Текст книги "Снафф"

16. Шейла

Валерия Мессалина, из рода потомков Цезаря Августа, родилась на двадцать лет позже Христа и росла при дворе императора Калигулы, который – исключительно ради шутки – выдал ее замуж за ее собственного троюродного брата Клавдия, слабоумного дурачка, старше ее ровно на тридцать лет. Мессалине, когда она выходила замуж, было восемнадцать. Ее жениху – сорок восемь. Три года спустя Калигулу убили, и Клавдия провозгласили императором.

Согласно историку Тациту, Мессалина, сделавшись императрицей, дала волю своим распутным инстинктам. Она трахалась с гладиаторами, танцорами, солдатами – а если кто-то из них не хотел заправлять Мессалине, их казнили за государственную измену. По приказу императрицы. Рабы и сенаторы, женатые и холостые – если Мессалина кого-то хотела, ему приходилось ее ублажать.

Вот так в мужиках и рождается страх перед возможной неудачей.

А чтобы перебить вкус от пылких красавчиков, Мессалина находила себе самого страшного урода во всей империи. И трахалась с ним в качестве сексуального деликатеса.

В то время самой известной римской проституткой была красотка по имени Сцилла, и Мессалина решила устроить с ней соревнование: кто из них обслужит за ночь больше мужчин. Тацит писал, что Сцилла остановилась после двадцать пятого партнера, а Мессалина продолжила дальше и победила с большим преимуществом.

Историк Ювенал писал, что ненасытная Мессалина тайком ходила в публичные дома и принимала клиентов под именем проститутки Лициски, красила царственные соски золотой пудрой и допускала любого желающего к аристократической вагине, откуда появился на свет ее сын Британик, предполагаемый будущий император. Мессалина трудилась, не зная устали – даже тогда, когда остальные блудницы прекращали работать и отправлялись спать.

В возрасте двадцати восьми лет Мессалина взяла в любовники Гая Силия, и они вместе замыслили убить ее мужа, чтобы Гай Силий стал императором. Однако Клавдий узнал о заговоре супруги и приказал казнить изменницу. Ей было предложено покончить самоубийством, но Мессалина отказалась – хотя мать умоляла ее об этом. «Твоя жизнь кончена. Все что осталось – сделать так, чтобы ее конец был достойным». Римские солдаты ворвались во дворец, нашли Мессалину в саду и убили на месте.

Все это я рассказала мисс Райт, когда мы сидели у меня дома, ели попкорн и смотрели по видео, как Анабель Чонг трахается со своим 251 спермобрандспойтом. Группами по пять человек. Десять минут на каждую группу. Рукодельники. Онанисты. Декорации: белые каннелированные колонны, журчащие фонтаны – историческая реконструкция соревнования Мессалины со Сциллой. Фальшивый мрамор и римские статуи. «Самый большой гэнг-бэнг в мире». Анабель Чонг, выпускница Университета Южной Калифорнии, занимавшаяся гендерными исследованиями – средний выпускной бал 3,7, – посвятила этот фильм Валерии Мессалине.

Подлинный факт.

Наиболее раскупаемый фильм за всю историю видеопорно: исторический урок феминизма, смысл которого не уяснил ни один дрочила.

Глядя на экран, я спросила: И чем, по сути, оно отличается от Олимпийский игр?

Я спросила: Почему женщина не может пользоваться своим телом, как хочет?

Я спросила: Почему мы по-прежнему боремся за то, за что боролись две тысячи лет назад?

Мы сидели и ели попкорн. Без масла. Без соли. Пили диетическую газировку. Наше объявление о кинопробах уже разместили в нескольких газетах. И на нескольких сайтах в Интернете. Любители побаловать пыптик, эти растратчики семенного фонда – они уже начали звонить и записываться.

Мы сидим с масками из авокадо на лицах. Это специальные маски, обогащенные коллагеном. Для сужения пор. Волосы смазаны вазелином и завернуты в полотенца. Миска с попкорном стоит между нами, прямо на диване. Мы сидим в махровых халатах. Мисс Райт говорит:

– Такая женщина, как Мессалина… она не должна была допустить, чтобы ее убили.

А буквально через несколько лет после того, как Клавдий отдал приказ казнить Мессалину, с ним самим приключилась фатальная неприятность. Он засунул птичье перо себе в горло. В 54 году от Рождества Христова он обожрался на пиру и хотел вызвать у себя рвоту, чтобы освободить место в желудке и снова предаться чревоугодию, но подавился пером и задохнулся.

Слушая мой рассказ, глядя на Анабель Чонг на экране, мисс Райт в первый раз заговорила о страховании жизни. Она сама подняла этот вопрос и заставила меня дать ей слово, что я все узнаю и оформлю ей полис. Она заставила меня поклясться, что если с ней что-то случится, я разыщу ее пропавшего ребенка и передам ему деньги, выплаченные по страховке. Плюс все авторские отчисления с продаж видео.

Она продолжала говорить о том, как ей хочется сделать своего ребенка богатым, а я запустила руку в пространство между диванными подушками. Там, среди «старых дев» – нераскрывшихся зерен попкорна – и россыпи мелких монеток я нащупала плотный глянцевый конверт.

И прямо там, не сходя с дивана, вручила мисс Райт бланки шести страховых полисов. Уже заполненных. Ей осталось лишь их подписать. Потенциальная страховая выплата – на общую сумму десять миллионов долларов.

Мисс Райт без очков. Она щурится, смотрит на полисы. Держит их на расстоянии вытянутой руки. Ее маска из авокадо трескается, шелушится и осыпается зелеными крошками. Мисс Райт говорит:

– Всегда на шаг впереди, да?

Я говорю, что за это она мне и платит такие деньги. Я шарю рукой за диванной подушкой, достаю ручку.

И мисс Райт говорит:

– Эта императрица…

Подписывает все шесть полисов. Кивает на телевизор и говорит:

– Эта Мессалина… ей надо было просто покончить с собой…

17. Мистер 600

Какой-то чувак – кажется, биржевик – треплется по мобильному телефону, а потом вдруг взрывается и психует. Чувак с черными прилизанными волосами, зачесанными назад и намазанными гелем, чтобы скрыть залысину на макушке. Он кричит в трубку что-то о биржевых опционах, льготных ценах на акции и прибылях от реализации, и тут Шейла поднимает глаза от своего планшета.

Шейла кричит:

– Джентльмены.

Она кричит:

– Прошу минуту внимания. Мне нужны номера…

Все замирают, все слушают. Чуваки прекращают жевать чипсы со вкусом тако. Чуваки выходят из туалета, по-прежнему сжимая в руках свои члены. Все ждут, что сейчас скажет Шейла. Делают круглые глаза, шикают друг на друга, машут руками на тех, кто еще не замолчал.

Каждое слово Шейлы бьет в толпу, как струя спермы на съемках – прямо в глаз партнерши. Она говорит:

– …номер 247… номер 354… и номер 72.

Она машет рукой в сторону лестницы и говорит:

– Пожалуйста, идите за мной…

Номер 72, вероятный сын Касси.

И вот тут биржевик, тот чувак с телефоном, натурально звереет. Резко захлопывает телефон, ударив им по груди. Его грудь выбрита по-модельному, даже не выбрита, а обработана машинкой для стрижки волос, когда выставляешь первый предохранительный режим и подравниваешь все волосы на груди под одну длину в четверть дюйма. В точности, как у тех чуваков из каталога «International Male», только без рельефных накачанных мышц. Чувак говорит своему телефону:

– Секундочку подожди, – и кричит, запрокинув голову: – Барышня, это уже ни в какие ворота не лезет! – Он кричит, повернувшись к Шейле: – Вы что думаете, мы должны целый день ждать своей очереди, чтобы кинуть палку какой-то старой кошелке?!

Шейла замирает на середине лестницы. Оборачивается и смотрит, приставив ладонь козырьком ко лбу. Смотрит поверх волосатого моря голов.

На телеэкранах под потолком начальник федеральной полиции или, может быть, Интерпола вылизывает Касси Райт на заднем сиденье патрульной машины. Его язык натыкается на бриллиант. Он вынимает из Касси бриллиантовое ожерелье.

Малыш с белыми розами, номер 72, подлетает ко мне и шепчет:

– Что мне делать?

Трахнуть ее, говорю.

Он говорит:

– Нет.

Он говорит, качая головой:

– Она моя мама. Я не могу.

Чувак с телефоном, биржевик, щеголяет загаром из Сан-Диего. У него на руках и ногах – не насыщенный карамельный Мазатланский загар и не ровный коричневый загар из Вегаса. У него на лице и на шее – не гладкий блестящий бронзер и не темный маслянистый загар, как у тех чуваков, кто проводит свой отпуск в Канкуне или на Гавайях. Нет, это дешевый «поджаренный» загар Сан-Диего. И у этого парня хватает нахальства орать во весь голос:

– У меня номер 14, и я не могу торчать тут целый день! У меня есть дела! Я должен был освободиться еще три-четыре часа назад!

На его светло-коричневой руке, подрумяненной солнцем на пляже Сан-Диего, стоит номер «14». Биржевик говорит:

– Что за хрень?! Даже в Автотранспортном управлении столько не маринуют…

Все остальные стоят, затаив дыхание. Изображают каменных истуканов. Ждут, чем все закончится. Теперь, когда этот чувак психанул и высказал вслух то, что было у всех на уме, у нас назревает революция. Бунт в тюрьме. Чуваки вполне готовы к тому, чтобы взять эту лестницу штурмом. Шейла стоит на ступеньках и смотрит вниз, на пока неподвижную толпу, которая может в любую секунду превратиться в табун взбешенных стояков.

В табун, который рванется, сметая все на своем пути, либо наверх, к Касси Райт – либо к выходу.

Этот малыш, номер 72, говорит:

– Я скажу ей, как сильно ее люблю…

Ага, давай, говорю. Вперед. Испорти ей все, своей маме, которую ты так сильно любишь. Будь хорошим сыночком и разрушь все ее планы. Вся упорная работа, которую проделала его мама, готовясь к этому мировому рекорду – пусть все накроется тем самым местом. Я говорю малышу:

– Вперед.

А он говорит:

– Вы считаете, я должен ее трахнуть?

Я говорю, что решать только ему.

Малыш говорит:

– Я не могу ее трахнуть.

Он говорит:

– У меня не стоит.

Стоя на середине лестницы, вместе с номером 247 и номером 354, которые полируют свои стручки – наяривают, запустив руки в трусы, – стоя на лестнице, Шейла говорит:

– Джентльмены, пожалуйста, имейте терпение.

Она говорит:

– Из уважения к мисс Райт, мы должны решить этот вопрос цивилизованно и спокойно.

Биржевик орет:

– Да пошли вы все в жопу, – и, топая ногами с невзрачным загаром, направляется к той стене, возле которой стоят бумажные пакеты с одеждой. Загорелыми в Сан-Диего руками он хватает пакет с номером «14». Вынимает рубашку, брюки, носки. Ботинки, которые вроде бы смотрятся, как «от Армани», только это дешевая подделка. Его собственная кожа – и то смотрится лучше по качеству, чем материал, из которого пошиты его ботинки.

На телеэкранах, подвешенных под потолком, страшный, как черт, полицейский-латинос долбится в задницу Касси, словно взбесившийся отбойный молоток. С такой скоростью, что бриллианты, рубины и изумруды сыплются из ее щелки, словно выигрышные фишки – из щели игрового автомата.

Малыш, номер 72, пододвигается ближе и шепчет мне на ухо, едва не касаясь подбородком моего плеча:

– Дайте мне таблетку, и я это сделаю.

Что ты сделаешь? – уточняю. Трахнешь ее? Или взлетишь вверх по лестнице с криками: «Я люблю тебя, мамочка, я люблю тебя, я люблю тебя, мамочка, я люблю тебя…»?

Биржевик встряхивает рубашку, расправляет складочки-морщинки. Это не настоящая «Brooks Brothers». Даже не «Nordstrom». Он надевает рубашку, начинает застегивать пуговицы. Бережно оправляет манжеты, как будто это настоящий натуральный шелк. Или даже стопроцентный хлопок. Биржевик расправляет воротничок и повязывает галстук неизвестного бренда и происхождения.

Он говорит:

– Так что пиздец твоему мировому рекорду, леди.

Он говорит:

– Я ухожу.

На телеэкранах под потолком, страшный, как черт, латинос, кстати, я готов спорить на что угодно, что загар у него под бронзером как минимум двухлетней давности: неделя в Мазатлане, причем последние два дня было облачно, потом, спустя пару месяцев, выходные в Скотсдейле, потом – солярий для поддержания цвета, неделя интенсивной «зажарки» в Палм-Спрингз, потом – достаточно долгий период выцветания, и наконец – неделя в Палм-Десерте, как завершающий штрих. Для достижения ровного глянцевого загара. Не атласно-матового, как на Ибице. И без медного оттенка, как у гомиков на Миконосе. У этого урода-латиноса на экране – лоснящийся, сальный загар, как будто он весь натерся растительным маслом. Загар, сексапильный, как корка грязи.

Малыш, номер 72, шипит мне в ухо:

– Дайте мне таблетку.

Шейла стоит, ждет.

И чуваки тоже ждут.

Кто-то подходит ко мне с другой стороны и говорит:

– Так что, мистер Бакарди, у вас там демерол? В медальоне?

Это тот самый чувак, ну, который с тряпичным зверем. Номер 137.

Он говорит:

– Собираетесь выступить на бис вместе с мисс Райт?

Малыш, номер 72, говорит:

– Что он имеет в виду?

Номер 137 говорит:

– А чего бы и не накормить наркотой своего сыночка? Его мать вы уже накормили…

Психованный биржевик надевает на руку имитацию «Ролекса». Достает из бумажного пакета убогую подделку под ремень «Хьюго Босс». У меня есть точно такой же, но настоящий. Висит дома в шкафу.

Шейла смотрит в нашу сторону и говорит:

– Номер 72, вы идете?

Малыш шепчет мне на ухо:

– Что мне делать?

Трахнуть ее, говорю.

А этот, который с тряпичным зверем, говорит:

– Слушайся папу.

Малыш, номер 72, говорит:

– Что он имеет в виду?

Я пожимаю плечами.

Биржевик возится с запонками. Старается, чтобы получилось как можно дольше. Запонки – каратов на девять, не больше. Даже при таком тусклом освещении.

Малыш, номер 72, оборачивается к чуваку с тряпичным зверем. Лицо парнишки блестит от пота. Глаза распахнуты во всю ширь, так что белки видны сверху и снизу.

Он говорит:

– Дайте мне таблетку.

Чувак, номер 137, смотрит на мальчика. Смотрит долго.

Потом улыбается и говорит:

– А как ты расплатишься?

И малыш говорит:

– У меня только пятнадцать баксов. Все, что есть в кошельке.

Наблюдая за Шейлой, которая по-прежнему наблюдает за биржевиком в их практически патовой ситуации, я говорю, что чуваку с тряпичным зверем нужны не деньги. Во всяком случае, уж никак не пятнадцать баксов.

Малыш говорит:

– А тогда что?

Он говорит:

– Быстрее.

Я спрашиваю у малыша, знаком ли он с термином «подъемник». Вот того он и хочет, чувак номер 137.

И чувак улыбается, прижимая к груди своего зверя, и говорит:

– Вот того я и хочу.

На экранах вверху – крупный план сцены с проникновением. Вся мошонка того латиноса испещрена мелкими шрамами от неумелой электроэпиляции. Кратеры на лунной поверхности. Здесь около дюжины телеэкранов, и на всех – эти кошмарные, изрытые шрамами яйца под катастрофически сморщенной красной дыркой в трясущейся заднице.

Биржевик завязывает шнурки.

Шейла кричит с середины лестницы:

– Пожалуйста, джентльмены. Я прошу тишины. Мне надо подумать…

Она смотрит на лист у себя на планшете. Смотрит на малыша, номера 72. Смотрит на биржевика, который уже оделся и готов уйти.

Она говорит:

– Ну, хорошо. В порядке исключения… – Тычет пальцем в биржевика и говорит: – Номер 14, идите за мной. – Потом указывает на парнишку и говорит: – Номер 72, вы пока подождите.

Чуваки возвращаются к своим прерванным делам: разговаривают, жуют чипсы, ссут в туалете и не спускают за собой воду. Скрещенные пальцы расплетаются. На телеэкранах вверху страшный, как черт, латинос так обильно потеет, что бронзер течет у него по щекам, оставляя коричневые полоски. Кожа под бронзером – сухая, шелушащаяся, обгоревшая. Я указываю на экран и говорю, обращаясь не к кому-то конкретно, а просто так говорю, в пространство:

– Ребята, сделайте мне одолжение.

Я говорю:

– Пристрелите меня, если когда-нибудь я буду выглядеть так же кошмарно.

Чувак номер 137, который стоит у меня за спиной, говорит:

– Уф, пронесло…

Малыш, номер 72, говорит:

– А что такое «подъемник»?

А Корд Куэрво говорит:

– Что ты сказал? – Он по-дружески тычет мне кулаком в плечо. Его бронзер слипается с моим бронзером, так что ему приходится отдирать пальцы от моего плеча.

Корд говорит:

– Там, в телеящике? Так это же ты, дружище. Типа лет пять назад.

18. Мистер 72

Мистер Бакарди смотрит на телеэкраны, подвешенные к потолку, на экраны, где крутят порно, и настойчиво повторяет:

– Нет, бля… не может такого быть…

Мистер Бакарди стоит, смотрит на телеэкраны. Сжимает двумя пальцами складку кожи, провисающей под подбородком, натягивает ее и отпускает. Он смотрит на телеэкран и гладит пальцами свои щеки, растягивает кожу, сдвигает ее к ушам, и морщинки вокруг его губ исчезают. Он говорит:

– Кретин-оператор, вообще не умеет снимать. Из-за него я там выгляжу по-уродски.

В некоторых местах его кожа – такая же сморщенная, как оболочка моего розового латексного секс-суррогата.

Мистер Бакарди настойчиво повторяет:

– В жизни я не такой. Осветители – идиоты, убить их мало…

Номер 137, бывший Дэн Баньян, держит своего пса для автографов на вытянутых руках, смотрит в его глаза-пуговки и говорит:

– Кто-то пошел в отказ…

Заголовки в газетах – это чистая правда. Слухи о том, почему сериал Дэна Баньяна сняли с эфира. Это не слухи. Так все и было на самом деле.

– Я был нищим актером, у меня не всегда были деньги на то, чтобы поесть, – говорит номер 137. Он стоит, запрокинув голову, но не смотрит на телеэкраны. Он улыбается в потолок. Смеется в пустоту. Он говорит: – Если подбирать сравнения, то я был живым воплощением того, что сейчас чувствует Касси Райт…

На экранах под потолком моя мама играет в «Отдрочении по-итальянски», играет таинственную авантюристку, международную преступницу, замыслившую украсть драгоценную диадему.

Мистер Бакарди втягивает живот и расправляет плечи.

Он говорит:

– Паршивое качество видео, поганое разрешение.

Он говорит:

– Как будто снимали не с камеры в студии, а вообще со спутника.

Ярость и злость, говорит номер 137.

– Мне тогда было столько же лет, сколько тебе сейчас, – говорит этот парень, который был Дэном Баньяном, и смотрит на меня. Делает глубокий вдох, медленно выдыхает. Пожимает плечами и говорит: – Мне названивали из кредитной компании. Грозились изъять машину за неплатеж. Предупреждали, что если я буду и дальше затягивать выплаты, мне поднимут процентную ставку до тридцати процентов. – Он вздыхает и горбится, так что руки свисают чуть ли не до колен. Он говорит: – Тридцать процентов! При сумме в двадцать пять штук я бы не расплатился и до конца жизни!

Поэтому ему и пришлось сняться в порно.

– Один опрометчивый шаг, – говорит номер 137, – может испортить тебе всю жизнь…

Он спрашивает, видел ли я такой фильм, «Три дня кондома».

Он говорит:

– Этот фильм оплатил мне машину. Долг по кредитной карте остался, но мне не пришлось отдавать машину.

Он не думал, что этот фильм кто-то увидит. В то время он глухо сидел без работы. И только спустя десять лет у него случился великий прорыв. Роль в сериале «Дэн Баньян, частный детектив».

Но тот фильм про гондон, с тех пор он висел над ним, словно дамоклов меч.

– Сняться в гейском гэнг-бэнге – на такое пойдешь только от окончательной безысходности, – говорит он, махнув рукой, и обводит взглядом помещение. – Каждый из нас в этой комнате, и ты сам, и все остальные… не важно, что ты будешь делать там, наверху… скажешь Касси Райт, что ты ее любишь, или трахнешь ее, или сделаешь и то и другое… потом можешь не ждать, что когда-нибудь тебя пригласят заседать в Верховном суде.

Он говорит, съемки в порно – это такая работа, за которую берешься, когда никаких других надежд уже не остается.

Дэн Баньян говорит, что половина парней, собравшихся здесь сегодня, – они пришли по совету своих агентов, чтобы «засветиться» на этом проекте. Все, кто причастен к порноиндустрии, все ждут, что сегодня Касси Райт умрет, и для актеров, которые были участниками событий, это вроде как станет хорошим трамплином для начала карьеры. Ну или для продолжения забуксовавшей карьеры.

– Только между нами, малыш, – говорит Дэн Баньян и показывает на меня, а потом на себя, – когда твой агент отправляет тебя трахать мертвую женщину, это значит, что твою карьеру уже можно спускать в унитаз.

Чуть в стороне от нас мистер Бакарди жмет пальцами себе на живот и говорит:

– Может быть, если как следует подкачать ноги…

Он подносит к лицу растопыренные ладони, смотрит на них, поворачивает тыльной стороной вверх. Смотрит и говорит:

– Сейчас в каждом салоне можно сделать микродермабразию, чтобы кожа снова была молодой.

Оттянув кожу над тазовой костью, он говорит:

– Может быть, стоит подумать о липосакции. Об имплантации икроножных мышц. И пекторальных мышц тоже…

Дэн Баньян поднимает своего пса, смотрит в его пуговичные глаза и говорит:

– С собой всегда можно договориться.

На телеэкранах вверху – сцена, в которой мистер Бакарди вставляет моей маме сзади. При каждом толчке его дряблые, отвисшие яйца пожилого коня раскачиваются и бьются о выбритую полосу кожи между влагалищем и анальным отверстием моей мамы. Об эту ничейную землю. О нейтральную полосу.

Парень, который был Дэном Баньяном, он говорит, что единственный способ вытерпеть съемки в гейском гэнг-бэнге, когда толпа мужиков поочередно протягивает тебя в зад, – это расслабиться. По-настоящему. Дыши глубже, расслабься. Забудь о том, как тебя приучали в горшку. Представляй себе милые картинки с котятами и щенками. Он говорит, ты стоишь на коленях на краю кровати, а к тебе подходят пять здоровенных парней и заправляют тебе в карий глаз, по несколько фрикций каждый. Эти пятеро поочередно спускают тебе на спину. Потом подходят еще пятеро парней. И еще, и еще. На самом деле он не считал, сколько их было. Сначала начал считать, а потом сбился со счета. Он принял неслабую дозу кетамина, и это ему помогло.

Моя мама, там, наверху, за этой запертой дверью, под светом ярких прожекторов.

Дэн Баньян снова глядит в потолок и смеется.

Он говорит:

– Это не так романтично, как кажется.

Он говорит, что даже теперь, по прошествии стольких лет – засунь ему что-нибудь в задницу, и он с ходу определит, что это было. «Trojan» или «Sheik». Резина, латекс или шкурка ягненка. Не глядя, лишь по тактильному ощущению, он сможет назвать даже цвет презерватива.

– Я мог бы работать экспертом для подтверждения качества продукции, – говорит Дэн Баньян. – Мог бы давать представления «Экстрасенс, чующий жопой»…

Он говорит, что подъемник – это такой специальный человек в команде, снимающей порно, который отвечает за восстановление сил актеров-мужчин. Который отсасывает у них или дрочит, чтобы у них встало перед съемкой.

Не знаю.

– Но самый смех в том, – говорит Дэн Баньян, – что большинство тех парней, которые снимались со мной в этом фильме, были стопроцентными натуралами. Просто они тоже нуждались в деньгах.

Он говорит, что когда он об этом узнал, такое внимание ему не польстило ни разу.

На телеэкранах вверху моя мама кладет в рот огромные фальшивые бриллианты. Лижет их и сосет. Ее губы и бритая щелка в этом фильме – они совсем не похожи на те, которые спрятаны у меня дома. Они совсем не такие, как те, что я выписывал по Интернету.

Мистер Бакарди смотрит себе под ноги, качает головой и говорит:

– Кого я обманываю?

Он смотрит на свои ноги, только глаза у него закрыты. Смотрит с закрытыми глазами и говорит:

– Я растратил впустую бесценный дар жизни.

Прикрывая закрытые глаза ладонью, он говорит:

– Да, бесценный дар жизни. А я так бездарно им распорядился. Просто-напросто вылил в помойную яму, вместе со струями спермача.

Дэн Баньян оборачивается к нему и говорит:

– Господи! Да перестаньте уже рыдать. Тоже мне, Элизабет Кюблер-Росс[5]5
  Элизабет Кюблер-Росс (1926—2004) – американский психолог швейцарского происхождения, создательница концепции психологической помощи умирающим больным.


[Закрыть]!

Когда он был в моем возрасте, говорит Дэн Баньян, он смотрел «Шлюха идет на войну: Первая мировая», и, может быть, даже видел мое зачатие, но сейчас речь не о том. Он смотрел фильм, смотрел, как Касси Райт принимает сначала французского солдата, потом – немецкого солдата, потом – американского пехотинца, и думал: «Черт, я тоже хочу стать таким же востребованным и известным…» Но на всех кинопробах он был просто еще одним молодым человеком среди тысяч таких же. На пробах для телерекламы. Для полнометражных художественных кинофильмов. Ему не перезвонили ни разу. Ему еще не исполнилось и двадцати одного года, а агенты по кастингу уже говорили, что он несколько староват. Что ему оставалось? Только одно: взять билет на автобус и вернуться домой в Оклахому.

Дэн Баньян открывает свой пузырек с таблетками и вытряхивает на ладонь одну штучку. Смотрит на нее и говорит:

– Мой агент считает, что если я засвечусь в этом проекте, это докажет, что я натурал. Ну или скрытый натурал. Как минимум бисексуал.

Дэн Баньян смотрит на голубую таблетку у себя на ладони. Его лоб – темно-красного цвета. На лбу вздулись вены. Его лицо напоминает сырой мясной фарш. Под кожей пульсируют и извиваются вены.

У его агента уже готов пресс-релиз – дожидается своего часа. Заголовок крупными буквами: «Дэн Баньян снова на высоте!» В самой статье говорится о недавней трагической смерти одной из американских порнозвезд первой величины. Но большая часть пресс-релиза посвящена официальному заявлению Дэна Баньяна, который категорически отрицает все слухи о том, что в трагической гибели моей мамы виноват его мощный железобетонный стояк и неудержимый животный темперамент.

Дэн Баньян протягивает мне таблетку. Говорит, если надо – бери. Просто так, безвозмездно. Мне не придется отсасывать у него – и вообще ничего не придется.

Мистер Бакарди хватается за медальон у себя на шее, открывает его, смотрит на то, что внутри.

Я знаю этот медальон, я его видел. На шее у мамы в «Рабочих ртах округа Мэдисон». Это ее медальон, Касси Райт. И сейчас он у мистера Бакарди.

– Одна ошибка, – говорит Дэн Баньян, – и потом хоть убейся, все равно ничего не исправишь. – Свободной рукой он берет мою руку. Его пальцы – горячие, как при очень высокой температуре. Они пульсируют в ритме его учащенного сердцебиения.

Он поворачивает мою руку ладонью вверх и говорит:

– Ты можешь работать, как проклятый, можешь стать самым умным и вообще распрекрасным, но никто не забудет о том, что однажды ты совершил ошибку. – Он кладет мне на ладонь голубую таблетку и говорит: – Один неверный шаг – и все, считай, ты покойник. Потому что жизнь кончена.

Мистер Бакарди смотрит на таблетку внутри маминого медальона.

– Так что вот… хорошо бы, чтобы кто-то сегодня умер, – говорит Дэн Баньян, – иначе мне остается одна дорога. Назад в Оклахому.

И он складывает мои пальцы в кулак – с голубой таблеткой, зажатой внутри.