка, произнеся свои последние слова: «Не забудьте картошку выкопать»? Может, его призрак теперь будет посещать нас на даче, в которую дед вложил последние силы?

Дача

Летом нас с братом отвозили на дачу к бабушке, где мы вдоволь отъедались овощами и ягодами со своего огорода, деревенскими продуктами и прочей вкуснятиной. Типичный завтрак: пышные блины с маслом и сметаной, жирное жареное мясо с вяленым луком, ароматный чай и домашнее варенье. И всё это на залитой утренним солнцем веранде. Бабушка хорошо готовила, имела грубоватое деревенское чувство юмора, была не слишком внимательной и изрядной пофигисткой – при ней можно было позволить себе многое.

Дача радовала велосипедами, на которых мы много катались, правда в основном не дальше двух-трёх километров от дома, а то и вовсе «до канавы». Можно было ходить в лес за грибами и ягодами, или просто поиграть. Но только вместе с бабушкой, а она передвигалась очень медленно, и для нас каждый поход превращался в настоящее испытание. Мы предпочитали сидеть дома или загорать на своём участке; вместе взятых а также выгуливать нашу сухопутную черепашку Соню и играть в игры, которые мы в изобилии придумывали для себя сами.

Было весело набирать воду в велосипедные насосы и брызгаться струями, бегая по участку, устраивая друг-другу засады возле пунктов перезарядки – бочек с дождевой водой. А проигравшего ожидал «расстрел» из поливочного шланга на максимальном напоре.

Но чаще всего мы имитировали виртуальные миры: играли в войнушку на бумаге, делали макеты всяких космических кораблей, танков, машинок, а порой и вовсе использовали только наше воображение – садились на диван и озвучивали сценарий, как мы, герои, агенты разведки, мчимся на задание в машинах-трансформерах, сражая полчища врагов на суше, в воздухе и под водой. Для меня это сопровождалось почти полным, очень реалистичным погружением в мир игры.

Я мечтал, чтобы все люди в мире стали счастливы. Придумывал идеальные модели общественного устройства, проекты по освоению космоса, вечные двигатели, решения глобальных проблем: парникового эффекта, перенаселения, голода, катастроф, войн.

Однажды принёс отцу схему построения идеального мира на Земле, первым пунктом которой был «коммунизм». А после короткой беседы с родителем тут же зачеркнул его, заменив на «анархию», – никаких других перемен в схеме не потребовалось.

Почему-то влюбился с первого взгляда в плакат с ядерным взрывом из кабинета гражданской обороны. Грибовидные облака виделись красивыми и родными, атомная война – вполне приемлемым способом решения многих проблем человечества, а радиация – двигателем эволюции.

Главной своей миссией я видел творчество – внедрение в мир нового, Иного, обеспечивающего его эволюционное развитие. Это, как мне казалось, получается у меня лучше всего. Больше всего я рисовал монстров и оружие.

«Что ты рисуешь всякую ерунду, написал бы лучше что-нибудь», – сделала мне однажды замечание мама. В ответ я написал короткий рассказ, в котором описывалось, как я вхожу в страшную тёмную комнату с шестиствольным пулемётом наготове, на меня нападает монстр, и я высаживаю в него всю обойму. Примерно половину произведения занимало детальное описание разлетающихся по комнате внутренностей существа.

Мама списывала мою склонность к жестокости на влияние фильмов и компьютерных игр. Поговорить со мной на эту тему и выяснить реальные причины почему-то никому даже не приходило в голову.

Тем не менее, писать мне понравилось. «Жемчужиной» моей детской философской мысли стала иллюстрированная книга о земных и космических приключениях в будущем, написанная за одно лето и занявшая целую общую тетрадку.

По сюжету я терплю кораблекрушение в 2031 году и оказываюсь на необитаемом острове, где отстраиваю из останков корабля полноценную военную базу. Затем помогаю освободить Беларусь и Европу от космических пришельцев, собираю армию и захватываю США. Поднимаю со дна Атлантиду и превращаю её в самое передовое государство. Осваиваю Марс. Становлюсь президентом Земли, галактики, а затем и всей Вселенной, методично уничтожая всех несогласных (да и просто непонятных) существ целыми планетами. А когда в пространстве Вселенной становится не с кем сражаться, я отправляюсь в прошлое на машине времени, чтобы бороться с врагами своей Империи там.

Книга стала компиляцией всех впечатливших меня игр и фантастических книг вместе взятых. Обилие батальных сцен со стрельбой и защитными полями выдавали моё ощущение непредсказуемой враждебности мира, стремление обрести средство поскорее уничтожить любую угрозу и не получить повреждений самому. А полный контроль, тотальная гегемония, достигнутая добровольно или принудительно, виделись средством достижения всеобщего блага. Примечательно, что по сюжету на руководящие должности в своей империи я назначал только родственников – чтобы все были «главными»; враги всегда оказывались слабее и глупее; новое оружие пробивало старые защиты; а все диалоги велись безэмоционально, сухо и по-деловому.

В какой-то момент я понял, что мало внимания уделяю деталям. Так эпичные сражения галактических масштабов оказались разбавлены детальным описанием мха и тараканов на вентиляционной решётке, а также того, как герои кушают, умываются и ходят в туалет.

В той же тетрадке я попытался описать свои «трансцендентные мысли» о грядущем будущем человечества:

«Конца Света, – Апокалипсиса, – не предвидится. Но из-за высокого уровня загрязнения в городах и из-за других экологических факторов люди должны будут отказаться от современного образа жизни и вернуться на век или даже на несколько веков, может быть тысячелетий, назад – к деревням, дачам и земледелию. А те, кто не примут нового образа жизни будут тяжело болеть и умирать в мучениях. Дальше есть два пути развития, если оно конечно будет. Либо люди снова разовьются до уровня вонючих городов, либо до городов, не загрязняющих атмосферу. Использование солнечной, гидро– и космической энергии, а также новых очистных сооружений позволит создать государство с коммунистическим, безденежным строем. Но это будет очень сложно из-за слабого эмпатного восприятия человечества».

Собственный внутренний мир казался мне колоссально богатым и превосходящим реальный по всем параметрам. Я хорошо рисовал, подробно продумывал целые вселенные, существ, населяющих их, биологическое устройство и смысл существования каждого; делал зарисовки из жизни этих миров в тетрадки. Компьютерные игры подливали масла в огонь – я копировал оттуда монстров, оружие, сценарии, модифицировал и дополнял их, формируя многообразие своих вселенных – более интересных и продуманных, чем любой из игровых миров.

С дачей связано множество радостных переживаний, но были и моменты жёсткого столкновения с реальностью.

Так однажды соседский мальчишка до крови разбил мне голову кирпичом. Взрослые поставили его передо мной и заставили извиняться – я всё сразу простил, но позже скатал огромный ком из влажной серой глины и, подкараулив обидчика в придорожных зарослях топинамбура, запустил ему прямо в лицо, когда тот проезжал мимо на велосипеде.

Долгое время я играл с соседской девочкой, которая была значительно старше. Мне она очень нравилась, и я намеревался на ней жениться, но однажды подруга перестала приходить и стала тусоваться со своими ровесниками-подростками. Подростковый мир казался мне грубым и пошлым, а поступок подруги – предательским.

Однажды меня догнала и укусила за ногу собака, от которой я не успел уехать на неповоротливом детском велосипеде – это напоминало сюрреалистический триллер.

Я впервые решился поехать по соседней дачной улице, «линии», на своём велосипеде с приставными колёсами, помогающими держать равновесие. Тяжёлый и не слишком тщательно смазанный агрегат движется медленно, педали приходится крутить с усилием.

И вдруг примерно на середине пути сзади, в начале улицы, показывается мелкая противная дворняга. Она визгливо лает и бежит в мою сторону. Я кручу педали изо всех сил. Свернуть некуда – улица с обеих сторон огорожена заборами. Остаётся двигаться только вперёд. А в конце линии ещё предстоит преодолеть водопроводную трубу под высокой насыпью. Едва ли это можно сделать быстро. Шавка стремительно приближается – я понимаю, что она меня вот-вот догонит, и что я, похоже, даже бегаю быстрее, чем едет велосипед! Но уже поздно – мелкая тварь впивается мне в ногу, оставляя две красные дырочки. Я кричу – собака убегает. Оказываю себе первую медицинскую помощь – прикладываю к ранке лист подорожника. За него мне ещё влетит от мамы – лист довольно грязный. А путешествия за пределы нашей улицы надолго останутся под запретом.

С тех пор я стал опасаться «друзей человека» и часто представлял, как перееду свою обидчицу насмерть, если мне дадут порулить автомобилем.

А ещё меня очень вдохновляли двоюродные братья, которые часто гостили на даче, ездили на рыбалку, играли в карты и танцевали под техно. Особенно Ш. – творческий и энергичный, он долгое время был тем, на кого я мечтал быть похожим. Ш. всё время что-нибудь рисовал и придумывал: украшал велосипеды разноцветной проволокой и катафотами, создавал настольные игры, писал стихи, сшил костюм ниндзя, мастерил стальные мечи и сюрикены из алюминия. Его кумиром был Брюс Ли. Однажды он вместе с приятелями даже украл ружьё у лесника. Как только мне дали его подержать, я сразу навёл прицел на деревенских мальчишек, и меня вовремя перенацелили в небо.

Когда Ш. уходил в армию, всё его «хозяйство» досталось нам с братом – радости моей не было предела!

Именно на даче я впервые, наивно и по-детски, заинтересовался метафизикой. Когда бабушка потрошила рыбу, она всегда доставала плавательные пузыри отдельно и говорила, что это рыбья «душа». Я с радостью лопал их ногой, окончательно освобождая таким образом «душу» от «земных оков».

Однажды в мышеловку попала мышь. Я заметил её первым, достал из ловушки и понёс в огород чтобы вскрыть и посмотреть на мышиную «душу». За день до этого бабушка в шутку сказала, что у мышей она находится под хвостом. Кое-как расковыряв трупик в указанном месте, я долго вытягивал наружу кишечник. Мне показалось, что кроме него внутри ничего нет, из чего был сделал вывод, что мышь – животное бездушное.

Бывали и совсем странные поступки. Один раз я привязал верёвку к шпингалету на внутренней стороне банной двери. А потом закрыл её, просунув конец верёвки в щель, дёрнул за него и таким образом защёлкнул засов изнутри. Баня оказалась замурованной «вещью в себе». Тогда дед кое-как вскрыл окно и просунул меня внутрь, а я открыл дверь.

В этой же бане дедушка однажды рискнул «полечить» мой фимоз. Ему удалось болезненно закатать узкую крайнюю плоть наверх и оголить головку, а вернуть её в обычное положение он предоставил мне самостоятельно и ушёл. Однако это не удалось.

Сперва мне подумалось, что можно жить и так. Вернувшись из бани, я соврал, что всё хорошо, но сутки невыносимого трения разбухшей сверхчувствительной части тела об одежду убедили меня во что бы то ни стало вернуть прежнее положение вещей. Превозмогая острую боль в течение нескольких минут, я всё-таки сделал это, испытав колоссальное облегчение.

Несмотря на то, что в садоводческом товариществе, где располагалась наша дача, открылся магазин, а деревенское молоко привозили прямо на дом, мама продолжала таскать тяжёлые сумки продуктов из города. С экономией для бюджета и вредом для здоровья. Отчасти на этой почве она разругалась с бабушкой и забрала нас с братом в город. Мы были не против, так как нас к тому времени уже неумолимо влекло к компьютеру, а ежегодные каникулы на даче изрядно наскучили.

«Ты пазнАеш жЫзню», – сказала мне напоследок заплаканная бабушка на своём белорусско-русском наречии.

Годы, проведённые на даче в обществе бабушки, дедушки, их друзей и подруг – престарелых соседей-садоводов, сделали в моих глазах пенсионный возраст самой прекрасной и желанной порой человеческой жизни. Я мечтал поскорее стать пенсионером. Избавиться от всех обязанностей перед семьёй и обществом, заниматься своими делами и получать деньги просто так. Конечно казалось несправедливым то, что это чудесное время наступает лишь в старости, когда тело начинает серьёзно болеть, теряет юношескую подвижность, а ум лишается смекалки и полёта фантазии. Но всё равно пенсия виделась мне царством свободы и блаженства по сравнению со школьной диктатурой и утомительным циклом «дом-работа», в котором ежедневно вращались родители.

Я и сам стал во многом похож на старика в свои юные годы. Был домоседом, предпочитая телевизор и чтение любым активным формам отдыха. Кряхтел, шутил и ругался, как бабушка. Любил укутаться потеплее и сидеть на лавочке вечером, провожая закат и вслушиваясь в далёкий гул электричек. А потом, когда надоест кормить собой комаров, – возвращаться домой, включать радиоприёмник, пить чай и играть с братом в «дурака».

Средние и старшие классы

Учителя говорили, что, хотя я и не особенно учу правила, у меня есть «врождённая грамотность», и мама гордилась ей, считая это своей заслугой. Я хорошо писал сочинения, которые зачитывали перед всем классом. У меня было ощущение полного контроля над логикой – что я могу взять любую мысль и логически перейти от неё к любой другой, доказать кому угодно что угодно.

Я начал регулярно прогуливать уроки, каждый раз сочиняя «уважительные причины» разной степени правдоподобности – и мне действительно многое сходило с рук. Школа вообще хорошо учила врать и обманывать. Во всём: от понтов перед сверстниками, списываний и прогулов до успешного ответа у доски без малейшего знания о предмете.

Случалось, что я вырывал страницы с замечаниями и плохими оценками из дневника или зарисовывал их, ссылаясь на проделки младшего брата и домашних животных. К тому же, с неприятными известиями всегда можно было пойти к отцу – он выслушивал спокойно, никогда не ругался и доводил всё до сведения супруги в мягкой форме. А ещё отец снабжал меня научной фантастикой вместо скучной школьной литературы, никогда не платил денег на родительских собраниях, называя их сбор вымогательством (с точной ссылкой на статью Уголовного кодекса), и вызывал моё восхищение умением думать своей головой, а не слепо подчиняться правилам по первому требованию как мама.

При общении с родительницей любая оплошность и отклонение от норм несла в себе риск спровоцировать истерику. К моему колоссальному облегчению, после младших классов она всё же ослабила железную хватку и уже не контролировала выполнение «домашки».

Зато на моих глазах мама стала превращать себя из самой красивой женщины в обычную тётку: мелировать волосы, укладывать их лаком, злоупотреблять косметикой… Я совершенно не понимал, зачем нужно уродовать себя, скрывая вполне симпатичные морщины и седину. Это воспринималось как очередное предательство: мало того, что она проводила больше времени на работе, чем с нами – теперь лицо «для общества» оказалось важнее лица «для близких».

Про себя я отметил тогда её возраст – тридцать пять – и решил, что это – какой-то рубеж, после которого женщины стремительно «портятся». Надо успевать любить их до него.

Наблюдение за родственниками сформировало у меня пренебрежительное отношение к работе. Из рассказов о папиных предках, которые умели хорошо устроиться даже во время войны, а также записи «склонен к насильственным действиям в отношении начальствующего состава» в военном билете отца, я сделал вывод, что дух свободы у нас в крови.

Дед, подорвавший здоровье на работе ради материального блага семьи, стал моим антигероем – примером того, как мне не хотелось бы прожить свою жизнь. Ведь значительная часть его сбережений обесценилась после развала СССР, а родные и близкие не питали к нему ни глубокого уважения, ни особо тёплых чувств – в их памяти он остался суровым и нелюдимым. Нравился «правильный» дед только маме.

«Работай чтоб не вспотеть и ешь чтоб не усраться», – так звучала переданная мне отцом «жемчужина мудрости», поучающая умеренности и в труде, и в потреблении. Я успешно применял первую её часть в жизни и старался по возможности не напрягаться – обычно это приводило к наилучшим результатам. Например, во время летней практики я нехотя махал лопатой, напевая и пританцовывая. «Вот ты, Борис, делаешь всё „тяп-ляп“, – негодовала учительница-надзирательница, – но у тебя почему-то получается лучше всех!»

Но мне хотелось ещё больше оптимизировать свой труд. Тогда я обратился к доброй учительнице информатики и «отработал» всю практику за один день.

Так обстояли дела с трудом, с потреблением же возникали проблемы. Давать детям карманные деньги у нас в семье было не принято – только на платные обеды, когда школа сделалась гимназией, и они стали обязательными. Однако разноцветные товары из ларьков, а чуть позже компьютерные клубы, притягивали меня, как магнит. Я по возможности экономил на питании в школьной столовой. К тому же можно было забрать себе сдачу после похода в магазин, сдать бутылки и макулатуру. Однажды я даже украл купюру у мамы из кошелька.

Папа утверждал, что я могу попросить у него денег, если мне что-то понадобится. Обычно мне было боязно и стыдно просить, но однажды я всё-таки решился:

– Пап, я хочу купить трансформера. Он такой клёвый, умеет разбираться на пять машинок, которые ездят сами по себе, и собираться в одного большого робота! И стоит недорого, – я увидел эту игрушку у одного из ребят в школе и горячо возжелал такую же, предварительно отыскал её в ларьке и убедился, что она стоит меньше многих аналогов и теоретически позволительная для семейного бюджета.

– А зачем? – спокойно спросил отец.

Я задумался. Перед глазами пронёсся возможный сценарии: я играю с удовольствием; потом мне надоедает; возможно, хвастаюсь перед друзьями; затем ради интереса разбираю игрушку на запчасти; пытаюсь собрать из неё что-то новое; потом надоедает и это; от робота остаётся горсть раздолбанных деталей, которая меня больше не интересует; она занимает своё место среди кучи прочего хлама в секретере; мне снова нужна новая игрушка… Хотя скорее всего мне просто надоест играть в первый же день.

Жажда покупки исчезла, а я пережил почти мистическое озарение – покупать игрушки из зависти не хотелось уже никогда. А со временем их всё равно полностью заменили приставочные и компьютерные игры.