Текст книги "Рэнт. Биография Бастера Кейси"

14 – Отъезд

Боуди Карлайл (3 детский друг Рэнта): Выносить все шмотки Рэнта нам пришлось вдвоем. За ночь до отъезда он только сделал вид, будто упаковал все в чемоданы. А на самом деле притащил мешки для мусора и набил их своими рубашками и штанами. Полжизни, отданные матерью на вышивание джинсов. Молодость, потраченная на заклепки и отделку. Рэнт клал каждую рубашку себе на грудь, прижимал подбородком, разглаживал морщинки и складывал рукава. Застегивал на все пуговицы. А сложенные брюки и рубашки отправлял в черные полиэтиленовые мешки.

Мы отошли за ветрозащиту из лоховины, за три горизонта от фермы Кейси. Уже почти наступило утро. На пустыре Рэнт вытащил из мешка первую рубашку. Держась одной рукой за воротник, другой потряс зажигалку. Потом поджег подол и долго стоял, глядя на разгорающуюся «варенку». Шедевр его матери. Рубашка казалась все ярче, пока Рэнт не выпустил ее, не уронил пылающую ткань себе под ноги. Огонь высветил крошечные желтые точки, похожие на следы от змеиных укусов: глаза собак, койотов и скунсов. Моргают, ждут поживы. Все они в свое время кусали Рэнта.

Эхо Лоуренс (R автосалочница): Когда видишь Рэнта в первый раз, сначала замечаешь зубы. Вместо нормальной резинки они с дружками сковыривали с дорог гудрон. Летом гудрон сочился из трещин в асфальте, вот его они и жевали. Зубы, которые они продавали Зубной фее, были черные как деготь.

Боуди Карлайл: По ночам Рэнт выносил радиоприемник в пустыню. Шел и крутил ручку, ловил дорожные известия со всего мира. Автокатастрофы и всякое такое. Подносил радио к уху, улыбался и слушал, закрыв глаза. Говорил: «Где-то всегда час „пик“!»

Из радиопередачи «Дорожные картинки»: Если вы едете на север по шоссе четыреста семнадцать, не пропустите совершенно новенький «Додж-Монако» у дорожной отметки номер семьдесят девять. Это, пожалуй, самое тяжелое купе в массовом производстве: кузов стального цвета, снаряженная масса четыре тысячи фунтов, V-образный восьмицилиндровый двигатель с мощностью сто семьдесят пять лошадиных сил. Красивые утопленные фары. Дорожная полиция сообщает с места происшествия, что «Монако», очевидно, попал на скользкое место, и его вынесло боком на правую полосу. За рулем сидела женщина тридцати одного года. Ее резаные раны – характерные повреждения от осколков защитного стекла.

Эхо Лоуренс: Во время наших вылазок Рэнт часто рассказывал, как уезжал из Миддлтона. Как в последний вечер жевал гудрон. Рэнт сидел с отцом на обочине шоссе, за три почтовых ящика от колючей изгороди на краю их фермы. На пушистом горизонте пшеницы солнце сдувалось, как проколотая шина. Гравий пах пылью. Честер Кейси сидел на корточках в своих ковбойских сапогах. Рэнт примостился на картонном чемодане, тяжелом от золотых и серебряных монет.

Боуди Карлайл: Старый чемодан Рэнта чуть не разрывался от денег Зубной феи.

Из радиопередачи «Дорожные картинки»: В «Монако» врезался «Континентал-Марк IV», и это действительно очень печально: кузов шикарный золотисто-желтый, салон обит кремовой кожей; это первая американская модель с раздельными передними сиденьями. Ребята из «скорой» говорят, что у водительницы «Монако» травмы преимущественно на левой стороне тела: разрывы печени, селезенки и левой почки. Смерть скорее всего наступила из-за рассечения аорты.

Эхо Лоуренс: Рэнт жует гудрон в последний вечер детства. Чемодан собран и стоит на обочине. Отец и сын под знаком автобусной остановки, изрешеченной пулями, как швейцарский сыр. Ветер чуть покачивает металлический лист и свистит сквозь ржавые дыры. Рэнт говорит:

– Я должен тебе сказать один секрет.

А Честер Кейси говорит:

– Нет.

Говорит:

– Не должен. Нет у тебя от меня секретов.

Чет Кейси встает, упираясь в бедра руками. Выгибает спину, крутится, так что в пояснице трещит. Потом пинает острым носком ковбойского сапога картонный чемодан с узором «под кожу». Постукивая по бурому картону, отец Рэнта говорит:

– Ты мне этого не говорил, но я знаю: здесь у тебя только деньги.

Из радиопередачи «Дорожные картинки»: Информированные источники утверждают, что у водителя «Марка IV» контузии миокарда и разрыв перикарда, но удостовериться в этом можно будет только после вскрытия.

Я – Тина Самсинг с отчетом для зевак на «Авторадио». С вами каждые десять минут или по мере того, как случаются аварии.

Эхо Лоуренс: Будущее наступит уже завтра. Рэнту нужно что-то сказать, пока не подъехал автобус. Прямо сейчас. То, чего отец не хочет слышать. То, с чего начинается его новое будущее. Или совсем новое прошлое. Или и то, и другое.

Рэнт гоняет мух, загораживается от ветра с песком и говорит:

– Просто чтоб ты знал.

Прибивает у себя на шее муху и заявляет:

– Я никогда не женюсь.

На краю мира мигает звезда. Делается яркой, слепит глаза, быстро растет и пролетает мимо быстрее, чем тебя касается звук и ветер с песком, – это всего лишь машина, которая приехала и уехала. На дальнем краю мира потухают фары.

Отец Рэнта – тот говорит:

– Неправда.

Садится на корточки и говорит:

– Ты меня просто напугать хочешь. Как только ты встретишь девушку по имени Эхо Лоуренс, ты передумаешь.

Ветер гнет все травинки и купки неравноцветника в одну сторону, трясет каждый куст шалфея. Ветер приносит дым от вышитого шелка и тлеющей джинсы. От хромированных заклепок.

Вот смотрите: Честер Кейси никак не мог узнать мое имя. Мы никогда не встречались. На тот момент я даже не слышала ни о Миддлтоне, ни о Рэнте.

Лоуган Эллиот (J детский друг Рэнта): Самое худшее в гостях у Кейси было, что его мама подслушивала за дверью туалета. Честно! Первый раз, как я закончил свои дела, открываю дверь, а она стоит прямо в проходе и говорит:

– Я была бы очень признательна, если бы при дальнейших посещениях нашего дома вы уринировали в позе сидя…

По фигу, что я не знал слова «уринировать».

Эхо Лоуренс: В ту ночь на автобусной остановке Рэнт с отцом щурились и смотрели, как на горизонте мигает новая звезда. Растет, проносится мимо с порывом ветра и дизельным дымом, взрывается белыми фарами, желтыми поворотниками, красными габаритками. Легковушка, спальный фургон, двойной трейлер. И исчезает.

Рэнт спрашивает:

– Я встречу какую-то девушку? Откуда ты знаешь?

А отец ему:

– Оттуда же, откуда знаю, что к тебе подъезжал старик поговорить. До того, как ты побежал рассказать всем про бабку Эстер. Тот старик в «Крайслере» сказал тебе, что он твой настоящий отец.

Рэнт сплевывает черный поток слюны в гравий и говорит:

– Какая модель «Крайслера»?

А Честер Кейси ему:

– Оттуда же, откуда знаю, что когда бабка Эстер его увидела, то закричала: «Дьявол!» – и велела тебе бежать.

На востоке за знаком остановки появляются настоящие звезды. Прямо над головой звезд еще больше. Они сначала мигают, потом разгораются ярче.

Расчесывая укусы насекомых и потирая мурашки на коже, Рэнт говорит:

– Ну, пусть так… А что еще сказал мне старикан?

Кэмми Эллиот (J детский друг Рэнта): В гостях у Кейси, если ты берешь их арахисовое масло, миссис Кейси требовала, чтобы ты разглаживал то, что остается в масленке. Чтобы масло всегда выглядело как свежекупленное.

Эхо Лоуренс: Честер Кейси говорит сыну:

– Тот старик, что назвался твоим настоящим отцом, велел найти его в городе, как только сможешь. – Честер постукивает острым носком ковбойского сапога по картонному чемодану. – И это он подсказал тебе, где найти деньги.

Рэнт сплевывает черный гудрон так близко от себя, что часть попадает на чемодан. Слюна с вирусом бешенства. Черные брызги на новеньком картоне. Рэнт молча качает головой: нет, мол.

Честер Кейси говорит:

– А старик сказал правду, что он твой настоящий отец.

Шериф Бэкон Карлайл (J детский враг Рэнта): Только на жалость не бейте! Ничего удивительного – каждый у нас извращается по-своему. Рэнт придумал это все, чтобы быть как все. Просто они с мистером Кейси перегнули палку. Начали мериться пиписками.

Эхо Лоуренс: На краю света загорается еще одна звезда.

Рэнт говорит:

– Ты врешь, чтобы я не скучал по дому…

Ерзает на своем картонном чемодане с золотом.

В городе, говорит ему Честер, Рэнт найдет своего настоящего отца и деда.

– Первым делом, – говорит Чет, – сразу, как встретишься с Эхо Лоуренс, хорошенько поцелуй ее от меня.

Проверь на вкус и скажи ей, если у нее повышенный холестерин.

Бренда Джордан (J детская подруга Рэнта): Никому не говорите, что я сказала, но Рэнт показал мне двадцатидолларовую золотую монету, которую мама дала ему на прощание. Тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года. Миссис Кейси сказала, что Чет Кейси не настоящий его отец, но так и не призналась, откуда у нее эта монета «на счастье».

Эхо Лоуренс: А его отец, вроде как на ночь, или на прощание, берет и наклоняется к Рэнту. Подносит свое лицо ко лбу, где ветер раздувает пряди, тыкается в это голое место. Прижимается губами и отклоняется.

Потом говорит:

– Скажи Шоту Даньяну, пусть не дает своему мопсику Сэнди лакать воду из унитаза.

Опять невозможный совет! Шот не был знаком с Четом Кейси. А как зовут его собачонку, не знала даже я.

Следующая звезда растет. Фары автобуса – яркое пятно, которое делится на две звезды. Фары приближаются к Рэнту с отцом и отдаляются друг от друга.

– Как только разберешься, кто ты есть на самом деле, – говорит Честер сыну, – живо дуй обратно в Миддлтон.

Айрин Кейси (3 мать Рэнта): Едва кто-то из миддлтонцев откроет рот, нужно спросить: «Зачем вы мне это говорите?»

Шот Даньян (R автосалочник): Что, прикольно? А как вам последние слова, которые старик Рэнта крикнул ему, когда Рэнт уже махал из окна автобуса? Чет крикнул:

– Разберешься – и дуй домой! Может, успеешь спасти мать от этого психа ненормального…

Эхо Лоуренс: Зацепившись большими пальцами за передние шлевки джинсов, Честер Кейси добавляет:

– Только не морочь себе голову. Ты ничего не поймешь, пока не станет почти слишком поздно.

И кричит:

– Мне очень жаль, что я больше никогда тебя не увижу!

15 – Подкрученные «пики»

Шот Даньян (R автосалочник): Скажете, не дерьмо? Главный хит всех времен и народов у нас в прокате – «Прогулка крошки Бекки в теплый весенний денек». Именно такое успокоительное дерьмо всякие тупые дерьмососы просят целыми днями. Я пошел сюда работать, потому что с детства фанатею по транскриптам. Но это меня просто вырубает. Вообще полный отстой.

По восемь часов в день я выдаю записи «Как крошка Бекки собирала ракушки на пляже». Всем нужна одна и та же попсовая хрень. Говорят, берут своей дочке, – так я и поверил. Эти жирные тупари-перестарки просто хотят как-то убить время. Без мрачности, нервов и сложностей. Без всяких претензий на художественность.

Главное – с хеппи-эндом.

С любовной историей, натужно выдавленной из чьих-то сопливых мозгов.

Главное переживание того, что называют «подкрученным „пиком“», – всего лишь запись чьих-то нейроволн, копия всех сенсорных стимулов, собранных свидетелем, который вырезал из тыквы фонарь на Хэллоуин или участвовал в велогонках. Официально его так и называют – главный свидетель. Самый знаменитый свидетель – это крошка Бекки, хотя это не значит, что она лучшая. Просто ее мозги такие вялые, что большинству нравится. Всякие вещества в ее башке создают милое, приятное ощущение от игры в софтбол. От поездки на телеге в охапках сена. От дня святого Валентина. От дебильного рождественского утра.

Крошка Бекки – кинозвезда нашего времени. Наше средство получить чужое переживание. Она всего лишь девчонка с милым характером и идеальным уровнем серотонина, l-дофамина и эндорфинов.

Лично я с этой новой технологией не просто сдружился – успел перегореть.

И уж будьте уверены, побаловался не с одним транскриптом. Берешь копию «Вечеринки Хэллоуин с крошкой Бекки» и прогоняешь через себя, только под кислотой. Подключаешь все пять дорожек: осязательную, слуховую, обонятельную, визуальную и вкусовую. Глотаешь таблетку. И начинаешь записывать собственный транскрипт – как ты гуляешь на тыквенной вечеринке под кислотой.

А потом перепрогоняешь этот транскрипт через чей-нибудь синдром Дауна или алкогольную фетопатию.

Потом – через собаку, овчарку, например. На выходе – отличный продукт. Не дерьмо. «Пик», который стоит своих денег и своего времени. И все равно – поставишь его на полку, а в ответ одни жалобы.

Надо, блин, помнить, что вся индустрия работает на дерьмососов.

Когда вышла «Счастливая Пасха крошки Бекки», придурки выстроились в очередь на целый квартал. Мы продали под полторы тысячи копий.

Мои любимые «пики» на полке «Выбор сотрудников» пылятся. Никто не хочет переживать десять часов «Расстрела в военное время» или «Последних минут жизни: самые страшные авиакатастрофы». А я просто тащусь. Мое любимое – одна катастрофа, где свидетель только начал сгружать «пик». Едва подключился, и ты слышишь запах самолетного топлива за секунду перед взрывом. Во рту стоит привкус бурбона. Ты пристегнут так сильно, что ремень врезается в бедра. Подлокотники трясутся под локтями, кости затвердевают, все суставы в напряженных мышцах трутся друг о друга. А в конце, когда наступает смерть, раздается гудок – передача закончилась. Это последний нейропоток парня, записанный на мобильник жены.

Если переключить порт на затылке на передачу своих собственных нервных импульсов, значит, ты «сгружаешь» «пик» или переживание.

«Скриптохудожник» – так называют людей, которые обрабатывают нейротранскрипты: записывают дорожки, усиливают их или приглушают.

Но учтите: «художества» плохо продаются. Ни одна студия не возьмет радикальный «пик» для массовой продажи. У них свой маркетинг: запишут «Путешествие по Антарктике» через парня вроде Роберта Мейсона с абсолютно пресным зрением и слухом. Студии тоже обрабатывают записи: прогоняют через кастрированного кота, католического священника или домохозяйку, которой прописали чрезмерную дозу эстрогена. На рынок попадает приторное, слащавое дерьмо. Выровняют все так, что получается «Макдоналдс».

А еще придумали автоматический разрыв сеанса. Если во время подключения ваш пульс или давление превышает норму, оговоренную в федеральном законе, сеанс разрывается. Это куча юристов пытается прикрыть производителей.

Подслащенное, разведенное, отредактированное дерьмо – идеальный подарок.

За последний год у нас чаще всего покупали скучнейшее переживание «Паровозная экскурсия по сельской местности». Не вру! В коробке семьдесят два часа записи, где ты просто сидишь в долбаном поезде и смотришь, как за окном проплывает пейзаж. Слышишь запах обивки и чистящего средства. Скриптохудожники даже не потрудились убрать эту вонь. Свидетель – Роберт Мейсон в шерстяных брюках, которые всю дорогу дико кусаются. Надушен «Олд спайсом». Самый напряженный момент записи – ты идешь в вагон-ресторан и завтракаешь какой-то жирной яичницей с ветчиной.

Если бы я записывал этот транскрипт, то сходил бы с поезда на каждой остановке. Гулял бы по всяким городкам: Рино, Цинциннати, Мизула… Потом прогнал бы запись через собаку – классический прием для усиления обонятельной дорожки. Чтобы запахи буквально в нос бросались. Для вкусовой дорожки я бы взял переживания из лучших записей гурманов и еще прогнал бы через голодающего, чтобы усилить вкус. Это называется «заострить».

Половина народу, кто работает в производстве транскриптов, – всякие ненормальные, которые заостряют готовые «пики». Например, звуковые дорожки записывают со слепых. Это ужасно противозаконно, но если любую осязательную дорожку прогнать через годовалого младенца, вот тогда бархат будет настоящим бархатом, а гранит – гранитом. Никаких тебе левых догадок, никаких мозолей, которые искажают восприятие кожи или волос. Ни один ребенок на это бы не согласился, но практика общепринятая. В нашем деле полно дебилов, которые готовы отдать тебе собственного сына для подкрутки порно-«пиков». Мерзко до ужаса, но всегда можно отличить порно-«пики», которые прогнали через нежную, чувствительную кожу младенца. Ничего удивительного, что реальность не сравнится с обработанными «пиками».

Малыши усиливают осязание. Слепые – подкручивают звук. Голодные – вкус. Собаки – запахи. Некоторые художники божатся, что прогоняют зрительную дорожку через птиц. Соколов. Ну, хищных всяких. Знакомые из института брали на это дело глухих: мол, так у зрительной дорожки самое лучшее разрешение. Короче, берешь все эти подкрученные дорожки, микшируешь – а на выходе поездка, которая действительно того стоит. Я все это к тому, что, если хочешь продавать дерьмовое переживание, делай его хотя бы качественно.

Это же не просто семьдесят два часа, а минус семьдесят два часа жизни. Если «пик» займет место реальных дел, которые человек мог бы сделать, запиши его прилично. Классно запиши! Если какой-то засранец готов потратить свое личное время, подсласти его поездку еще одной свидетельницей – кроликом из «Плейбоя» на героине. Ну, хоть на морфии. Смотри себе, как эти долбаные горы плывут за окном, а сам сиди под кайфом и поглаживай свои роскошные буфера. Лучший подарок своему старику на День Отца, вот что.

Когда все факультеты кино поменяли программу, а кинопроизводство переключилось на нейротранскрипты, я навострился усиливать свои «пики» через нариков. Походи там, где записывают транскрипты, и обязательно найдешь ребят на игле, которые подсластят студенческую работу за лишний центик. Или амфетаминщиков, чтобы ускорить скучный «пик». Хочешь мягкую рисовку – бери кодеинщика, прогони запись через него, и острые углы чуть сгладятся. Приглушатся.

У студентов часто берут анализы мочи на наркоту. Поэтому надо использовать человека со стороны. Если ты заплатил сто тысяч за степень магистра искусств по нейротранскрипции, как-то не хочется, чтобы у тебя в моче нашли наркотики и выперли с учебы.

До того, как заняться записями по-настоящему, нужно научиться искать «пики», которые будут хорошо продаваться. Потом – правильно выбирать главного свидетеля. И структурировать переживание. Что бы это ни было – обед из шестнадцати блюд или полет на воздушном шаре над Голландией, – нужно расставлять точки кульминации с регулярными интервалами. Плюс надо быть очень внимательным. Если это «пик» о том, как человек переплывает Ла-Манш, зрителя ни в коем случае не должны отвлекать судороги или головная боль. Никто, блин, не будет покупать головную боль длиною в запись. А убрать боль из дорожки почти невозможно, даже если прогнать «пик» через обпившегося оксиконтином. Можете мне поверить.

Для профессиональных скриптохудожников самое верное дело – рынок потребительских товаров. Ну, знаете: «пики», где пьешь «кока-колу» и носишь «Найк», причем пялишься прямо на логотипы и марки. Или ешь такую вкуснятину, прямо слюной истекаешь. Все понятно: вкусовую дорожку перезаписали через какого-то голодающего дикаря из богом забытой саванны.

Что, не дико? За рис и сгущенку на полсотни баксов кто-то прогнал вкусовую дорожку через столько живых скелетов, что ты готов отключиться и побежать за газировкой. За пончиком. Гамбургером. Одеколоном «Олд спайс».

В институте учат, как эффективно распределять время, чтобы не затопить клиента переживаниями, по каким критериям определяются производственные коды и системы рейтингов, чем отличается «пик» «для любого возраста» от «не рекомендуется смотреть детям до 13». Есть классификации, основанные на физических реакциях, электролитном балансе и уровне гормонов, пульсе и потоотделении тестовой аудитории. Например, хороший способ «притупить» «пик» – понизить с рейтинга «доступ ограничен» на «дети допускаются только с родителями», – это прогнать его через укуренного. Самый простой выход.

В качестве дипломной работы мы должны были записать полнометражный «пик». У меня была идея – пальчики оближешь. Надо было сделать три – шесть часов сенсорного контента, которые стали бы покупать. Короче, я придумал улетную вещицу: устроил вечеринку и пригласил… Одного азиата. Одного еврея. Одного негра. Одного гомика. Одну классную лесбиянку. Одну спортивную болельщицу. Одного индейца. Одного вахлака. Латиноамериканца. Ирландца. Эскимоса. Ну, вы поняли – всякой твари по одному. Пока я их принимал, я записывал «пик» с каждым минут по десять, а они этого не знали. А самая соль была в том, что потом я заново пригласил каждого и попросил перепрогнать вечеринку. То есть каждый гость встречался с самим собой и видел, слышал, обонял и ощущал самого себя те же самые десять минут.

Потом я все это собрал вместе, чтобы все четыре часа люди встречались сами с собой: индус – с индусом, квакер – с квакером. Вот такая песня.

Один мой однокашник записал рождение своего первенца, а потом прогнал через самого себя, как он стоит на солнце и держит ребенка на руках. Четыре часа сантиментов под перкоданом. Если свидетель накачан обезболивающим, это заметно по легким ореолам вокруг предметов.

А комиссия сказала, что дипломная работа этого «перкоданца» имеет большую коммерческую ценность. Дали ему триста шестьдесят баллов из четырехсот.

Мой диплом им понравился меньше.

Да что там, я с треском провалился. Адреналин дико усиливает контрасты. Когда гость видел, как его воспринимают незнакомые, его так корежило, что пережить весь «пик» было невозможно. Полный пипец. Подключенные начинали так сильно потеть, что их постоянно выкидывало из «пика». Некоторые преподы после второго часа вообще не могли включиться.

А я-то думал, что люди были бы рады встретить таких же, как они сами. Ну, типа, почему большинство французов живет во Франции. Почему все южные баптисты ходят в одну церковь. Понимаете, рыбак рыбака…

Самое мерзкое то, что комиссия не дала мне диплома.

Говнюки они все.

Так что теперь каждый раз, когда я шлю в универ чек, внизу, в строку «За…», я всегда вписываю: «Спасибо за лучший в мире анальный секс!»

Потому я здесь и работаю – чтобы выплатить свой долбаный долг. Выдаю напрокат «Охоту за пасхальными яйцами крошки Бетти» тем, кто хочет перекантоваться с самим собой еще одну ночь. Кто до смерти себя изводит собственной скукой.

Что, прикольно? А я вот в глубине души уверен, что этот диплом не разрушил мою жизнь. Фиг вам. Хоть у меня сто тысяч долга, я не расстраиваюсь. Я все равно что-то узнал – если не о профессии, то о людях.

Что бы нам ни подвалило – талант или технология, – мы всегда найдем способ все обосрать.

Недавно тот «перкоданец», который закончил универ с отличием, заходит к нам взять напрокат какой-то «пик». Ребенка с собой притащил. Говорит мне, типа мимоходом, что заключил контракт с Робертом Мейсоном на рафтинг по бурной воде. Крутой игрок, блин. Прыщ на ровном месте.

Его сыну еще и года нет, а в затылке торчит маленький черный порт.