Текст книги "Смерть сказала: может быть"

Глава 10

Всю ночь напролет Лоб не сомкнул глаз. Как будто его стукнули по голове. Разом поставлено под сомнение все – не только безопасность Зины, но, главное, его собственный мир, привычки, уверенность в себе, распорядок жизни. События теряли логику, размышления приводили к туманным предположениям. Размышлять? К чему? Ради чего? Что Зина прятала у себя того, кто стремился ее убить? Но какой смысл заключался в этом? Ведь не сама же она повредила тормоза и, отодвинув засов, открыла дорогу быку?! Какой тут напрашивается вывод? Что у нее не все дома? Какая чушь?.. А между тем… Имея родного брата-поджигателя с раком мозга… не объясняются ли ее неуравновешенность, озадачивающие перепады настроения нервным расстройством?.. И если она отказалась убить себя, так сказать, впрямую, то не была ли способна создавать рискованные ситуации, участвовать в игре наподобие русской рулетки, пользуясь то аварийной ситуацией с машиной, то выпуская на волю быка?..

«А что, если попытка самоубийства все еще продолжается? – спросил себя Лоб. – Что, если нет преступника, а есть просто психичка, которая изощряется, сбивая людей с толку?» Лоб бросился к заветной тетрадке и записал:

«Вообразим себе такое: она еще не излечилась, но по причине, нуждающейся в уточнении, скрывает свою игру. И, будучи редкой умницей, своими признаниями, притворными страхами внушает нам мысль, что ее преследуют. Предвидимый результат: ее переселяют в Ниццу, где ускользнуть от нас гораздо легче, пожелай она снова наложить на себя руки. Ладно! Но вот вмешиваюсь я, и она на краткий миг встряхивается от своего кошмара. Отсюда мольба: „Увезите меня!“ И поскольку я не внимаю, она замыкается в себе. Окончательно. Вкупе с супругами Нелли она относит и меня к числу своих противников – всех тех, кто изводит ее советами, дружбой. И устраивает так, что мой визит к ней заканчивается размолвкой, и тем самым она развязывает себе руки. А это бесспорно означает, что она примется за старое и предпримет новый выпад против себя самой…»

Лоб в ярости отшвырнул тетрадь. Все это слишком умозрительно, слишком гладко увязано одно с другим. «Но ведь сам я не болен», – подумал он. И, чуточку поразмыслив, дописал:

«Одно из двух: либо ее преследует неизвестный, и я могу на ней жениться, если полиция свое дело знает, что сомнительно; либо, что более правдоподобно, она страдает неврастенией, и лучше мне от нее отказаться».

Приписка была хороша уже одним тем, что вносила в эту путаницу элемент ясности. А для Лоба ясность – залог спокойствия. Он улегся, плотно задвинув гардины. Ему и в голову не приходило, что Зина могла отказаться от встреч с ним. Он решил раз и навсегда, что их ссора основана на недоразумении. Но там, куда вкралось недоразумение, возможна дискуссия, а в этом деле он мастак. Уже в девять часов поутру он позвонил в магазин и попросил к телефону Зину.

– Ее тут нет, – ответил незнакомый голос.

– С кем я говорю?

– Со столяром. Барышня в Грассе.

– Но как же так?

– Палас будут стелить только на будущей неделе. Рабочие обещались прийти с утра, но задерживаются. И господин Нелли сказал, что будет ожидать звонка дома… Так что я запираю помещение.

Он допустил оплошность. Возможно, Зина была не так уж и не права, сказав, что с ней обращаются как с каким-то мешком! Ему следовало проявить больше такта, дипломатичности. Лоб позвонил Мари-Анн на фабрику, и та утратила дар речи, выслушав сообщение о смерти Зининого брата.

– И что об этом думает Бонатти? – опомнившись от шока, произнесла она.

– Не знаю. Я с тех пор не виделся с ним, но, похоже, он считает это дело закрытым.

– А вы сами?

– Лично я думаю, что оно продолжается. Но теперь оно видится мне в другом свете. А Зина? Как она поживает?

– По-прежнему. Вчера вечером мы ужинали вместе. Она выглядела измученной, рассеянной. Она себя пересиливает. Я этого не люблю. Она пожелала во что бы то ни стало вернуться к себе и отказалась переночевать у нас. Я очень беспокоилась, как она доберется. Филипп тоже. Но не держать же нам ее на привязи!

– Думаю, это было бы чревато! – заметил Лоб.

– Мы решили, что она станет работать в лаборатории полдня. Заметьте, в месяц это составит дней восемь. По утрам она дома, в Ницце. А после обеда едет на фабрику, откуда возвращается в шесть. Дни стоят длинные. На дорогах полно народу. По-моему, она ничем особенно не рискует. Но вот в Ницце… Может, вы могли бы за ней неприметно присматривать?

– Беда в том, что мы поссорились.

– Опять! Какая странная парочка влюбленных. И всерьез?

– Не думаю… Я постараюсь все уладить… Буду вас держать в курсе. Только ни слова о моем звонке. Пусть этот разговор останется между нами.

Присматривать за ней! Лоб не нуждался в такой рекомендации. Он уже решил вернуться на улицу Моцарта и объясниться с Зиной. Тем хуже! Он без обиняков заговорит о брате. И на сей раз, если будет необходимость, вызовет ее на откровенность даже ценой нервного срыва. А пока он решил еще раз побеседовать с Флешелем. Если Зина и вправду старалась провоцировать несчастные случаи, направленные против нее самой, то Флешелю должны быть известны такие прецеденты. Имело смысл полистать его архивы.

К несчастью, Флешеля в конторе не оказалось. Он отдежурил ночь. Узнав, что Лоб – друг супругов Нелли, дежурный предложил свои услуги. Это был старичок, отличавшийся подчеркнутой вежливостью. Он услужливо поставил ему на стол первый ящик картотеки, и Лоб приступил к изысканиям. Имя за именем сопровождались однообразными данными: «…вскрыла себе вены… бросилась в воду… проглотила смертельную дозу снотворного… повесилась на форточке…» От всего этого Лоба затошнило…

– Вам не удается найти то, что ищете? – любезно осведомился старый человек. – Не могу ли я быть вам полезен?

– Мне хотелось бы собрать материал о самоубийцах, совершающих повторные попытки, – объяснил ему Лоб. – Было бы хорошо держать их карточки в отдельном разделе.

– Мы подумываем над этим… Нас тоже интересовала эта проблема. Сам я в прошлом врач, и полагаю, что…

– Ах, – обрадовался Лоб, – в таком случае вы можете дать мне справку. Бывает ли так, что самоубийца, пытаясь покончить с собой, сам и организует с этой целью несчастные случаи?

– Все бывает, – подтвердил доктор. – Нам известен такой вот случай. Молодой человек, единственный сын своих родителей, воспитанный матерью, которая его боготворила…

– Знаю, – перебил его Лоб. – И который сам случайно увидел отца в конторе, где проходило судебное разбирательство.

– У этого мальчика возникло чувство отвращения к жизни, но в то же время он боялся смерти. Сначала его сшиб велосипедист… затем он упал с лестницы… не нарочно, разумеется… Но он совершал оплошности, оборачивающиеся против него, неосознанно. И потом в один прекрасный день он попал в аварию. В подобном случае авария – лучший способ свести счеты с жизнью. Вполне вероятно, что многие дорожные происшествия со смертельным исходом на поверку являются самоубийствами.

Лоб подумал о туристическом автобусе, пострадавшем из-за недобросовестного водителя, о «симке».

– И даже, – уточнил он, – если при этом гибнут и другие люди?

– Больной никогда не думает о других, дорогой мой. Все его мысли сосредоточены исключительно на собственной персоне. Его неотступно преследует мысль о катастрофе, как художника – о своем творении. Я подготовлю вам небольшую памятку по данному вопросу, поскольку эта проблема – одна из самых любопытных. Стремление к саморазрушению проявляется по-разному.

Лоб покидал дежурку в большом волнении. Дел никаких не было, и он пошел в кино, где повторно демонстрировался фильм режиссера Луи Малля «Блуждающий огонек» [8Note8
  Экранизация одноименного романа Дриё де ля Рошеля (1963 г.). В главной роли известный актер Морис Ронне. (Примеч. перев.)


[Закрыть]]. Но картина его совершенно не удовлетворила. Зинин случай куда сложнее. Его вдруг осенило, что, возможно, она страдает неизлечимым недугом, который ее медленно убивает.

Подобная гипотеза ему еще не приходила в голову, но одно возражение тут же ее исключило: прежде чем принять на работу в агентство по туризму, ее непременно подвергли серьезному медицинскому обследованию… Тупик! Тупик, выхода нет!

Он направился на улицу Моцарта, обдумывая фразу врача: «Стремление к саморазрушению проявляется по-разному». Разве сам он, со своей немногословной и придирчивой любовью, разве он сам в каком-то смысле не пытается себя разрушить? Потом он задался вопросом: как ему лучше подойти к Зине? Он позвонит, а она попытается запереть дверь. Следует ли ему ломиться в эту дверь? Это приведет лишь к скандалу. Вести переговоры, стоя на пороге, извиняться, напустить на себя покаянный вид? Нет, бесполезно унижаться. Тогда, быть может, следует произнести двусмысленную громогласную фразу типа: «Мне все известно… Я разгадал вашу тайну!» Но ему никогда не произнести таких слов. Он доверял только словам повседневного обихода, нынче почти утратившим свой изначальный смысл. Банальность – маска, более надежная и менее заметная, чем любая другая. И она помогает раствориться в толпе, когда чувствуешь себя неспособным ассимилироваться. Ну и пусть! Он станет импровизировать – единственное, чего он вовсе не умеет. Будь что будет!

Было около семи. Он ускорил шаг и тут же успокоился: «симка» стояла напротив входа. Самое время предпринять атаку. Он остановился. Ноги не шли, тело не слушалось. Он превратился в аморфный сгусток неуверенности. Если Зина откажется его принять, все потеряно. И вдруг он увидел ее.

Она спустилась с крыльца с чемоданчиком в руке и, не глядя по сторонам, скользнула в машину.

«Она уезжает! Уходит! Ускользает!» Этот немой вопль словно раздирал Лоба на части. Он шагнул вперед. Голубая машина двинулась с места. Лоб побежал на угол, где стояли такси, и прыгнул в первое.

– Поезжайте следом за «симкой», вон она – голубого цвета. Остановилась на красный.

Сложив газету, шофер глянул на Лоба и отрицательно мотнул головой.

– Вы-то сойдете, – сказал он, – а свидетельские показания давать мне… Ревнивцы – да я сыт ими по горло… Теперь, когда меня просят ехать следом за машиной, я не двигаюсь с места. Для этого дела существуют частники!

Красный сменился зеленым.

– Плачу двойной тариф! – заорал Лоб.

– Ни за какие деньги, – спокойно ответил шофер и снова развернул газету. – Деньгами вам жену не вернуть.

Повернув за угол, «симка» скрылась из виду. Вне себя от возмущения, Лоб хотел было записать номер такси, чтобы подать жалобу на этого нахала, но тогда ему пришлось бы давать объяснения, а что он скажет? Он решил отказаться от этой мысли. Однако последнее слово будет не за Зиной. Он сюда вернется. Со своей машиной. И куда только она могла отправиться? Возможно, она проводит так каждый вечер. Но при чем тут чемодан?..

Очень скоро Лоб отыскал успокоительные объяснения – в такой практике равных ему не существовало. Например, ей страшно ночевать в этой квартире, куда могли проникнуть, даже если она заперта на ключ. Или вот еще: она предпочитала ночевать в отеле, чтобы чувствовать себя свободной, избавиться от благожелательной опеки супругов Нелли. Лоб отыскал свою машину и медленно поехал наугад по улицам. «Симки» голубого цвета стояли куда ни глянь. Стоило ему заметить одну, и он тормозил, силясь прочесть номер. У него не было никаких шансов обнаружить Зинину машину. Он знал это, но обманывал самого себя видимостью деятельности. Ему уже не на что было надеяться, поскольку самым логичным объяснением, какое он всячески отметал, хотя оно и приходило первым на ум, было: Зина поехала на свидание с другим мужчиной. Хватит самообольщаться. Накануне дверь в ее квартиру оказалась не заперта на ключ, и Зина призналась, что кому-то дала дубликат. Кому-то, кого хорошо знает. Кому-то, кого ей не терпелось повидать снова, после работы на фабрике; кому-то, кого любит и кто хотел ее убить…

Вечер и ночь прошли у Лоба в мучительных сомнениях. Они парализовали его ум, и ревность мучила, как зубная боль. Утром он помчался к комиссару. Возможно, Януш не умер?

Но официальные документы уже аккуратно лежали в ящике его стола. Бонатти протянул их Лобу: свидетельство о смерти, рапорт инспектора, проводившего расследование, старое удостоверение личности, выданное на имя Януша Маковски. Фотография – пожелтевшая, в пятнах, – несомненно, была фотографией Зининого брата. Лоб без труда узнал этот странный пристальный взгляд. Какие призраки чудились ему?

– Но тогда почему не оповестили родственников?

– Прошу прощения! Его сестру известили. Знаете ли, когда имеешь дело с подобным сбродом, формальности сокращают до минимума!

Выходит, придется все начинать заново. Лоб не продвинулся ни на йоту дальше того, что знал уже в первый день. Но теперь он, по крайней мере, был убежден, что втайне от супругов Нелли Зина жила двойной жизнью. И принимала столько предосторожностей, несомненно, не только защищая свою независимость, но скорее из страха перед осуждением друзей. Супруги Нелли были нужны ей, поскольку давали возможность заработать себе на жизнь. Но если она совершала неблаговидные поступки, то они могли бы попросить ее выходить из положения своими силами. Однако зачем ему забираться в такие дебри? Ведь самое простое – выследить, куда же она все-таки ездит.

И вот, приехав заранее, Лоб занялся поисками приемлемой стоянки. Шел дождь, и движение транспорта было сильно затруднено. Неподалеку от Зининого дома он, по счастливой случайности, нашел что-то вроде ниши, откуда наудачу принялся наблюдать за теми, кто входит и выходит. Он занялся таким грязным делом впервые в жизни, но уже отбросил всякую щепетильность. Менее чем за месяц он совершенно порвал с педантичным однообразием своей жизни, которую прежде считал высоконравственной. И, нимало этим не смущаясь, почувствовал, что начал жить!… Пусть плохо, но все же лучше, чем в Женеве, с ее конторами, административными советами, балансовыми отчетами и цифрами, цифрами!

В семь часов Зина поставила машину во втором ряду, а значит, не собиралась долго задерживаться дома. Лоб завел мотор и приготовился к старту. Несколько минут спустя она снова появилась на улице, перекинув через руку белый плащ. Она переоделась. Поменяла прическу и подкрасилась. У нее было гладкое, новое лицо – праздничное!

Лоб сжал на баранке кулаки. Он так нервничал, что чуть было не заглушил мотор в тот самый момент, когда голубая машина уже мчалась на свидание. Она не замедлила выехать на ту дорогу, которая взбиралась на холмы. Лоб без труда ехал следом, на расстоянии одного поворота, маскируясь благодаря извивам дороги. Они пересекли Аспремон. Погода стояла прекрасная, но Лоб, превратившись в охотника, ничего не замечал, кроме передвижений преследуемой дичи.

Замедлив ход, Зина неожиданно свернула на проселочную дорогу. Миновав перекресток, Лоб тоже остановился. Избегая всякого шума, он, даже не захлопнув дверцу, потихоньку зашагал по обочине, не обращая внимания на усиливающийся дождь. Он услышал, как Зина убавила газ, вышла из машины и толкнула решетку ворот. Потом, вернувшись в машину, въехала на территорию поместья, тщательно заперев за собой ворота. «Так это здесь!» – зафиксировал про себя Лоб. И тут вдруг за закрытыми ставнями на первом этаже мелькнул свет. Зину кто-то ждал. Она поднялась на три ступеньки крыльца, до ушей Лоба донеслось позвякивание ключей в связке, потом щелкнул замок ее сумочки. Зина юркнула в дом. То была старая вилла, запущенная с виду, за поржавевшей оградой. Лоб медленно приближался к ней. За голубой машиной расстилался заросший бурьяном пустырь. Слева от дома к гаражу вела цементная дорожка, двери его были закрыты. Свет внизу потух, но зажегся на втором этаже. «Спальня! Уже!» – в отчаянии подумал Лоб. Ухватившись за прутья решетки, как арестант, отъединенный ею от мира свободы, он со сжавшимся сердцем смотрел и слушал. Никогда еще не ощущал он себя таким одиноким, таким несчастным. Отступив на пару шагов, он обнаружил на стене эмалированную табличку с названием виллы: «Домовые».

Это было так нелепо, так вульгарно, так глупо, что его затрясло от какого-то неестественного хохота, и он сделал нечто такое, от чего в прежние времена просто окаменел бы со стыда: изо всех сил он плюнул на эту табличку.

Способность думать Лоб обрел вновь, лишь доехав до пригородов Ниццы. В его голове забурлил поток возражений. Начать с того, что все они забыли такое обстоятельство. Зина наезжала в Ниццу уже несколько лет. Вполне возможно, что она давно уже сняла этот дом, где время от времени проводила пару деньков?.. Нет, это маловероятно! Тогда почему же перед попыткой самоубийства она поселилась в отеле?.. Да именно потому, что порвала с мужчиной, с которым встречалась на этой вилле… Не так быстро! Какой еще мужчина?.. Чисто умозрительное предположение! Никто этого мужчину и в глаза не видел. Но тогда кто зажег свет на первом этаже? Ведь кто-то же зажег! И кто-то отпер дверь ее квартиры… Но…

Лоб принял решение. Было девять вечера. Супруги Нелли еще не спят. Следовало предупредить Мари-Анн, попросить у нее совета. Он позвонил из отеля. Ему сразу ответила Мари-Анн.

– У Зины есть любовник, – сообщил он.

– Что?!

– У нее есть любовник. Я знаю почти наверняка. Только что я за ней проследил. Она с кем-то встретилась на вилле, неподалеку от Аспремона.

– Вы меня удивляете. Я считала ее девушкой серьезной.

Лоб ей рассказал все: про ссору, слежку, свет на вилле.

– В самом деле, это настораживает, – признала Мари-Анн. – И потом, такая скрытность после всего, что мы для нее сделали! Послушайте, хотите завтра поехать в Аспремон вместе со мной? Я заеду за вами сразу после двенадцати, когда Зина будет тут… В конце концов, мы ведь можем и ошибаться.

– Согласен… Но… прошу вас, Филиппу ни слова… По крайней мере, пока мы сами точно не разузнаем… Не хотелось бы выглядеть…

Надо было сказать «рогоносцем», но Лоб вовремя спохватился:

– Жалким типом. Понимаете?

– Да. Понимаю. Успокойтесь, пожалуйста. Я ничего ему не скажу… Ну, так до завтра. И мой совет: не слишком драматизируйте.

Лоб повесил трубку с чувством неясного раздражения. Мари-Анн поверила ему только наполовину – это было ясно. Как же открыть ей глаза, убедить в том, что Зина насмехается над всеми ними?

Назавтра по дороге в Аспремон Мари-Анн продолжала сомневаться, тогда как Лоб выставлял все новые аргументы. При свете солнца вилла выглядела еще болей обветшалой и чуть ли не зловещей в своей заброшенности.

– Странное любовное гнездышко, – пробормотала Мари-Анн. – Узнав имя ее владельца, мы сразу выясним, кому он сдал этот дом, и тайна раскроется.

– Это не трудно! – согласился Лоб. Возвратившись в Аспремон, они зашли в кафе.

Хозяин был не прочь поболтать, но не мог сообщить им, продается ли эта хорошо ему знакомая вилла.

– В настоящий момент продать такой дом труднее, чем выиграть на скачках в тройном забеге, – цветисто объяснил он. – Однако вы можете повидать Альбера, его владельца.

Альбер Обертен жил в двух кварталах от кафе.

– Ах! Как вам не повезло! – вскричал он. – Я совсем недавно сдал его в аренду. Он встал мне в копеечку… знаете. Налоги, ремонт. Пришли бы вы всего только недельки на две раньше!

– А вы заключили договор на аренду? – спросила Мари-Анн.

– Нет. Сдал как меблированную квартиру.

– На дачный сезон?

– Вот именно. Заметьте себе, что жилец никогда подолгу тут не задерживается…

– А как фамилия вашего съемщика? – спросил Лоб. – Может быть, мы сумели бы с ним договориться.

– Как его фамилия? – повторил мужчина. – Как же его фамилия? Послушайте… Я все записал.

Открыв секретер, он порылся в бумагах. У Лоба было желание, оттолкнув его, поискать самому.

– Ну так как же его зовут? – нетерпеливо переспросил он.

Мари-Анн положила Лобу ладонь на руку, как бы призывая его к спокойствию.

– Нашел!… – обрадовался Обертен. – Я специально записал, не надеясь на свою память… Странное имя… русское… Тут у нас полно русских… Мак… Маковска… Зина Маковска. Она живет в Ницце, на улице Моцарта. Производит прекрасное впечатление.

Лоб и Мари-Анн обменялись обескураженными взглядами.

– Мы вернемся вас повидать через некоторое время, – пообещала Мари-Анн. – По-моему, так будет лучше.

– Она была одна? – допытывался Лоб.

– Да.

– Она не сказала вам, замужем она или нет?

– О-о! Я и не расспрашивал.

Мари-Анн увлекла Лоба за собой, и они снова сели в машину.

– Ваш последний вопрос наводит меня на мысль, – сказала Мари-Анн. – Каких только предположений мы не строили, за исключением одного. А что, если Зина замужем?

– Я только что и сам подумал об этом. Разумеется, это объяснило бы немало моментов. Муж, в котором нельзя признаться, которого желают скрыть любой ценой, который цепляется за Зину и которого приходится по вечерам снабжать провизией… Вот откуда чемодан…

Они возвратились на виллу… Лоб удостоверился, что решетчатые ворота заперты на ключ. Дом производил впечатление необитаемого. Тем не менее перед гаражом виднелись масляные пятна на голом цементе.

– Не станем тут задерживаться, – шепнула Мари-Анн. – Может, он нас в этот момент видит. Знаете, что я сделаю? Скажу Зине всю правду. Мне лично не по нраву все эти скрытничанья, тайные сговоры. Я очень люблю Зину. Она может мне все поведать, как женщина женщине. Если она попала в лапы авантюриста, мы поможем ей; если же у нее есть любовник… я выставлю ее за дверь, поскольку это предмет, о котором… Замнем… По крайней мере, у нас появится ясность.

– Как бы то ни было, но толкать ее на крайности нельзя!

Мари-Анн высадила Лоба на набережной, пообещав позвонить ему и рассказать про свой разговор с Зиной. И ожидание началось – все более невыносимое, по мере того как шли часы. Лоб немного страшился инициативы, предпринимаемой Мари-Анн. Добрая и великодушная, она была не сильна в дипломатии, и если Зина заартачится после первых же ее слов, конфликт неизбежен.

Звонить на фабрику первым было бы невежливо. И потом Лобу вовсе не улыбалось натолкнуться на Филиппа Нелли и подвергнуться допросу с его стороны. В семь часов он отправился на улицу Моцарта. «Симка» отсутствовала. До восьми он расхаживал взад-вперед. Никого. На этот раз Зина, несомненно, отправилась в Аспремон, не заезжая домой. Он вернулся к себе в отель. Нет, ему никто не звонил… Не иначе как Мари-Анн отложила свое объяснение с Зиной на потом или отказалась от своего намерения. Приняв снотворное, Лоб улегся и так, из кошмара в кошмар, промаялся до утра.

Просыпаясь, он ощутил такую усталость, что решил больше о Зине не думать. В конце концов, драмы случаются только с нашего согласия! Он ни за что не позвонит Мари-Анн первым!… Тем не менее он тянул время, долго не вставал с постели, затем сидел в номере, потом – в гостиной отеля. По-прежнему от Мари-Анн ни слуху ни духу. Возможно, произошло нечто такое, в чем уже невозможно было ему признаться. Покинув отель, Лоб пообедал в старой части Ниццы, отупев от недосыпа и жары. В поисках прохлады и тени он укрылся в дежурке, благо она оказалась поблизости. Дежурил старичок – врач, который погрузился в чтение книги об атомной войне.

– А я про вас не забыл, – сказал тот. – Я на вас работаю и уже подобрал несколько любопытных казусов. Например, случай с девушкой, которая писала анонимки сама на себя, доказывая, что живет двойной жизнью, повторяя историю доктора Джекила и мистера Хайда.

– Меня никто не спрашивал по телефону? – прервал его Лоб. – Поскольку я частенько захаживаю к вам, мне могут сюда позвонить.

– Нет. Никто.

Лоб тут не задержался. Сделав крюк, он зашел в отель. Страх медленно накатывал на него и уносил все меры защиты – одну за другой. Он ожидал звонка, которого как не было, так и нет. И зачем только он переложил инициативу на Мари-Анн! Это ему самому следовало допросить Зину. Мари-Анн, безусловно, питала к ней чувство дружбы, но он… он любил ее. «Я ее люблю, и все остальное не в счет. Если у нее есть любовник, она его бросит. Если она замужем, то разведется. Плевать мне на ее прошлое! В сущности, все проще простого. Это я сам вечно все усложняю. Итак, я куплю ей подарок и попрошу все забыть… Вот в чем выход из создавшейся ситуации!»

Лоб прошелся по ювелирным магазинам. Прогуливаясь, он пытался усыпить свою тревогу и внушал себе надежду, что действует, как ему и надлежит. Наконец он выбрал золотой браслет, состоящий из нескольких тонких колец, которые позвякивали. Это звучало весело, гляделось молодо и стоило недорого. Он еще не имел привычки тратиться на женщин. С футляром в кармане Лоб немного успокоился. Пять часов. Он позвонил в отель из кафе. Конечно же никакого сообщения. Он воспринял это почти с безразличием. Стадия паники осталась позади. Теперь он спокойно поднимется в Аспремон и будет караулить Зину. А если она почему-либо там не объявится, поедет на улицу Моцарта. Так или иначе, но Зине от него не ускользнуть.

Лоб проехал виллу, по-прежнему запертую, и замаскировал машину при въезде на тропинку, терявшуюся в ложбине. С этой высокой точки перед ним расстилался пейзаж, слагающийся из солнечных бликов и теней, холмов, увенчанных деревьями, которые блестели на солнце, и голубых долин, где уже сгущался вечерний туман. Со стороны Италии глухо громыхал гром и крупные дождевые капли, явившиеся словно ниоткуда, падали на металлический капот его «вольво». С этого наблюдательного пункта дорога, поднимавшаяся к Аспремону, местами хорошо просматривалась, и Лоб смог бы без труда обнаружить приближающуюся «симку». Опершись на разогревшийся кузов машины, он закурил. Рука нащупала футляр с браслетом. «Заключить мировую! Отмести последние подозрения! Вернуться в Женеву вместе с Зиной».

Лоб размечтался. Когда он взглянул на циферблат, шел восьмой час. Он дал себе еще полчаса сроку, но тут вдруг увидел в самом низу машину и узнал «симку». Она росла с каждым поворотом дороги, смело обгоняя попутный транспорт. Какая неосторожность! Пока он ждал, сердце его бешено колотилось. Он предпочел бы встретиться с Зиной, когда она будет уже за оградой. Тогда он отрежет ей путь к отступлению.

Он услышал скрип колес в тот момент, когда «симка» въехала на частную дорогу. Пора. Он подал назад до поворота. Зина оставила машину за оградой; ворота были приоткрыты. Похоже, она не намеревалась тут задерживаться. Поднимаясь по ступенькам, одной рукой она придерживала капюшон, а другой – запахнутый белый дождевик, когда внезапный порыв ветра надул его, как белье на веревке. Она заторопилась и остановилась в тени двери. Лоб ощупал коробочку как талисман и приготовился бежать.

Ему показалось, что в него залпом разрядили ружье. Грохот, воздушная волна взрыва отбросила его назад. Вокруг него летел строительный мусор, ветки. Потом дождем посыпались сорванные листья. Из виллы выбивались тучи рыжего дыма.

– Зина!

Лоб с криком бросился к дому. У крыльца лежало тело, распластавшись в луже крови. Аллея была завалена обломками. Он кашлял. Плакал.

– Зина!

Лоб опустился перед молодой женщиной на колени, повернул на спину и, собираясь проверить, дышит ли она еще, так и замер, постыдно счастливый.

Перед ним лежала Мари-Анн.