Текст книги "Неподражаемый доктор Дарвин"

Гардеробная явилась их взглядам смешением света и тени. Яркие вертикальные полосы обрамляли прямоугольники непроглядной тьмы. Но стоило доктору решительно ухватить одну из черных фигур и развернуть ее, как та превратилась в высокое зеркало. Двенадцать зеркал были специальным образом расставлены так, чтобы улавливать свет четырех массивных ламп и отражать его единым лучом.

Хелен Солборн скорчилась на полу перед окном. На звук открываемой двери она повернулась, выронив шнур, которым открывала и закрывала занавески. Дарвин шагнул вперед, подобрал шнур и резко задвинул тяжелые шторы.

Хелен так и осталась стоять на коленях. Лицо ее побледнело и исказилось. Девушка не произнесла ни слова, но отшатнулась в испуге, когда Поул обвиняюще завопил:

– Вредительство! Богом клянусь, вредительство! Вы заманиваете корабли, чтобы они разбивались о скалы! Обманываете моряков ложными огнями! Ей-ей, ни за что бы не поверил, если б не видел своими собственными глазами.

– И не верьте. – Дарвин затушил три лампы, оставив гореть только одну, и повернулся к Томасу Солборну, так и стоящему в дверях с открытым ртом. – А вот и ваше пропадающее масло. Скажите, за последние несколько месяцев у этих берегов терпели крушение корабли?

Солборн покачал головой, ошалело глядя на сестру.

– Выходит, Джейкоб, вредительство тут ни при чем, – продолжал доктор. – Как и вампиры. Нет, тут дело может обернуться гораздо серьезнее. Это сигналы – свет усиливается посредством отражающих поверхностей. Должен сделать вам комплимент, мисс Солборн, вы мастерски овладели искусством коллимации [41]41
  Коллимация – формирование тонкого параллельно идущего потока излучения с помощью использования соответствующих щелей, размещаемых на пути его прохождения.


[Закрыть] и фокусировки света. – Он обвел рукой расставленные зеркала. – Но теперь все закончено. Быть может, в таком случае нам стоит последовать совету барда: «Давайте сядем на пол и припомним предания о смерти королей»? [42]42
  У. Шекспир «Ричард II», акт III, сцена 2. Перевод М. Донского.


[Закрыть]

– Да нет же! В наши намерения вовсе не входило никаких смертей! – Голубые глаза девушки широко распахнулись. – Вы все знаете. Как? Откуда? Вы же только сегодня приехали. Кто вам сказал? И что вам сказали?

– Никто мне ничего не говорил. Все открылось не из одного какого-то конкретного крупного события, а из постепенного накопления множества мелких. Теперь же необходимо, чтобы и ваш брат все узнал. – Дарвин сделал паузу; Хелен молчала, и он продолжил: – Полноте, Хелен Солборн, будет гораздо лучше, если он услышит правду именно от вас.

Она покачала головой и обернулась к брату.

– Нет? Очень хорошо. – Дарвин отставил три зеркала, придвинул стоявшие за ними кресла и жестом предложил всем остальным садиться. – Похоже, придется начинать мне. Вы же, мисс Солборн, можете поправить меня, если сочтете необходимым.

Ваш брат обратился ко мне, тревожась исключительно о вашем здоровье. Он боялся, что вы попали под чье-то дурное влияние. Должен признать, первое выдвинутое мной предположение оказалось таким же необоснованным, как и его версия о бессмертных чудовищах Трансильвании. Ибо я вспомнил о докторе Франце Месмере [43]43
  Месмер Франц Антон (1734—1815) – австрийский врач. Полагая, что планеты оказывают воздействие на людей посредством магнитных сил, выдвинул представление о «животном магнетизме» как особой естественной силе, «заряжаясь» которой от планет и излучая ее на других людей, человек способен воздействовать на течение их физиологических процессов и изменение поведения. Разработанное на этой основе учение, получившее название «месмеризм», способствовало формированию научных представлений о гипнозе.


[Закрыть] из Вены, «животный магнетизм» которого позволил ему за последние несколько лет достигнуть поразительных успехов в области управления человеческой волей. – Доктор оглядел Хелен Солборн, и в его глазах явственно сверкнул веселый огонек. – Эта теория не вынесла первой же встречи с вами и профессором Рикером. Я рассудил, что скорее вы управляете им, чем наоборот.

Тем не менее я вынужден был самым серьезным образом отнестись к опасениям вашего брата, что вы оказались рабой каких-то злых обстоятельств. Подозреваю, он может остаться при этом же мнении и после того, как узнает все. Но я с первого взгляда понял: вами не владели – и не владеют – никакие демоны, кроме ваших же собственных. На вас лежит печать вполне определенного заболевания, известного медицинской науке: острого переутомления. У вас вид человека, уже много недель не знавшего отдыха. То есть, исходя из фактов, женщины, которая по ночам вместо того, чтобы спать, подает сигналы кораблям в море.

– Контрабандисты! – воскликнул Поул. – Они возят товары вдоль Чезилской косы и дальше, во Флит!

– Именно, Джейкоб. – Дарвин все еще следил одним глазом за Хелен Солборн. – Но эти контрабандисты перевозят весьма необычный товар. Помните, еще в тот первый вечер в Бирмингеме мы узнали, что семейство Солборн не знает недостатка в деньгах. Можете ли вы представить себе, чтобы госпожа Ньюландса, барышня с «крайне независимым умом», оказалась замешана в торговле табаком, нантским бренди или алансонским кружевом? У нее вполне хватит денег купить их законным образом на собственные средства.

– Наш груз куда ценнее любых кружев, – отрывисто произнесла Хелен. – Дороже золота и рубинов. Брат, я редко прошу тебя о чем-либо, но заклинаю: не доводи дело до суда. Обещай мне – и я все тебе расскажу.

Так и не сев, Солборн в замешательстве глядел на сестру.

– Он не может пообещать того, что не понимает, – мягко произнес Дарвин. – Сперва расскажите, мисс Хелен, а уж потом выскажите свою просьбу.

– Не могу, – покачала головой Хелен, но поникла под твердым взглядом доктора. – Впрочем, надо… Хорошо, я все расскажу.

Она глубоко вздохнула.

– Том, ты и не представляешь, как ужасно, что ты считал меня преданной рабой этого… шарлатана Рикера. Он ничто, пустое место, просто посредник. Все, что я делаю, я делаю по собственному выбору, а не из подчинения чужой воле. И началось это не два месяца назад, с поездки в Бристоль, а на целый год раньше, когда я была во Франции. Там я увидела невообразимую нищету, отчаявшихся, жалких людей, низведенных до животного состояния. Зато в Париже я познакомилась с группой других людей – мужчин и женщин, – которые жаждут добиться во Франции того, чего недавно достигли американские колонии: свободы.

– Бунт!

– Нет, брат, не бунт. Революция. Эти люди не могут высказываться открыто: король Людовик, с виду такой беспомощный и вялый, окружен мнительными и кровожадными придворными и советниками. Встречи нашего общества приходится проводить тайно: в церквях, в парижских катакомбах, в чистом поле, при свете солнца или свете луны, а то и при свечах. И все равно риск очень велик. Когда опасность разоблачения становится слишком сильной, остается только один выход: подозреваемый должен покинуть Францию, бежать в другие страны. Я помогала беглецам найти убежище. – Хелен Солборн подошла к брату и взяла его за руку. – Том, я обманывала тебя по одной-единственной причине: ради спасения человеческих жизней.

– Я тебе верю. – Но Солборн упрямо не глядел на сестру. – Если король узнает… он и так сходит с ума при одном упоминании американского бунта… он испугается, что зараза разольется и по всей Англии… вспомнят былые толки об измене…

– Любая женщина скорее вспомнила бы о милосердии. Том, у меня не было выбора. Разве ты не понимаешь?

– Это должно прекратиться, Хелен. Сегодня был последний раз.

– Теперь тайна раскрыта. Я соглашусь – если ты не отправишься в Лондон и не предашь их. В Англии около дюжины таких несчастных – и всем им возвращение во Францию грозит неминуемой гибелью.

– Я… я подумаю. – Солборн впервые за это время посмотрел ей в глаза. – Если ты можешь пообещать мне, что здесь нет ничего больше. – Он сел на один из стульев с высокой прямой спинкой. – Что ты больше ничего от меня не скрываешь.

– Брат, я отвечу на любой вопрос, отвечу честно и от всей души. Только не предавай тех, чья жизнь лежит в моих руках.

Дарвин перехватил взгляд Джейкоба Поула и кивнул на дверь.

– Дальнейшее уже не наше дело, – тихонько произнес он, когда они вдвоем вышли на лестницу. – Хелен и Том должны все решить между собой.

– Она уговорит его?

– Она его маленькая сестренка. Она отдастся на его милосердие, и он не сможет ей отказать.

– Эразм, а вдруг это все же измена, – прошипел Поул. – Если у нас произойдет то же, что и в Америке…

– Не произойдет. Короля Георга назвать разумным человеком можно лишь с большой натяжкой, но у нашего народа и парламента достаточно здравого смысла, так что революция нам не грозит. Вот на Континенте положение куда серьезней. Вы же слышали Мэтью Бултона. Франция зашевелилась, в Баварии и Богемии неспокойно. Королевским дворам надо бы следить в оба. В Европе эта проблема встает все острей и острей.

Они как раз проходили мимо спальни Джоан Роулэнд. Горничная стояла на постели во фланелевой ночной рубашке, и сна у нее не было ни в одном глазу.

Дарвин повернулся к Поулу.

– Этого я и боялся. Джейкоб, не сделаете ли мне одолжения? Не могли бы вы успокоить ее и объяснить, что она может лечь в постель?

– Я? Это ведь вы у нас всегда все знаете.

– Мне не хватает вашего таланта по части обращения с перепуганными женщинами.

– Вздор, вы им вечно хвастаетесь!.. Ну так и быть. – Поул свернул в спальню и, бросив через плечо: – Вы у меня в долгу, Эразм, – сменил тон на самый что ни на есть убедительный, однако не преминул чуть повысить голос, чтобы уходящий Дарвин расслышал все до последнего словечка: – Вот, Джоан Роулэнд, вы сами только что видели, как великий доктор Дарвин идет себе баиньки, предоставляя другим отдуваться за него.

Улыбнувшись про себя, доктор отправился в столовую, однако задержался там ровно на столько, сколько потребовалось, чтобы поправить шарф и застегнуть пальто. Спустившись по последнему лестничному пролету в холл, он вышел из дома и зашагал по темной тропе, что вела вдоль утеса на юг.

Настала самая трудная часть.

Дарвин брел еле-еле, уткнув нос в воротник и почти не замечая каменистой земли. Взор его то и дело обращался направо, к морю. Где-то там, в темноте, корабль. Команда, верно, теряется в догадках. Гадает: почему же прервался сигнал и безопасно ли высаживаться на берег?

Дом, который снимал Антон Рикер, оказался совсем крохотным – немногим лучше обычной крестьянской лачуги на одну комнату. Перед единственной дверью не видно было ни пони, ни двуколки. Профессор, верный своему слову, и впрямь уехал в Абботсбери, расположенный в нескольких милях отсюда на побережье. Дарвин даже догадывался, что у Рикера там за дело. Очень скоро он будет озадачен не менее, чем команда корабля.

Дверь домика была закрыта, сквозь единственное пыльное окошко разглядеть ничего не удавалось. Внутри мерцал крохотный огонек.

Дарвин набрал в грудь побольше воздуха, распахнул дверь и решительно шагнул в дом.

Низкую комнатку освещали две сальные свечки в каменных мисках – по одной на каждом краю сучковатого вязового стола. На полу у стены стояла вычислительная машина. Выглядела она точно так же, как и в столовой Ньюландса. Справа от камина располагалась кровать, слева – детская кроватка.

На столе, накрытом на одного, лежала еда: холодная баранья нога, большущее блюдо маринованных луковичек, черный хлеб и дымящаяся цветная капуста. Рядом с тарелкой стояла пинтовая оловянная кружка. За этой-то тарелкой и сидел человек: подняв нож, он как раз собирался отрезать мяса.

Ноги одинокого едока болтались, свешиваясь с высокого стула, а макушка возвышалась над столом не больше, чем на двенадцать дюймов.

Дарвин небрежно кивнул ему с таким видом, будто ничего не могло быть естественней и приятнее, чем посреди ночи встретить карлика.

– Добрый вечер. Я хотел поговорить с профессором Рикером.

Человек менее наблюдательный скорее всего не заметил бы, что карлик на миг заколебался.

– Профессор уехал по делу, – ответил тот наконец. И, когда Дарвин не ответил, продолжил: – Я… я его лакей. Меня зовут Эли Мари.

Карлик говорил по-английски вполне хорошо, хотя и с явно выраженным нормандским акцентом. Соскользнув со стула, он отошел от стола и поклонился Дарвину. Росту в нем оказалось не более трех с половиной футов. Ноги и руки напоминали короткие обрубочки, но большая голова была правильной формы. Ясные карие глаза зорко осмотрели Дарвина с головы до ног.

Доктор улыбнулся своей щербатой улыбкой.

– Я думал, нельзя ли подождать возвращения профессора прямо здесь.

Секундная пауза вновь была почти незаметной, но у Дарвина сложилось четкое ощущение, что его быстро оценивают, а потом выносят решение.

– Конечно. – Мари махнул на сиденье с другой стороны стола. – Я тут собираюсь поужинать. Если не побрезгуете…

– Ну, может, кусочек-другой.

Дарвин сел, с удовольствием захрустел луковичкой и вытер рукавом уксус со рта. Карлик поставил на стол вторую тарелку, нарезал баранину и выжидательно поглядел на доктора.

– Сегодня я уже видел вычислительную машину в действии. – Дарвин кивнул на механизм. – Потрясающее изобретение.

– Профессор Рикер – человек выдающегося таланта.

– Я бы зашел еще дальше. – Доктор поднялся со стула и подошел к машине. – Это изобретение говорит о подлинном гении. Можно даже сказать, в нем таится подлинный гений. Вам знакомы имена Джорджа Ламберта Уолкера и Джедидии Бакстона?

– Впервые слышу.

– А могли бы и знать. У вас с ними много общего. Но одна вещь касательно этой машины озадачивает меня сильнее всего прочего.

– В самом деле? – Мари говорил совершенно бесстрастно, однако опустил нож. – Боюсь, что с объяснением придется повременить, пока не приедет профессор Рикер.

– Не уверен. Видите ли, мсье Мари, мой вопрос никоим образом не касается внутреннего устройства машины. Он куда более земного свойства.

Карлик промолчал.

– Он совсем прост, – продолжал Дарвин. – Когда машину привезли в Ньюландс, для того, чтобы вытащить ее из коляски, а потом положить обратно, потребовалось двое слуг. Но обратно-то профессор уехал один. А он ведь отнюдь не блещет могучим сложением. Вот я и задумался, как же ему удалось в одиночку выгрузить тяжелую машину, которую с трудом тащили двое рослых лакеев.

– Я ему помогал. – Карлик совсем притих.

– Ничуть не сомневаюсь. – Дарвин взял вычислительную машину за уголок и без труда приподнял. – Вы помогали ее нести, однако не только в качестве носильщика: вы сделали ее примерно вполовину легче – строго говоря, на ваш собственный вес.

В глазах Мари вновь отразилась мгновенная работа мысли. Без сомнений, карлик торопливо принимал какое-то решение. Наконец он пожал плечами в знак того, что ему уже все равно, и снова поднял нож, но лишь для того, чтобы подцепить несколько ломтиков баранины и разложить их по тарелкам.

– И много ли вам известно… доктор Дарвин? Думаю, вы согласитесь, что я ничего не выдаю, продемонстрировав, что знаю, кто вы такой.

– Совершенно. В некотором смысле можно сказать, мы уже были сегодня представлены друг другу. Не окажете ли мне честь, позволив ознакомиться с внутренним устройством своего изобретения? Полагаю, оно ведь всецело ваше?

– От начала и до конца, от замысла до изготовления. Антон Рикер – храбрый человек и хороший актер, не более того. – Эли Мари соскочил со стула и присел на корточки рядом с вычислительной машиной. Прикосновение к потайной кнопке – и нижняя часть выехала наружу, как ящик письменного стола. – Вот. Рычаги выходят вот сюда, и снизу можно понять, в какое именно положение их установили. Здесь вот печатается ответ.

– Понятно. Но откуда берутся сами ответы, мсье? Мари лишь похлопал себя по лбу.

Дарвин кивнул.

– Так я и думал. Я не зря упомянул Уолкера с Бакстоном; подобно вам, они феноменально считают, производя в уме операции, решительно превосходящие возможности обычных людей. Зато в отличие от вас они не наделены инженерным талантом. – Нагнувшись, доктор осмотрел полость в основании машины. – Мягко, но до чего же тесно. Должно быть, лежать так много часов подряд ужасно неудобно.

– Поверьте, доктор Дарвин, я привык к неудобствам. Жизнь карлика вообще не сахар. – Впервые за разговор в голосе Мари зазвучали эмоции. Он указал на машину. – Желаете полюбоваться, как я туда забираюсь? Тут и впрямь тесно, даже для коротышки.

– Это отнюдь не обязательно. Садитесь, ужин ждет. Вы его более чем заслужили.

– Не уверен, что у меня еще остался аппетит. – Однако маленький человечек закрыл ящик и вернулся к столу. – И что теперь, доктор Дарвин? Вы знаете мою тайну и легко можете выдать меня, лишив средств к существованию. И уж конечно, вы не дадите нам продолжать в Англии прочую нашу деятельность. Как бы ни обернулось дело, у меня нет будущего.

Вместо ответа Дарвин потянулся за ломтем баранины и принялся сумрачно жевать.

– В этой истории хватает и прочих загадок, – наконец произнес он. – Отнюдь не хочу задевать ваши чувства, но никак не пойму, зачем вы ведете такую жизнь. Вы потрясающе талантливы, это же ясно. И пользуетесь своими талантами… для обмана! Здесь, в чужой стране, в постоянной опасности, не зная, что станется с вами завтра, – ведь вы наверняка понимаете всю тяжесть последствий, если обнаружится ваша роль в подготовке революции во Франции. Почему вы не обнародуете свои способности, не делаете то, что у вас так хорошо получается?

Вопреки недавнему заявлению о том, что есть ему совсем расхотелось, Эли Мари потихоньку взялся за еду. Цветную капусту он вылавливал из миски прямо руками.

– Что легко любому другому, трудно мне. Позвольте рассказать вам одну историю, доктор Дарвин.

– Прошу, сэр.

– Мне двадцать семь. У таких, как я, век недолог – лет сорок от силы. Я и не жалуюсь: Христу и Александру было отпущено и того меньше. Однако сознание того, сколь мало мне суждено жить, вероятно, делает меня слишком нетерпеливым. У меня всегда наблюдался талант на всяческие инженерные хитрости. Два года назад я напал на идею, которая с самого начала казалась весьма многообещающей. Как вы знаете, наши прялки и ткацкие станки вращает сила воды. Возникает одна проблема: как контролировать механизм, чтобы он работал с одинаковой скоростью даже тогда, когда сила потока изменяется?

Я разрешил эту проблему: поместил по периметру колеса пружины с грузиками. Когда скорость вращения усиливается, они выпячиваются наружу под действием центробежной силы, а когда скорость падает – возвращаются на прежнее место. Таким образом грузики меняют свое положение на колесе, то придвигаясь к центру, то удаляясь от него, и тем самым приспосабливают движение колеса к силе потока. В итоге мы можем достаточно точно регулировать этот процесс и добиться равномерного вращения без человеческого вмешательства. Улавливаете?

– Да-да. Это же гениально! Удивительно ценная идея.

– Я думал так же. Да что там думал – был настолько убежден, что искал аудиенции его величества короля Людовика. Хотел предложить свое изобретение совершенно безвозмездно, лишь бы на благо Франции. Но я допустил роковую ошибку: возомнил, что король и двор немедленно поймут все значение этой идеи – вот как вы сейчас. Король-то, помимо всего прочего, пользуется репутацией искусного кузнеца. Мне и в голову не пришло, что необходимо сделать большую рабочую модель. Теперь уже я понимаю, что надо было изготовить гигантское колесо где-нибудь на Сене или реке Лувр – чтобы нагляднее продемонстрировать владычество над Природой.

Но я этого не сделал. Напротив, явился в Версальский дворец с маленькой моделью, не продумав, как буду демонстрировать ее. Не могу найти слов, чтобы выразить, с каким волнением я топтался в приемной, ожидая аудиенции. Я сотни раз повторял про себя все, что собирался сказать королю.

И напрасно. Я пропал, погиб, едва вошел в дверь королевского чертога со своей жалкой моделькой в руках. Короля окружали человек двадцать придворных и фрейлин. Идя по залу, я слышал, как они хихикают и пересмеиваются, отпуская на мой счет самые разные шуточки. – В голосе Мари зазвучала горечь. – Доктор Дарвин, для них я был никакой не изобретатель, радеющий о благе Франции. Для них я был даже не человек. Всего лишь уродец, ходячая шутка, да еще с детской игрушкой в руках.

Запинаясь, теряя слова, я начал что-то объяснять. Король не слушал – его слишком отвлекали шуточки придворных. Какая-то из разряженных дам, даже не заботясь, слышу ли я, спросила: «И как он собирается вращать это колесико? Польет на нее из своего маленького дружочка?»

Я замолчал. Король махнул рукой. Меня вывели. Тем моя долгожданная аудиенция и закончилась.

Дарвин медленно кивнул.

– Мсье Мари, я слишком хорошо понимаю всю глубину вашей трагедии, чтобы предлагать вам сочувствие. Так разрешите вместо этого задать два вопроса. Первый: способен ли ваш «регулятор скорости» точно так же регулировать струю пара?

Карлик нахмурился, озадаченный внезапной сменой темы.

– Не вижу, почему бы и нет. Однако я плохо разбираюсь в силе пара, хотя в Англии только о нем и говорят.

– За ним будущее. И второй вопрос: что вы собираетесь делать теперь?

– Говорю же вам: ничего. В отличие от пара у меня будущего нет.

– Такой ответ не принимается. Прекрасно понимаю, отчего вы столь ненавидите французский двор; на вашем месте я бы испытывал то же самое. Но месть не может заменить полноценной жизни. У меня к вам другое предложение, если вы только пожелаете выслушать.

– А у меня есть выбор?

– Нет. Я говорю сейчас и как врач, и как инженер. Что до вашего физического состояния, тут, к сожалению, ничем помочь не могу. Это врожденное. Что же до всего остального… – Доктор порылся в карманах пальто и выудил оттуда письмо Джейкоба Поула. – У вас найдется перо и чернила?

– Сейчас отыщу.

Дарвин разгладил страницу и повернул ее чистой стороной вверх.

– В здешних краях вам находиться небезопасно. Поезжайте в Бирмингем, это довольно далеко отсюда, на севере. Когда вы можете пуститься в дорогу?

– Меня здесь ничто не держит. Если потребуется, хоть сейчас.

– Великолепно. Я дам вам верительное письмо к мистеру Джеймсу Ватту. – Дарвин взял гусиное перо, обмакнул кончик в чернила и начал писать. – По моей просьбе он предоставит вам работу в Сохо. Я особо укажу, что вы можете предложить множество ценных идей, и он самым внимательным образом изучит ваши предложения и насчет регулятора скорости, и насчет всего остального.

– Самым внимательным образом… так же, как французский двор? Доктор Дарвин, пусть я сейчас в Англии, но рост мой не стал от этого больше, чем в Париже. И воспримут меня так же несерьезно.

– Ничего подобного. Вы просто не знаете старину Джимми Ватта. – Дарвин энергично писал. – Только заговорите с ним на инженерные темы, и можете хоть раздеться догола и выкраситься, он и не заметит. Он любит повторять мне, что человек измеряется не богатством, ростом или знатным именем, а лишь тем, что у него в голове. Помяните мое слово, вы с ним отлично поладите. Он обратит вас в свою веру, имя которой Пар.

Доктор закончил писать, посыпал чернила песком, сдул его и поднялся на ноги.

– Завтра с утра приезжайте в Ньюландс. Будете путешествовать с полковником Поулом. Сегодня вы его, без сомнения, слышали, но он вас не видел, а вы могли наблюдать его лишь с одной стороны. С остальными же познакомитесь in transit. [44]44
  В дороге (лат ).


[Закрыть] Позвольте сказать только, что вы можете свободно доверить полковнику собственную жизнь. И не возбраняйте ему самому решать все насущные вопросы. Что же до меня, я должен на три дня заехать в Лондон. По возвращении в Бирмингем буду с нетерпением ждать отчета о ваших успехах.

Он бросил последний взгляд на вычислительную машину и подошел к Эли Мари, который так и стоял, глядя на верительное письмо. Нагнувшись, доктор протянул маленькому изобретателю руку.

– Сэр, говорю со всей искренностью: я горд честью познакомиться с вами.

Выпрямившись во весь рост, Мари ответил на рукопожатие.

– А я – с вами, доктор Дарвин. – Глаза карлика приходились примерно на уровне выступающего брюха дородного доктора. Мари вскинул взгляд на лицо собеседника и добавил новым, полным оптимизма и уверенности голосом: – Как вы и сказали, сэр, нельзя судить человека по росту – или обхвату талии.

Дарвин возвращался обратно вдоль края утеса. В лицо дул холодный ветер, но воспоминание о прощальной фразе Мари заставило доктора усмехнуться. Шутка – лучший показатель психического здоровья. Ну и что, что Мари – карлик? Зато он по-настоящему крепок и силен духом. Он выдюжит. Лучшие годы для него еще впереди. Джеймс Ватт примет его как брата, и вдвоем они зажгут такой факел, что запылает весь мир.

А когда это произойдет – мысли Дарвина приняли более мрачное направление, – Эли Мари будет отомщен. Сила науки уже меняет мир, прежний порядок королевских дворов и империй не в силах выстоять против нее. Холодный полночный ветер прокатится по Европе, сметая старые режимы. Теперь, когда Америка отделилась, кто может предсказать, куда ударит молния в следующий раз? Коронованные головы Европы имеют все основания не слишком-то ловко чувствовать себя на покрытых мантией плечах.

Дарвин тихонько отворил дверь Ньюландса и бесшумно пошел вверх по лестнице. На площадке он остановился в нерешительности. Стоит ли будить Джейкоба Поула, чтобы рассказать обо всем, что произошло?

Нет. Доктор отправился дальше, в свою спальню. Сегодня вечером он в слишком черном настроении, чтобы искать чьего бы то ни было общества. До завтра уже совсем недалеко – тогда-то и придет время познакомить старого друга с великим человеком.