Текст книги "Схизматрица"

Он ударил клешней по пористому камню. Камень был тверд, очень тверд в своей утомленной вековечности, пережившей многие безжалостные зоны, припорошенной тонкой пылью рассыпавшихся от времени громадных машин…

Он обонял запах вечности – даже чувствовал его, словно давление или страх. Запах был тяжеловесен и тверд, и Линдсей внезапно подумал о воде: стремительный поток воды может быть тверже стали. Затем мысли его ракетой рванулись вперед; он подумал об идентичности скорости и материи, о кинетической энергии атомов, дающих форму твердому камню, камню, который на деле не более чем пустота. Все – абстрактная структура, вечная форма, уровень за уровнем, пустота, пронизанная возмущениями пустоты, волны, кванты. Он почувствовал камень до последней мелочи, и поверхность его была не более чем застывший дым, туман, окаменевший от плененных камнем эонов. Там, под поверхностью, дальнейшие тонкие уровни, деталь на детали бесконечно уменьшающейся паутины…

И тут на него напали. Враг оказался сверху. Клешни его страшно рванули Линдсея; боль чуждого, непривычного тела, искаженная при переводе в знакомые структуры нервных импульсов, наполнила мозг ужасом и тошнотой. Он забился в предсмертных судорогах, лицо его разъехалось в стороны, словно в кошмарном сне, рассеченное бритвенно-острыми жвалами. Увидев чужую ногу, он рассек ее по сочленению; он обонял жгучий голод, и боль, и яркое горячее сияние хлещущих из его тела соков, а после – холод, истечение жидкости, и яркая вспышка, померкшая, соединившись со старым камнем, и вечность, и тьма.

Внешний микрофон шлема уловил голос-Константина и передал его на нервные окончания:

– Абеляр!

Горло Линдсея было забито ржавчиной.

– Слушаю тебя.

– Ты жив?

Блокада нервов в области шеи наполовину исчезла, и он почувствовал свое тело, нематериальное, словно пар. Он пошарил по ложу в поисках дермадисков, и перфорированный пластик показался не толще ленты. Отодрав следующий диск, он кое-как прижал его к основанию большого пальца.

– Попробуем еще раз.

– Что ты видел, Абеляр? Я должен знать.

– Залы. Стены. Темные камни.

– А бездну? Черную бездну, что больше самого Бога?

– Я не могу говорить. – Следующая доза начала действовать: Язык обрушился, внезапный приступ сомнения разрушил хитросплетение несообразных исходных посылок, удар наркотика снял все законы грамматики. – Заново!

Он вернулся назад. Теперь он чуял врага, ощущая его присутствие как неверный далекий шум. Свет стал ярче, потоки грандиозного сияния струились сквозь камень, изъеденный временем, словно обыкновенная тряпка. Линдсей брезгливо провел клешнями по полипам вокруг рта, очищая их от сырой грязи. Он почувствовал голод – настолько всепоглощающий, что весы пришли в равновесие, и он осознал, что жажда жить и убивать так же огромна, как окружающие его своды.

Он обнаружил врага, притаившегося в щели между сильно разрушенным настилом моста и поддерживающими его балками. Он почувствовал запах страха.

Противник занял невыгодную позицию. Он цеплялся за стену в фальшивой перспективе, воспринимая бесконечный горизонт как зияющую бездну. Бездна была нескончаемой. Хаос из стен, палат, площадок, повторяющих друг друга, созданных из ничего, ужасающее разрастание бесконечности.

Линдсей напал, глубоко вгрызшись в спинные пластины; вкус горячей слизи вверг его в неистовство. Враг хлестнул назад, попятившись и скрежеща бледными клешнями о камень. Рванувшись, Линдсей высвободил челюсти. Враг изо всех сил старался оттолкнуть его, сбросить в горизонт. В какой-то момент Линдсей увидел окружающий мир под его углом зрения и внезапно понял: если упадет, то будет падать вечно. В бездну, в ужас и поражение, и кружащемуся лабиринту не будет конца, а сознание застынет в беспредельном страдании, путанице нескончаемых ощущений, нескончаемого испуга, неумолимых стен, залов, лестниц, сводов, пандусов, склепов, коридоров, холодных как лед…

Он отодвинулся от края. Противник отчаянно сопротивлялся; гальванизированный болью, он судорожно скреб клешнями. Собственные клешни Линдсея срывались – камень, ставший внезапно скользким, не давал им опоры. И тут последовал внезапный прорыв сознания. Линдсей увидел мир таким, как он есть. Его когти с призрачной легкостью вошли в камень, прорезая его, словно дым.

Скольжение прекратилось – противник беспомощно, бесцельно толкнул его еще раз, и пустился бежать.

Наслаждаясь ароматом его отчаяния, Линдсей тут же настиг врага, схватил и разорвал. От вражьей плоти заструились миазмы пыли и ужаса. Линдсей оторвал его от стены, мгновение подержал на весу в экстазе ненависти и победы, а затем низверг в бездну.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. …ВЫРАЩИВАЕТ ПОДВИДЫ

Глава 8

Неотеническая Культурная Республика

17.06.91

Сны, теплые и светлые животные сны, проникнутые вечностью, доставляли несказанное наслаждение.

Сознание возвращалось покалывающей болью, словно кровь, хлынувшая в вены затекшей до онемения ноги. Он изо всех сил старался обрести цельность, снова принять на себя бремя существования в виде Линдсея. Болезненность процесса заставляла терзать ногтями траву, брызгая грязью на собственную кожу.

Вокруг ревел хаос – реальность в первозданной форме, оглушающая и слепящая. Задыхаясь, он упал спиной на траву. Там, вверху, мир мало-помалу обретал резкость: зеленый свет, белый свет, коричневая краска ветвей… Мир вновь обрел осязаемость. Он увидел живые переплетения ветвей и листьев – формы красоты столь фантастической, что внушали трепет благоговения. Он пополз к шершавому стволу, протаскивая свое обнаженное тело сквозь мягкую траву. Крепко обняв дерево, он прижался заросшей щетиной щекой к коре.

Его охватил экстаз. Прижимаясь к дереву лицом, он неистово зарыдал, раздираемый на части восторгом. Сознание слилось в единое целое, заставив со смертельной внезапностью проникнуться ощущением жгучего единства с этим живым существом. Общение с его плотной, величественной сущностью наполнило Линдсея беспомощной радостью.

* * *

Он позвал на помощь. На прерывистые крики пришли двое молодых шейперов в белых халатах. Подхватив его под руки, они помогли кое-как добраться через лужайку к полукруглому дверному проему в каменной стене клиники.

Линдсей потерял дар речи. Мысли его были ясны, но вот со словами как-то не ладилось. Он узнал здание. Это была усадьба клана Тайлеров. Значит, он снова в Республике. Он хотел было заговорить с санитарами, спросить, как он сюда попал, но мозг никак не мог привести в порядок словарный запас. Слова дрожали от нетерпения на кончике языка, не хватало какой-то малости…

Его ввели в холл, полный схем и экспонатов на застекленных стендах. Левое крыло усадьбы, прежде занятое спальнями, было теперь битком набито медицинским оборудованием. Линдсей беспомощно взглянул на человека слева – по-шейперски грациозного, с пронзительными глазами сверхспособного.

– Вы… – внезапно вырвалось у Линдсея.

– Успокойся, друг. Ты – в безопасности. Доктор уже идет.

Улыбнувшись, он накинул на плечи Линдсея больничный халат и быстро и ловко завязал тесемки. Линдсея усадили под церебральный сканер. Второй санитар подставил ему ингалятор.

– Вдохни, кузен. Это меченая глюкоза. Радиоактивная. Для сканирования. – Сверхспособный нежно похлопал по белому куполу прибора. – Нужно тебя осмотреть. До самой сердцевины.

Линдсей послушно вдохнул из ингалятора. Пахло чем-то сладким. Сканер зажужжал, опускаясь по направляющим, и замер, коснувшись головы.

В комнату вошла женщина с деревянным инструментальным чемоданчиком, одетая в свободную медицинскую куртку, короткую юбку и забрызганные грязью пластиковые сапоги.

– Заговорил? – спросила она. Линдсей узнал ее генолинию.

– Джулиано, – с трудом выговорил он.

Улыбнувшись, она открыла свой чемоданчик. Древние петли его скрипнули.

– Да, Абеляр, – сказала она, посылая ему взгляд.

– Маргарет Джулиано… – Он не смог понять взгляд, и это, добавив адреналина в кровь, оживило в нем тонкую струю страха. – Катаклисты, Маргарет… Они поместили тебя в лед.

– Правильно. – Порывшись в чемоданчике, она вынула темную конфету в гофрированной бумажной чашечке. – Хочешь шоколадку?

Рот Линдсея заполнился слюной.

– Пожалуйста, – ответил он.

Она запихнула конфету ему в рот. Конфета была приторно-сладкой. Он с отвращением ее разжевал.

– Мотайте отсюда, – сказала Джулиано санитарам. – Управлюсь сама.

Сверхспособные, улыбаясь, ушли. Линдсею наконец удалось проглотить конфету.

– Еще?

– Никогда не любил консе.., кон-фе-ты.

– Хороший симптом. – Она захлопнула чемоданчик, взглянула на экран сканера и выдернула из распущенных светлых волос световой карандаш. – Последние пять лет эти шоколадки составляли главный смысл твоей жизни.

Потрясение было сильным, но Линдсей был к нему готов. В горле пересохло.

– Пять лет?!

– Счастье еще, что от тебя хоть что-то осталось. Лечение было долгим; восстановить мозг после большой дозы PDKL-95 – не шутка. Дело осложняли изменения в твоем восприятии пространства, спровоцированные Ареной. Да, это была проблемка. И обошлось в копеечку. – Она внимательно смотрела на экран, покусывая кончик карандаша. – Но с этим все в порядке. Счета оплатил твой друг Уэллспринг.

Да, изменилась она поразительно. Трудно было признать Маргарет Джулиано, аккуратную и выдержанную пацифистку из Полночной лиги, в этой спокойной, беззаботной женщине с прилипшими к коленям травинками и грязными распущенными волосами.

– Ты пока много не разговаривай, – сказала она. – Твое правое полушарие управляет речевыми функциями через комиссуру. Возможна нехватка словарного запаса, компенсируемая неологизмами и образованием идиолекта… В общем, если что, не пугайся.

Она обвела карандашом что-то на экране и нажала клавишу. Замелькали поперечные разрезы его мозга, раскрашенные оранжевым и голубым.

– Сколько людей в комнате?

– Ты и я, – ответил Линдсей.

– Нет ощущения, что слева и позади кто-то стоит?

Линдсей повернул было голову и больно оцарапал лоб обо что-то внутри колпака сканера.

– Нет.

– Хорошо. Значит, комиссура поставлена верно. В подобных твоему случаю порой наблюдается фрагментация сознания, в восприятие вклиниваются навязчивые образы. Если чувствуешь что-то подобное – не молчи, говори сразу.

– Нет. Но там, снаружи, я чувствовал…

Он хотел было рассказать о минуте внезапного пробуждения, прозрения и проникновения в суть жизни и себя самого. Видение все еще сияло перед глазами, но слов, чтобы его описать, не было. Внезапно он понял, что никогда и никому не сможет поведать всю истину до конца. Слова ее просто не вместят.

– Легче, легче, – сказала она. – Пусть идет как идет. У нас много времени.

– Рука! – внезапно спохватился Линдсей.

Только сейчас он почувствовал, что правая – металлическая – рука его превратилась в живую плоть. Он поднял левую – та была металлической. Его переполнил невыносимый ужас. Наизнанку вывернули!!!

– Аккуратнее, – сказала она. – Могут быть затруднения с ориентацией в пространстве, с восприятием правого – левого. Результат влияния комиссуры. К тому же ты подвергся новому омоложению. За последние пять лет мы проделали уйму работы. Так, ради времяпрепровождения.

Беззаботная легкость ее слов ошеломила.

– Ты что, Бог? – спросил Линдсей.

– С тех пор появились кое-какие новшества, Абеляр. – Она пожала плечами. – Многое изменилось. В обществе, в политике, в медицине. Все это в наше время – одно и то же, понятное дело, но посмотри на это как на спонтанную самоорганизацию, социальный скачок Пригожина на новый уровень сложности…

– О нет… – застонал Линдсей.

Она переключила сканер, и полушарие с жужжанием поднялось, освобождая голову Линдсея. Усевшись в старинное деревянное кресло против него, она подобрала ногу под себя.

– Ты точно не хочешь шоколадку?

– Нет!

– Тогда я сама. – Вытащив из чемоданчика конфету, она с удовольствием принялась жевать. – Хорошие, – с набитым ртом продолжала она. – Вот один из замечательнейших моментов жизни, Абеляр. Вот для чего меня, наверное, разморозили.

– Ты изменилась…

– Это все – ледовое убийство. Правильно сделали катаклисты, что выдернули меня из всего этого. А то совсем было закостенела… Но вот – плыву раз по математическому факультету с полными руками распечаток к себе в кабинет, мозги трещат от мелких проблем, забот, графиков, планов… Вдруг голова закружилась, смотрю, а вокруг все пропало. Голо, пустынно… Распечатки под пальцами рассылаются, одежда пыльная, Голдрейх-Тримейн в руинах, компьютеры выключены, студентов нет… Мир мгновенно перепрыгнул на тридцать лет вперед, это был полный катаклизм. Три дня я гонялась за новостями, пыталась отыскать нашу лигу, узнала, что я – уже достояние истории, а потом – словно волна такая накатила… Предрассудки мои рассыпались в прах. Я не нужна была миру; все, что я полагала важным, ушло. Жизнь стала совсем пустой. Но зато – свобода!

– Свобода… – проговорил Линдсей, пробуя слово на вкус. – Свобода… Константин! Мой враг…

– Он, можно сказать, мертв, – сообщила Маргарет Джулиано. – Но это – вопрос терминологии. Его согенетики прислали мне его историю болезни. Повреждения очень серьезные. Он погружен в затянувшееся состояние фуги и страдает от ускорения сознания, длящегося, должно быть, уже несколько субъективных столетий. Сознание его не справилось с информацией, полученной от Арены. Все это длится так долго, что личность его стерлась. Он, говоря образно, забыл себя вдребезги.

– Это они тебе сказали? Его родня?

– Времена меняются, Абеляр. В мире снова разрядка. Генолиния Константина – в беде и нужде, а мы хорошо заплатили за эту информацию. Союз старателей больше не столица. Столица – Джастроу-Стейшн, и там полно дзенских серотонистов. Они терпеть не могут волнений.

Новости были просто поразительные.

– Пять лет… – Линдсей возбужденно поднялся. – Ладно, что такое пять лет?!

Он пошел по комнате неверными шагами. Контузия левого полушария сделала его неуклюжим. Подтянувшись, он попытался овладеть своим телом. Ничего не вышло. Он повернулся к Джулиано:

– Мои навыки, подготовка…

– Да, – кивнула она. – Мы почти сразу обнаружили их остатки. Раннешейперская психотехническая обработка. По современным стандартам весьма неуклюжая. Она мешала твоему выздоровлению. За эти годы мы ее полностью вычистили.

– То есть.., совсем?

– Да. Нам и без твоих навыков, кстати, дающих дуализацию мышления, хватало дел с церебральной дихотомией. «Лицемерие как второе состояние сознания и всякое такое. – Она фыркнула. – И вообще все это дурь.

Линдсей рухнул в кресло сканера.

– Но всю мою жизнь… А теперь ты все уничтожила. Пекно… – Он прикрыл глаза, подыскивая слово. – Технологией.

– И что с того? – причавкивая еще одной конфетой, возразила она. – Технология дала, технология взяла. Теперь ты снова такой, какой есть. Так чего же тебе еще надо?

В открытую дверь, шурша тяжелой тканью, вошла Александрина Тайлер. Одета она была в наряд из своих девичьих времен: пышная длинная юбка и жесткий кремовый жакет, расшитый входными разъемами, с круглым, облегающим шею воротом. Она опустила взгляд к полу:

– Маргарет! Ноги…

– О, извини, дорогая, – ответила Джулиано, рассеянно глядя на осыпавшуюся с сапог засохшую грязь.

Внезапная необходимость совмещать и сопоставлять их обеих вызывала головокружение. Тухлый неприятный пузырь дежа вю всплыл из каких-то затопленных лекарствами глубин мозга, и на несколько секунд Линдсей, похоже, отключился. Придя в себя, он почувствовал явное улучшение – словно некий грязный, парализующий осадок исчез из головы, освободив место свету.

– Александрина… – Он ослабел, но чувствовал себя некоторым образом более реально. – Ты была время? Все это здесь?

– Абеляр… – Она была удивлена. – Ты говоришь?

– Пытаюсь.

– Мне сказали, что тебе лучше. Я принесла тебе одежду. Из гардероба Музея. – Она показала старинный костюм, обернутый пластиком. – Видишь? Это один из твоих собственных, семидесятипятилетней давности. Сохранился у одного из мародеров, разграбивших усадьбу Линдсеев. Примерь, дорогой.

Линдсей пощупал жесткую, побитую временем ткань.

– Музейный экспонат…

– Ну конечно.

Маргарет Джулиано глянула на Александрину.

– Может быть, его будет удобнее одеть в форму санитара? Он сможет затеряться, смешавшись с местной обстановкой.

– Нет, – возразил Линдсей. – Я буду носить это.

– Александрина все продумала заранее, – сообщила Джулиано, пока он боролся с брюками, просовывая босые ноги через жесткие, армированные проволокой коленные гармошки. – Она каждый день приходила кормить тебя тайлеровскими яблоками.

– После дуэли я привезла тебя сюда, – сказала Александрина. – Срок нашего брака истек, но я теперь управляю Музеем. Такая моя новая должность. – Она улыбнулась. – Усадьбы разграбили, но семейные сады до сих пор целы… Мариетга, сестра твоей бабки, всегда клялась фамильными яблоками.

Линдсей натянул рубашку. Та лопнула по шву на плече.

– Ты так ел эти яблоки – просто чудо, – сказала Джулиано. – С семечками, с черенками, ничего не оставлял.

– Значит, ты дома, Александрина, – сказал Линдсей.

Она так хотела домой… Он был рад за нее.

– Это был дом Тайлеров, – сказала Александрина. – Левое крыло и парк отошли под клинику. Это работа Маргарет. А я – куратор. Управляю остальным. Собрала все, напоминающее о нашей прежней жизни, – все, что пощадили ударные отряды Константина. – Она помогла ему просунуть голову в скафандроподобный ворот официального костюма. – Идем. Я покажу.

Джулиано, сбросив сапоги, осталась в съехавших носках.

– Я с вами. Хочу оценить его реакции.

Бальный зал превратили в выставочный. Стеклянные стенды, портреты основателей первых кланов, с потолка свисает старинный сверхлегкий самолет с педалями… Пятеро шейперов охают и ахают над ящиком грубых инструментов для монтажа на лунной орбите…

Шикарная шейперская одежда для слабого притяжения, гротескно обвисающая под влиянием центробежного тяготения Республики…

– Взгляни на пол, – шепнула Александрина. – Здорово? Это я его натерла сама! Сюда мы роботов не пускаем.

Взглянув на стену, Линдсей замер на месте – он увидел основателя собственного клана, Малкольма Линдсея. В детстве лицо первопроходца, исполненное древней мудрости, ухмыляющееся с туалетных столиков и книжных полок, внушало ему ужас. Теперь, в мгновенном болезненном прозрении, он осознал, как молод был этот человек. Умереть в семьдесят… И вся родина Линдсея сляпана в жуткой спешке людьми, едва-едва вышедшими из детского возраста!

– Это же анекдот! – закричал он в истерическом смехе, размягчающем мозг, разбивающем мысли на маленькие осколки боли.

Александрина торопливо покосилась на озадаченных шейперов.

– Наверное, ему еще рано, Маргарет…

– Он прав, – засмеялась Джулиано. – Это анекдот. Спроси катаклистов. – Она взяла Линдсея под руку. – Идем, Абеляр. Идем гулять.

– Это анекдот, – повторил Линдсей. Теперь язык ничто не сковывало и слова выговаривались свободно. – Невероятно. Эти несчастные придурки даже не представляли… Да и откуда бы им? Они умерли, так и не получив шанса увидеть! Что нам пять, десять, сто лет…

– Ты заговариваешься, дорогой. – Джулиано вывела его в холл и далее, сквозь каменную арку, к пятнам солнечного света и траве. – Смотри под ноги. Ты у нас не единственный пациент. Есть такие, которые не приучены проситься в туалет.

У высокой, поросшей мохом стены совершенно обнаженная молодая женщина целеустремленно рвала траву, прерываясь лишь для того, чтобы обсосать с пальцев грязь.

Линдсей ужаснулся. Он почувствовал вкус земли на собственном языке.

– Мы выйдем из парка, – сказала Маргарет. – Понпьянскул не возражает.

– Он позволил тебе остаться здесь? А эта женщина – шейпер? Катаклистка? Он в большом долгу перед катаклистами. И ты заботишься о них от его имени?

– Дорогой, не разговаривай слишком много. Еще повредишь что-нибудь. – Она открыла железную калитку. – Катаклистам здесь нравится. Что-то такое в пейзажах…

– Ох, господи…

Республика несколько одичала. Полный обзор до этого момента ему закрывали нависающие над усадьбой ветви деревьев. Теперь панорама развернулась на целых пять километров вдаль – ошеломляющее множество беспорядочно вздымающейся ветвистой зелени; три длинные панели сияли в тройных перекрестьях лучей отраженного солнечного света. А он и забыл, какое яркое солнце на окололунной орбите…

– Деревья… – выдохнул Линдсей. – Господи, гляньте!

– Ну, они с твоим отъездом вовсе не переставали расти, – сказала Джулиано. – Идем. Я хочу показать тебе кое-что новое.

Линдсей инстинктивно взглянул на свой родной дом. Вид сверху: просторный приусадебный парк, окруженный постройками, некогда бывшими оживленным лабиринтом дешевых ресторанов третьего сорта… И рестораны опустели, и дом Линдсея лежит в руинах… Видны были даже зияющие дыры в красных черепичных крышах. Частная посадочная площадка на крыше четырехэтажного «небоскреба» вся заросла плющом.

В северном конце мира, вверху, на отлогой стене, бригада рабочих, кажущихся отсюда не крупнее муравьев, лениво разбирала остатки каркаса одной из клиник проволочных. Стаи туч закрывали старую силовую станцию и те места, где были когда-то Хляби.

– Пахнет как-то по-другому, – понял Линдсей. Споткнувшись на проложенной вдоль стены Музея велосипедной дорожке, он посмотрел на ноги. Ноги были в грязи.

– Мне нужно вымыться.

– Ну, ты либо заражен, либо нет, правда? Если носишь в себе бактерии, что страшного в лишней щепотке грязи? Лично мне нравится. – Она улыбнулась. – Как здесь просторно, да? Конечно, Голдрейх-Тримейн в десять раз больше, но простор… Большой, полный опасностей мир.

– Я рад, что Александрина вернулась домой, – сказал Линдсей.

Их брак был успешным – он дал ей то, чего она хотела. В конце концов, грехи следует искупать, и это всегда связывало Линдсея по рукам и ногам. Теперь же он был свободен.

Республика так изменилась, что не переставала наполнять его странным возбуждением. Да, простор, подумал он, и все же как мало его, этого простора. Он сгорал от нетерпения, от неистового влечения к чему-то громадному и первозданному. Он проспал пять лет, и теперь каждый час этого долгого отдыха переполнял его неудержимой, живительной энергией. Колени у Линдсея подогнулись, и Джулиано подхватила его крепкими шейперскими руками.

– Осторожнее, – сказала она.

– Все в порядке.

Они миновали ажурный мостик над сияющим метаглассом, разделявшим две земляные панели. Линдсей увидел под облаками то место, где были Хляби. Некогда мерзкая, прокисшая трясина, они превратились в оазис буйной, ослепительно-зеленой растительности, казалось сиявшей даже в тени облаков. Вдоль проволочной ограды, окружавшей Хляби, бежал долговязый нескладный мальчишка в мешковатом костюмчике, волоча за собой на бечевке большого коробчатого змея.

– Ты – не первый, кого я вылечила, – говорила Джулиано по дороге к ограде. – Я же говорила, мои сверхспособные ученики – с большими задатками. Некоторые работают здесь. Пробный проект. Я хочу показать тебе, что они сделали. Они подошли к ботанике с точки зрения пригожинской теории сложности. Новые виды, новый хлорофилл, интересные, надежные конструкции.

– Погоди. Хочу поговорить с этим молодцем.

Линдсей наконец разглядел змея. На нем был тщательно изображен обнаженный человек, явно задыхающийся в тесных рамках несущих плоскостей.

Из-за ограды выглянула женщина в измазанном грязью вельветовом комбинезоне. Она помахала Джулиано секатором:

– Маргарет! Иди взгляни!

– Сейчас вернусь, – сказала Маргарет, обернувшись к нему. – Никуда не уходи.

Линдсей поковылял к мальчику, который уже стоял на месте и ловко управлялся со змеем.

– Привет, старик! – сказал мальчик. – У тебя есть записи?

– Какие записи?

– Ну, видео, аудио, что-нибудь с Совета Колец. Ты же оттуда, верно?

Линдсей машинально попытался прибегнуть к дипломатическим навыкам и при помощи несложной сети спонтанной лжи создать для мальчика достоверный образ. Но в сознании было пусто. Он поперхнулся. Время шло, пришлось выпалить первое пришедшее в голову:

– Я – бродяга. С Царицына Кластера.

– Да? Постгуманизм! Уровни сложности Пригожина! Основные принципы пространства-времени, фрактальные масштабы, ур-пространство преконтинуума! Верно говорю?

– Мне нравится твой змей, – уклончиво ответил Линдсей.

– Древняя катаклистская эмблема, – пояснил мальчик. – Старых катаклистов у нас тут уйма. Этот змей привлекает их внимание. А вот цикада мне попадается первый раз.

Цикада… Ах да, гражданин ЦК. Царицына Кластера. Уэллспринг всегда питал слабость к сленгу.

– А ты здешний?

– Точно. Меня звать Абеляр. Абеляр Гомес.

– Абеляр… Необычное имя.

Мальчик засмеялся:

– Может, у вас в ЦК и необычное. А у нас в Республике каждого пятого зовут Абеляр. В честь Абеляра Линдсея, большой исторической шишки. Да ты и сам, наверное, слышал. – Мальчик слегка помедлил. – Он одевался точь-в-точь как ты. Я видел картинки.

Линдсей обратил внимание на одежду мальчика. Юный Гомес носил поддельный костюм для низкой гравитации, жутко обвисший.

– Да я знаю, что отстал от моды, – сказал он. – А что, они тут очень с этим Линдсеем носятся?

– Ты себе представить не можешь, – отвечал Гомес. – Вот хоть в школе. Здесь школа полностью древняя. Заставляют читать книгу Линдсея. Шекспир – называется. Перевод на современный английский Абеляра Линдсея.

– А что, очень скучно? – спросил Линдсей, чувствуя покалывание дежа вю.

– Тебе, старик, крупно повезло. Ты не обязан был ее читать. А вот я прочел эту хрень от начала до конца. Там ни слова о спонтанной самоорганизации.

– Просто ужас, – кивнул Линдсей.

– И там же одни старики. То есть не поддельно старые, как презервационисты, и не старые психи, как старик Пони…

– Ты имеешь в виду Понпьянскула?

– Ну да, хранителя… Нет; там в книжке все очень быстро снашиваются. Злятся, дергаются, болеют… В общем, тоска.

Линдсей кивнул. Все возвращается на круги своя…

– Ты возмущен контролем над твоей жизнью, – предположил он. – Ты и твои друзья – радикалы. Ты хочешь изменить положение вещей.

– А зачем? Я же тут у них всего на шестьдесят лет. А проживу – сотни. И такого еще наделаю! Только на это нужна уйма времени. Большие дела! Великие! А не как у этих худосочных людишек из прошлого.

– Какие же это будут дела?

– Распространение жизни. Разрушение планет. Строительство миров. Терраформинг.

– Понятно…

Самоуверенность мальчишки была просто поразительной для его молодых лет. Должно быть, сказывалось влияние катаклистов. Они всегда были охочи до немыслимых, на грани сумасшествия планов, так и кончающихся ничем…

– Но сделает ли это тебя счастливым?

– Ты не из дзенских серотонистов? – Взгляд мальчика сделался подозрительным. – «Счастье»… Что за фигня такая? К черту счастье! Мы говорим о вселенной. Ты – за жизнь, или как?

– Это что, политика? – улыбнулся Линдсей. – Политике я не верю.

– При чем тут политика? Я говорю о биологии. О вещах, которые живут и растут. Об организмах. Интегрированных формах.

– А как насчет людей?

Мальчик раздраженно махнул рукой и поймал спикировавшего змея.

– Да забудь ты про людей! Я говорю о первоосновах. Вот – дерево. Ты – за него, против неорганики?

Воспоминания о недавнем прозрении все еще были свежи, поэтому Линдсей понял, что вопрос задан искренне.

– Да. За него.

– Значит, ты понимаешь, зачем нужен терраформинг?

– Терраформинг, говоришь? – медленно проговорил Линдсей. – Видел я эти теории. Высосанные из пальца. Думаю, все это вполне возможно. Но мы-то здесь при чем?

– Истинные деяния в пользу жизни требуют духовного акта созидания, – оттараторил Гомес.

– Кто-то успел научить тебя лозунгам, – улыбнулся Линдсей. – Планеты – реальные объекты, а не картинки на чертежной доске. Усилия понадобятся титанические. Сверхчеловеческого масштаба.

– Насколько ты высок? – нетерпеливо перебил, мальчик. – Выше ли ты, чем нечто инертное?

– Но это займет века…

– По-твоему, дерево колебалось бы? И сколько у тебя времени?

Линдсей обезоруженно рассмеялся:

– Ладно, хорошо. Что ты хочешь – прожить ничтожную жизнь маленького человека или же использовать свой потенциал?

– Был бы я человеком, – заметил Линдсей, – не дожил бы до моего возраста.

– Правильно. Ты высок настолько, насколько высоки твои помыслы. Мечты. Так говорят в ЦК, верно? Ни законов, ни ограничений. Посмотри на мехов и шейперов. – В голосе мальчика мелькнуло презрение. – У них вся власть, а они все ловят друг дружку за хвост. К черту все их войны и лилипутские идеологии! Постчеловечество выше этого. Спроси хоть их. – Мальчик кивнул в сторону проволочной ограды. – Конструирование экосистем. Перестройка жизни для новых условий. Немного биохимии, немного статистической физики – совсем несложно, зато как интересно! Живи Абеляр Линдсей сейчас, именно этим он бы и занимался!

Ирония происходящего больно уколола Линдсея. Он вспомнил себя в этом возрасте, и его охватила тревога за судьбу мальчика. Захотелось защитить паренька от той катастрофы, до которой его обязательно доведет вся эта риторика…

– Ты думаешь?

– Конечно. Говорят, он был пламенным презервационистом, но ушел в бродяги, едва почувствовал нечто лучшее. Так ведь? Он не остался здесь, чтобы «умереть естественной смертью». Да и никто теперь этого не делает.

– Даже здесь? В колыбели презервационизма?

– Конечно. Все, кому за сорок, шастают по черным рынкам, чтобы продлить жизнь. А после шестидесяти уматывают на Царицын Кластер. Цикадам плевать и на прошлое и на гены. Они принимают всех подряд. Мечта важнее.

Мечта… Мечты презервационизма обратились в поиски бессмертия на черном рынке. Мечты Замирения Инвесторов проржавели и рухнули. А мечта о терраформинге сохранила еще свой блеск. Не знает маленький Гомес, что и она неизбежно потускнеет…

Хотя, подумал Линдсей, либо мечтай, либо не выживешь.

И, подхваченный волной новой жизни, он понял, что выберет.

К ограде подошла Маргарет Джулиано.

– Абеляр! Абеляр, иди сюда! Ты должен посмотреть.

Удивленный мальчишка принялся быстро сматывать бечеву на руку:

– Вот повезло! Старая психотехша хочет мне что-то показать за оградой!

– Ступай, – сказал Линдсей. – Скажи ей, что я велел показать тебе все, что захочешь, понятно? А я, скажи, ушел побеседовать с Понпьянскулом. Хорошо?

Мальчик медленно кивнул:

– Спасибо, старик цикада. Ты – из наших.

* * *

Кабинет Понпьянскула представлял собою громадную мусорную корзину. Возле деревянного стола были свалены заплесневелые тома свода законов Цепи миров, к старинным панелям в беспорядке пришпилены схемы и графики производительности. В углу зевнул и начал точить о ковер когти трехцветный кот. Линдсей, чей опыт общения с этими животными был почти нулевым, с опаской на него покосился.