Текст книги "Рандеву с Валтасаром"

Санкт-Петербург. 3 июля

Они прибыли в северную столицу России в воскресенье, второго июля. Большинство участников группы заранее предвкушали восторг от встречи с городом, который они знали лишь по произведениям Достоевского. Многие хотели посетить места, связанные с Пушкиным, увидеть знаменитый «Эрмитаж», побывать в пригородных музеях, известных на весь мир. И, наконец, увидеть белые ночи, про которые столько слышали. Но действительность Санкт-Петербурга ошеломила участников «Литературного экспресса». Город оказался тусклым, как выцветшая картинка. Здания были грязные, неухоженные, с отвалившейся штукатуркой. Тротуары и улицы в центре разбиты, повсюду лежал налет беспросветной нищеты, словно этот город не был двести лет столицей великой империи, словно о его блеске и величии не слагалось столько песен, не писалось столько книг.

Санкт-Петербург, словно в насмешку вернувший свое гордое имя, выглядел так, будто о нем забыли. Столичный город с некогда великой культурой и красивейшими дворцами напоминал провинциальный заштатный городок с обветшалыми зданиями. Альберто Порлан, влюбленный в Петербург по произведениям русских классиков, увидев его в подобном состоянии, отказался от экскурсий и заперся в номере, чтобы писать стихи о некогда прекрасной «северной Пальмире», превратившейся в место, куда не хотелось приезжать.

В последний момент гостям заменили отель «Москва», в котором они должны были остановиться, на другую гостиницу. Возможно, когда-то эта гостиница, носившая гордое имя «Октябрьская», была неплохой. Возможно, раньше так и было. Но теперь все изменилось. Все худшее, что было характерно для советских отелей, здесь присутствовало и даже было как бы возведено в степень. Грязные, заляпанные стены коридоров, скрипящие половицы, почти черный от долгого употребления ковролин В небольших номерах стояли покосившиеся шкафы и поломанные стулья. Постели иногда не менялись по несколько дней, а с вечера постояльцев осаждали проститутки, впрочем, милостиво соглашавшиеся не вламываться в номера. Дежурные спали прямо на своих рабочих местах, на этажах, а гости обязаны были, уходя, сдавать ключи.

Ошеломленные подобным «сервисом», многие отказывались понимать, что происходит. Дронго, приехавший со всеми, с удивлением, смешанным с жалостью, смотрел на чудовищное здание и его посетителей. Кафкианское впечатление от города усиливала эта гостиница. После сюитов Дортмунда, пятизвездочных отелей Западной Европы, после чистого и ухоженного Таллина, увидеть этот город было шоком для всех. Дронго, по привычке взяв ключи от своего номера, сразу заказал по телефону для себя номер в отеле «Невский палас», который находился на Невском проспекте рядом с их гостиницей.

Он выходил из отеля с чемоданам в руках, когда увидел спешившую к нему Мэрриет. Голландка, всю поездку предвкушавшая возможность оказаться в городе Достоевского, не совсем понимала, куда они попали.

– Это ужас, – сказала она Дронго. – Я не видела такого даже в кино.

– Ну вы же читали про ночлежные дома, – напомнил Дронго. – Представьте, что вы в одном из них.

– Я скорее представлю, что превращаюсь в паука, – ответила Мэрриет, – в большого паука, как у Кафки. А куда вы несете свой чемодан?

– Здесь у меня книги, отвезу их другу, – соврал он, чтобы не говорить про свой переезд.

– Все время книги, – засмеялась Мэрриет. – Мы с Мулаймой отправили целую коробку книг домой. И даже два раза просили Нелли принять наши вещи, чтобы отправить в Берлин.

– Я тоже передал ей часть своих книг, – улыбнулся Дронго, – я накупил их здесь довольно много.

– Мулайма даже выписала себе книги по почте, – вспомнила Мэрриет. – И получила посылку в Ганновере.

В каждом городе участникам поездки дарили огромное количество журналов и книг. Именно поэтому им было разрешено сдавать вещи в немецкий оргкомитет, чтобы отправлять их в Берлин, где их можно было бы получить по завершении путешествия. Но многие отправляли книги домой.

Он приехал в «Невский палас» и не успел принять душ, как ему позвонил Вейдеманис.

– Можно я к тебе поднимусь? – спросил Эдгар.

– Я начинаю тебя бояться, – пошутил Дронго, стоя в ванной комнате. – Откуда ты узнал, что я здесь?

– С кем поведешься, – парировал Вейдеманис. – Ваша первая гостиница находится на Литовском проспекте, а отель «Невский палас» буквально за углом, на Невском. Я подумал, что ты обязательно переедешь. И позвонил, чтобы узнать, в каком ты номере. Вот и весь секрет. Тебе ведь нужно быть поближе к ним. И вряд ли ты стал бы переезжать куда-нибудь далеко.

– Да, – согласился Дронго, – ты меня убедил. Поднимайся, я как раз вылезаю из ванной.

Через несколько минут они с Эдгаром сидели в баре. Дронго, как всегда, заказал себе чай, Вейдеманис такой же привычный кофе.

– У меня остались трое подозреваемых, – напомнил Дронго, – и сегодня все трое будут на пресс-конференции в манеже. Значит, есть возможность поговорить с каждым. Я тебя прошу быть там в четыре часа дня. Только не опаздывай. Сумеешь пройти без пригласительного билета?

– Конечно, – кивнул Вейдеманис. – Значит, ты думаешь, что подозреваемый в числе этих троих?

– Остались только они. Двое немного понимают по-гречески, а Иван Джепаровски вообще хорошо говорит на этом языке, а ведь Темелиса кто-то позвал в тамбур. Сильвия не помнит, кто, хотя Темелис прошел мимо нее. И это понятно, ведь она говорила с женихом. Но, кроме нее, этот же разговор слышала из своего купе Виржиния Захарьева. Кто-то позвал Темелиса. И я попытаюсь выяснить, кто именно. Вот и вся логика. Сегодня в четыре часа мы постараемся найти преступника.

– Будь осторожен, – предупредил Эдгар, – он может быть вооружен.

– Не думаю. Этот человек не убийца, зачем ему так подставляться?

– В любом случае возьми пистолет. Бискарги ведь хотел тебя убрать.

– Ты лучше позвони Потапову и попроси, чтобы прислал туда официальных представителей ФСБ. Желательно двоих или троих. Надеюсь, они не пошлют к нам Хоромина.

– Нет, – засмеялся Вейдеманис, – можешь быть уверен. Я позвоню Потапову и постараюсь его убедить. Ты убежден в своих силах?

– Не до конца. Меня что-то смущает. Но я постараюсь преодолеть в себе это чувство.

– Увидимся в манеже, – сказал Эдгар, поднимаясь со стула.

Дронго, допив свой чай, вышел на улицу. Город действительно был неухоженным и блеклым. Перестройка, начатая столько лет назад, отразилась на Ленинграде-Санкт-Петербурге явно не лучшим образом. Бывший мэр, уже умерший к этому времени, был больше политиком и демагогом, чем хозяином города. А нынешний успел отличиться только гибкостью спины и умением предавать своих хозяев, сдав поочередно сначала бывшего мэра, потом бывшего президента, затем бывшего премьера, ставшего лидером движения, в котором далеко не последняя роль отводилась нынешнему главе Санкт-Петербурга. Он сдавал всех, чтобы уцелеть, и добился своего, сумев остаться на своем посту. Но городу, великому городу, которому так недоставало внимания и заботы рачительного хозяина, не стало от этого лучше.

Дронго шел по улицам и мрачно замечал покосившиеся оконные рамы, давно не чищенные памятники, выбоины на тротуарах. Но он умел видеть и другое. Он видел лица горожан. Он намеренно разговаривал с ними, едва предоставлялась такая возможность. И он чувствовал, как несколько отходит. Это были те самые ленинградцы, которые в массе своей составляли оппозицию режиму Сталина в тридцатые годы, которые умирали в голодном блокадном городе, но не помышляли о его сдаче во время войны, которых уничтожали в конце сороковых за их вольнолюбивый дух, которые сделали свой город настоящей культурной столицей страны, где подлинная интеллигентность была не признаком слабости, а проявлением силы. Горожане не изменились. Словно они жили в другом времени и в другом городе. Люди не разучились улыбаться, они говорили на неповторимом русском языке, не коверкая слова, как в других регионах страны. Они уступали дорогу женщинам, вежливо извинялись и снисходительно прощали приехавшим их странности и слабости. Это был город, в котором не было агрессивной энергетики, словно культурная аура, копившаяся в его воздухе столетиями, все еще оказывала магическое воздействие на его жителей.

К манежу он подошел в прекрасном настроении. Он успел пройтись по Невскому и выйти к Неве. Почему-то вспомнились слова Бродского: «На Васильевский остров я приду умирать». Умирать не хотелось. После прогулки он почувствовал прилив сил. У здания Исаакиевского собора он встретил Ивана Джепаровского. Тот стоял у ограды, молча разглядывая величественное сооружение.

– Удивительный город, – вздохнул Джепаровски, – я здесь часто бывал раньше. Я редко вижу сны, но если вижу, в них всегда присутствует частичка этого города.

– Я его тоже люблю, – признался Дронго. – Очень люблю. И жаль, что он сейчас в таком состоянии.

– Это пройдет, – отмахнулся Джепаровски, – главный капитал – это его люди. Если они любят свой город и верят в него, все будет хорошо, поверьте мне, я знаю, что говорю.

– Вы идете на пресс-конференцию?

– Конечно. Осталось десять минут.

– А другие участники будут?

– Все будут. А как же иначе? Я успел вколоть себе дозу инсулина сегодня утром, чтобы не отвлекаться на разные пустяки.

– Вы каждый день делаете себе укол?

– Каждый день. Вообще-то нужно два раза в день, но у меня не такая запущенная форма диабета, и я делаю один укол, обычно днем. А почему вы спрашиваете?

– Днем, – повторил Дронго. – А в поезде вы тоже делаете себе уколы?

– Разумеется. Обычно мне помогает Селимович, он умеет это делать. Он ведь был на войне, видел такие ужасы. Я ему очень благодарен за помощь.

– Темелис погиб как раз во время обеда, вернее, сразу после него. Вы сделали себе укол до этого?

– Нет, не успел. Мы ведь обедали во вторую смену. Мы договорились с Мехмедом, что он сделает мне укол, как только мы пообедаем. И вдруг такая трагедия. Я очень нервничал, Темелис был хорошим человеком.

– Вы были с Зораном в первом купе, рядом с тамбуром, где произошло убийство. Вы ничего не слышали?

– Нет, ничего. Мы вернулись все трое в свое купе – Зоран, я и Селимович.

– Вы не выходили из вагона?

– Нет, конечно. Селимович сделал мне укол. Он молодец, такой внимательный. А Зоран, кажется, взял свою записную книжку и пошел к вам. Вот, собственно, и все. Вернее, он ушел к вам еще до убийства. А потом поезд остановился и мы узнали страшную новость.

– У вас одноразовые шприцы? – уточнил Дронго.

– Да, конечно. Слава Богу, с этим сейчас проблем нет.

– Спасибо, – кивнул Дронго, протягивая ему руку, – вы мне очень помогли. Идемте быстрее, там нас уже ждут.

Пресс-конференция прошла довольно вяло, было человек двадцать журналистов, которые почти не задавали вопросов. В заднем ряду сидел Вейдеманис. Дронго пытался понять, кто из журналистов представлял ведомство Потапова. За большим столом вместе с тремя представителями Балкан сидели Павел Борисов, Яцек Пацоха, Мураев, Харламов и две женщины – Виржиния Захарьева и Драгана Павич. Когда пресс-конференция закончилась и журналисты потянулись к выходу, Пацоха попросил участников «Экспресса» остаться, сказав, что у Дронго есть короткое сообщение.

Журналисты вышли, и в небольшом зале не осталось никого из чужих, если не считать Эдгара, сидевшего в последнем ряду, и высокой рыжеволосой девицы, возившейся со своим фотоаппаратом в первом ряду.

– Я буду говорить по-русски, – сказал Дронго, выходя к участникам пресс-конференции, – ведь все вы знаете русский язык. Некоторые из вас знают и греческий. И уж конечно, английский.

На него смотрели девять пар глаз. Он подумал, что все еще не уверен в своих предположениях.

– В тот день, когда погиб Темелис, убийца был не один, – сказал Дронго, – мы с Яцеком Пацохой уже тогда думали, что у Бискарги должен быть помощник. Этот человек позвал Темелиса в тамбур, где его уже ждал убийца. Но вычислить человека, оказавшегося в тот самый момент у тамбура, было практически невозможно. Любой посторонний мог пройти через вагон. Любой. Но нам был интересен только один.

Он снова посмотрел на сидевших за столом. Трое подозреваемых сидели ближе к выходу – Анджевски, Селимович и Джепаровски.

– Я попросил тогда принести ваши записные книжки, – продолжал Дронго. – Как вы помните, некоторые даже возмутились, особенно наш уважаемый болгарский друг Павел Борисов…

– И правильно сделал, – хрипло сказал Борисов.

– Возможно, – не стал спорить Дронго. – Но некоторые согласились дать их мне. И я хорошо помню, что первым появился в вагоне-ресторане Зоран Анджевски. А за ним все остальные. Постепенно картина происходящего стала проясняться. Оказалось, что Зоран, который обещал принести свою книжку, прошел дальше по вагону и вышел из него вместе с другими македонцами.

– Да, – сказал Зоран, – кажется, так и было. Ну и что?

– Это хорошо, что вы подтверждаете мои слова, – кивнул Дронго, – а наш друг Мехмед Селимович в этот момент делал укол Ивану Джепаровскому.

– Вы считаете, что мне нужно было бежать к вам со своей записной книжкой вместо того, чтобы помочь больному? – гневно спросил Селимович.

– Конечно, нет. Вы поступили очень благородно, помогая товарищу. Но есть только один момент, который мне не совсем ясен. Дело в том, что вы делали Ивану Джепаровскому укол одноразовым шприцом, который обычно выбрасывают. До того как пойти на обед, вы сначала были в купе с испанцами, а затем – в купе Джепаровского. Так вот, когда поезд остановился, я проверил тамбур и никакого шприца с иглой в ящике для мусора не обнаружил. А вы ведь должны были выбросить его туда, если сделали укол до того, как произошло убийство.

– Нет, – вставил Иван Джепаровски, – это было после того, как остановился поезд. Я услышал крики, начал нервничать и попросил Селимовича мне помочь.

– Он вам и помог, – сказал Дронго, глядя на мрачного Мехмеда Селимовича, – а потом вышел с использованным шприцем в туалет. И нашел там щетку со сломанной ручкой. Он выбросил шприц и забрал эту щетку, чтобы скрыть главную улику, которую я намеренно оставил под умывальником, чтобы ее нашли сотрудники немецкой полиции.

– А ты не думаешь, что убийца сам вспомнил про эту щетку и, вернувшись, забрал ее? – спросил Борисов.

– Бискарги не успел бы вернуться, – возразил Дронго, – он в этот момент стоял возле тела убитого, я его там видел. И если даже он каким-то образом успел добежать до вагона, забрать и выбросить щетку, то остается предположить, что он был идиотом, который оставил на месте преступления главную улику со своими отпечатками пальцев. Но я уверен, что его отпечатков там не было. И именно поэтому я утверждаю, что щетку, с помощью который была сломана дверь, забрал другой человек. А именно – Мехмед Селимович.

Все посмотрели на Селимовича. Тот сидел мрачный. Правая рука его вздрагивала. Он молча слушал Дронго, никак его не опровергая.

– Вернувшись в вагон, я нашел в мусорном ведре под умывальником одноразовый шприц, но не нашел щетки.

– Ну и что? – закричал Селимович, вскакивая и явно теряя терпение. – Это ничего не значит. Решили, что вам все позволено? Думаете, что можете надо мной издеваться?

– Нет, не могу, – ответил Дронго, – но Зоран первым принес мне свои записи. А вашему другу Джепаровскому в этот момент было плохо, и он после сделанного укола лежал в купе. Получается, что только вы могли выйти из купе, выбросить шприц и убрать щетку.

Селимович явно нервничал. Он стал пунцовым, глаза налились кровью. Теперь он смотрел только на Дронго.

– И еще один факт, – напомнил Дронго. – Именно вы стояли рядом с Бискарги и Шпрингером в Мадриде в тот самый момент, когда я разговаривал с Густафсоном. Может, вы тоже слышали, как он пытался со мной поссориться?

– И правильно делал! – неожиданно закричал Селимович. – Вас всех нужно давить. Всех аналитиков, шифровальщиков, агентов, всех этих подлецов, которые вместе с политиками начинают войны. Я вас всех ненавижу, ненавижу!

Некоторые начали подниматься с мест, другие смотрели на Селимовича с изумлением. А Дронго спокойно продолжал.

– Я думаю, что именно вы украли у Альберто Порлана его записи, чтобы они мне не достались. Не знаю, что там было и зачем вы это сделали. Но вы их украли. Единственный раз вы сидели в купе испанцев именно во время переезда в Дортмунд. И именно тогда неизвестный, сумев каким-то образом узнать код замка «дипломата» испанского писателя, выкрал его записи. Я думаю, что никаких секретов там не было. Если мы расспросим Альберто и его жену, то они наверняка вспомнят, как в вашем присутствии открывали «дипломат». И именно в Дортмунде у них пропали деньги и дневник. Я не думаю, что вам были нужны деньги. Но вы взяли их намеренно, чтобы никто не понял почему исчез дневник.

– Я вас ненавижу!

Селимович стоял пунцовый и весь трясся, словно собирался броситься на Дронго. Вейдеманис на всякий случай поднялся со своего места. Рыжеволосая журналистка отложила свой фотоаппарат и с интересом следила за происходящим.

– Не знаю, зачем вы это делали, – продолжал Дронго, – но думаю, что ваше маниакальное стремление помешать мне было основано и на личной неприязни, которую вы непонятно почему ко мне испытываете.

– Ах, я вас должен еще и любить?! – закричал Селимович. – Сначала эти проклятые диверсанты убили мою сестру, потом отняли у меня брата. Из-за них я лишился семьи. Это все вы – профессионалы спецслужб, будьте вы все прокляты. Это из-за вас начинаются все войны на земле.

Думаете, я не помню, как вы убивали в Сараево наших людей? Думаете, что я ничего не знаю?

– Вы ошиблись, – сказал Дронго, глядя ему в глаза, – я за последние десять лет ни разу не был в Сараево. Говорю вам абсолютно искренне, вы меня с кем-то перепутали.

– Ничего я не путаю!

Селимович вдруг в два прыжка оказался рядом с Дронго. В его глазах горела ненависть, изо рта шла слюна. Он хотел схватить стоявшего перед ним человека за горло, но Дронго одной рукой отбросил его.

– Успокойтесь, – печально посоветовал Дронго. – Говорю же вам, это был не я.

– Неправда! – бесновался Селимович. – Все боснийцы знали, что убийцей наших детей был Дронго. Он сражался на стороне сербов. Я тебя ненавижу! Ты думаешь, мы ничего не знаем?

Он снова попытался броситься на Дронго, но его схватили за руки Анджевски и Джепаровски. Вейдеманис встал рядом с Дронго, чтобы в случае необходимости защитить его. А Мехмед Селимович продолжал изрыгать проклятия.

– Это ты убивал наших детей! Ты убийца и посланник царя Вавилонского! Ты представляешь Валтасара, – он вдруг захохотал, и женщины, стоявшие рядом с ним, Виржиния и Драгана, с ужасом отшатнулись. – Ты думаешь, ваше царство вечно? Мене, мене, текел, упарсин, – кричал он, брызгая слюной. – И падет царство Вавилонское, и будут все обращены в рабство, а город станет добычей рабов и чужих племен!

– Ему плохо, – сказал Вейдеманис, подходя ближе. – Ты разве не видишь, как ему плохо? Он больной человек.

Рыжеволосая, успев убрать фотоаппарат, достала рацию. Она взглянула на Дронго и кому-то быстро приказала:

– Вызывайте врачей, здесь плохо одному из гостей. Нужна срочная госпитализация.

– Я есть пророк Даниил! – кричал Селимович с безумным выражением лица. – И это я спрятал дневник. Это я забрал щетку. Я мешал тебе везде, где мог. И я следил за тобой, исчадье ада. Ты ничего не сможешь найти, ибо я сильнее тебя. В день, который обязательно будет, когда произойдет встреча с Валтасаром, я произнесу пророческие слова, и падет царство зла!

Он снова попытался броситься на Дронго, но его держали уже несколько человек. Селимович продолжал вырываться, кричал, плакал, смеялся. Его никак не могли успокоить, пока, наконец, появившиеся врачи не сделали ему укол. Он обмяк, но продолжал что-то бормотать.

– Нужна срочная госпитализация, – сказал один из врачей.

– Не обращайте внимание на его слова, – подошел к Дронго Зоран Анджевски. – Во время войны в Сараево погибла его семья. С тех пор он немного не в себе. Он даже купил пистолет, чтобы убивать сербов. А потом явился к американцем и сообщил, что он военный преступник. Они не понимают таких шуток, и его, кажется, включили в какой-то список военных преступников и даже посадили в тюрьму, но потом быстро разобрались и отпустили. Мы все давно знаем, что он немного не в себе. Не нужно на него обижаться.

– Я не обижаюсь, – вздохнул Дронго, – я примерно так и подумал. Только я действительно не был в Сараево уже много лет.

– Мы знаем, – сказал Джепаровски, – мы все знаем. Это последствия войны, будь она проклята. Это последствия гражданской войны. Зоран македонец, а я серб, и мы всегда старались избегать этой темы в общении с Селимовичем. Мы думали, что поездка пойдет ему на пользу, но вот он опять сорвался.

– У него была безумная идея найти людей, виновных в этой войне, – добавил Зоран, – и кто-то ему сказал, что в Сараево во время войны был Дронго. Там было какое-то другое имя. Драган или Дранко, но он почему-то запомнил именно ваше.

Селимовича уже уводили санитары, и он смотрел себе под ноги, не замечая окружающих. Он продолжал бормотать про Вавилонское царство, про войну, которую он обязан выиграть. Дронго проводил его мрачным взглядом. Ему было стыдно, что он невольно спровоцировал у больного приступ.

– Это и есть ваш второй убийца? – несколько презрительно спросила рыжеволосая девица.

Она оказалась сотрудником ФСБ. Ее коллеги находились за занавесом. Их было пятеро, и они появились, когда Селимович стал кричать и бросаться на Дронго.

– Он не убийца, – искренне сказал Дронго, – он несчастный человек. Жертва войны.

– Ну, знаете, – гневно произнесла она, – вы просто несерьезный человек, если не можете отличить больного от здорового.

– Да, – сказал Дронго, – действительно, не могу. Наверное, вы правы, мне не стоило ничего говорить. Извините меня.

– Что происходит? – спросил ничего не понимающий Вейдеманис. – Почему ты извиняешься? Ты ошибся?

– Думаю, что нет. Он действительно убрал эту щетку и выкрал дневник Альберто Порлана.

– Так в чем же дело? Значит, ты нашел того, кто помогал Бискарги?

– Нет, – ответил Дронго, – не нашел.

– Значит, ты ошибся? – снова повторил Эдгар.

– И не ошибся, – задумчиво сказал Дронго. – Когда мы отсюда выйдем, я тебе все объясню.

К нему подошел Павел Борисов.

– Твои эксперименты нужно запретить, – убежденно сказал он. – Сначала после твоих слов убивают Темелиса, а теперь сходит с ума Селимович. Ты опасный человек, у тебя злая энергетика.

– Ты разве не видишь, что он оказался прав? – вмешался Пацоха. – Селимович действительно украл дневник и забрал щетку. Я ее тоже видел. Он думал, что таким образом помешает Дронго проводить расследование.

– Какое расследование? – огрызнулся Борисов, – все уже закончено.

Пока они говорили, Дронго, взяв стул, тяжело опустился на него, никак не комментируя происходящее. Он словно замер, размышляя над случившимся.

– Селимович тяжело болен, – сказал стоявший рядом с ним Джепаровски, – и мы полагали, что вы об этом знаете. Во всяком случае, Вольфарт был информирован о его болезни, но европейская толерантность такова, что нельзя исключать из списка человека только потому, что он страдает маниакальным психозом и винит весь мир в гибели своей семьи. В обычное время он спокоен, но иногда у него появляются какие-то странные идеи. Ему кажется, что он пророк Даниил, который должен растолковать российскому президенту смысл вавилонского проклятия. Его лечили полгода в Загребе, но это не помогло. А человек он хороший, старается всем помочь, в жизни мухи не обидит. Просто ему казалось, что именно Дронго виновен в его несчастьях.

– Я действительно виноват, – тяжело сказал Дронго. – Я хотел найти того, кто забрал эту щетку, но упустил из вида одно важное обстоятельство. Но это сейчас не важно. А насчет маниакальной депрессии… Боюсь, что ею страдает большинство политиков в бывшей Югославии, разодравших страну на части и спаливших ее в огне гражданской войны.

– Может, ты мне объяснишь наконец, что происходит? – спросил Вейдеманис. – Какое обстоятельство ты упустил? О чем вообще идет речь?

Вместо ответа Дронго тяжело поднялся со стула и пошел к выходу. Все смотрели на него. Не обернувшись, он вышел из зала. Следом бросился Эдгар.

– Тоже мне аналитик, – громко сказал кто-то из сотрудников ФСБ, – принял психа за шпиона.

Но его никто не поддержал. Только Пацоха укоризненно покачал головой, взглянув на офицера. И тоже не проронил ни слова. Все расходились мрачные и недовольные друг другом. Анджевски и Джепаровски поехали в больницу, чтобы помочь своему другу преодолеть кризис. В конце концов они все когда-то были гражданами одной страны и продолжали дружить, невзирая на государственные границы и распри, раздиравшие их некогда единую родину.