Текст книги "Французская няня"

Глава восьмая

1

С тех пор как Селин перестала ходить на репетиции в театр, месье Жоливе, ее учитель танцев, появлялся в доме дважды в неделю по утрам, чтобы давать ей частные уроки. Ученица ждала его в большом зале на верхнем этаже, где она тайком от мужа велела установить большое зеркало во всю стену и фортепиано. Софи разрешено было присутствовать на занятиях и молча сидеть в уголке. С самого первого раза ее поразило изящество движений балерины, грация и легкость, с какими Селин поднимала руки и тянула кверху ногу, как будто ее тело не имело веса.

Но учитель никогда не бывал ею доволен. Он стучал палкой о дощатый пол, требуя от своей ученицы бо́льших стараний, подходил к ней и исправлял позицию, насмешливо призывал ее взглянуть в зеркало на собственные ошибки… Это был невысокий и немолодой человек, худой и почти совершенно лысый, с большим носом и маленькими черными глазками под густыми черными бровями, из которых при малейшем недовольстве сыпались искры.

– Ты точно палка от метлы, Селин! Обленилась, как гусыня на откорме! – кричал он ей в ярости. Он говорил ей «ты» и обращался запросто, потому что знал ее еще ребенком. Именно он посоветовал родителям отдать ее в балет, а не просто в актрисы, именно он научил ее первым движениям, и для Селин его вспышки были самым обычным делом.

Но едва маэстро заканчивал урок, он становился нежным и сладким, словно мед.

– Иди, девочка, поцелуй меня. Знаю, знаю, заставил я тебя сегодня попотеть. Но ты хорошо нагоняешь потерянное время! Скоро ты сможешь вернуться на сцену.

К Софи месье Жоливе обращался на «вы» и был вежлив на старинный манер, кланялся ей на прощанье и пропускал вперед.

– Для танцев вы не подходите, – заявил он в первый же день, после того как заставил ее подвигаться и покрутиться. – В вас нет гибкости. Но вы должны научиться по крайней мере держать осанку.

После занятия учитель танцев спускался в зеленую гостиную выпить чашку шоколада и здесь опять преображался: этот новый человек вел блестящие остроумные беседы, рассказывал театральные анекдоты, пересказывал сплетни и давал такие точные и язвительные характеристики самым знаменитым персонам, что его ученица смеялась до слез.

Однажды он сообщил, что весь театр Опера бурлит, потому что великий Филиппо Тальони решил, что его дочь должна танцевать в балетном спектакле, поставленном не по мотивам классической мифологии, а по произведениям современных писателей-романтиков.

Софи со времени чтений на улице Маркаде знала, что Филиппо Тальони, отец Мари, был великим хореографом, итальянцем по происхождению, что он женился в Стокгольме на первой актрисе шведского театра Софии Карстен и вместе с ней основал в балете самую настоящую династию.

– Тальони утверждает, что публике уже надоели герои и героини древней Греции и Рима, – продолжал месье Жоливе. – Сейчас все возмущены тем, как изменились жизнь и человеческий труд с появлением всех этих новых машин и механизмов, которые угрожают стереть различия между людьми и превратить их в толпу серых безликих существ.

– Он хочет поставить балет о промышленной революции? – заинтересованно спросила Селин.

– Да нет. Он хочет вывести на сцену героя наших дней, романтическую личность, которая восстает против уплощения, против серости, но не отказывается от поиска счастья – пусть даже в мире мечты. У него уже есть и музыка, написанная Жаном Шнейцхоффером, и либретто. Кстати, именно либреттист, Адольф Нурри, посоветовал ему обратиться к «Трильби» Шарля Нодье.

При этих словах Софи стала слушать внимательнее.

– Правда? – спросила Селин. – И Мари Тальони будет женой рыбака?

– Нет. Она будет созданием, которое заставит главного героя выбирать между грубой явью и упоительной мечтой. Нурри взял у Нодье только основную тему. Во всем остальном сюжет совсем другой. Кстати, почему бы тебе на днях не приехать на репетицию? Твои бывшие товарки будут рады с тобой повидаться.

Однажды утром, когда не было снегопада, Селин поехала в театр и вернулась такая воодушевленная, что едва могла сдерживаться перед мужем во время ежедневной послеобеденной прогулки в Пале-Рояль.

– Я знаю, что Эдуар не любит напоминаний о моей работе, – не без горечи призналась она после ужина Софи и Туссену. – Боюсь, что для него балет – всего лишь возможность полюбоваться женским телом без корсета и кринолина. Он не поймет, что «Сильфида» обещает полностью перевернуть сложившуюся в нашем искусстве традицию. И не только из-за современного звучания истории.

– А что там изменилось в сравнении со сказкой Шарля Нодье? – спросил Туссен.

– Все. Нет рыбака, есть шотландский крестьянин по имени Джеймс. Он собирается жениться, но накануне свадьбы ему является сильфида…

– Кто такая сильфида? – спросила Софи, которая до этой минуты не слыхала такого слова.

– Лесной дух. Прекрасная крылатая дева. Сильфида признается юноше в любви и улетает через камин. Ее явление лишает бедного Джеймса покоя, но он полон решимости сохранить верность своей невесте. Молодые играют свадьбу, однако в разгар веселья вновь появляется крылатая дева лесов и зовет жениха за собой. На этот раз Джеймс не может устоять – он покидает невесту у алтаря, оставляет родных и приглашенных и, к ужасу всей деревни, убегает с сильфидой.

– А невеста? – спросил Туссен: будучи рыцарем по натуре, он не мог смириться с таким подлым предательством.

– Невеста, Эффи, к счастью, понимает, что влюблена в Гурна, друга Джеймса; тот отвечает ей взаимностью. Она выходит за него замуж, и их ожидает долгая безбедная жизнь. Джеймс же, напротив, несчастлив, ибо узы между смертным и существом из иного мира непрочны. Юноше страшно: а вдруг он надоест сильфиде и она улетит? Он просит совета у колдуньи, та дает ему платок и обещает, что достаточно завязать его на поясе сильфиды, как ее крылья отпадут. Так и случается, но колдунья не открыла ему всей правды: без крыльев сильфида не может жить. Полный раскаянья и отчаянья Джеймс видит, как его возлюбленная супруга умирает, – однако он бессилен ей помочь. Тут появляется стая крылатых созданий, которые окружают умирающую подругу, подхватывают ее безжизненное тело и уносят прочь.

– Какая печальная история! – воскликнула Софи. – Еще печальнее, чем «Трильби».

– Да. Но ты бы видела, как легка Мари Тальони, когда исполняет свою партию! Кажется, она и впрямь летает, поднимается над землей, как будто ничего не весит. Эжен Лами, художник, создал для нее костюм из тонкого белого атласа: в нем она кажется почти прозрачной – настоящей воздушной нимфой. За спиной у нее трепещут два крылышка из тюля. И кордебалет, который появляется в финале в виде стаи сильфид, одет точно так же. А еще Тальони ввела одно важное новшество. До настоящего времени мы, балерины, поднимались на кончики пальцев только на мгновение или делали два-три шага, не опускаясь на пятку. В «Сильфиде», чтобы создать впечатление полета, невесомости, легкости, которая позволяет забыть о бремени повседневности, героиня долго танцует на кончиках пальцев, держа идеальное равновесие, словно без малейшего усилия. Думаю, что отныне ни одна классическая балерина не сможет больше танцевать, как прежде.

2

На следующее утро портниха принесла новую одежду для Софи, и Селин объявила своей подопечной, что пришло время идти в школу. Девочка уже несколько дней не кашляла. Снегопад прекратился, погода установилась сухая, и можно было не бояться возвращения бронхита.

Во второй половине дня показалось бледное зимнее солнце, и месье Эдуар решил, что они отправятся на прогулку не в крытую галерею Пале-Рояль, а в Люксембургский сад. Та же мысль одновременно пришла в голову графу и графине де Мерлен, и две пары встретились в аллее, где стояла статуя Гладиатора. Об их встрече Софи рассказал Туссен.

Как нам известно, девочка знала, кто такая графиня де Мерлен, из светских хроник, которые она читала матери на улице Маркаде. Потом, уже на бульваре Капуцинов, она узнала, что Селин еще девочкой была знакома с де Мерленами, поскольку они друзья ее крестного, а лет в четырнадцать она и сама несколько раз сопровождала Гражданина Маркиза в знаменитый салон графини. Тогда она была слишком юна, рассказывала Селин, чтобы понять, какая ей выпала удача познакомиться с завсегдатаями салона: великими писателями – Бальзаком и Мюссе, знаменитыми музыкантами – такими как Россини, утонченными поэтами – как Ламартин, могущественными политиками – как английский министр лорд Палмерстон и даже старый генерал Лафайет. Но только один человек произвел на нее сильнейшее впечатление, перед ним она не могла вымолвить ни слова от переполнявших ее чувств: это был юный белокурый поэт с печальным лицом, которого Ламартин называл «возвышенным юношей». Лишь несколько лет спустя Селин узнала, что этот «юноша», застенчивый и скромный, зовется Виктор Гюго, и очень сожалела, что не продолжила тогда знакомство.

Графиня де Мерлен, со своей стороны, всегда проявляла искреннее расположение к крестнице маркиза де ла Поммельер и с интересом следила за ее карьерой и сценическими успехами. Она не была похожа на большинство французских аристократок, которые презирали балерин и актрис и не подпускали их к себе. Возможно, из-за того, что она родилась в Вест-Индии и получила свободное воспитание. А возможно, она, обладая прекрасным голосом, и сама себя в какой-то мере считала артисткой.

Селин была к ней искренне привязана. Вскоре после свадьбы она позвала Эдуара нанести с нею вместе визит графине. Однако муж ответил отказом.

– Мне не нравится, что ты знаешься с креолкой, – заявил он. – У меня есть причины не доверять дамам, рожденным и выросшим в колониях Нового Света. Даже если у них белейшая кожа и они происходят из богатых и благородных европейских семейств, рано или поздно выясняется, что это распутные женщины. Климат ли, воспитание, которое они получают в домах, набитых неграми… Посмотри, например, на Жозефину Богарне!

– Но ведь это Наполеон пожелал с нею развестись, чтобы жениться на дочери австрийского императора, – возразила Селин.

– Ну и что? Он сделал это в интересах государства. Так или иначе, до и во время брака с Бонапартом Жозефина всегда вела себя как куртизанка!

Селин не стала ему перечить и напоминать, что в начале их связи Эдуар хотел, чтобы она тоже согласилась на роль куртизанки. И, вместо того чтобы сердиться, она с нежностью думала, что в юности ее муж наверняка страдал там, на Ямайке, из-за какой-нибудь прекрасной и жестокой креолки.

Но при всем своем презрении англичанин был джентльменом и не мог уклониться от светских обязанностей и нарушить правила хорошего тона.

А потому в тот день, как рассказал Туссен, месье Эдуар снял перед графиней цилиндр и остановился любезно поговорить с де Мерленами.

– Кто вам сшил такой чепец, дорогая? Он восхитителен. Синий шелк так замечательно подчеркивает цвет ваших глаз, – сказала графиня, обращаясь к Селин.

– Спасибо. Я всегда заказываю шляпки у Флотье. Мадам Флоранс жалуется, что все труднее найти хороший крепкий шелк, который бы не морщил.

– Во всем виноваты эти бездельники лионские ткачи, которые не желают больше работать как следует, – вступил в разговор месье Эдуар. – В последнее время они только и делают, что выходят на улицу с протестами. К счастью, маршал Сульт поставил их на место.

– Скажите без обиняков, что его войска просто всех перебили. Двадцать тысяч солдат, вооруженных пушками и штыками, против бедняков, голодных и безоружных. Какой стыд! Протест ткачей был абсолютно справедлив. Промышленники снизили им жалованье – с четырех или шести франков до двадцати су в день. А зима в этом году очень холодная, – с волнением сказала графиня. – Самые бедные кварталы, где жили ткачи, страшно пострадали от холеры…

– Но ведь и те, кто вложил капиталы в производство тканей, терпят немалые убытки, – заметил муж Селин. – Мои хлопковые плантации в колониях, к примеру, принесли в этом году половину в сравнении с прошлыми годами. Так что же, мне, вместе с другими плантаторами, тоже выходить на площадь и протестовать? Может, и баррикады строить, как эти безумцы во время Июльской революции?

Туссен заметил, что при этих словах графиня с пристальным вниманием оглядела элегантный фрак англичанина, его меховой воротник, золотую цепочку от часов на груди, шелковый цилиндр, лаковые туфли – и покачала головой. Она не сказала ни слова, но бросила Селин иронический взгляд, как будто говоря: «Несчастный! В самом деле, совсем обнищал».

– Вы были на маскараде у виконта де Мопила? – вмешался граф, желая вернуть беседу в безопасное русло.

– Нет, мне тогда нездоровилось, – солгала Селин. – Но Эдуар рассказывал, что хозяйка была прелестна в своем изумрудном костюме домино.

– Там была и Мари Тальони, которая наконец согласилась выйти замуж за графа Жильбера де Вуазена. В особняках предместья Сен-Жермен только об этом и говорят, – сказал граф.

– А вы, дорогая, когда вернетесь в балет? – спросила графиня у Селин. – Я думала, что вам дадут роль в новом балете, который ставят в Опера. Знаете? «Сильфида», о которой гудит весь Париж.

– Моя жена не вернется на сцену, – резко и решительно проговорил англичанин.

– Тогда у вас будет время для чтения, Селин, – миролюбиво сказала креолка. – Кажется, я еще не дарила вам свои воспоминания, которые опубликовала в прошлом году. У меня случайно есть с собой одна книжка. С радостью преподношу ее вам.

– Такая интересная жизнь, как ваша, – в таком маленьком томике? – воскликнула Селин, принимая из рук графини синюю книжицу.

– Это потому, – объяснил граф, – что Мерседес рассказывает только о первых двенадцати годах своей жизни. С самого рождения и до того часа, когда она покинула Кубу и переехала в Европу к родителям.

– Я тоже родился на Кубе, мадам, – не сдержался Туссен, который до этого мгновения стоял неподвижно, как те деревянные венецианские статуи, что поддерживают золоченые столики.

Месье Эдуар бросил на него испепеляющий взгляд.

– Прошу вас извинить этого невоспитанного маленького дикаря, которого моя жена недостаточно поучает хлыстом, – сокрушенно обратился он к графине. Она же тем временем высвободила руку из меховой муфты и дотронулась до черной щеки мальчугана.

– В какой части острова? – спросила она по-испански.

– В восточной. Провинция Сантьяго, сеньора, – ответил Туссен на том же языке.

– А как ты оказался в Париже, бедняжка?

– Это негритенок моей жены. Его прислал по моему приказу управляющий два года назад, – вмешался месье Эдуар, который тоже немного знал испанский язык.

– Прекрасный подарок. Правда, он красавчик, моя шоколадка? – добавила Селин, разыгрывая веселье, которого вовсе не чувствовала, и прижимаясь с видимой нежностью к руке мужа.

– Моя дорогая, в этой книжечке воспоминаний я изложила кое-какие свои мысли о рабах. У моей семьи в колонии их было множество. Будьте так добры, прочитайте ее и немного подумайте. Уверена, если у вас возникнут сомнения или вопросы, ваш крестный даст вам все необходимые разъяснения, – сказала графиня. – А теперь прошу извинить, нам пора домой. Боюсь, как бы граф не простудился.

– Невыносимая женщина! Самоуверенная всезнайка, невоспитанная, как все креолки! – воскликнул Эдуар, когда граф и графиня удалились. – Воспоминания написала, только вообразите! Можно подумать, кого-то интересуют ее первые двенадцать лет среди дикарей. А это: «ваш крестный даст все необходимые разъяснения»… а я? Она делает вид, что меня нет. Как будто у вас нет мужа! Как будто я сам не могу вам все прекрасно объяснить – куда лучше вашего безумного крестного – про то, каким порокам предаются рабы на Антильских островах! И как они подражают дурному примеру, который подали им эти кровожадные животные, мятежники с Гаити.

– Месье был так зол, что проводил нас домой, не произнеся больше ни слова, – рассказал Туссен Софи. – Мадам по дороге пыталась погладить его руку, но он резко отстранился. А как только мы приехали, он высадил нас из кареты и велел Жан-Батисту немедленно везти его в клуб.

В тот вечер Селин торопливо выпила чашку бульона и сказала, что ляжет рано – у нее раскалывается голова.

– Мне жаль, что я не смогу провести с вами вечер, – извинилась она перед детьми. – Особенно жаль, что я не могу поговорить с тобой, Софи: ведь завтра ты наконец идешь в школу. Я хотела подготовить тебя к этому событию беседой… прости. Возможно, утром я буду чувствовать себя лучше. Доброй ночи.

Софи еще никогда не видела Селин такой расстроенной. Девочке хотелось крепко прижаться к ней, обнять, сказать ласковые слова утешения, но она не решилась. Поэтому она только с жаром поцеловала руку своей благодетельницы и прошептала:

– И вам доброй ночи, мадам.

Едва Селин ушла, Туссен с горящими от гнева глазами воскликнул:

– Этот негодяй ее недостоин. Ах, если бы я был взрослым мужчиной! Если б я был свободен! Месье Эдуару пришлось бы иметь дело со мной. Я пинками прогнал бы его из этого дома.

– Но она любит его… – возразила Софи, напуганная яростью Туссена, – а он ее… Мадам всегда говорит, что если муж так ревнив, если хочет, чтобы она принадлежала только ему, то это значит, что он до безумия в нее влюблен.

– Ну и что? Ведь и Джеймс, шотландский крестьянин, тоже говорил, что влюблен в сильфиду. И, чтобы доказать свою любовь, он отнял у нее крылья и обрек на смерть. Знаешь, что я тебе скажу? Мадам тоже умрет, если не сможет больше танцевать.

Сказав это, Туссен схватил синюю книжицу, которую хозяйка оставила на столе в зеленой гостиной, уселся на диван и с жадностью начал читать. Софи, чтобы не поддаваться грусти, надела новое платье и спустилась вниз показаться служанкам.

– Вот и неправда, что не одежда красит человека, – заметила Лизетта. – Ты теперь прямо как настоящая барышня, нам пора называть тебя на «вы»!

Новоиспеченная «барышня» отправилась спать в большом волнении: завтра она наконец познакомится с Гражданином Маркизом.

Она проснулась от звука шагов месье Эдуара, который шел, натыкаясь на мебель и бранясь. Наверное, решила Софи, он слишком много выпил в клубе. Совсем как ее отец в трактире, куда он порой заглядывал, когда не мог найти ответ на мучившие его вопросы. Вскоре послышались громкие голоса: Селин и англичанин ссорились. Софи накрыла голову подушкой, как делала и на улице Маркаде, когда Жан-Жак кричал, а Фантина плакала.

– Пожалуйста, Пиполет, пусть они перестанут, прошу тебя, – умоляла она. Но Пиполет был бессилен.

3

На другой день Софи проснулась очень рано. Заглянула в соседнюю комнату – ни Адели, ни няни не было. День был прекрасный, и Шарлотта с не свойственным ей благодушием напевала, вытряхивая одеяла и простыни в открытое окно.

– Соланж на кухне, а девочка в комнате у мадам, – ответила горничная на вопрос Софи. – Сегодня малышка может валяться в маминой постели до самой прогулки – потому что месье Эдуар на заре уехал в Англию. Если хочешь, можешь и ты к ним заглянуть, поздороваться. Но поторопись. Туссен ждет тебя внизу, хочет, чтобы вы вместе позавтракали в комнатке около прихожей. Я слышала, ты сегодня тоже с ним идешь?

В большой кровати под зелено-голубым парчовым балдахином, на расшитых простынях, в легкой белой сорочке с оборками, спадающей на одно плечо, Селин Варанс казалась прекрасной девой из древнего мифа с какой-нибудь эпинальской картинки: Венера, выходящая из пены морской, Леда, ожидающая лебедя… а Адель играла рядом и походила на амурчика.

Но глаза у Селин были красны и полны печали, хотя она и пыталась это скрыть.

– Тебе уже сказали, что Эдуар уехал? – грустно проговорила она.

– Надолго? – спросила Софи.

– Не знаю. На неделю, на месяц… Говорит, он не может предвидеть заранее. Так бывает всегда. Он неожиданно сообщает, что должен уехать, притом немедленно. И возвращается так же неожиданно. Говорит: «Я хотел сделать тебе сюрприз. – И обнимает меня. – Рада ты меня видеть?» Я бы предпочла считать дни до его возвращения, но мне больше не хватает смелости спрашивать, когда он вернется. Сколько раз мы из-за этого ссорились! Но он сказал в первые же дни нашей связи, что он превыше всего ценит свободу и никогда ни перед кем не отчитывается. Мне очень хотелось, чтобы он встретил с нами Рождество, это ведь будет первое Рождество Адели. А он уехал в Англию: тетка требует его к себе. Я так скучаю по моему Эдуару, воробушек. Если бы у меня оставался его портрет, хотя бы миниатюра, я могла бы смотреть на нее и покрывать поцелуями! Ладно бы еще эти поездки приводили его в хорошее расположение духа! Но нет, он всегда возвращается мрачным и подавленным, будто что-то его терзает, только он не хочет делиться со мной своими печалями.

Селин вздохнула и вытерла слезы краем простыни. Софи испугалась, что сейчас ее благодетельница расплачется. Как ее утешить?

Но, к счастью, Адель, которая пыталась подняться на ножки, стоя на подушке и держась за изголовье кровати, покачнулась, упала на мать и издала такой удивленный возглас, что Селин расхохоталась.

– Я сегодня не стану отправлять ее в парк Тюильри с Соланж, – сказала она, целуя малышку. – В одиннадцать попрошу Жан-Батиста подать карету, и мы с ней вдвоем поедем в Булонский лес. Хочу, чтобы все модники Парижа увидели, как хороша моя девочка! Когда я езжу туда с Эдуаром, я не могу брать с собой Адель, а беру Туссена, одетого в самую яркую ливрею. Эдуар затем мне его и подарил – чтобы хвастаться им перед всеми, как дорогой игрушкой. Бедная моя шоколадка! Вчера в Люксембургском саду у него зубы стучали от холода в этой ливрее из шелка и бархата. Зимой, даже в солнечный день, ему надо выходить на улицу в шубе, иначе он может заболеть. К тому же я хочу, чтобы по утрам он ходил на занятия к Гражданину Маркизу. Кстати! Беги собираться, уже поздно. Разве ты забыла? Сегодня у тебя первый день школы!

Лицо Софи погрустнело. Ее настоящий первый день школы остался так далеко! В тот день она вышла из дома на улице Маркаде веселая, полная надежд, а отец и мать держали ее за руки.

Поняв, что ее слова пробудили в девочке мучительные воспоминания, Селин прижала ее к себе и нежно поцеловала. Потом сказала:

– Посмотри на полочке туалетного столика. Там листок с письмом, которое я написала ночью крестному, в нем я объясняю, кто ты, и прошу обходиться с тобой как можно мягче, по крайней мере первое время. Передашь ему письмо сразу при встрече. Ну, скорее! Вам еще нужно позавтракать – Туссен наверняка уже беспокоится. Он терпеть не может опаздывать.

4

Туссен, уже готовый к выходу, ждал Софи в комнатке возле прихожей. Он заставил ее стоя выпить чашку шоколада, сунул ей в карман сдобную булочку и потащил за собой на улицу. В новом платье, в теплом пальто с пелеринкой, в шерстяном чепце с бархатной оторочкой Софи чувствовала себя принцессой – если бы мадам Анно могла ее сейчас видеть, она ни за что не признала бы в ней бедную сиротку, пропавшую по пути с Монмартрского кладбища.

Улицы уже наполнялись людьми, спешившими по утренним делам. Лавочники снимали деревянные ставни с витрин, некоторые запросто здоровались с Туссеном, но многие прохожие разглядывали мальчика с удивлением и даже показывали на него пальцем. Каким бы разношерстным ни было население Парижа, все же парнишка шоколадного цвета в элегантной шубе представлял собою необычное зрелище. Дети быстрым шагом миновали Лувр, подошли к Сене с замерзшей, как в январе, водой и, пробежав по Новому мосту, оказались на Левом берегу, в Латинском квартале.

– Гражданин Маркиз живет на улице Жакоб. – Туссен остановился передохнуть и послушать часы на колокольне, отбивавшие время. – Боюсь, мы не застанем его дома. Он, верно, уже ушел.

– Разве он не ждет нас на урок? – удивилась Софи.

– Когда нет дождя, наши уроки проходят на открытом воздухе. Если бы сегодня было солнце, мы пошли бы в Ботанический сад.

– Значит, нам надо… – начала Софи, но Туссен перебил ее:

– Смотри! Вон они!

В конце улицы показалась очень странная процессия – девочка в жизни не видела ничего похожего.

Во главе ее шагал высокий худой старик, одетый в редингот зеленого сукна, какие носили, наверное, лет пятьдесят назад. На нем были короткие, чуть ниже колена, панталоны, ярко-розовые шелковые чулки и туфли на каблуках, украшенные золочеными пряжками. Голову покрывала черная треуголка, вроде тех, что Софи видела на портретах времен Вольтера и эпохи, предшествующей Великой революции. Старик был без парика, его длинные седые волосы, собранные в хвост на затылке, стягивала лента. Софи не сомневалась, что этот странный человек и есть Гражданин Маркиз.

Старик вел за руку мальчугана лет шести, утонувшего в огромной серой латаной-перелатанной мужской куртке, доходившей до пят, и в разных сапогах, которые явно были ему велики. На голове у мальчугана была темная шерстяная фуражка, которая то и дело сваливалась ему на нос.

За ними шли мальчик и девочка ростом с Туссена, одетые по последней моде, весьма изысканно; девочка несла большой альбом для рисования, а мальчик – треногу, как у художников. Следом – мальчик поменьше, лет восьми, в элегантном пальто военного покроя – Софи решила, что это, наверное, форма какой-нибудь школы для дворянских детей. Он был белокурый, кудрявый, как херувим, и с непокрытой головой. За ним шла девочка лет десяти, одетая бедно и обмотанная вязаной шерстяной шалью, похожей на ту, в какой ходила Софи на улице Маркаде, только эта была потеплее и без дыр. Замыкал шествие высокий стройный юноша лет шестнадцати, одетый в редингот – такой же старомодный, как и у старика. Юноша двигался с невероятным изяществом и следил, как пастушья собака, чтобы его более юные товарищи по учебе не отставали.

Софи была поражена не только огромной разницей в возрасте между учениками Гражданина Маркиза, но и тем, что среди них были две девочки. Раньше, когда Селин говорила ей об уроках, Софи думала, что они с Туссеном будут единственными учениками крестного. Потом, когда ее друг использовал в рассказах множественное число, она решила, что это целый класс мальчиков, в который ее, единственную девочку, допустят по ходатайству Селин. Но она никогда не слыхала, чтобы мальчики и девочки учились вместе. Даже в Школе рабочей взаимопомощи девочки, хоть их и было очень мало, занимались в отдельном классе.

И третье, что ее поразило, была очевидная разница в социальном положении учеников. Впрочем, юные аристократы, буржуа и маленькие оборвыши, казалось, прекрасно ладили между собой.

В отличие от Софи, люди на улице поглядывали на живописную компанию без всякого удивления: очевидно, это было привычное зрелище. Торговцы приветствовали кивком Гражданина Маркиза из дверей своих лавочек, он в ответ приподнимал треуголку.

Дородная женщина, шедшая по противоположному тротуару с корзиной овощей, перешла улицу, поцеловала бедно одетую девочку и покрепче затянула на ней шаль.

– Следите, чтобы она не простудилась, Гражданин Маркиз, – попросила женщина. – Нынче ночью Полина только и делала, что кашляла.

Туссен, таща за собой Софи, наконец догнал остальных.

– Здравствуйте, крестный. У моей подруги для вас письмо от мадам Варанс.

Софи робко протянула старику сложенный листок, но он не развернул его, а сунул себе в карман.

– Посмотрю дома, когда вернемся к обеду. Смею предположить, что юная гражданка желает к нам присоединиться. Как тебя зовут?

– Софи Гравийон, – ответила новая ученица.

Дети тем временем окружили ее и рассматривали с любопытством.

– Ты подруга гражданина Туссена?

– Ты тоже приехала из колоний?

– Умеешь пользоваться подзорной трубой?

– У тебя есть платок, гражданка? Дай, пожалуйста, иначе мне придется сморкаться в рукав, я его запачкаю, и отец вечером мне задаст.

Это сказал самый маленький мальчик – чтобы поближе рассмотреть Софи, он даже выпустил руку Гражданина Маркиза. К счастью, перед самым выходом Лизетта сунула носовой платок ей в карман, и Софи протянула его мальчику. Малыш по всем правилам выразил ей благодарность, и когда маленькая компания снова двинулась по направлению к Ботаническому саду, он взял за руку не старика, а Софи.

– Держи меня крепко, гражданка, иначе в этих огромных башмаках я могу поскользнуться на льду, – потребовал он и добавил с беспокойством: – Плохо будет, если я упаду вперед и разобью рот. Мне же сегодня вести урок, – сообщил он с гордостью.

Софи посмотрела на него недоверчиво. Совсем малыш, бритоголовый оборвыш, в переулках Монмартра полно таких сорванцов. Наверняка его коленки под длинной курткой, под заплатанными холщовыми штанами, – все в ссадинах и рубцах.

5

Но когда они вошли в ворота Ботанического сада, старик приподнял мальчика, посадил себе на плечо и очень серьезно сказал остальным:

– Внимательно выслушайте то, что расскажет вам гражданин Антуан о дождевых червях, которые прорывают ходы в земле и этим способствуют росту плодородия.

И Антуан уверенным голосом стал объяснять, в чем ценность труда дождевых червей: поедая, переваривая и исторгая землю, они делают ее более жирной и питательной для деревьев и растений. Он также рассказал о наиболее полезных породах дождевых червей и о тех, которые плохо приспосабливаются к климату страны, поскольку были завезены из жарких стран.

Юный аристократ, которого остальные называли «гражданин Максимильен», раскрыл треногу и укрепил на ней альбом для рисования. Его сестра, гражданка Анжелика, стояла рядом, готовая подавать цветные карандаши товарищам, которые по приглашению старого учителя подходили нарисовать листья разных деревьев по мере того, как Антуан их называл и показывал. Гражданин Маркиз вмешивался изредка, и не для того, чтобы поправить, а чтобы добавить что-то к сведениям, которые сообщал малыш. Так, он рассказал о первой французской научной экспедиции по Тихому океану – кругосветном путешествии господина де Бугенвиля, которое началось в 1766 году и продолжалось почти три года; об открытиях и растениях, которые мореплаватель привез в Европу. Говорил Гражданин Маркиз и о своем друге, немецком бароне Александре фон Гумбольдте, который, вместе с французским ботаником, тридцать лет спустя после путешествия Бугенвиля исследовал Южную Америку, Антильские острова и южные территории новой великой страны, которая именуется Соединенные Штаты Америки. Они изучали не только животных, растения и минералы, но и экономическое и общественное устройство.

– Бабушка говорила, что в колониях дворянские семейства и землевладельцы его ненавидят, потому что после того, как они со всеми почестями принимали его в своих домах, барон фон Гумбольдт очень нелестно отозвался о том, как они живут, и написал, что рабство, на котором основано их богатство, есть варварское установление, – вступил в разговор самый старший из учеников, тот самый, чья одежда была под стать одежде учителя.