Текст книги "Исповедь дурака. Как я ушёл от «нормальной» жизни и стал счастливым"

Впрочем, мне и самому была нужна поддержка. В один прекрасный вечер мы с Кирой гуляли у реки. Присели на лавочку – я развалился, закинув ногу на ногу и откинув затылок, чтобы удобно было созерцать звёзды. Кира села рядом, уютно свернувшись у моего плеча, словно кошка.

Мне было неспокойно. Я перебирал в голове факты биографии, стремясь обрести эмоциональную устойчивость:

– У меня всё складывается прекрасно, сбылась детская мечта, есть деньги, я не работаю на дядю, занимаюсь любимым делом, у меня чудесная девушка, своя жилплощадь отдельно от родителей, есть друзья, – и всё в таком духе. Но это не помогало.

И вот, я смотрю на звёзды и как будто подсознательно прошу их совета, как вдруг Кира, словно прочитав мои мысли, шепчет на ухо:

– Может быть ты просто занимаешься не своим делом?

В этот момент что-то во мне безвозвратно оборвалось. На мгновение я представил себе, почувствовал, что вся эта затея с играми, начиная с самого детства, – не более чем самообман, способ сбежать от реальности, а теперь ещё и втянуть в это побольше людей, скормить их этой безумной индустрии; что всё это пустое, а все усилия, которые к этому привели – напрасны, и что меня от всего этого уже тошнит.

Этого мгновения оказалось достаточно. Я тогда, конечно, постарался не подать виду – машинально начал оправдываться, мол – что ты, это же мечта детства, любимое дело, в этом я весь! Однако в глубине своего существа я с горечью осознавал, что Кира права.

Наши с Кирой отношения впервые серьёзно надломились после её дня рождения. Накануне я задумался о том, насколько мы с ней разные. Хотя бы в том, что я – замкнутый домосед и меня это устраивает, а она – активная и подвижная. Казалось естественным, что рано или поздно она куда-нибудь убежит.

Ещё в трамвае, по пути к дому Беллы, где намечалось празднование, меня посетило дурное предчувствие. Кира и Белла давно были лучшими подругами, их связывало многое, в том числе и однополый сексуальный опыт; Белла в своё время была так же влюблена в меня и даже формально лишила меня девственности, после чего я исчез из её жизни, а теперь появился вновь и, в некотором смысле, «увёл» у неё подругу. У неё был повод затаить на меня обиду.

Белла встретила нас радушно, но до меня сразу долетел некоторый холодок. Я обнаружил инструменты и, чтобы хоть как-то «найти себе место», принялся разбирать с их помощью диктофон, у которого как раз недавно сломался переключатель чувствительности. Сделав своё дело и более-менее придя в себя, я присоединился к девушкам. Мы дурачились, фотографировались, выпивали. Подруги вспоминали о былом, слушали песни, с которыми были связаны яркие события, танцевали…

Я всё отчётливее понимал, что моя собственная жизнь – жизнь парня, который старше обеих этих девиц на четыре года и претендует на роль неформального деятеля искусства, – пресна и однообразна по сравнению с их совместной яркой, насыщенной биографией. Они пережили больше благодаря своей смелости и широте душевных порывов, жажде жизни. В то время как я большую часть времени сидел в нерешительности и критиковал всех и вся. Они помнили, трепетно хранили своё прошлое – я же своё презирал и бежал от него. От этого делалось невыносимо тоскливо.

Белла решилась и высказала все свои претензии в мой адрес: и про то, что я «забил» на неё, и про то, что «увёл» Киру. Чувство того, что я своими решениями и действиями серьёзно изменил жизнь нескольких людей, и к тому же крепко расстроил одного из них, было для меня новым и странным. Я не привык за что-то отвечать, и слова Беллы прозвучали как обоснованное обвинение, на которое мне нечего было возразить. Кроме того, что она не была для меня привлекательной.

К счастью, на помощь пришла Кира. Она быстро расставила все точки над «i», пояснив, что наш союз – это и её решение, а у Беллы теперь есть парень. Та стала жаловаться, что всё равно с парнем ей не так хорошо, как было с подругой. На что Кира резонно ответила, что в любом случае у каждой из них теперь свой путь в отношениях и назад дороги нет. А внутренние и внешние перемены на этом пути неизбежны и не нужно им препятствовать. К тому же, они остались подругами. Белла успокоилась и как будто всё простила. А я в очередной раз поразился мудрости Киры, и вместе с тем – собственной косноязычности и беспомощности.

Остаток ночи я пытался влиться в тусовку двух подруг: плясать под их музыку, подпевать их песням… В итоге даже станцевал стриптиз, почему-то включив для этого трек Мальчишника «В последний раз». Получилось настолько несуразно, что Кира попросила больше так не делать.

Вскоре я упал без сил. То есть силы остались, но поддерживать не отзывающееся веселье стало невыносимо. Худосочное тело моё оттащили на дальнюю кровать. Я лежал, грустил и тихо хныкал. Затем ко мне прилегла Кира. Мы немного поспали, а под утро проснулось половое влечение, которым мы немедленно воспользовались, продолжая при этом общаться с Беллой, которая уже изобретала завтрак.

Внезапно вырисовалась перспектива поехать к Кире на дачу вместе с её отцом. Белла созвонилась со своим парнем, а уставшего меня удалось уговорить – уж больно моя подруга разрекламировала своего папу.

Отец Киры оказался стереотипным «настоящим мужиком»: крепкий, умелый, щедрый, здраво и чётко рассуждающий на любые темы от бытовых до философских глубоким голосом с приятной хрипотцой.

Там, вдали от города, на фоне отца, мы с парнем Беллы смотрелись откровенно жалко: худые, зажатые, бестолковые. Полчаса крошили спиленные ветки садовых деревьев, пытались развести хоть какое-то подобие костра. Получился огонёк размером с голову, больше – ни в какую. А потом пришёл отец Киры и со словами «Огонь – это состояние души» просто по-быстрому накидал кучу не ломанных веток поверх нашего костерка и через считанные секунды вспыхнуло двухметровое пламя.

Мне этот дядька очень понравился. Когда я выкладывал ему свои планы на жизнь за бутылкой пива, казалось, что мы беседовали с ним на равных – как начинающий соучредитель предприятия с состоявшимся руководителем своего бизнеса. Вот только Кира почему-то совсем приуныла и ушла в себя. Ночью мы не притронулись друг к другу и практически не разговаривали. Она лишь сделала замечание за то, что я согласился пить пиво, которое её отец изначально покупал только на себя.

На следующий день я помогал устанавливать в доме стеклопакеты, демонстрируя, что у программистов тоже руки откуда надо растут. Правда при этом едва не зашиб Беллу, уронив кусок металлического сайдинга со второго этажа – он воткнулся в землю в метре от неё.

На день рождения происходящее стало не похоже совсем. Кира грустила, погрузившись в свои мысли, а я чувствовал себя лохом и, как выяснилось позже, её отец был обо мне именно такого мнения.

Между нами возникла стена, сквозь которую стало сложно общаться – я потребовал объяснений. Оказалось, что Кира с самого начала внимательно наблюдала за мной, и у неё накопилась «критическая масса» неприятных фактов, достаточная, чтобы положить конец нашим отношениям. Она прекрасно видела искусственность мира, который я выстроил вокруг себя и, соответственно, искусственность меня самого – набор пафосных масок, за которыми не видно настоящего. А поездка на дачу предельно ярко продемонстрировала мою неприспособленность к реальной жизни и манерность поведения.

– И нет никакой разницы между внешним и внутренним. Что внутри – то и снаружи. Потому у тебя и горб с прыщами, что прогнил давно твой «богатый внутренний мир»!

Отец Киры увидел во мне проходимца и приспособленца, действующего хитростью, лишённого благородных принципов, для которого нет ничего святого. Он советовал дочери от меня бежать. Возразить было нечего. Я действительно с насмешкой относился ко всему сущему и даже гордился этим. Хотя и понимал, что моя жизнь выстроена коряво, что в ней не хватает чего-то самого важного. Человек, способный видеть меня насквозь, был просто необходим чтобы понять, чего именно. Кира казалась единственной спасительной «соломинкой» в большом и непонятном мире.

Вернее, ею казались те привязанность и нежность, что возникли между нами – в них чувствовалось нечто святое, разрывающее плёнку обыденности, на порядок более настоящее и живое, чем всё остальное. Любовь? Отношения, которые впервые зашли так далеко, не могли восприниматься иначе. Просто взять и разрушить наш союз виделось в высшей мере кощунственным и преступным.

Я как сумел сказал Кире об этом. Вышло что-то среднее между признанием в любви и мольбой о помощи. Она ответила согласием.

Мы решили больше не скрывать друг от друга своих мыслей и чувств. Ничего не накапливать, а выкладывать всё сразу как есть. Но это оказалось серьёзной проблемой. Я мог подолгу рассказывать истории, в которых просто что-то «происходило», но ничего не мог сказать о том, как я это пережил. А когда Кира задавала прямой вопрос о том, что я чувствую в данный момент, я буквально впадал в ступор. Невероятно, но я ощущал себя в те минуты тяжело психически больным – остолбенело стоял, ощущая ком в горле и какой-то кисель внутри, у которого нет сил излиться наружу. Вместо чувств – густая вязкая пустота. По сути я жил «в голове» – ассоциациями, домыслами, идеями, зачастую далёкими от себя самого. И мне в голову никогда не приходило, что помимо этого есть ещё какие-то «чувства».

Кира безошибочно различала любую ложь – она видела меня насквозь и выдумывать что-то на ходу, как это могло пройти с другими, не было смысла. И вот, пытаясь быть честным перед ней и самим собой, я задыхался и бессильно тужился – будто и не было во всём моём существе, уж в повседневной форме так точно, ничего искреннего, непосредственного, не обременённого идеями. Лишь сотрясала тело нервная дрожь и на глазах выступали слёзы.

Понятно, что во многом именно с этим «уходом в голову», отказом от чувств и был связан мой творческий кризис. Мне хотелось с ним разобраться. Но поиск забытой чувствительности давался так тяжело, что я порой предпочитал не видеться с Кирой по несколько дней после каждой встречи, чтобы реабилитироваться. Зато подруга теперь высказывалась по полной. Не только в жизни, но и через ICQ. Её длинные философские монологи с множеством опечаток напоминали мне откровения маленького пьяного суфия. Я изумлённо читал их на работе, поражаясь её мудрости, цепляющей глубокие струны души.

[14.11.2011 1:39] Kira:

потому что забивая на себя. ты не сможешь увидеть во что себя вложить. и будешь кидать на логичесеи оправданные но все таки обманки. например. считая хорошей, смысловой и чем-то наполненной музыкой лишь то, что является не кассовым. малоизвестным. или каким-нибудь авангардно-выпендрежным. / люди. которые ТАК самозабвенно хотят чему-то выброситься. именно выбрасываются. толку с этого нет / потому что они слепые / и тычаться, как щенки

[14.11.2011 3:40] Kira:

это поток планктона. когда тебя нчиего не ведет / изнутри / или ведет. но ты не можешь этому радоваться / ведет в своем рассеяном могуществе / незаметном / потмоу что. мы часть / а вот получать от этого удовольсвтие / это уже. да / не чураться / себя / даже если ты планктон

Работа требовала полной концентрации, а после неё я всюду замечал только то, что могло быть применено в рамках игры. Любые события от похода в магазин до секса мгновенно трансформировались воображением в игровые механики с продуманными математическими моделями, начислением очков, виральными и монетизационными механизмами. Это походило на мир алкоголиков: они тоже существуют в своём узком пространстве смыслов, видя во всём вокруг либо выпивку, либо способ её добычи, избегая контактов с другими мирами, жителям которых они видятся странными и неприятными. Кира называла это явление «профессиональной деформацией», а я – имиджбордовским термином «фимоз головного мозга».

Подруга напомнила мне, насколько приятнее становится жизнь от элементарной вежливости, простого «доброе утро», «спасибо», «пожалуйста»… За годы работы в ай-ти я намеренно исключил эти слова из своей письменной речи, чтобы вести диалог максимально эффективно, строго по делу. И презирал «пустые разговоры». Теперь во мне таял лёд гипер-рациональности. Я заново учился интересоваться жизнью другого, его самочувствием, простыми заботами и радостями, которые не имели ко мне отношения – а значит не несли никакой смысловой нагрузки с позиции «здравого смысла». Но именно они позволяли понять, чем живёт собеседник, почувствовать его на расстоянии.

Кира обратила внимание на моё тело, будто слишком большое для меня, которое я занимал не полностью, не владел им, а также на лицо – «лицо-яйцо», которое подолгу не меняло своего выражения, когда я старался произвести определённое впечатление. И ещё на голос. Обычно неестественный, нарочито-театральный, зажатый, скрежещущий, подростковый, как у какого-нибудь злодея из мультика. Таким голосом удобно насмехаться, говорить пошлости, острить. Ещё у меня хорошо получалось пародировать других, копировать манеру речи известных людей и знакомых. Своего собственного голоса у меня при этом фактически не было. Как и по-настоящему своих, полностью оригинальных, мыслей.

Кира также отметила мой «дурной вкус» в выборе людей и занятий. Я как будто специально старался сделать себе хуже при помощи странных и страшненьких знакомых и бесполезных дел, зачастую вредящих здоровью.

С тех пор наблюдение за содержимым моих мыслей, выявление в них чужеродных элементов и очистка «авгиевых конюшен» программистского ума стали моими излюбленными занятиями. Мне захотелось меньше кривляться, троллить и материться. Я сделался внимательнее к себе и снаружи. Если прежде образ «кибер-монаха» предписывал пренебрегать телом, как постыдным и несуразным носителем сознания, то теперь мне хотелось быть красивым и ухоженным мужчиной ради Киры: чаще и тщательнее бриться, регулярно принимать душ, экспериментировать с эпиляцией и парфюмом.

Тем временем наш офис переехал в центр города, в квартиру попроще. Заодно я перевёз туда от родителей черепаху.

Изучив вопрос, мы с ребятами поняли, что не сумеем пробиться своими силами на уже перенасыщенном к этому времени рынке игр. Мы не знали, как это делается, бюджет подходил к концу, а намёков на доход не наблюдалось. Тогда наша компания стала партнёром успешной отечественной фирмы, которая обещала помочь с игровой механикой, раскруткой и выводом денег за половину прибыли. Фактически нам стали указывать, что следует делать, чтобы игра стала успешной. Креатив сошёл на нет – его величество Рынок диктовал свои условия. Они сводились к тому, что за успех в игре пользователь должен платить: либо временем, либо привлечением новых игроков, либо деньгами.

Если вначале мы прислушивались к отзывам наших эмоциональных игроков (фанаты футбола – народ горячий), учитывали их пожелания и сами придумывали интересные «фишки», то теперь даже если мы приходили на совещание к партнёрам со своими предложениями, они подвергались резкой критике, а взамен нам предлагали скопировать гарантированно приносящие доход механизмы из других успешных проектов.

Хотя на самом деле «гарантированные» механизмы погоды не сделали. А самой денежной оказалась придуманная нами мини-игра «захват стадиона», которую всё-таки удалось продвинуть «под свою ответственность».

В коммерческом подходе к игростроению меня сразу впечатлили две вещи. Во-первых, полное отсутствие случайностей там, где она формально обязана быть – например в рулетке. Мы намеренно программировали всё так, чтобы игроку всегда сперва «везло», а потом «чуть-чуть не хватало». Главное – пробудить азарт и «пробить на платёж». Во-вторых, отношение к пользователям как к стаду овец. Для нас они были просто «трафиком», который можно поманить и загнать куда надо. Раскрутка приложения состоит именно в этом: «Вы нам заплатите денюжку, мы откроем „краник“, нальём вам в игру пять тысяч человек, и закроем».

По ходу дела мы столкнулись с множеством проблем, которых не предусмотрели в начале. Пришлось налаживать схему предварительного тестирования игры на закрытом сервере и механизм безболезненного обновления; решать вопросы совместимости с различными браузерами; разрабатывать серверные решения, выдерживающие высокую нагрузку в прайм-тайм; защищаться от самых разных способов взлома, которыми, как выяснилось, в совершенстве владел каждый школьник…

По мере того как игра разрасталась, программирование превращалось во всё более сложный и медленный процесс. Внедрение любого новшества требовалось согласовать со всем существующим функционалом, а затем протестировать по возможности всю игру целиком – а вдруг что-то отвалится. Мельчайшие поправки стали съедать уйму времени. Ни у кого из нас не хватало сил, чтобы держать в голове весь проект – его исходный код превратился в «тёмный лес», по которому порой приходилось блуждать часами, чтобы обнаружить корень проблемы.

Разработкой занимались я и Прохор. Поскольку мне не хотелось глубоко вникать в организационные и финансовые вопросы, с ними разбирался напарник, а я брал на себя больше программирования. Второй соучредитель, Родион, заведовал «связями», кадрами и параллельно курировал разработку игр для смартфонов и планшетов. Очевидно, что, хотя мы с коллегами формально и были равноправными соучредителями, всё наше предприятие – мечта Прохора, которой он глубоко увлечён и ради которой готов пойти практически на всё. Я же просто «пристроился» программистом в стартап.

При этом я продолжал спать, есть и трудиться в одном помещении. Мы работали по выходным, иногда ночами запускали новые «фичи» и поднимали то и дело падавшие под напором трафика сервера. Вместе с количеством игроков росли ответственность и нервное напряжение.

Моей отдушиной был мир Киры, в который она впустила меня ещё более глубоко. Подруга практически выгуливала меня в парках родного города, о существовании некоторых я, к своему стыду и изумлению, даже не подозревал. Общение с ней «перезагружало» меня, настраивало на расслабленную, живую волну.

Я стал заезжать к Кире в гости после работы. Её уютную комнату наполняли покой и гармония. Своими сакральными рисунками и цитатами философов на стенах, ароматами благовоний и флюоресцентными звёздочками на потолке, она заметно контрастировала с пустой холодностью квартиры-офиса и «слишком порядочной» детской, в которой я вырос.

Мы смотрели кино, разговаривали, принимали ванны при свечах, готовили ужин, делали друг другу массаж, подолгу занимались сексом – с новым, домашним настроением – и засыпали в обнимку на узкой односпальной кровати.

Я впервые в жизни почувствовал, что такое настоящий уют. Он обволакивал нежной женственной заботой и наполнял комнату подруги так, что в ней хотелось побыть подольше. Хотя на первый взгляд там не было ничего особенного – лёгкий бардак, минимум вещей, эхо подростковости, чистота, свежий воздух, ненавязчивый запах, книжная полка, цветы на подоконнике. Но всё это складывалось в приятное, одухотворённое и доброе пространство.

Наш покой лишь изредка нарушала странная молчаливая мама Киры, имевшая привычку бесцельно шелестеть пакетами после полуночи. Они с отцом давно жили порознь, и мать понемногу сходила с ума в своей комнате.

С неохотой покидая уютное гнёздышко, я страшно забивал на работу. Опаздывал, приезжал невыспанный, в засосах и прочих признаках бурных ночей. Ругался с коллегами, но в итоге отрабатывал всё как положено – проект превыше всего. По моим наблюдениям, личная жизнь лишь способствовала повышению производительности и качеству кода.

В самом начале я воспринимал Беллу и Киру как глуповатых домохозяек, которым нечем заняться и которые от этого забивают себе головы искусством и психологией. Однако по мере того, как я наблюдал за Кирой, гармонией её взаимодействия с домом, и подслушивал их разговоры с Беллой, я приходил к выводу, что эти «домохозяйки» не так уж и просты.

На самом деле они глубже и тоньше чувствовали людей и жизнь в целом. И к тому же, в отличие от «занятых важными делами» людей, могли себе позволить интересно проводить время: гулять, секретничать и заниматься чем-нибудь вроде психологии, гаданий или медитаций.

В общем, их жизнь казалась мне интереснее, чем жизни большинства людей, включая мою собственную. Хотя я тогда и относился ко всему этому скептически, но общее ощущение «благодатной плавности», исходящее от Беллы и Киры приятно отличало их от остальных. Спросить напрямую я не осмеливался, вернее – гордость технического специалиста не позволяла. Но я пытался подслушивать беседы двух подруг, стремясь выведать их секреты и научиться «чему-нибудь этакому».

Я стал обращать внимание на свой способ действия в быту. Он заметно отличался от «плавности домохозяек». Обычно, когда я брался за что-то малознакомое, движения мои были неуверенными, будто я заранее готовился облажаться. Я для себя назвал это явление «вибрациями хуёвости». Они же ощущались, когда я делал что-то второпях, лишь бы побыстрее закончить работу, в ущерб качеству. Кира с глубоким состраданием наблюдала, как я впервые в жизни заваривал какао. Делая всё в неверной последовательности, отшучиваясь, рассыпая от волнения порошок и расплёскивая жидкость при нервном помешивании. Весь напряжённый, я пытался делать вид, что всё в порядке. На происходящее действительно больно было смотреть. Киру это явно бесило. Но она постаралась как можно спокойнее объяснить, каким образом лучше всё правильно сделать в следующий раз. Высказывания подруги в мой адрес воспринимались так же, как когда-то замечания от матери. И я напрягался, по привычке стараясь «быть хорошим мальчиком» для неё.

Кира пыталась донести до меня, что ей не важно «хороший» я или «плохой»; что единственное, о чём она мечтает – чтобы я просто был собой. Таким, каким мне естественно быть прямо сейчас, безо всяких попыток казаться каким-либо ещё. Но для меня это было неразрешимой задачей. «Естественность» была таким же туманным понятием, как и «чувства». Максимум, что мне удавалось – немного расслабиться.