Текст книги "Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева"

6

Илья решил послать одну семью раньше и грузу пикап. Наша семья поехала перва, с нами поехала мама, старший сын Степанов Мефодий и Андроник. Илья наказал:

– Все фотографии сожгите, а нет – за каждую фотографию тысяча поклонов.

Все сожгли фотографии. Наказал:

– Все доложны взять себе духовника, прежде покаяться, потом ехать. Духовники вам, тятя и Степан: тебе, дядя Стёпа, Александр Мартюшев в Уругвае, вызови его, тётке Александре также; тятя, тебе выбирать три духовника – в Боливии Валихова Ивана или Иойля Мартюшева, а нет – ехать в Бразилию к Василию Килину; у бабе уже есть.

У меня оказалось девять духовников детей да племянников и снохи, стальные Степановы. Илья:

– А теперь са́мо главно. Я молодёжь без кровавой росписи брать не могу, оне доложны дать обещания, что всё сохранят.

Мы со Степаном:

– Илья, кровава роспись – ето дело бесо́вско.

– А что вы хочете, чтобы у них пошли дети? Мне приказано без кровавой росписи их не брать.

Мне стало жутко, вижу, что Степану также. Наши жёны насторожились тоже. Молодёжь некотора приняла ето безразлично, а некоторы тоже с опаской, но все подписались – обещание сохранить чистоту душевною и телесною.

Перед самым отъездом мы сидели у Степана всё решали. Приезжают Марк и Иона с жёнами, стали Степана убеждать и укорять, я слушал-слушал, стал и сказал:

– Вы что в чужоя дела лезете, како́ у вас добро? Все законы переступили, на кем-то законы справляете, а сами их не сохраняете. А в Святым Писании сказано: хто законы не сохраняет, псами называет. А наши старики всё попрали.

Илья сказал:

– Не связывайтесь.

Я замолчал, толькя сказал:

– Простите нас Христа ради.

Степан тоже замолчал. Оне видют, что толку не будет, уехали.

Вся наша судьба решалась Степановыми деньгами, и Степан твёрдо говорил: «Весь капитал ложу Богу, толькя бы душу спасти». Всё поставил на продажу, нам дал на дорогу, на расходы и съездить в Бразилию иконов набрать.

Мы отправились на автобусе, а Степан с Ильёй на машине с грузом. Илья наказал до Санта-Крусу не доезжать, чтобы русским не показываться, а остановиться, как толькя на асфальт выедем, деревня Абапо. Мы так и сделали. Приехали в Абапо, арендовали дом на месяц, сзади[190]190
  Потом, позже.


[Закрыть] подъехали Степан с Ильёй, разгрузили груз, собрались обратно. Илья на прощанье сказал:

– Тебя здесь в Боливии духовники не примут, придётся ехать в Бразилию.

Я нашу группу устроил, продукту набрал, узнал, в каким отеле Иойль бывает и когда может быть. Мне в отеле сообчили, я с нём встретился, стал просить, но он ни в каки́ лады не соглашается. Я кланялся, упрашивал, но он отказал. Я к Валихову не пошёл, а стал собираться в Бразилию. Нашу группу я убеждал, много читал, всё рассказывал, все старались молились, правила несли, постились, слушались – всё шло отлично. Я дом снабдил всем, чем нуждались, деняг им оставил, сам уехал в Бразилию.

Приехал к дядя Василию Килину, стал его просить, он не отказал. Я ему покаялся, но наше намерение не рассказал, потому что Илья наказал: «Всё кайся, но наше спасение утаи». Я так и сделал. Василий Акинфович Барсуков льёт иконы, он Василия Килина зять, я набрал у него икон и вернулся в Абапо.

Дома всё благополучно. На днях Марфе пришло время приносить, повёз её в больницу в Санта-Крус, она принесла дочь. Дочь от Марфе унесли и долго не приносили, но потом отдали. На другой день Марфу отпустили, мы с ней ишо два дня пробыли в отеле и отправились в Абапо. Дочь не спит и плачет, особенно ночами. На восьмой день я её окрестил, назвали Ириной. Но она продолжала плакать, днём спит, ночами плачет.

Забыл: у Илье два месяца тому назадь родилась дочь, назвали её Дарьей.

Вскоре приезжают все остальные. В нашай группе был Григорьяв сын Кипирьян, ему уже четырнадцать лет, он с мамой жил, так и приехал с нами. Парнишко воздоржный. Стали решать, что делать. Но оне привезли столь новостей! После нас приезжали Коля и Александр Мартюшев и Степана уговаривали, а на меня Коля орал как мог. Но Степан никому не покорился и сказал: «Я свой капитал хоть сожгу или в мусор брошу, никому не нужно[191]191
  Никому нет дела.


[Закрыть]». Оне видят, что Степана ничем не могут уговорить, и отлучили всех нас. Но Илья говорит: «Не берите внимания». Илья нашу дочь увидал и сказал:

– Её у вас забирали и уносили к идолам, кропили её водой, и теперь возле её стоит бес.

– Дак мы же её крестили.

– Да, вы её крестили, но бес от неё не отступает.

– А что делать?

– Надо молиться и покадить её.

Стали молиться, Илья покадил Ирину, и она успокоилась, стала спокойная.

Теперь надо купить мельницу, муку молоть. Одну мельницу надо ехать в Монте-Агудо, а вторая у немцев-меннонитов, но ето далеко, в Гуарайос. Поехали в Монте-Агудо. Дороги худые, разбиты. Приезжаем. В Монте-Агудо зона бедная, работают на ослах да быках. Нашли мельницу, она нам не подходит – огромная да старинная, на ограде сад, ситрусова фрукта, всё валится, никому не надо. Мы попросили купить, женчина продала совсем за бесценок, у них троя детей, один одного меньше, всех заели комары, мошки, живут, можно сказать, нищими. Мы посмотрели на всё на ето – сердце сжалось. Пошли к машине, я говорю:

– Давайте им деняг дадим.

Степан говорит:

– Дай.

Я вернулся, дал ей двести долларов, она взяла и заплакала. Нам худо стало, а она шла за нами, плакала, напричитывала и желала нам наилучших благополучиях. Мы долго ехали и удивлялись такой жизнью. Илья Степану сказал:

– Вот ето сама дорогая милостыня.

Степан ответил:

– Жалко, что мало дали.

Мы вернулись домой и сразу поехали в Гуарайос, смотреть другую мельницу. Приехали, нам мельница понравилась, меннонит просит за неё пять тысяч долларов, нисколь не сбавлят. Мы её взяли, загрузили и привезли. Степан пикап угнал в Аргентину и продал за бесценок, вернулся. Илья стал наказывать:

– Мы доложны снабдиться и запастись здесь, в Санта-Крусе, тут са́мо дёшево, и нанять две фуры и увезти в Рурренабаке, Сан-Буено, через Бени, там ничего нету.

Мы поехали в Санта-Крус, Степан с Александрой, Илья и я. Приезжаем в Санта-Крус, идём в отель, берём две комнаты, Степан высыпает все деньги и говорит:

– Вот, Илья, действуй, сам знашь, что брать, бери всем, никого не обижай.

Я говорю:

– Степан, неправильно, ты сам должен действовать.

– Данила, сам знашь, какая у меня память и часто голова болит.

– Илья, что будем брать? Надо всем угодить. Сколь у нас деняг?

– Семьдесят тысяч долларов.

– А сколь было всех?

– Сто тысяч долларов.

– С чего нашнём?

– С оружия. Всем ребятам по дробовику, и на кажду семью по дробовику, получается девять дробовиков.

Так, приехали в оружейну, стали смотреть дробовики. Да, хоро́ши. Американский «Ремингтон» и итальянский «Бенелли», «Ремингтон» по восемьсот долларов, «Бенелли» по тысяча триста пятьдесят Степановым сыновьям взяли, а стальны все «Ремингтон», Степану взяли ишо «Ругер» двадцать второй калибр, Илья взял наган девять миллиметров, и Алексею взял тридцать восьмого калибра «Смит-Вессон», заряжалку, гильзы, порох, дробь, картечь, пули, три тысячи заряженных патронов. Спрашиваю:

– Зачем столь?

– Много зверю и змей.

Степан был с нами, всё ето вышло двадцать семь тысяч долларов. Потом стали брать бензопилы, брали «Хускварны», две больших – доски пилить, одна средня – лес валить, и одна ма́ленькя – дрова пилить, ето всё вышло с запчастями на пять тысяч долларов. Потом стали брать инструмент, строительного матерьялу, посуду, зерна, продукт, топливо. За неделю мы всё набрали, наняли две фуры и отправились через Бени в Рурренабаке.

7

В пути были четверо сутки, дороги худы, подавалось тихо[192]192
  Медленно.


[Закрыть], где вязли, где пыль, реки переезжали на баржах. Приехали в Рурренабаке, переплыли реку Бени и в Сан-Буенавентура остановились. Нашли дом, арендовали, хозяева угодили до́бры – муж, жена, два сына, она работает в больнице, он где придётся, он молчаливый, стыдливый, она бо́йкя, его звать Ландер, её Ортенсия. Андрияна устроили в другим месте. Мы тут прожили месяц, всё искали, куда заехать. Илья говорит: «Вы доложны сами выбрать», но куда ни едешь – всё туристы, и большинство европейсы, очень много с Израиля. Как-то стретились с Логином Ревтовым, он бывал у нас в гостях в Аргентине в 1980-х годах, он пригласил нас, ето будет восемьдесят кило́метров от Сан-Буено. Туда поехали, нам там зона понравилась. У него восемь тысяч гектар жунгли, но аборигены забирают. Тут близко Селькя, у него пятнадцать тысяч гектар лесу, тоже проблема с аборигенами. Ето от дороги в одну сторону, в другу́ лес и горы, всё государственно, не заселёно. Илья говорит:

– Я всё молчал, но мы доложны вот в ети горы уйти, ето будет самый чижёлый шаг, и тут нашнутся проблемы. Уже некоторы жалеют, что выехали с Арентине. – Все заотпирались.

Мы попросились у Логина временно побыть, не в дому, а возле речки и возле гор, он с радостью принял, даже земли наве́лил[193]193
  Предложил настойчиво.


[Закрыть], мы не захотели. У него живут дочь с зятям, брат Исак с семьёи и сын Исакин с семьёй, Лаврентий. Мы устроились, палатки натянули, коней купили три штуки, две коровы, завели птицу. И пошли на разведку в горы – Илья, Степан, Андриян, Алексей и я. Ходили-блудили мы троя суток, на четвёртой день вышли на удобно место – сходются две речки, я приготовил удочки, нашёл наживы, сбросил удочкю, заклевало, выташил на два килограмма траира – ого! Ишо забросил, ишо выташил, ну и взялся вытаскивать, поймал десять штук, хватит – пошли жарить. Стали смотреть: в окружности много следов свининных, козлиных, барсов, антов, капибаров, земли хоро́ши, но надо корчевать. Нам место понравилось, говорим Илье:

– Ето место подходит.

– Хорошо, буду просить у Анания.

– Хто Ананий?

По Ильиным рассказам, к нему приходил великомученик Георгий Победоносец, но, когда решили кочевать в Боливию, на небесах был собор и решили поставить живого угодника Божия, он находится на горе Афон, и он со времён Ивана Грозного. Я стал протестовать:

– Ты что, тогда сколь ему лет?

– А вот и шшитай.

– Дак ето невозможно.

– У Бога всё возможно. У Анания сан святитель, и он очень строгий.

Спрашиваю:

– А почему Георгий?

– Не такой строгий, как Ананий, потому что Георгий уже на небесах, а Ананий трудится Богу угождать. За ето место буду просить Анания, чтобы благословил.

На другой день отвечает, что Ананий благословил, «есть ишо лучше места, но далёко, хорошо будете стараться, там открою, а нет – и ето потеряете, вас раскроют и власти выгонют».

В обратну путь пошли напрямик по речке в гору, где посуху, где бредёшь по воде – то по колен, то по поясу, пролезли два водопада, и дальше так же. К вечеру вышли на хребёт, ночевали, утром пошли по хребту, потом спустились к низу на другу́ сторону и всё присматривали, как и где вести просеку. К вечеру пришли домой, всё рассказали, все были рады.

На другой день начали вести просеку, и мы её вели две недели – хто бензопилой, хто топором, хто мачетом. Все старались, всё было дружно, красиво молились, пели, читали, все были довольны, я старался всех убеждал, и все благодарили за моё старание. Когда просеку пробили, пошли с грузом, хто сколь мог нести, по силе возможности. Пошли Степан, Илья, Андриян, Мефодий, Павел, Алексей, Андроник, Кипирьян, Таня, Елена, Антонина, и Фома, и я, дома остались мама, жёны да малы дети. Мы вышли чуть свет, но толькя к ночи добрались коя-как: ето не простым[194]194
  Ненагруженным, без поклажи.


[Закрыть] идти, с грузом очень чижало. Пришлось правила сбавить, я остался на тысяче. Мы уходили на неделю: уходили в понедельник, вёртывались в субботу, на неделе строили шалаши и расчишали под огороды и посев, дело шло споро. Вечерами хто рыбачил, хто охотничал, всё было удачно, и домой несли рыбы и мяса. Бывало даже так. Сидишь вечером рыбачишь, выходит нимо леопард, посмотрит и дальше идёт. Пе́рво было страшно, но потом привыкли. А на змеяв сколь раз чуть-чуть не наступали, но Бог берёг. Часто свиньи приходили или козули. Но груз таскать – ето было убийство, все изнадсадились, девчонкам досталось – как ни говори, а женчины, оне слабже. Хоть и мало таскали, но всё равно досталось, но не жалобились, молчали и трудились. Я сколь раз спрашивал всех: чижало, нет? Но все отпирались: «Всё хорошо». Но всех больше досталось Алексею, ему уже было восемнадцать лет, он рос большой, сильный, но сам себя не щадил, всегда загрузится через лишку, да ишо всем помогал – ето золото парень. Андроник тоже старался, он уже у нас в моленне читат и чисто по-русски говорит. Расскажу, почему мы его так долго выдарживали. Потому что уже навидались много, ни то ни сё, скоре́нькя переведут, женют, он поживёт, увидит, что всё всем можно, а с них закон справляют[195]195
  Требуют исполнения закона.


[Закрыть], махнёт рукой, всё бросит да уйдёт, а многи так же болтаются, как и все, не живут по закону.

Раз приходим домой, дома мяса не осталось, говорю ребятам:

– Хто сходит на охоту?

Алексей:

– Я пойду.

Андроник тоже захотел, и Мефодий собрался. Ушли, вот нету и нету, уже сутки – их всё нету. Мы уже запереживали, стали молиться, Илья говорит:

– Идут перегружённы.

На другой день после полдён приходют еле живы, Алексей сляг в постель. Что случилось? Ушли далеко, и на одной речку свиньи полезли в гору, было ловко, Алексей с нагана убил три свиньи, вот и пришлось ташить. Алексей, как обычно, загрузился всех больше, но потом товарищи ослабли, Андроник ишо нёс, а Мефодий совсем не захотел нести, заленился, Алексей всё на себя звалил и едва принёс.

– Да ты так сам себя убьёшь, взял бы да и бросил!

Он отвечает:

– Так нельзя, грех.

Андриян уехал в Сан-Буено с Неонилой, у них родился сын, назвали Георгиям.

Подходит ко мне Илья и говорит:

– Тятя, Ананий мне сказал: у вас уже мыслют развратно.

– Как так?

– А вот так.

– А хто?

– Баба, мама, Андриян, Мефодий, Павел.

– А почему?

– Хто лени́тся, а хто сидит без работы, вот и бес пристаёт.

– А что делать?

– А вот что. Сёдни я попрошу, чтобы все сходили на покаяние, а там сам узнашь.

Вечером собрались, почитал, Илья всем сказал, что Ананий известил, что пошли помыслы нехоро́ши, и всем сказал сходить на покаяние, и отселе раз в неделю ходить исповедываться, добавить правила и пост, да все исполнили. Но я задумался и запереживал: да, он прав, помыслы-то блу́дны, и ленивы. Прихожу к брату:

– Ну как, братуха? Наши духовники действительно помышляют нехороше.

Он тоже задумался:

– Да, ето правды.

Я усилил штение и убеждение, хто-то исправился, а хто-то так же продолжал. Илья стал нервничать, ругать, к Рожаству маму, Марфу, Александру, Мефодия, Устину не подпустил к причастию. Причастие доложны принимать три раза в год – на Рожаство, на Пасху и на Спасов день. Стали принимать причастия – кисло, отвратительно, стал спрашивать, почему тако́ худо́ причастия, он ответил: «Така́ у вас будет жизнь».

После Рожества также продолжали таскать груз, но погода изменилась, пошли дожди, стало трудно таскать. Раз несли груз, уже спустились, шли по речке, оставалось немного, разошёлся дож, речкя стала прибывать. Мы всю силу прибавили, торопились, уже стемняло мы пришли. Степан отстал с Антониной, уже ночь – Степана нету, сынки не шевеля́тся, ни Мефодий, ни Павел.

– Вы что, ребята, надо идти!

Я уже не мог, оне молчат, Андриян говорит:

– Я пойду. – Взял прожектор[196]196
  Электрический фонарь.


[Закрыть] и ушёл.

Дождь ишо сильне пошёл, знам, что всё – им не выйти, утонут. Стали молиться, и в двенадцать часов ночи оне пришли. Степан плачет да благодарит Андрияна:

– Не ты бы, Андриян, мы бы уже утонули, в глаз коли, ничего не видать.

Андриян всё шёл и кричал, оне услыхали, когда Андриян вряд подошёл, толькя тогда услыхали.

– А вы, мои сынки, вам ничего не нужно? – Молчат.

Пошли болезни: мошка укусит, сразу непонятно, но хватишься – уже тело гниёт. Ета мошка называетса еспундия, и лечить очень чижало, ежлив сразу не захватишь. Все мы заразились, пошёл ропот, стали все жалеть, и Степан туда же, Илья заотказывался, стал строже, он предупредил: «Ежлив будете так, нас раскроют», но пользы никакой. Я всяко убеждал, но пользы не было. Вижу, Степан стал говорить в открыту, я стал говорить:

– Где наша обещания, клятва, старания, пост, молитва? Не нам ли говорёно было: всё бросим? Не верили.

Все молчат. Я ишо пошёл с грузом, в обратну путь идём, смотрим: на нашей просеке четыре боливьянсов стоят, посторонились – мы прошли, поздоровались, и Илья сказал:

– Всё, всё наше пропало.

Приходим, рассказывам, что попались, Степан засобирались обратно в Аргентину, Илья отдал последни деньги, оставалось семнадцать тысяч долларов. Я решил: всё равно останусь. Загрузились и ушли. Я там захворал малярияй, всё хуже и хуже, то трясёт, то жар, то холод, понос, всё горит, кал как смола чёрна и горя́ча. Через четыре сутки приходит Илья, видит, что я совсем слёг, побежал обратно, поехал в больницу, принёс таблеток и сразу восемь таблеток выпоил мне, на другой день шесть – одне буры, одне белы, на третяй четыре, на четвёртый две, и так пошло по две. Мне стало лучше, за неделю стал на ноги и стал спрашивать у Илье:

– А теперь что будем делать?

– Болезнь тебе послана, чтобы ты попустился[197]197
  Отступился, отказался.


[Закрыть], потому что ето место мы потеряли. А теперь толькя одно – в Россию, на Дубче́с в монастырь, и каждый по себе.

– А малы дети?

– Покамесь будете жить где-нибудь возле монастыря. Когда дети подрастут, тогда вас примут.

– А вы?

– Мы с вами.

Я поправился и пошёл домой утром рано. Урожай уже спел, бакча тоже, вечером уже тёмно едва пришёл, уже падал, шёл простой, но обессилел. Пришёл домой, а тут уже ходют по гостям, всё продают, собираются уезжать. Стал говорить Степану:

– Вы что, совсем обалдели?

Степан мне прямо сказал:

– Илья нас всех обманул, и всё он врёт.

Мне стало жутко: я сто процентов верю, что ето правды, а Степан так повернул! Он мне говорит:

– Рассмотрись хороше́нь, и сам поймёшь.

– Степан, всё обдумай с начину, про каждый день и каждый шаг!

– Я уже думаю два месяца, теперь ты подумай.

– Да как думать! Сколь он говорил – всё исполнилось.

– Данила, ты как хошь, но ето не от Бога, толькя может быть от беса.

– Вы все сдурели! Степан, мне ничего не надо. Что нам досталось: оружие, бензопила, инструмент, зерно, посуду, – всё, всё возми, мне ничего не надо.

– А ты как?

– Я на Бога надеюсь.

Степан согласился, мне даже шкуру продрало: сколь добра сделал, сколь милостины подал, и всё забыл, и всё обратно принял. Как нам было сказано, так всё и исполнилось. У Илье спрашиваю:

– А теперь что будем делать?

– Ананий сказал: «За такоя Степаново преступление отвернитесь от него».

– Но Илья, так нельзя.

– Мне приказано, и я должен так поступить.

– А мы?

– Мы со дня́ поедем в Ла-Пас, Ананий нам поможет, в Ла-Пасе откроем училище по вышивкам, у нас хорошо пойдёт, оформимся и уедем в Россию.

Я говорю:

– Всё, что нам досталось, мы всё Степану вернули.

– Ето неправильно, вы давно всё отмолили. Но пушай, ему надо – пускай берёт, но своё не отдам. – Андриян тоже сказал: не отдам, Андроник, Кипирьян также.

– Ну как хочете.

Кипирьян не захотел с мамой ехать, Степан остались всё продавать, а мы уехали в Ла-Пас.

8

Приезжаем в Сан-Буено, заехали к Ортенсии, она увидела и ахнула:

– Что с тобой получилось, дон Даниель, так высох!

– Да болел, малярию поймал.

Да, ето правда, я высох, как палочкя. В пути Илья продал оружию, и на ето уехали в Ла-Пас.

Приезжам в Ла-Пас, Илья сразу нашёл шикарный двухъетажный дом, за пятьсот долларов в месяц, в богатой зоне, я увидел такой дом и говорю:

– Зачем такой дом?

Он отвечает:

– Здесь в Ла-Пасе будем знаться с большими людями.

– А зачем?

– Хошь, чтобы было хорошо, так надо поступить.

– Дак всё ето грех.

– Ето временно, и мы доложны так поступить.

– Ну, раз так, пускай так, творись воля Божья.

Пошли набрали ниток оптом, матерьи, пяльчиков[198]198
  Пялец.


[Закрыть], станочек иголочки фабриковать, дома стали все готовить матерьялу для вышивок. Мы с Ильёй пошли в самым центре арендовали контору небольшую, дома выбрали са́мы наилучшия вышивки, и он послал меня в телевидерную компанию государственною, канал четвёртый, вечером на программу «Рукоделие», и сказал: «Веди таку же программу, как вёл в Чили». Я пошёл в четвёртый канал в пятницу вечером, программа ишо не началась, я объяснил, что учим бесплатно вышивать, русскую технику, и декорировать дома. На етой программе нас очень хорошо приняли, я выступил, объяснил публике, указал адрес, показал вышивки, поблагодарил и добавил: «Желаем вам успехов и ждём вас».

На другой день открыли контору, народ повалил битком, в конторе были Илья, Таня и я. Я публике объяснял:

– Организуйтесь, делайте группы, найдите помещение, и мы вас придём учить будем, учим бесплатно, а матерьял весь у нас есть.

– А что стоит матерьял?

– А смотря что будете брать, но стоимость приблизительно будет от пяти до пятнадцати долларов. Но просим вас, берите само дешёво, когда научитесь хорошо вышивать, тогда будете брать дороже.

Всем ето понравилось, что ихний карман берегут.

– А в каки́ дни будете учить и сколь время?

– Раз в неделю и четыре часа за сексыю[199]199
  За занятие, исп. sección.


[Закрыть], а учить будем от понедельника до субботы, в воскресенье выходной.

Все закричали:

– Нас первых, нас первых!

Я поднял руку:

– Успокойтесь, всем хватит, нас три профессора, вот вам телефон, хто первый организует, тех и будем учить.

И так селый день повторялось. Вечером приезжаем домой, я говорю:

– Ето что удивительно, столь народу.

Илья говорит:

– С каждым днём будет больше, не будут успевать приготовлять матерьял.

И решили так: я буду всё организавывать, вести договоры, выступать в телевидере и учить, Илья в конторе с Татьяной, Андриян учить. Ежлив не будет хватать профессоров, Илья будет помогать, Алексей как за главного, приготовлять матерьялы Андроник, Кипирьян помогать Алексею, Софоний с Никитой нитки мотать, жёны и Елена рисунки составлять и рисовать. В понедельник пошли звонки, я поехал организавывать, где и как учить. После полдён прихожу в контору, по́лно народу, пришлось снова объяснять. И так пошло. Стали учить, где не успевали – Илья помогал, по пятницам выступал в телевидере, дома еле-еле успевали, дело пошло хорошо.

Однажды Илья мне говорит:

– Степан в дороге, едет суда, но в наш дом он не имеет права заехать, ему запрещёно с нами общаться.

– Но Илья, так нельзя, он на ето весь капитал положил, не пожалел.

– Но всё переступил.

– Но все мы падам и стаём.

– Мне уже Ананий сказал: «Что так слабо поступаешь? Надо построже».

– Но ты сам подумай: человек жил куда лучше, привели его в нищету, а теперь отвёртываться, что ли?

– Ему было всё говорёно, он знал, божился – и всё переступил.

– А как теперь?

– Позвонит, встретишь, поможешь и отправишь.

Степан приехал, позвонил, я его встретил, рассказал, что Илья не разрешат ехать к нам. Он заплакал, я тоже с нём, увёл его в отель, оформил ему бумаги за груз у аргентинского консула и отправил обратно. Оне ишо не всё продали, Степан очень обиделся, мне его было жалко.

Я стал замечать за Ильёй непорядки: деньги не берегёт, хватат чё попало. Я решил его испытать. Думаю, буду ему угождать, поддакивать, на всё соглашаться, а сам нашну капканьи ставить, посмотрю, насколь ему Ананий пророчит.

И дело пошло. Первое дело – сводил его в ресторан, всё прошло хорошо. Ага, а ну-ка дальше. Он берёт чё попало, я поддакиваю, он что-то на мать сказал, я Марфе прикрикнул, за него заступился – всё хорошо. Смотрю, Устина с каждым днём боле и боле стала хозяйничать, стала свекрухе приказывать, командовать, покрикивать, Илья всё заодно. Марфа стала плакать, обижаться, Алексей, Танькя, Ленка напряглись, деняг не стало хватать. Я по-прежняму ему поддакиваю, он стал пьяный приходить. Дак вон в чём дело… Я задумался, запереживал. А как сделать, чтобы он сам упал в яму? Ну, ишо подожду, всё равно выпадет случай.

Нашему Ларьке уже три года, но он бойку́шшой! Как-то раз Устина на его рассердилась и замкнула его в комнату и набила, а он у нас боязливый, его замкнули, а он напугался и орал во весь голос, и Устина Марфе не разрешила его открыть. Все ето видели. Вечером я прихожу, Марфа в слёзы и говорит:

– Данила, я уже не могу терпеть, чё хочут, то и строют. – Всё рассказала.

Ларькя икат, слова не может выговорить, мне тако́ зло взяло, подхожу к Устине и говорю:

– Ишо Ларькю заденешь, будет тебе! Народи своих да и бей сколь хошь.

Потом Марфе отдельно:

– Марфа, хочу с тобой поговорить.

Ушли в комнату, я ей говорю:

– Марфа, слушай, давай тихо́нькя разберёмся. Ты что замечашь за Ильёй?

– Да, давно замечаю, ма́монькя со Степаном давно поняли, толькя ты не можешь понять.

– А чё молчите?

– Да ты так уверился, толькя молишься да постишься, и он так делал, чтобы ты не понял.

– Слушай, я ему готовлю ловушку, толькя прошу одно: виду не показывай. Когда скажу, что делать, будь всё заодно.

– Хорошо-хорошо.

Приходит воскресенье, я тайно привёз две бутылки водки, оне все уехали в парк, я выташшил водку, налию́ себе и Марфе. Она:

– Ты сдурел?

– Нет. Хочешь всё увидеть, пей и смелости набирай, и будь заодно.

Мы стали выпивать, всё поминать и все заметки рассказывать друг другу, наплакались. Ну, что Бог даст. Илья Андрияну сказал:

– Тятя загулял.

– Не может быть, он уже боле двух лет в рот не берёт.

– А вот посмотришь, что он пьёт, – и разразил Андрияна.

Приходют оне домой, и правды: увидели, что мы выпивам. Андриян вскипел, схватил бутылку разбил, раскричался, я говорю:

– Разбил – принеси.

Он выше поднялся, Илья говорит:

– Андриян, так нельзя.

Андриян спылил и ушёл, Илья куда-то уехал, я Марфе говорю:

– Чичас он будет стараться нам угодить, и он уехал за водкой.

– Как ты знашь?

– А вот чичас увидишь.

Приезжает, привозит две бутылки водки, стали выпивать, он с нами, ну, я насмелился:

– Илья, почему столь народу, столь продажи, а деняг нету?

– Дак много расходу.

– Но какой расход?

– То берём, друго́.

– А зачем берёшь? – Молчит. – А зачем ты часто приходить стал пьяный? – Молчит. – Или тебе Ананий советоват, чтобы ты пил?

– Нет.

– А что, Ананий требоват, чтобы вы с Устиной как хотели командовали и кричали? – Молчит. – Уже давили, всем невтерпёж.

Он:

– Раз так, бросим вас и уедем.

Я стал, поклонился ему в ноги и говорю:

– Илья, прости. – Марфа точно так же последовала. Он молчит. – Илья, а где ты взял чичас деньги?

– Мне Ананий дал.

– А, Ананий дал! А куда девался инструмент?

– Не знаю.

– Но он продан твоими руками на рынке, и за бесценок. Хошь, поехали, пальсом укажу, и человек подтвердит? – Он растерялся, не знат, что говорить. – И чичас Андрияна разразил, и говоришь, что Ананий сказал. А я специально поставил водку на твоих глазах, предчувствовал, доложно так случиться, и так и получилось. Или у тебя Ананий с рожками? И ты даже разрешил отцу и матери, чтобы поклонились тебе в землю, а сам Христос не дал своей матери поклониться, а ты, наверно, выше Христа? Подумай, что ты натворил: не пожалел отца, мать, бабушку, дядю, тётку, братьяв, сестёр, младенсов – всех изнадсадил, заставил кровью расписаться. Кому? Бесу! Дерзнул за причастия браться, но са́мо обидно – родного дядю не пожалел, оставил на дороге. И ты не подумал, что теперь всё ето лягет на твоёго отца, сам ты хорошо знашь: все ропчут, что ето моя работа. И ты всем нам закрыл дорогу, раз навсегда. Но пускай был бы хто-нибудь чужой, но ладно, а то сын родной! Ты мне просто положил камень на сердце, и не представляешь, что теперь нам будет. Оне все правы, и что теперь скажу маме, брату, сёстрам – ты ето не подумал? С божеством не играют, а ты дерзнул на ето дело!

Все молчат, тишина, толькя Марфа одна плачет, и я не вытерпел. Он стал:

– С сегодняшнего дня больше ничего не узнаете.

Думаю: наверно, одумался. Марфа говорит:

– Как ты так сумел всё подвести?

– Марфа, когда Степан чичас приезжал, ему было шибко чижало, и на прощание он мне сказал: «Данила, хороше́нь подумай». Вот я и задумался, но виду не показывал, и взялся расследовать, вот и выследил.

Спрашиваю у Алексея:

– А ты как думаешь, Алексей?

– Я давно уже понял.

– А что молчал?

– Придёт время, сами поймёте.

– А ты, Танькя?

– Я давно поняла.

– А ты, Ленка? – Плечами подёргала и заплакала.

На другой день Илья дуется, смотрю, организавывает свою группу, уговорил Андрияна, Кипирьяна, Андроника, Алексей сказал:

– Куда отец, туда и я.

Тогда я понял вконец: значит, загорде́л, вот тебе и божество, значит, правда раскрылась. Я горькя заплакал и Марфе говорю:

– Да, Марфа, правду раскрыли, видишь, как он повернул в сторону. Мы досыта наплакались. Но знай, что мы теперь отлучёны от всех соборов и в етим дому нам нечего делать.

– А что теперь делать?

– Молитесь Богу. Алексея с Татьяной поставим в конторе, вы с детями готовьте матерьял, я чичас же дом найду в центре, боле скромный.