Текст книги "Жена штурмовика"

Глава VIII
Тюремные дневники. «Централ»[3]3
  Здесь и далее курсивом помечены реальные записи из тюремных дневников и переписок в мессенджерах. (Прим. авт.)


[Закрыть]

В представлении обывателя тюрьма являет собой олицетворение абсолютного мрака и вместилище скорби, равных которым не существует в природе.

В реальности, однако, тюрьма мало чем отличается от любого другого казенного учреждения. Есть в ней что-то и от муниципальной больницы, и от бесчисленных госучреждений типа собесов, ЖЭКов, и, разумеется, от любого заурядного полицейского участка.

Старость, неухоженность, бездушие и неизгладимый отпечаток энергии тысяч людей, откровенно томящихся пребыванием здесь и ненавидящих это место. Касается это как сидельцев, так и людей в серой пятнистой форме.

Как ни странно это прозвучит, но тюрьма не пугает. Она поглощает тебя, придавливает всем своим каменным весом, ослепляет холодным светом никогда не гаснущих ламп, но не вселяет страха, хотя осознание того, сколько страшных вещей произошло здесь, никогда не отпускает тебя.

Я погрузился в недра «централа» холодным апрельским вечером 2022 года. Никогда не быв здесь ранее, не имея толком даже теоретического представления об этом месте, я интуитивно чувствовал смысл и значение многих вещей и явлений, все глубже и глубже проникая внутрь гигантского каменного мешка.

Помню, как, зайдя в баню (здесь так называют обычную помывочную-душевую), я увидел в окно, как в здании напротив протянуты из окна в окно веревки, с помощью которых протягиваются какие-то черные мешки. Это позже я узнал, что они называются «кисеты», но уже тогда я понял, что передо мной та самая легендарная тюремная «дорога».

Это и была самая первая приоткрывшаяся мне страница тюремной книги.

Чуть позже передо мной распахнулись двери моей первой тюремной камеры (№ 428, карантинное отделение), и я шагнул через «робот» в узкое длинное помещение с окошком почти под потолком и рядом железных двухъярусных кроватей, «шконок» по-местному.

Я был не один, со мной был таджик-«суточник», ставший моим первым сокамерником. Камера же была пуста, и это стало большим плюсом в плане адаптации, не нужно было никому представляться, были время и возможность освоиться и в дальнейшем самому встречать «посетителей».

Так, вдвоем с этим таджиком, таким же новичком в этом учреждении, что и я, мы провели первый вечер в тюрьме, встретили первую тюремную ночь, первую утреннюю проверку, первый тюремный завтрак.

Дальше потекли дни, с одной стороны – похожие друг на друга, с другой стороны – открывающие что-то новое и по-своему яркое. Это «что-то» были люди, самое ценное и значимое, что только может дать человеку тюрьма.

Людям (с обеих сторон «робота» и колючки) и будут посвящены мои записки.

16. XI.2022

Глава IX
Катя

С Катей я познакомилась во время одного из визитов в СИЗО.

Она уже была тертым калачом и, безошибочно распознав во мне новенькую, сама, не дожидаясь каких-то моих вопросов, подошла ко мне и подсказала, как и что надо здесь делать.

Позже, стоя с ней в одной очереди, мы разговорились.

Ее муж находился здесь уже несколько месяцев.

Что они натворили там, я так и не поняла, но речь шла о каких-то глобальных финансовых махинациях с выводом за рубеж астрономических сумм.

Руководитель их сообщества успел скрыться, а вот Никите повезло меньше: он попал за решетку.

Под следствием находился в СИЗО и здесь же заболел ковидом. Переболел в тюремной больнице, расположенной рядом, в ИК-2, едва не умер, потеряв 80 % легких.

Выжил просто чудом и здесь же, находясь под стражей, получил инвалидность, что стало настоящим ЧП в среде тюремной медицины.

Сейчас он находился в том же самом корпусе, что и мой муж.

Так завязалось наше знакомство. Катя стала самым первым человеком на этом новом этапе моей жизни, с кем мне довелось выстроить близкие отношения.

В июле пути наших мужей будто бы разошлись. Никита отправился отбывать наказание на ИК-2, а мой муж как «большесрочник» – на север области.

Впрочем, до самого прибытия мы не знали, куда его закинет воля ГУ ФСИН: то ли на ИК-53 в г. Верхотурье, то ли еще дальше на север, в доживающую свой век ИК-55 в г. Ивдель.

Распределили в ИК-53.

А осенью, в октябре, ИК-2, расположенную в самом центре г. Екатеринбурга, закрыли и всех осужденных, находящихся там, переместили в Верхотурье.

Так пути наших мужей снова сошлись вместе, а значит, и наши с Катей тоже.

Вместе с Никитой на ИК-53 прибыл и троюродный брат моего мужа Максим.

Это обстоятельство сыграло важную роль в дальнейшем. Во многом из-за этого возник момент, который несколько омрачил наши взаимоотношения с мужем в самом начале его пути на СВО, став для меня очень серьезным испытанием.

Но это будет потом, а сейчас я пока могла только восхищаться Катей и укрепляться на ее примере.

Наша история стала казаться мне уже не столь кошмарной.

Их история была много более страшной. У Кати на кону стояли не годы жизни, а жизнь ее мужа, постоянно нуждавшегося в лекарствах, которые система ФСИН предоставить не могла.

А помимо мужа еще и дети, еще и хозяйство – какие-то козы, куры…

Но она была несгибаема, она источала потоки оптимизма, веры в себя, готовности биться за свой порушенный мир.

Глядя на нее, я набиралась сил, укрепляясь ее примером.

Она стала для меня олицетворением понимания той простой истины, что, кроме нас, помочь и поддержать наших мужей (правы они или нет) больше некому.

И раз так, то надо собирать все свои силы в кулак и идти до конца.

Глава X
Тюремные дневники. Секс

В тюрьме очень много думаешь о сексе. То, что так доступно на воле и что зачастую даже не ценишь, как возможность дышать, здесь превращается в очень ценный ресурс, доступ к которому открыт не каждому.

Но, даже обладая дозированным и регламентированным доступом к сексу, как, например, в комнате длительных свиданий, положенных на общем режиме раз в 3 месяца, ты все равно ощущаешь нехватку секса, в первую очередь из-за неспособности реализовать свои потребности по мере их возникновения.

Ограничения поднимают ценность.

Близкого человека начинаешь воспринимать как дар Божий, и это хороший способ подумать о том, достаточно ли внимания ты уделял этому человеку тогда, когда он был рядом.

Как это ни странно, но нехватка секса и, шире, вообще любого доступа к женщине не обязательно направляет твои мысли в русло одной лишь похоти.

В тюрьме я не в меньшей степени ощутил, как мне не хватает рук жены. На воле я очень мало внимания уделял ее рукам, но в тюрьме я почти каждый день вспоминал их красоту, их изящность, их теплоту, восстанавливал в памяти ощущения от их прикосновения и от своего прикосновения к ним.

Разумеется, невозможно избежать мыслей о том, как там на воле ведет себя твой близкий человек.

Кто-то буквально сходит с ума, изводя себя от ревности, загоняя себя мыслями о бесконечных изменах, устраивая телефонные истерики, мучая и превращая для своей любимой в ад дни на КДС.

Кто-то более философски подходит к вопросу, отпуская проблему и принимая все происходящее там как неотвратимость и неизбежность.

Кто-то, сев в тюрьму на длительный срок, сам сознательно рушит и рвет отношения, не веря в возможность физической верности и не желая терпеть боль от измен и мыслей о ней.

Каждый реализует свое отношение к этому вопросу согласно своей психологии и морально-этическим установкам.

Глава XI
Лагерь

В самом конце августа я приехала на первое свидание в Верхотурье.

Это было краткосрочное свидание, и мы приехали вдвоем с младшим сыном. Привезли передачу. Долго, несколько часов, ждали, пока все осмотрят, проверят, примут.

Потом нас отвели в комнату коротких свиданий.

Опять стекло, опять телефон.

Тогда я впервые увидела его в этой ужасной форме черного цвета со светоотражающими серыми полосками.

В следующий раз я приехала в сентябре, и это было уже наше длительное свидание, когда впервые с того проклятого апрельского дня мы могли побыть вместе целых три дня.

Муж работал на «швейке», и поскольку это было основное производство в колонии, у них в помещении, где располагались комнаты длительных свиданий, был свой полноценный «люкс».

Правда, за то, чтобы туда попасть, необходимо было «уделить» какую-то денежку блаткомитету, но это были абсолютно посильные цифры, не составляющие никаких проблем для семейного бюджета.

Комната, а вернее сказать, номер напоминал хорошую, средней руки гостиницу в каком-то областном центре. Пол с подогревом, большая ЖК-панель на стене, холодильник, варочная панель, микроволновка, душ, нормальная двуспальная кровать.

Из окна открывался вид на внутреннее пространство лагеря. Я впервые увидела его изнутри.

Передо мной высилось торцом розовое здание штаба, перед ним футбольное поле, а по периметру громоздились трехэтажные серые коробки отрядов, или, на местном наречии, «бараков». Вдали стояло какое-то административное здание – то ли клуб, то ли библиотека, а рядом громада какого-то ангара. Как я позже узнала, той самой «швейки».

Весь лагерь окружал лесной массив.

Родственников, как правило, заводят первыми. Поэтому я успела разместиться в номере, разложить продукты по полкам в холодильнике и даже уже начать что-то готовить, когда ближе к обеду привели мужа.

Настал день и час, когда мы наконец-то могли общаться не через стекло.

Он с видимым удовольствием переоделся в вольное, долго, как нечто диковинное, рассматривал керамическую посуду. В СИЗО и в колонии он привык только к пластиковой и металлической (в столовой). Здесь же, на КДС, были обычные тарелки, стаканы, кружки, которые для меня были чем-то само собой разумеющимся, а для него – артефактом из какой-то другой, параллельной вселенной.

До вечера мы общались не переставая на самые разные темы.

Он в основном рассказывал о порядках в лагере, о внутренних правилах, гласных и негласных.

Для меня это были истории из какого-то другого, фантастического мира. С удивлением я слушала о каких-то ворах и бродягах. Я думала, это все осталось в 90-х годах, и мне было непонятно, как все это может существовать в 2022 году. Было странно узнать, что существует целый пласт людей, для которых слово этих людей из криминальных хроник 1996 года имеет какой-то вес и ценность, что существует и исполняется установленный ими порядок, а внутри лагеря есть целая иерархия, вертикаль каких-то ставленников этих фигур, контролирующих тайную, теневую жизнь колонии.

Впрочем, была ли она тайной и теневой?

На эти темы муж особо не распространялся, но по каким-то намекам и недосказанностям у меня сложилось впечатление, что и эта воровская вертикаль, и официальная администрация представляют собой две ветви одной и той же власти и очень неплохо, конструктивно сотрудничают и ладят между собой.

«Швейка» работала бесперебойно в две смены. Заказы шли потоком, администрация их принимала, а блаткомитет следил за тем, чтобы основная масса заключенных – «мужиков» – выполняла производственный план.

В обмен «масса» имела какие-то поблажки, пользовалась вещами, на которые администрация закрывала глаза.

Общеизвестно, что осужденным в ИК нельзя пользоваться телефонами, но телефоны были, муж регулярно звонил мне по вотсапу. Если бы администрация поставила своей целью «выкосить» все эти трубки, то в маленьком лагере это было бы несложно сделать. Но этого не происходило, и это было частью какой-то негласной договоренности между легальной и теневой властью в колонии.

Ставкой во всем этом была бесперебойная работа швейного производства, каторжный труд заключенных, 12-часовый рабочий день с редкими произвольными выходными, иногда раз или два в месяц.

При всем этом в лагере царил достаточно строгий порядок в части соблюдения уголовных понятий. Не допускались драки, конфликтные ситуации разбирались блаткомитетом с гораздо более высокой степенью объективности, нежели судами общей юрисдикции на воле, жестоко пресекалось воровство.

Со стороны администрации требования к осужденным были минимальными.

Чтобы попасть в штрафной изолятор, нужно было действительно сильно набедокурить. Акты за нарушение правил внутреннего распорядка выписывались, но не нужно было прилагать особых усилий, чтобы этого избежать.

Подъем по расписанию, выход на зарядку, столовая, выход на работу, минимизация перемещений по лагерю – вот, собственно, основной список требований администрации.

Выполнять это, по словам мужа, было вполне посильно и «ненапряжно».

В колонии он решил проводить четко сбалансированную политику равноудаления как от блатных, так и от администрации.

«Я простой трудяга со швейки», – охарактеризовал он свой статус.

Ни в какие тюремные иерархические круги он не стремился, но и от администрации, от разного рода должностей сторонился. Исправно отчислял на «колхоз» и куда-то «под крышу».

Что значит «под крышу», я до сих пор не понимаю, но вряд ли это как-то связано с ласточками и воробьями.

Глава XII
Дом и бизнес

С 2013 года мой бизнес – школа танцев и фитнеса.

После того как посадили мужа, этот бизнес стал единственным кормильцем нас всех. С него я обеспечивала семью, выплачивала кредиты, содержала детей, которые в этом же году окончили школу и поступили: один после девятого класса в колледж, а другой – в университет.

Благодаря друзьям мужа я практически не тратила семейные деньги на передачи. Так, иногда закидывала ему на сигареты. Но большую часть собирали друзья.

Мы завели специальный чат поддержки в одном из мессенджеров, и, отправляясь на свидание или готовя посылку, я делала соответствующее оповещение. Буквально за пару часов необходимые деньги собирались.

Это было огромной поддержкой для меня.

Благодарность этим людям, бывшим рядом в тяжелые дни, я храню по сей день. Даже несмотря на то, что часть этих людей, либеральных взглядов, отвернулись от мужа, когда узнали о том, что он отправился на СВО.

Они помогали, пока он сидел в тюрьме, и исчезли из нашей жизни, как только он ушел на войну.

Поддержали в трудную минуту, но не приняли его выбор.

При всем том, сколь бы значима ни была эта поддержка, семейные нагрузки лежали исключительно на мне. Здесь мне уже не на кого было рассчитывать.

Бизнес мужа был мертв еще задолго до его посадки и ничего собой, кроме горы проблем, не представлял. Разбираться там было не в чем – и спасать было тоже нечего.

Основным источником дохода оставалась для меня моя студия, но денег катастрофически не хватало.

Оба сына смогли поступить только на платной основе, и для меня стоимость их обучения представляла собой колоссальную сумму.

Я устроилась на вторую работу, а в феврале 2023 года запустила свой новый проект – школу модельного бизнеса.

Это был очень рискованный шаг, ибо открытие нового бизнеса требовало вложений, а гарантий, что они окупятся, не было никаких.

Но и не попытаться как-то радикально изменить ситуацию я тоже не могла.

Не прошло и года, как муж сел в тюрьму, а я уже в полной мере почувствовала груз проблем, легших на мои плечи.

Я пыталась убедить себя, что во многом это было иллюзорное ощущение, что муж решал текущие проблемы в ущерб стратегическим.

Да, они существенно облегчали быт здесь и сейчас. Я даже не прикасалась к коммунальным квитанциям, не занималась ремонтом машин. Были деньги куда-то поехать и отдохнуть.

Не случайно едва ли не самый первый вопрос мой, заданный мужу, когда он позвонил из СИЗО, был не «Как ты там, жив, здоров?», а «Какой пароль от личного кабинета Энергосбыта?». Ведь действительно – как платить за газ, как платить за квартиру и других подобных элементарных вещей я просто-напросто не знала.

Так что многое было прекрасно здесь и сейчас.

А потом наручники, конвой – и добро пожаловать на ИК-53.

Понимая это, я успокаивала себя тем, что, как бы ни было тяжело, это – тяжесть без подводных камней.

Какие проблемы есть, те и есть.

Они с трудом, но решаются, не превращаясь в снежный ком.

Они медленно, но тают, а не отодвигаются в глубинные дали – по тактике моего мужа…

Но утешать себя было мало. Нужно было находить силы, чтобы действовать, нужно было не только держать оборону, сохраняя имеющееся, но и атаковать, развиваться, идти вперед.

На пользу здесь шла очень важная черта моего характера.

Сталкиваясь с какими-то жесткими проблемами, я воспринимаю их как вызов. Я, не побоюсь этого слова, психую. Это даже не обрисовать словом «мобилизуюсь», я реально психую и что-то на этом фоне вызова и критической ситуации создаю.

В 2020 году, в разгар пандемии ковида, когда были закрыты все общественные места, мой бизнес, казалось, не переживет этого испытания. Студия танцев не работала ровно полгода. Полгода в буквальном смысле «избушка была на клюшке». Я переживала, плакала и думала, как и куда двигаться дальше, ну а в итоге через полгода при условии всех мыслимых и немыслимых ограничений я открыла свой второй зал. Смогла ли бы я это сделать в обычных, некритических условиях, вне вызова, брошенного мне?

Не уверена.

Сейчас это свойство характера снова играло свою позитивную роль. В силу сложившейся ситуации я испытывала невероятный стресс. Муж сел, я осталась одна, с кредитами и детьми, и даже не только то, что мне надо было зарабатывать, а именно некий псих, как адреналиновый вброс, давал мне дополнительные силы.

Мне нужно было двигаться дальше, что-то создавать, и на этом фоне родилось модельное агентство AnFashion, где все началось с того, что мне просто сказали: «А вот такая есть идея…»

И я зацепилась за нее, дала анонс и начала прощупывать почву.

Стали подтягиваться люди, и я, приходя к этим людям на первые встречи, говорила всегда открыто: есть идея и есть ситуация.

Я владею студией танца и фитнеса, имею опыт в организации бизнеса и открытии новых проектов, у меня есть такая-то идея, и у меня… есть муж, который сидит.

Да, я сознательно и честно говорила это незнакомым, впервые видевшим меня людям, чтобы этого не боялись, не домысливали лишнего, ибо шила в мешке никогда не утаишь.

Я действительно никогда не скрывала того, что есть, в первую очередь, повторюсь, чтобы ни для кого не было потом сюрпризов, способных вызвать осадок от недоговоренностей.

Я открывала все сама и в ответ получала искреннее расположение именно потому, что изначально была искренна с людьми.