Текст книги "Президент планеты"

Они смотрели на него с тем же выражением лица, с каким обычно всматриваются вдаль или читают очень мелкий текст: брови сдвинуты к переносице, глаза прищурены, и непонятно, они ждут продолжения или обдумывают его слова.

– В степях не водятся дельфины, – ответил один из них медленно и громко. – Слишком много травы.

– Толпа, состоящая из одного человека, – не толпа, одежда чёрного цвета не станет белой сама по себе. А если захотеть увидеть радугу, недостаточно раздеться и плясать под музыку.

– Не надо, – заговорил третий, и Артур увидел огромную дыру в передних зубах. – Мы уважаем памятники, но не заворачиваем их в фольгу. – И он сделал жест, приказывающий ему уйти.

Тогда Артур решился на отчаянный шаг по заполучению бананов: быстро, как мог, он подошёл к тумбочке, схватил гроздь и рванул к выходу. С его скоростью на трясущихся ногах это заняло секунд сорок. Хозяин бананов сначала ошеломлённо смотрел на такую жалкую попытку ограбления, а затем сделал всего пару шагов и схватил Артура за пижаму.

Ограбление не удалось, однако Артур решил так просто не сдаваться: он упал на пол, сжался в комок и закрыл украденное со всех сторон. Мысленно он назвал эту позу «живой сейф». Началась самая нелепая борьба в жизни двоих парней, в конце которой оба остались слегка смущены. Бугай не прикладывал и половины сил, потому что сражался с инвалидом, который еле ходит и говорить не умеет. Он лишь пытался развести его руки в стороны и забрать свою собственность. Но драка закончилась, когда Артур укусил его за палец.

– Шерстяное одеяло! – выругался бугай, возвращаясь на свою койку.

В итоге бананы оказались повреждены: половина поломалась, с некоторых слезла кожура, один вообще раздавили, когда тот оказался между задницей и полом. Артур встал и с видом победителя вышел из палаты. Проходя мимо других ребят, он гордо нёс на вытянутых руках то, что осталось от когда-то красивых фруктов. Никто не обращал на него внимания, но Артур всё равно был горд собой: он поставил себе цель, он сражался и победил.

Свою палату он чуть не пропустил, один из военных встал с дивана и развернул его в нужную сторону. Как оказалось, он забыл не только свою палату, но и койку, на которой лежал, а также цель, ради которой он выходил. На противоположной кровати лежала девушка, которой медсестра заканчивала перебинтовывать голову, однако Артур не увидел её лица и снова принял за парня. Медсестра направила его к нужной койке и вышла.

Когда медсестра ушла, сосед поднялся и подошёл к его койке; он хотел было взять банан, но Артур быстро шлёпнул парня по протянутой ладони: не для того он воевал с парнями, каждый из которых был вдвое шире его, чтобы потом добровольно отдать добычу кому попало.

– Ходить босиком по шишкам – больновато, – сказал Артур.

Сосед, расстроенный его отказом, медленно пятясь, вернулся к себе и залез под одеяло. Кажется, день удался.

Весь вечер Артур слушал радио. Ему нравились разговоры, внутри него определённо была какая-то струна, и когда он слышал чужие слова, она дрожала и приносила ему удовольствие. Музыку он не любил: как только разговоры заканчивались и начиналась песня, он искал новую радиостанцию с диалогами ведущих. Несколько раз сосед пытался подойти и выключить радио, но Артур выставлял руки и перекрывал проход. Так, под тихие разговоры, он и уснул.

Ночью ужасно зачесалась голова, и чем больше он её чесал сквозь бинты, тем больше она болела. В конце он начал драть её ногтями и плакать одновременно. Казалось, между черепом и бинтами ползают пчёлы и жалят его без перерыва. Разбуженный звуками, подошёл сосед и начал держать его руки, чтобы он не трогал голову, Артур заплакал ещё сильнее от того, что голову разрывало изнутри. Через несколько секунд появилась медсестра, она сначала привязала его руки ремнями, а затем сделала укол в предплечье. После ухода медсестры глаза слезились, он ничего не видел, только чувствовал, как рядом стоит сосед и гладит его лоб, мягко и аккуратно. Боль начала медленно проходить, и он уснул с открытым ртом.

Ночь была беспокойной, он просыпался много раз, но, засыпая, каждый раз видел сны один хуже другого. Ближе к утру его сознание успокоилось, и он наконец смог поспать нормально.

Открыв глаза, он увидел толпу людей в палате, все были в белых халатах, накинутых поверх пиджаков или рубашек. Они обступили его плотным кольцом и что-то тихо обсуждали. Говорил из них только один – в лёгких сандалиях и штанах тёмно-синего цвета, остальные были в туфлях. Все люди были в возрасте, даже женщины, и те седые. Среди них оказался только один врач, остальные – начальники, акционеры, ученые или бизнесмены, может быть, даже совет министров – кто угодно. Человек тридцать вместилось в одну палату, под их взглядами Артуру стало неловко.

Врач говорил тихо, но при этом энергично жестикулировал: махал руками, ходил из стороны в сторону, менял темп и интонацию, попеременно указывал то себе на голову, то на Артура. Люди смотрели с заинтересованностью, изредка кто-то из них задавал вопрос, в этот момент врач делал паузу, после чего продолжал монолог.

Голоса у них были не очень приятные, поэтому Артур включил радио и повысил громкость, чтобы перекрыть голоса доктора и остальных. Радио автоматически настроилось на последнюю включённую волну – анекдоты и выступления комиков без перерыва. Он не понимал, что там говорят, но там часто смеялись люди, и это поднимало ему настроение.

В этот раз донеслось два голоса: один мужской, а второй мужской, но притворяющийся женским.

– Кошачий мех повсюду, может, стоит разбавить воду, – говорил мужской голос.

– Только не бери бензопилу, у меня до сих пор волосы дыбом, – отвечал женский, и из динамиков раздался хохот зала, Артур смеялся вместе с ними.

– Медиумы не умеют играть в футбол, поэтому они носят бронежилеты, – продолжал мужской голос.

– Конечно, ведь дерево не может расти в сметане, для этого надо купить цистерну керосина, – отвечал женский, и снова хохот.

Врач повысил голос, чтобы его услышали за смехом и аплодисментами, доносящимися из динамиков, но Артур повысил громкость, чтобы врача совсем не было слышно. Теперь врач разговаривал как в немом кино: рот открывался, губы шевелились, а звука не было. Наконец врач не выдержал, подошёл к тумбочке, выключил радио и продолжил разговор, ещё более активно жестикулируя. Артур снова включил радио.

Не переставая говорить, врач шагнул обратно к тумбочке, хотел взять радио в руки, но Артур его опередил и засунул аппарат под одеяло. Голоса и смех стали приглушёнными. Врача это устроило, и он продолжил монолог, но в этот момент Артур вытащил радио наружу, и слова врача никто не услышал.

С нетерпением тот шагнул к койке Артура, но он опять убрал радио под одеяло. Началась борьба: врач пытался стянуть одеяло и забрать мешающий ему прибор, а Артур свернулся в клубок и всячески защищал своё сокровище.

– Кажется, ковёр лежит вверх ногами, – сказал кто-то из толпы позади врача, и остальные засмеялись.

Красный от досады и смущения, врач прекратил бороться и с остатками гордости предложил присутствующим продолжить разговор в коридоре. Он стоял у выхода из палаты и придерживал дверь, пока тридцать человек медленно выходили один за одним. Напоследок врач кинул на Артура злобный взгляд.

Сосед, что лежал на кровати напротив, показывал ему большой палец. Артур не мог понять, чему он так радуется: пульта от телевизора нет, еды вкусной нет, на улицу выйти нельзя. В этой больничной палате одна беспросветная скука. Но сосед не унимался, он теперь показывал сразу два больших пальца, а потом внезапно открыл дверь тумбочки и достал оттуда мобильный телефон с сенсорным экраном, но при этом на вид крепкий, как наковальня. Такой телефон с легкостью бы выдержал падение с вершины небоскрёба. Специальная модель для людей с дырявыми руками.

– Снизу по лестнице черепаха перевернулась на спину, – начал говорить сосед в трубку, и чем больше говорил, тем радостнее становился голос. – В прошлый раз метель намела лишь половину снега, надо попробовать использовать огнемёт. Дудочник не умеет делать сальто, только при помощи резиновых подтяжек…

Через четыре дня в палату пришли два санитара с транспортировочной хирургической каталкой. Один из санитаров, с волосатыми руками и повёрнутым на бок носом, подошёл к Артуру и схватил его без какого-либо предупреждения, как обычный ящик с инструментом, безвольный, бессловесный, бездушный. Артур подчинился, что ещё ему оставалось делать? Он чувствовал себя собачонкой на пути у бульдозера.

Его везли мимо разноцветных палат с волками, гиппопотамами, говорящими пчёлами и самолётами со сломанными крыльями, которым добрый доктор накладывал фиксирующую повязку. Они затолкали каталку в лифт и нажали на кнопку двадцать девятого этажа. Несмотря на то что в лифте их было трое, санитары мысленно отсутствовали. Они делали всё автоматически, получая команды не от мозга, а напрямую от своих собственных мышц. Мысленно они были где-то далеко, там, где пляж и море.

На двадцать втором этаже к ним присоединились ещё два человека: парень в кожаной куртке, с вытатуированным скорпионом на лице, и девушка с зелёными волосами, жующая жвачку. У обоих были разбиты губы, и синяки начинали наливаться у переносиц. Они держались за руки, и вид у них был царский, словно больница должна гордиться тем, что к ним пришли люди такого высокого положения.

Вместе они проехали шесть этажей, парень начал строить Артуру смешные рожи, когда заметил, что на него смотрит умственно отсталый. Артур начал кривляться в ответ. Один из санитаров, который до этого не замечал, что кого-то везёт на каталке, с глупым выражением лица переводил взгляд с одного на другого. Пара вышла на двадцать восьмом, а они поехали выше.

На нужном этаже обстановка оказалась предельно простой: горшки с цветами вместо игрушек, стены однотипные, успокаивающие, вместо весёлых шрифтов – строгие указатели и названия кабинетов. Он словно пересёк границу двух миров: один радостный, дружелюбный, а другой деловой, эмоционально стерильный.

Если так выглядит мир взрослых и серьёзных людей, подумал Артур, то он не впечатлён. Ему было семнадцать, но без памяти его возраст словно откатился назад, и теперь он воспринимал все цветные вещи и картинки как нечто красивое. А серые тона казались ужасными и безжизненными.

Здесь было гораздо больше людей, чем в ожоговом отделении: вокруг ходили десятки посетителей в верхней одежде и лёгких футболках, в толстых ботинках и одноразовых тапках. Они сидели на скамейках, стояли у стен, читали тексты на планшетах, говорили по телефону, плакали, молчали и глупо смотрели куда-то перед собой.

Особняком стояла компания молодых людей с ирокезами и в кожаных куртках с изображением четырёхпалой руки. Они громче всех смеялись, говорили и обменивались тычками. Среди них было две девушки, одна из которых сидела, как королева, на подоконнике, а другая подпирала стену и смотрела вдоль коридора.

Возле стойки с медсестрой стоял пьяный мужчина с золотыми перстнями. У него из спины торчал нож с узким лезвием, но он его, кажется, даже не замечал. Проезжая мимо него, Артур схватил ручку ножа и выдернул его из спины мужчины, тот вскрикнул и упал на пол, хватая ртом воздух.

Санитар со жвачкой на ходу вырвал нож из руки Артура и бросил на пол, тот закатился под стойку регистрации и скрылся за пластиковой перегородкой. К мужчине тут же подбежала медсестра из-за стойки и начала прижимать куртку к спине, чтобы остановить кровотечение.

Длинный коридор делился на две части, отделённые друг от друга дверями, на одной из которых виднелась надпись: «Только служебный персонал». В первой части разрешалось находиться посетителям, ожидающим своих близких из операционной. Вторая часть была пустой, если не считать одинокой женщины в белом халате у окна.

Коридор заканчивался широким тупиком с четырьмя дверьми, по две друг напротив друга. Посреди стояла медсестра и заказывала себе четвёртый стакан кофе в автомате, оставляя пустые стаканы на подоконнике. Она двигалась медленно, как во сне, и ни на что не обращала внимания.

Санитары отвезли Артура в последнюю правую дверь, за которой оказалось просторное помещение с двумя железными столами и рядом шкафчиков.

– Арбуз невозможно скрестить с велосипедом, – сказал Кривой нос, стараясь снять бинты с головы Артура и не повредить при этом обожжённую кожу.

С каждым слоем снятых бинтов лицо санитара становилась всё более хмурым, он начал шептать что-то про себя, а когда лицо Артура полностью освободилось, присвистнул и почесал затылок.

– Иногда мир задом наперёд движется.

– Нет, – ответил ему другой.

В блестящем ободе выключенной лампы Артур увидел своё отражение и понял, почему все смотрят на него с удивлением – вся его голова была обожжена. Бровей и ресниц не было, лишь изуродованная маска, издали напоминающая человека.

Лицо, смотревшее на него с другой стороны зеркального мира, казалось знакомым, но он его не узнавал. Узкие любопытные глаза, волевой подбородок. С нормальной кожей человек в отражении был бы очень красив.

Покончив с делом, санитары отвезли Артура в следующее помещение, где уже ждали семь человек: четыре медсестры в белых халатах и три господина в углу, один из которых управлял видеокамерой на треноге.

Это была операционная, её опознал бы любой, кому знакомо это слово или хотя бы понятие. Она была в три раза светлее любой другой комнаты в больнице, в нос бил запах медицинского спирта, по центру стоял хирургический стол, а чуть поодаль набор инструментов на маленькой передвижной стойке. Однако Артура заинтересовали другие вещи: на столе лежали хирургическая дрель и шприц для промывки полостей, внутри которого бурлила чёрная жидкость.

– В смоле лучше не купаться, если не хочешь стать грязным, – приказала одна из медсестёр, указывая на стол.

Безмолвные санитары переложили Артура на операционный стол лицом вниз, привязали его тело ремнями и исчезли. Всё, что происходило дальше, Артур видел только через дырку в столе, в которую идеально помещалось его лицо. Вокруг ходили ноги в бахилах. Большие мужские и маленькие женские.

В какой-то момент кто-то подошёл очень близко к его голове, присел и посмотрел на него через дырку в столе. Это оказался голубоглазый доктор в резиновых перчатках. Он криво усмехнулся и с явным злорадством произнёс:

– В пустыне песка хоть отбавляй.

Кажется, этот доктор его не жаловал, что странно, ведь Артур видел его впервые. Может, тот спутал его с кем-то, все лысые люди похожи друг на друга.

Все вокруг разговаривали, причём слова, обычно для Артура звучавшие приятно, на этот раз были жёсткими и резали слух.

На него надели маску, руки и ноги привязали к краям кровати, голову зафиксировали с помощью пластикового каркаса и ремней. Доктор опять присел возле Артура, чтобы тот мог видеть его лицо. Он протянул вперёд кулак и вытянул указательный палец, прося повторить жест. Артур повторил. Доктор вытянул средний палец, Артур и этот жест повторил.

Вдруг захотелось спать, вокруг всё покачнулось, плитка пола стала жидкой и теперь плыла волнами. Сквозь дрёму Артур увидел, как доктор вытянул безымянный палец, он повторил и этот жест, а потом глаза отказались подчиняться и сами собой закрылись. Через секунду стихли все звуки.

Артур оказался в глубокой тёмной комнате и не почувствовал, как кожу на его затылке разрезали скальпелем, раздвинули в стороны, освобождая путь для дрели, а затем приставили к черепу холодный конец хирургического сверла. Для него не существовало времени, под глубоким наркозом он даже мыслить не мог. Летал где-то в пустоте, далеко от реального мира. Он не видел, как из черепной коробки потекла кровь через круглое отверстие.

На столе неподалёку лежал шприц, никто к нему не притрагивался, но чёрная жидкость внутри казалась живой и переливалась сама по себе. В небольшом объёме шприца, размером в сто пятьдесят миллилитров, помещалось шестьсот квадриллионов крошечных ниптонгов – невидимых глазу крох, состоящих из круглого тела и четырёх рук. Миллиарды миллиардов крошечных созданий по размерам едва больше нейрона. Им не нужны были батарейки, они питались биоэлектричеством, за счёт которого существует человек.

Когда невидимая рука подняла шприц и начала вкачивать содержимое в замкнутую тёмную полость черепа Артура, ниптонги почувствовали химический состав крови и принялись за выполнение задачи: они плавали внутри человеческого мозга и искали миндалевидную зону – она была найдена быстрее, чем шприц оказался полностью опорожнён. Последние из них выплывали из шприца уже по собственной воле, движимые общей целью.

С помощью манипуляторов ниптонги стали объединяться сначала в группы по двое, затем по трое и больше, образуя резисторы и транзисторы. Следом они начали собираться в цепи, образуя мельчайшие элементы думательной машины – биты. Сами по себе они были глупы, это были четырёхрукие создания, внутри которых помещалось всего две команды: искать и объединяться. По отдельности они бы даже не смогли ответить, чему равняется квадратный корень из четырёх, но вместе они обладали колоссальной вычислительной мощью.

Четверть миллиона ниптонгов объединились в сеть для поиска любых повреждений мягких тканей, пятьсот тысяч начали прощупывать кору головного мозга в поисках активных участков, использующихся для запоминания информации. Десять миллиардов отправились вниз по артериям в двухминутное приключение за костным мозгом. Треть основной массы, состоящая из двухсот квадриллионов, распространилась по всей черепной коробке и составила частичную 3D-модель миндалевидной области с трансорными путями, проходящими по зоне таламуса к коре.

Восемь квадриллионов ниптонгов построили оперативную память, восемьдесят квадриллионов – процессор с общей вычислительной мощностью в двадцать терафлопсов. Триста сорок квадриллионов – базу данных для хранения информации, оставшиеся – систему перехвата нервных импульсов.

Дыру в черепной коробке, откуда минуту назад сочилась кровь, заткнули пробкой из искусственной кости и сверху закрыли кожей. Помимо еле заметного рубца, который затянется через неделю, и нескольких швов, на затылке не осталось даже намёка на недавно проведённое вскрытие черепа.

Темнота начала отступать, Артур пришёл в себя по пути в палату. Он лежал на каталке в халате слишком большого размера. Два санитара катили его по коридору, изрисованному мультяшными существами. Сознание Артура было абсолютно чистым: он не помнил, что делал утром и как давно ходил в туалет. Однако ощущалось нечто необычное, чего раньше точно не было: каждый раз, когда он закрывал глаза, мир не исчезал, продолжая существовать перед мысленным взором, словно он смотрит не на мутное воспоминание, а на качественную видеосъёмку. Его уже привезли в палату и переложили на койку у окна, а он до сих пор как будто находился в коридоре.

Каждая картинка, которую Артур видел минуту назад, отложилась в памяти, как фотография высокого качества. Он помнил, что у весёлого слона правый глаз чуть больше левого, а на его хоботе ровно одиннадцать морщин. Самолёт с глазами вместо ветрового стекла улыбался двумя кривыми зубами, а на борту была надпись иероглифами, которые Артур не понимал, однако их форма отложилась в памяти идеальной печатью. Он не сомневался: если однажды выучит этот язык, то вспомнит эти иероглифы и сможет их перевести.

Словно кто-то вставил ему в голову человечка с красками и хлопковым холстом и этот человечек зарисовывает всё, что видит. Крошечный компьютер в его голове даровал ему фотографическую память вместо повреждённой, естественной. Теперь Артур был уверен: он больше никогда и ничего не забудет.

Гибралтар. Перепелиные яйца

Минул второй день на улице. Дарвин ходил от одного мусорного бака к другому и заглядывал внутрь в поисках еды. За весь вчерашний день он съел лишь половину заплесневелого апельсина и настолько старый хот-дог, что даже опарыша стошнило бы от его вида. Несколько минут Дарвин раздумывал, не выпить ли прокисшее молоко, найденное у маленького отеля, принадлежащего аэропорту. Дарвин сделал один глоток горького, отвратительного молока и еле сдержал рвоту.

Его нежный желудок не привык к такой еде. Весь день его мутило, а вечером поднялась температура и так кружилась голова, что Дарвин мог лишь сидеть на земле, потому что падал каждый раз, как пытался встать. Несколько раз он отключился, когда пытался выпрямиться в полный рост, приходилось передвигаться сгорбившись. Ему было жарко и холодно одновременно, он потел, и его бил озноб.

Ближе к полуночи Дарвина стошнило чем-то белым. Желудочный сок опалил горло, ужасная вонь ударила в нос. Ему приходилось стоять на четвереньках, чтобы не потерять равновесия. Мир плыл перед его глазами, и Дарвин думал, что это его последняя ночь.

Живот прихватило неожиданно, когда Дарвин уже ложился спать и выбирал подходящую позу, в которой найдут его бездыханное тело. Он лежал на боку и был настолько слаб, что даже не смог снять шорты. Ужасные хлюпающие звуки раздались в районе ягодиц, и он почувствовал, как тепло разливается вдоль ног и живота.

Во сне ему пришли бредовые видения, рождённые его подсознанием, умирающим в муках. Дарвину казалось, что весь мир превратился в зловонные испражнения и он вынужден плавать в целом океане коричневых фекалий. Ему необходимо было держаться на плаву, чтобы не утонуть. Но силы заканчивались, и когда их совсем не осталось, Дарвин пошёл ко дну, хватая ртом воздух.

Наутро его разбудила автоматическая мусороуборочная машина. Это была самоходная платформа на восьми колёсах, с огромным жёлтым контейнером и без кабины для водителя. Дарвин перекрывал ей проезд, и она включила сирену, от которой готова была лопнуть голова.

Силы немного вернулись, но не настолько, чтобы подняться на ноги. Пришлось укатиться в сторону и продолжить лежать. Неимоверным усилием воли Дарвин заставил себя встать сначала на колени, а затем на ноги. Если бы он не опирался о стену, тут же упал бы обратно. Все его шорты и нижняя часть майки покрылись коричневой коркой. Грязные ладони он вытер о металлическую решётку на окне первого этажа.

Всё, о чём он мечтал, – это о врачах, которые засунут ему в рот трубку и высосут из него всю ту испорченную еду, которую он вчера съел. Уж лучше было совсем ничего не есть, чем питаться прокисшими продуктами.

О доме Дарвин вспоминал как о чём-то далёком. Ему начинало казаться, что он и не жил никогда в большом особняке и не было у него личного повара, знающего, что он любит. Дарвин готов был отдать большой палец на правой руке, лишь бы снова съесть любимый сэндвич с иберийской ветчиной и сыром «Пулье». А большой палец на левой руке – ради десяти минут в ванной.

Дома у Дарвина было отдельное крыло, принадлежащее только ему. Там была собственная гардеробная, спальня, игровая, бассейн, домашний кинотеатр на двадцать восемь мест и личный тренажёрный зал. Ванная же ему сейчас представлялась как настоящий рай: это было просторное помещение с выходом в спальню, двадцать один квадратный метр, две раковины с кранами, душевая кабина и по центру – тёмно-серая ванна из цельного куска мрамора, которую занесли в комнату с помощью крана через разобранное окно.

Широкие трубы с водой заполняли её до краёв за сорок секунд, автоматически выставляя температуру в двадцать восемь градусов. Стоило ему произнести у себя в комнате фразу: «Зена, наполни ванну», – как она уже была готова к его приходу.

Здесь же, на улице Гибралтара, он мог помыться, только зайдя в подземный гараж торгового центра, где в самом дальнем углу стоял кран с холодной водой. В сам торговый центр его бы не пустили с таким внешним видом и запахом.

Вокруг ходили сотни людей, и никому не было до него дела: все куда-то спешили. Даже пешеходные дроны огибали его по кривой траектории, лишь бы не испачкаться в человеческих отходах. Со всех сторон его окружали небоскрёбы, тянущиеся далеко к облакам. Это был самый центр города, в этом месте дороги и тротуары бурлили от людского потока, лишь Дарвин брёл медленно, прижимаясь к стенам зданий, чтобы проходящие мимо не задевали его плечами. Повсюду стояли лавки с сосисками и кукурузой, жарящие мясо на огне и во фритюре. На другой стороне улицы находился автомат с румяной курицей, крутящейся вокруг своей оси около раскалённых до красна пружин. Её аромат распространялся по всей округе, и от него живот Дарвина пускался в пляс. Казалось, желудок сейчас выскочит наружу и рванёт через дорогу.

Дальше так существовать было нельзя. Если Дарвин продолжит выживать на улице, опираясь только на свои собственные силы, он не продержится до следующего дня. Это Дарвин знал точно. Он уже сейчас готов был упасть на асфальт и остаться там лежать. Его поддерживало лишь собственное упрямство. Необходимо было связаться с кем-нибудь. У него в телефоне, который Ян унёс с собой, были контакты всех родственников и персонала дома, учителей, поваров, охраны. Все они хранились в облаке, и если бы ему удалось попросить у кого-нибудь телефон, авторизоваться и зайти в свой аккаунт, он восстановил бы все необходимые номера телефонов.

Такой ход был очень опасен: сейчас его «Самсунг Юниверс шестнадцать» находится в руках военных, и как только он авторизуется с нового устройства, на его собственном телефоне тут же появится уведомление: кто-то вошёл в аккаунт с нового устройства. Они узнают его адрес всего за несколько секунд. Но Дарвина это уже не волновало: даже если его схватят, это будет лучше, чем то, что с ним происходит сейчас.

– Дай телефон, – обратился Дарвин к подростку с продуктовыми пакетами, в которых виднелись квадратные коробки с порошками. Он шёл по улице в направлении своего дома и насвистывал неизвестную песню. Услышав вопрос, мальчик осмотрел Дарвина с ног до головы и хмыкнул:

– А ногой под зад не хочешь?

– Быстро дай телефон, – потребовал Дарвин, не привыкший, что ему отказывают.

Вместо ответа подросток поставил на землю пакеты, подошёл к Дарвину, развернул его и пнул под зад тыльной стороной ступни, словно бил по футбольному мячу. Дарвин упал на землю, ободрал колени и ладони, стесал кожу на подбородке. От такого отношения стало очень обидно, Дарвин ведь не оскорблял парня, не просил его обменяться одеждой. Всего лишь потребовал телефон.

Солнце пекло ему в открытый затылок. Было жарко, казалось, его вот-вот опять стошнит. На ватных ногах он поднялся и двинулся дальше, в сторону робоцирка. Это было круглое здание в форме маленького Колизея. Там дроны давали представления перед зрителями. Совершали акробатические трюки, устраивали гладиаторские бои с расчленёнкой в виде протёкшего масла и разорванных проводов, а также играли в театральных постановках. Даже романтические пьесы ставили с дронами-актёрами. Все роботы в цирке были уникальными, не серийного производства, а один даже был известен своей неестественно умелой актёрской игрой.

На широкой площади перед зданием робоцирка сидели на лавочке две старухи. К ним Дарвин и отправился. Казалось, они всё свободное время проводили на улице, потому что их белая кожа загорела до состояния тёмного изюма. На одной были солнцезащитные очки в декоративной лиственной оправе, а у другой на голове розовая бейсболка с надписью «Леди».

– Дайте мне телефон, – потребовал он слабым, безжизненным голосом.

– Ого, – удивилась старуха в очках. – Что с тобой, мальчик? Неважно выглядишь.

– На себя посмотрите, – услышал он свой собственный голос. – Давайте сюда свои телефоны, пока я не разозлился.

– Ты похож на призрака, – продолжала старуха, не обращая внимания на его слова. – Может, тебе «Скорую» вызвать? Как тебя звать?

– Я Дарвин, – ответил он.

– Это тот, что учредил какую-то премию? – спросила она у своей подруги.

– Чего? – не поняла старуха в бейсболке.

– Ну, премию, вроде как премия Дарвина по математике.

– Нет такой премии, – возразила вторая. – Есть Нобелевская премия, есть Пулитцеровская. Премии Дарвина по математике не бывает. А если и бывает, то надо очень постараться, чтобы её получить.

– Так чего хотел-то? – спросила старуха в очках.

– Мне нужны ваши телефоны, и побыстрее. У меня нет времени трещать тут с вами, – сказал Дарвин. Его укачивало, он не мог стоять прямо, словно у него осталась только одна нога.

– Разве так других людей просят об услуге? – удивилась старуха в бейсболке. – Тебе нездоровится, но это не даёт тебе права грубить окружающим. Отойди на десять шагов, развернись вокруг своей оси и подойди снова, только в этот раз попроси нормально.

– Вам жалко телефона? – спросил он. – Он наверняка стоит не дороже пятисот долларов, за такие деньги я раньше шампунь покупал.

– Дело не в деньгах, а в твоём отношении. Пока не попросишь вежливо, ничего не получишь. Кто вообще тебя воспитывал?

– Меня воспитывала няня, – ответил Дарвин. – И мама, ещё немного горничная. Последнюю наняли всего год назад вместо старой, та воровала у нас всё, что помещалось в панталонах.

– Мало внимания уделяли, значит. Иди и сядь вон на ту лавку. – Старуха в кепке указала на противоположную лавку, расположенную у фонтана в виде одуванчика. – Подумай над тем, что ты хочешь сказать и как именно ты это сделаешь. Потом подойди и спроси так, чтобы мы захотели дать тебе телефон.

Если бы не слабость во всём теле, он разозлился бы не на шутку. Он сел на лавку, сделал несколько глубоких вдохов и вспомнил всё, чему Финес его учила. Дарвин никогда не прислушивался к её словам, потому что в этом не было необходимости: если он хотел чего-то от другого человека, то платил своей почти безлимитной карточкой «Американ экспресс». Теперь же, без этой карточки, он чувствовал себя как солдат без автомата. Ему приходилось договариваться с людьми. Подумать только, с обычными людьми.

– Дайте мне, пожалуйста, ваш телефон, – сказал Дарвин, собрав всю свою волю и терпение. – Мне очень нужно узнать номера телефонов моих друзей.

– Это уже лучше, – похвалила его старуха в очках. – Не идеально, но вполне вежливо и достойно.

– Ты ещё можешь стать настоящим джентльменом, – подтвердила старуха в бейсболке и достала из кармана широких хлопковых штанов смартфон неизвестной марки, скорее всего, сделанный в подвале без лицензии. – Держи.

Следом она достала косметичку, в которой лежали лекарства. Старуха выложила на ладонь круглую белую таблетку, потом посмотрела на Дарвина и добавила к ней ещё одну. Следом она положила рядом с первыми двумя прозрачную капсулу с сыпучей начинкой и ещё одну оранжевую пилюлю.