Текст книги "Человек видимый"

34. В глубине души мне хотелось зайти к Тине проведать кота, мне казалось, что я должен сделать это ради Дэйва, хотя бы только это. Но сейчас это слишком рискованно, и я больше никогда не поеду в Миннеаполис. В этом городе слишком много ненормальных. Я останусь здесь. (12:51, № 33)

Крутые парни – 2. Расспросы

В рукописи я намеренно в основном излагаю только речи Игрека, поскольку они крайне важны для характеристики его личности, приводить же собственные высказывания мне кажется не очень скромным и приличным. Однако в данном случае я нарушаю это правило, чтобы показать, почему во время нашей встречи 18 июля мы касались определенных предметов. Мои вопросы были направлены на выяснение полной картины произошедшего. Это не весь разговор, а только его первые тринадцать минут. Признаюсь, мне немного неловко за некоторые мои слова, но я находилась в полном смятении.

В.В. На прошлой неделе вы сказали, что готовы ответить на все вопросы, касающиеся истории в Миннеаполисе. Вы не переменили свое решение?

Игрек. Нет. Вы читали про эти события в Интернете? Мне любопытно, заинтересовали ли они вас.

В.В. Нет, не читала. А это для вас важно? Вам нужно, чтобы они меня заинтересовали? Вам нужно, чтобы я знала обо всем этом?

Игрек. Ничего мне не нужно. Мне просто хочется знать, что представляет для вас интерес.

В.В. В том, что вы рассказали, много интересного и…

Игрек. И что?

В.В. И тревожного.

Игрек. Понимаю. Что именно вас тревожит? Я готов все объяснить. Я хочу, чтобы вы это понимали, Виктория. Это не обязательно, но желательно. И я должен признаться – меня немного удивляет, что вы не заглянули в Интернет. Скажите, почему? Мне просто интересно. На вашем месте я бы сразу же полез в Интернет.

В.В. Я хотела сначала поговорить с вами. Хотела выяснить, действительно ли все происходило так, как вы описали.

Долгая пауза.

Игрек. Я вас не понимаю.

В.В. Все так и было?

Игрек. Что вы имеете в виду? Вы правильно сформулировали вопрос? Или это чушь в духе Рене Декарта?[61]61
  Рене Декарт (1596–1650) – французский философ, математик, механик, физик и физиолог. (Примеч. пер.)


[Закрыть]

В.В. По-моему, вопрос абсолютно ясен.

Игрек. Я посоветовал вам заглянуть в Интернет и прочитать об этой истории. Не настолько же я глуп, чтобы говорить о том, что сам придумал? Я не понимаю, куда вы клоните.

В.В. О, я не сомневаюсь, что описанное вами происшествие действительно имело место. Не сомневаюсь, что если бы я порылась в Интернете, то нашла бы историю, очень похожую на ту, что вы описали. Но я хочу знать, действительно ли вы там были. Действительно ли вы принимали участие в случившемся. Может, вы просто были свидетелем или узнали об этом из газет либо из Интернета и решили, что из этого выйдет неплохая история. Я не пытаюсь поймать вас на обмане. Я только хочу узнать истинную причину, по которой вы рассказали мне об этом случае.

Игрек. Следовательно… Хотя вы и видели меня в костюме, хотя вы верите, что я могу становиться, как вы это называете, человеком-невидимкой, хотя я стоял перед вами, а вы меня не видели – вы по-прежнему мне не верите.

В.В. Не надо извращать мои слова. Я не выдвигаю никаких обвинений. Да, я видела вас, когда вас нельзя было увидеть. Я знаю, что это правда. Я знаю, что вы умеете становиться невидимым. Но это вовсе не значит, что все, о чем вы мне рассказываете, тоже правда. Порой люди рассказывают о себе вполне правдоподобные истории, которые на деле оказываются плодом их фантазии. Вы понимаете, что я хочу сказать? Я не считаю вас обманщиком, не говорю, что тех событий в Миннеаполисе не было. Я только хочу знать, происходило ли все именно так, как вы мне писали? Вам достаточно подтвердить это, чтобы я продолжила свои расспросы.

Пауза.

Игрек. Что ж, Виктория, я понимаю, что вы делаете. (Снова пауза.) В самом деле не так все просто. Сразу видно, что вы тщательно все обдумали. И я благодарен вам, потому что все понимаю. С вашей точки зрения, мои истории подобны реалити-шоу, не так ли? Автор снимает его, так как уверен в реальности каких-то событий или ситуаций, которые он видит в жизни, хотя телезрители, которые смотрят эту программу, понимают, что это постановочное шоу. Но постепенно из-под этой постановочной реальности проглядывает истинная, жизненная правда, и в ее свете проясняется настоящий смысл представленных в шоу отношений. А если копнуть еще глубже, рассмотреть эту проступившую жизненную правду, то окажется, что вся эта вымышленная вами ситуация гораздо ближе к настоящей реальности, чем казалось автору шоу. Замечательно, Виктория! Вам следовало бы работать на MTV.

В.В. Значит, вы не хотите ответить на мой вопрос?

Игрек. Вы сами знаете ответ. Вы ведь записываете наши разговоры, не так ли? Так прослушайте эти записи и скажите, что в моем рассказе кажется вам выдумкой. Мне будет очень интересно это узнать, очень интересно!

В.В. Прошу вас, не обижайтесь. Я не хотела обидеть вас своими вопросами. Вы сами объявили о своей готовности объяснить мне все, что я хочу знать… Скажите, вы что-нибудь слышали о теории разума?

Игрек. Разумеется, слышал.

В.В. Понятно.

Игрек. И что?

В.В. Объясните мне, что это такое.

Игрек. Вы это серьезно? А вы сами не знаете? Ерунда какая-то.

В.В. Ну, пожалуйста.

Игрек. Что ж, хорошо… (Глубоко вздыхает.) Значит, теория разума. Теория разума в основном описывает способность человека понимать, что на самом деле думают люди. Чтобы было понятнее, скажу, что аутисты лишены этой способности.

В.В. Продолжайте.

Игрек. Гм… Боже, я вовсе не готовился сегодня к докладу. Один способ смотреть на это. Позвольте мне начать иначе. Это способность понимать, что имеют в виду другие люди, когда они говорят то или другое. Способность понимать, как другие воспринимают ваши слова. Способность понимать, что разные люди по-разному воспринимают речь и поступки других. Вы это хотели услышать? Я не знаю – то есть я знаю, что такое теория разума, но затрудняюсь как следует объяснить ее вам. Я вам не автор Википедии.

В.В. О, вы ее прекрасно знаете и понимаете, и вы правильно все объяснили. Но иногда мне кажется, вы настолько глубоко овладели этой теорией, что с ее помощью манипулируете людьми. В частности, мною.

Игрек. В самом деле?

В.В. В ваших историях много общего. Фактически они настольно однотипны, что я начинаю подозревать следующее. Вы специально строите их таким образом, с целью вызвать у меня определенную реакцию и, соответственно, подвести к определенному выводу относительно вас и смысла этих историй. Возьмем, например, группу «Битлз». В каждом из ваших рассказов о наблюдении за тем или иным человеком обязательно возникает тема музыки, и речь идет именно о «Битлз». Это никак не может быть случайным совпадением. Это заставляет меня думать следующее: что, по вашему мнению, «Битлз» настолько известны, что каждый – включая и меня – безусловно, увидит в этом повторении какой-то скрытый смысл. И наводит меня на мысль, что вы стараетесь привести меня к какому-то выводу, хотя я не знаю, к какому именно.

Игрек. «Битлз» очень популярны.

В.В. Простите?

Игрек. «Битлз» действительно чертовски популярны. Люди все время слушают их мелодии, причем совершенно разные люди, принадлежащие ко всем поколениям и субкультурам. Почему вас это удивляет? Я очень люблю музыку. Десять лет я учился игре на фортепиано и четыре года – на классической гитаре. Все математики любят музыку. Для меня не существует людей, которые не любят и не понимают музыку. И потом, не хочу придираться, но вы помните историю про мальчика, за которым я наблюдал в окно его спальни? Кого он слушал? Группу Rush. Он слушал Rush. Так почему я сказал вам правду, а не придумал, что он слушал Strawberry Fields?

В.В. Но об этом я и говорю! Я уверена, что история об этом мальчике правдива с начала и до конца. Такую историю просто невозможно выдумать. Но она кардинально отличается от остальных ваших историй, вы вспоминали о ней как о том, что действительно имело место в вашем детстве, она лишена какого-либо подтекста, не придумана с определенным намерением.

Игрек. Должен признаться, Виктория, когда сегодня я шел сюда, то никак не думал, что вы будете расспрашивать меня о таких вещах. Я случайно убил человека, а вы вздумали рассуждать о «Битлз».

В.В. Но вы действительно его убили? Это же очень важно. Вот что мы должны с вами выяснить. Вы на самом деле убили его?

Игрек. Ну… я не убивал его, если вы это имеете в виду. Я не хотел его убивать. Я не замышлял убийство. Просто так получилось.

В.В. Игрек, а я просто не могу поверить, что вы кого-то убили. Точнее, я не могу поверить, что вы убили человека и спокойно ушли. Не думаю, что вы могли убить человека и абсолютно ничего не почувствовать, и не думаю, что вы способны представить в смешном виде человека, которого случайно убили. Я не считаю вас таким.

Игрек. Что значит – таким? Я же сказал, я его не убивал. Я не убийца. Я вовсе не такой. Гораздо хуже желать кого-то убить, но не сделать это, чем действительно случайно убить человека. И на самом деле я чувствую себя виновным в его смерти. Я не говорил, что не чувствую себя виновным. Я сказал, что. Просто я не думаю, что должен чувствовать себя виновным, поэтому и решил к вам обратиться. Потому что я не замышлял и не сделал ничего дурного.

В.В. Я тоже не думаю, что вы совершили что-то дурное. Я не думаю, что вы действительно совершили все эти ужасные поступки. У вас, конечно, есть возможность безнаказанно нарушать важные общественные законы, и вы их нарушали, незаконно проникая в чужие дома. Но эти ужасные преступления, о которых вы говорите, – вы их придумываете. Все мы что-то о себе фантазируем. И все-таки я не верю, что вы способны лишить жизни одного незнакомого вам человека и испортить жизнь другому, не испытывая глубокой вины. Вам кажется, что я вас совсем не знаю, но это не совсем так. Во всяком случае, я уверена, что вы совсем не такой, каким хотите казаться.

Игрек. Мне хотелось бы нравиться вам, Виктория.

В.В. Я знаю.

Игрек. Но не настолько, чтобы я стал вас обманывать.

В.В. Попытайтесь взглянуть на это с моей точки зрения. Вы оказались в помещении, где собрались несколько здоровяков, заросших волосами, которых вы сравнивали с гориллами, причем их практически невозможно отличить друг от друга. Но вы не можете сказать, кто эти люди, что это за встреча и почему она проходит именно в этой квартире. Неужели вы сами не видите, насколько все это неправдоподобно? Ваша история кажется скорее символической, чем реальной.

Игрек. Да, кажется. Но я ничего не придумал. Как вы не понимаете? Если бы я сам придумал всю эту историю, то уж, наверное, объяснил бы, как эти парни оказались в одной квартире. Я мог бы сказать, что это был чей-то день рождения, встреча анархистов или членов организации «Один процент»[62]62
  «Один процент» – это преступная банда мотоциклистов, которые постоянно участвуют в преступной деятельности. (Примеч. пер.)


[Закрыть] либо какая-то оргия. Да сотню разных причин! Если бы я лгал, у меня нашлись бы ответы на все ваши вопросы. Но, Виктория, я не могу отвечать за то, чего я не знаю! Иной раз что-то происходит, и мы не можем понять или не знаем, почему это происходит. В этом и состоит отличие правды от вымысла. В вымышленных историях обязательно все объясняется, в них ничего не происходит случайно, все обоснованно.

В.В. Вы поразительный рассказчик. Честное слово. И будем исходить из этого.

Игрек. Я не нуждаюсь в комплиментах, Виктория.

В.В. Позвольте с вами не согласиться. Думаю, вы нуждаетесь в комплиментах, как любой другой человек, а может даже больше.

Игрек. Это просто смешно. Ну перестаньте, будем же говорить серьезно. Нельзя же каждую мою фразу выворачивать наизнанку, будто я хотел сказать прямо обратное моему утверждению. Это не имеет ничего общего с психоанализом. Вы опять уподобляетесь психиатру из телешоу.

В.В. Нет, Игрек, вы не правы. Вы любите, когда вас высоко оценивают, расточают вам похвалы, говорят приятные вещи. Но не принимаете мои комплименты из опасения, что тогда я прекращу вас нахваливать. И, возможно, ваше опасение оправданно.

Игрек. Но мы уклонились от темы, Виктория. Я не для этого сюда пришел. Мне неинтересно дискутировать о том, что было на самом деле, а чего не было и как все понятное превращается в необъяснимое и непонятное.

В.В. А мы ни о чем не дискутируем. Я только сказала, что вы замечательный рассказчик и что я оцениваю это качество по достоинству. Это неотъемлемое свойство вашей личности.

Игрек. Что ж, прекрасно. А у меня волдыри на пальцах.

В.В. Что?

Игрек. Вот именно.

Инцидент

В воскресенье 18 июля после нашего сеанса я поехала в Миссури навестить мать, которая заболела, у нее опоясывающий лишай. Примерно в семь вечера мне позвонил по сотовому муж, чему я ужасно удивилась – дело в том, что Джон редко звонит по телефону, даже если я отсутствую целую неделю. У нас не принято часто созваниваться. А тут он позвонил и был очень взволнован.

– У нас в доме кто-то был, – сказал он. – Это твой пациент, я знаю. – Джон далеко не трус, но я уловила в его голосе тревожные нотки.

Я спросила, почему он так думает.

– Потому что в нашем доме побывал человек-невидимка, а ты работаешь с человеком-невидимкой. Не нужно быть Бэзилом Рэтбоуном[63]63
  Бэзил Рэтбоун (1892–1967) – английский актер, в период с 1939 по 1946 год сыгравший Шерлока Холмса в многосерийном фильме по рассказам Конан Дойла. Его имя стало прочно ассоциироваться с этим популярным героем. (Примеч. пер.)


[Закрыть], чтобы понять, что произошло.

И Джон рассказывает: он работал в нашем кабинете на втором этаже, когда «почувствовал» (он так и сказал), что в комнате кто-то есть. Он утверждает, что «чувствовал» (его слово) чье-то «присутствие» (его слово). Слышать эти слова из уст Джона было очень странно – он постоянно критикует использование подобных слов в аргументах других людей, особенно в произведениях на историческую тему и в публичных выступлениях. Он включил свет во всех помещениях второго этажа и громко спросил: «Кто здесь?» Он говорит, что повторил этот вопрос несколько раз. Так и не получив ответа, он подумал, что стоит вызвать полицию. «Я вызову полицию», – громко сказал он, хотя я сомневаюсь, что он действительно это сделал бы. Потом он вернулся к прерванной работе. И в этот момент услышал, как кто-то (или что-то) скатывается по лестнице. Он бросился к площадке второго этажа и посмотрел вниз (наша лестница состоит из двадцати ступенек, застеленных ковром, и ведет в гостиную). Но ничего там не увидел. Он спустился, взял у камина кочергу и стал шарить ею по полу в гостиной. Он говорит, что не пропустил ни одного квадратного метра. И тут он услышал (или считает, что услышал), как кто-то вышел из дома через дверь на кухне, которая ведет на задний двор. Но когда он подошел проверить ее, она была заперта изнутри.

Джон был взбешен тем, что, как ему казалось, произошло. Он разговаривал со мной требовательно, в повелительном тоне. Помню, в тот момент меня даже рассмешила его злость.

– Ты немедленно прекратишь работать с этим человеком, – заявил он. – Прямо на этой неделе.

Я сказала, что не могу и не стану этого делать. Что я не верю в то, что Игрек проник в наш дом.

– Тогда объясни мне, что сегодня произошло, – сказал он.

– А ничего и не произошло, – ответила я. – Если бы я не рассказала тебе об Игреке, тебе ничего бы и не показалось.

– Ты не замечаешь очевидного, – возмутился Джон. – Ты отказываешься понимать, что здесь произошло. В нашем доме побывал человек с расстроенным рассудком, и произошло это из-за тебя. Если что-нибудь случится, то виновата будешь ты. – И он отключил телефон.

Я сразу перезвонила ему, но он не ответил.

В ту ночь я почти не спала. Я сердилась на Джона, сомневалась в его мотивах. (И меня изматывало это постоянное раздражение на Джона.) Я не допускала мысли, что Игрек проник в наш дом, хотя полностью этого не исключала. Все же я не могла поверить в то, что Игрек позволил себе это.

Сейчас я со стыдом понимаю, насколько странной была моя реакция. Я не могу объяснить, почему с такой уверенностью отвергала вероятность подобной выходки Игрека, в то время как от него самого знала, какими делами он занимается. Он рассказывал мне десятки историй, которые были плодом его фантазий либо ужасной правдой, – и все-таки я больше верила ему, чем своему мужу. Возможно, причина была в том, что мы (наконец-то) достигли прогресса в лечении и мой пациент (наконец-то) начал видеть во мне почти равного ему человека, или мне просто хочется так думать. Но, размышляя об этом теперь, я понимаю, что эти аргументы никак не могут оправдать мое недоверие Джону. Сам факт улучшения наших отношений с Игреком как раз и повышал вероятность того, что Игрек решил проникнуть в наш дом. Как ни прискорбно, я подумала, Игрек здесь ни при чем, потому что Джон, напротив, был в этом уверен. Джон из тех людей, кто никогда в себе не сомневается. Стоило ему заподозрить, что в доме был Игрек, как он решил – так оно и было. Правда, он имеет право на подобную самоуверенность – как человек редкого ума, он никого не станет обвинять без достаточных к тому оснований. Но блестящий ум способен найти объяснения самым невероятным вещам. И я подумала, что Джон вполне мог ошибаться.

Я вернулась из Миссури во вторник днем. Джон извинился за тон, каким говорил со мной по телефону, но снова потребовал, чтобы я прекратила работу с Игреком. Я сказала, что подумаю, но только после того, как расспрошу Игрека о его предполагаемом вторжении в наш дом. Именно это я и намеревалась сделать, когда мы встретились в пятницу 25 июля. Однако стоило мне его увидеть, как я поняла, что он не делал ничего дурного. Если бы он побывал у нас в доме, то я догадалась бы об этом по его поведению. Он сразу признался бы мне в этом, либо стал нервничать, избегать моего взгляда, либо, напротив, вел бы себя небрежно и беззаботно. Мог даже, не дожидаясь моих вопросов, придумать себе какое-то алиби. Но он был таким же, как всегда, разве только более многословным и вежливым. И я не стала затрагивать этот вопрос.

Вечером я вернулась с работы, и Джон спросил, что мне ответил Игрек. Я сказала, что в выходные Игрек ездил в Корпус-Кристи[64]64
  Корпус-Кристи – город в США, в южной части штата Техас, на побережье Мексиканского залива. (Примеч. пер.)


[Закрыть], посмотреть на собрание вновь обретших веру нефтяников, о котором прочел в газетах. Вернулся он с сильными солнечными ожогами, уверяла я, и на протяжении всего сеанса сдирал облезающую кожу с рук и с плеч. «Это было очень неприятно, – заметила я. – И просто неприлично. Весь ковер в моем кабинете оказался засыпанным ошметками сухой кожи. После его ухода мне пришлось поработать пылесосом».

Джон мне поверил, во всяком случае, так он сказал.

Август

В августе я допустила чудовищную ошибку, нарушив профессиональную этику и создав недопустимую ситуацию между психотерапевтом и пациентом. Мы оба потеряли над собой контроль – не понимали, что делаем. Не люблю об этом вспоминать, но приходится – как говорится, взялся за гуж…

– Телевидение не предусматривает диалога со зрителем, – сказал Игрек на сеансе 15 августа.

В августе отношения между нами еще больше осложнились и запутались, так как мы перестали обсуждать его проблемы и все чаще просто говорили о том о сем, точно так же, как беседовали однажды около кофе-хауса. Наши беседы не имели ничего общего с терапией. Я даже не заметила, насколько все изменилось, пока не прослушала пленки с прежними записями.

– Телевидение – развлечение одностороннее, но зрителям хочется думать, что они тоже принимают участие в происходящем на экране. Именно поэтому они так бурно реагируют на ход матчей по бейсболу и на репортажи с места драматических событий – они словно разговаривают с экраном. Они осуждают неблаговидные поступки героев фильмов, публикуют в Интернете критические отзывы на сюжеты в расчете на то, что авторы фильмов и вообще работники телевидения изучают их оценки, интересуются их мнением. Вот почему им так нравятся шоу с онлайн-голосованием – они верят, что своим личным участием влияют на качество программ, фильмов или на решение каких-то проблем, обсуждаемых в ток-шоу. Но эта вера в ценность своего голоса существует только по отношению к телевидению. Что же касается реальной жизни, то здесь эта вера уступает место убеждению, что их мнение ровным счетом ничего не значит, что голосование устраивается только для проформы, что отстаивать свою точку зрения попросту опасно. Они считают, что от них ничего не зависит, поэтому даже не пытаются на что-то повлиять. В реальной жизни они ощущают себя беспомощными детьми.

Я редко смотрю телевизор, но понимала, что Игрек имел в виду. Он говорил о моем отношении к нему и, думаю, потому и завел речь о воздействии на человека телевидения. Для меня Игрек был своего рода телешоу. Он являлся ко мне каждую неделю, рассказывал о себе и обращался со мной как ему вздумается, совершенно не обращая внимания на мою реакцию. Я не возражала против этого, отчего-то уверенная, что со временем моя реакция заставит его измениться. Постепенно я стала относиться ко всему, что он говорил, как к дешевому шоу, по какой-то причине вызывающему у меня глубокий интерес – по-своему переосмысливала то, на что никак не могла повлиять, и пренебрегала возможностью высказаться там, где это могло бы иметь значение.

На протяжении пяти августовских сеансов Игрек продолжал рассказывать истории о наблюдении за людьми и о полученных им знаниях. Но теперь это были уже не пространные сообщения, а небрежные вставки в разговор на самые разные темы, и я, как глупый щенок, удостоенный лакомства, жадно ловила их и заглатывала. Была история о некоем человеке со звучным именем Байрон, который не мог избавиться от привычки поиздеваться над сослуживцами. В конце концов его выгнали с работы после того, как поймали его в момент, когда он засунул в стол одному коллеге пачку тампонов (тот находился в больнице, где ему хирургическим путем изменяли пол). Была еще одна история о женщине, которая каждый вечер выбрасывала кошку из своего окна на третьем этаже, потому что кошка предпочитала проводить ночь на улице. Игрек связывал эту странную привычку с нежеланием женщины спускаться вниз и выпускать кошку из парадного. Он подробно описывал манеру людей спать, показывал, как они скрипят зубами во сне. Он рассказал о том, как действует на людей музыка эмбиент[65]65
  Эмбиент – стиль электронной музыки, основанный на звуковых модуляциях. (Примеч. пер.)


[Закрыть], особенно про одну женщину, которая наливала себе полный стакан водки и говорила своему любовнику, что это напиток для грез. Он безжалостно насмехался над теми, кто при обстановке своего дома руководствуется принципами фэн-шуй. Однажды он целых двадцать минут толковал о достоинствах и недостатках разных американских аэропортов (выше всех он оценивал аэропорты в Питсбурге и Портленде). Мне очень понравилась история о тучной женщине, которая мысленно мастурбировала, наблюдая за лошадиными бегами по телевизору. «Она даже не касалась себя, – сказал Игрек. – Я так и не понял, что приводило ее в экстаз. Лошади? Жокеи? Должно быть, сами бега, потому что она испытывала оргазм в ту самую секунду, когда ведущая лошадь приближалась к финишу. Помните, как комментаторы в полном восторге орут: «Они приближаются к финишу!» или что-то в этом роде. Думаю, она была из Саратоги и в детстве перенесла какую-то психическую травму».

Полностью все эти истории доступны в архивах Техасского университета, среди них есть и очень забавные. Мне очень хотелось рассказать здесь о самых интересных эпизодах. Но, как говорится, сколько веревочке ни виться, а конец будет. И я должна рассказать о том, что на самом деле происходило между мной и Игреком, чего я подсознательно избегаю с самого начала.

Между нами не было романтических отношений.

Я вовсе не влюбилась в Игрека. Люди непременно скажут, что влюбилась, – думает и Джон, и иногда я думаю, не слишком ли горячо это отрицаю. Но то, что было между нами, определенно не было любовью. Это были иные отношения, и им сопутствовали иные проблемы. Постарайтесь меня понять – я не хочу, чтобы думали, будто я влюбилась в своего пациента, потому что этого не было. Почему-то мне очень важно, чтобы мне верили. Мой новый психоаналитик задавала мне примерно такие вопросы: «Чем вас так привлек этот порочный человек? Не было ли это типичным случаем апофении?»[66]66
  Апофения – переживание, заключающееся в способности видеть структуру или взаимосвязи в случайных или бессмысленных данных. (Примеч. пер.)


[Закрыть] Но эти вопросы были бессмысленными и несправедливыми. Скажите честно, разве мало вокруг вполне здравомыслящих, трезвых людей, полюбивших кого-то вопреки разуму? И часто ли люди вступают в брак, предварительно тщательно взвесив все за и против? Посмотрите на своих знакомых – не слишком ли многих связывают нежные отношения, которые со стороны кажутся необъяснимыми? Моя ошибка не в том, что я видела хорошее там, где его нет, – ведь именно это и видят все влюбленные. Моя ошибка в том, что я позволила профессиональным отношениям стать личными – и только потому, что мой клиент отказывался их разграничивать.

Он разговаривал со мной не так, как другие. Вот тот «крючок», на который он меня, так сказать, подцепил. Игрек общался со мной так же высокомерно и властно, как Джон, только проявлял больше гибкости, больше отзывчивости. Джон способен вспомнить и процитировать любой отрывок из когда-либо прочитанной книги, эта способность определяет его личность – он автомат, устройство, запоминающее все и вся. В отличие от него, Игрек мог сказать: «Да, я знаком с этой книгой, она интересная, если хотите, почитайте ее, но послушайте меня!» Ему не обязательно запасаться фактами, чтобы быть уверенным в своем мнении. Конечно, такая упорная вера в себя может завести куда угодно. Именно безоглядно уверенные в себе люди начинали мировые войны. Но с ним было невероятно интересно общаться именно из-за этой убежденности в своей правоте. Если Джон одобряет какое-то мое высказывание, это звучит так снисходительно, как если бы он сказал: «Я и сам так думал». А Игрек относился серьезно к предложенной мною мысли, задумывался, размышлял над ней, а уж потом соглашался с ней или возражал. Иной раз он говорил слишком жестко, но потому, что уважал во мне человека. Я понимаю, мое восприятие Игрека имело много общего с синдромом избиваемой женщины, но это не так. Игрек не был типичным высокомерным интеллектуалом, хотя был и высокомерным, и интеллектуалом. Я солгала бы, если бы сказала, что из-за этого получала меньше удовольствия от общения с ним.

Он оказывал мне своеобразное внимание, делал комплименты, причем непременно пояснял их.

– Мне нравится, когда вы в туфлях на широких каблуках, – однажды сказал он. – В них вы выглядите более раскованной и уверенной, чем в лодочках. Когда вы надеваете лодочки на высоких каблуках, мне всегда кажется, что вы помните о том, как ваши ноги смотрятся в них. Вы даже нервничаете, когда встаете пожать мне руку.

Вообще-то я не уверена, так ли это было на самом деле. Но какая разница? Главное, это было приятно. Если вы зададите Джону хоть сотню вопросов о моей обуви, он ни на один не сможет ответить. Может, он и знает, когда в Америке стали носить башмаки на деревянной подошве, но если бы их надела я, он этого просто не заметил бы.

Но не будем делать вид, что это объективная версия того, что происходило. Я заслуживаю осуждения, так как принимала на веру рассказы Игрека только в тех случаях, когда он представал в них порядочным человеком или когда я сама могла отыскать в них признаки приличия и человечности. Больше всего этот мой подход проявился во время рассказа о «крутых парнях», но вообще это происходило постоянно. После 9 мая, когда он продемонстрировал мне свою способность делаться невидимым, поначалу я не знала, что и думать. Невозможно было понять, что еще он может выкинуть и на что вообще способен. Я была просто ошеломлена. Но по мере того, как в процессе бесед мы становились более откровенными, что-то изменилось, как бывает всегда, когда люди знают друг друга только по разговорам, а не по поступкам. В его социопатических[67]67
  Социопат – термин, который используется для обозначения лиц, страдающих диссоциальным расстройством личности. (Примеч. пер.)


[Закрыть] притчах появилась нотка беспристрастности. Будто ему хотелось произвести на меня впечатление опасной личности – потому, что на деле он таковым не был. Именно так я его и воспринимала. В каждой его истории мне виделось своеобразное преломление тех или иных фактов его биографии. Он принадлежал к людям, которые из-за чрезмерно развитого самолюбия никогда не признают себя неправыми. Он просто не мог честно и прямо сказать: да, я оправдывал свою страсть подглядывать за людьми надуманным стремлением познать их истинную сущность, скрытые от постороннего взгляда людские пороки и достоинства; да, я только делал вид, что занимаюсь этим исключительно в научных целях. Его «проект» полностью провалился. Ни одно из его так называемых открытий не приблизило меня к более глубокому пониманию человеческой натуры. Он рассказывал мне истории о других с единственной целью – чтобы я поняла его проблемы. Я предпочитала не верить тому дурному и тревожному, что он говорил о себе, считала это его болезненными фантазиями и, увы, жалкими попытками произвести на меня впечатление. Какое-то время я даже тешила себя надеждой, что Игрек никогда и не был во всех этих домах, а лишь проигрывал в воображении происшествия, свидетелем которых он мог бы быть благодаря способности становиться невидимым. Почему я так думала? Не знаю! А почему люди так живо воспринимают то, что показывается по телевизору?

Когда я перечитываю разговоры, включенные в эту рукопись, я вижу Игрека таким, каким его увидят другие. Могу даже предположить, что каждый третий читатель поймет его лучше, чем я. Но он не был примитивным злодеем. Нет, не был. Порой в нем проявлялась очень ранимая натура, и это заставляло меня пересматривать предыдущие представления о нем. Помню, однажды, перед тем как уйти, он сказал как бы шутя: «А знаете, я ведь путешествовал по всему миру. Я объездил всю Америку и Европу. Несколько недель провел в Австралии. В старших классах я путешествовал по Азии, а когда учился в колледже, побывал в Африке. Я посмотрел все самые интересные места. И знаете что? Я ни разу не встретил человека, с которым хотел бы увидеться еще раз».

Даже становясь невидимым, человек не ощущает себя неуязвимым. Это самая серьезная проблема, с какой мы имеем дело. Она настолько распространена, что даже проблемой не считается.

Во время нашей последней августовской встречи я спросила Игрека о том, что меня интересовало еще с весны: почему он обратился именно ко мне?

– Вы были не первой, кому я звонил, – сказал он. – Вы были пятой. Но первые четыре психоаналитика меня не устроили. Мало того, они никуда не годились. Мы ни о чем не могли договориться, мне приходилось просто бросать трубку. В них не было гибкости, умения спокойно выслушать человека, пойти ему навстречу. Нет, все должно быть только так, как они считают нужным, и никаких возражений. Типичные диктаторы. Психотерапевты забывают, что у них тоже бывают проблемы с психикой.

А чем я отличалась от них, спросила я. Ведь у меня не меньше проблем, чем у других, а может, и больше.

– Тем, что не сделали вид, что сразу поняли мои проблемы. Вы расспрашивали меня, но не притворялись, будто заранее знаете, что я отвечу, – сказал он. – Всем остальным не нравилось, что я отказывался давать сведения о себе. Они считали, что мой отказ объясняется моей бессознательной попыткой создать о себе более внушительное представление.