Текст книги "Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева"

– Дядя, ты не любишь помогать.

– Нет, люблю.

– Стой, стой. Ты живёшь нимо нас. Когда бы тебе ни заказал что-нибудь, всегда провезёшь нимо и никогда не остановишься, да ишо за провоз берёшь. Вон Ефрем Поликарпович, чужой, живёт совсем в стороне, но завезёт и никогда за провоз не возмёт, а ты зато дядя.

Он говорит:

– Давай разговор смени́м. – И после тех пор долго дулся.

В семидесятых годов все соборы подошли в одно, и стал один собор. И бразильския спасовсы тоже подошли к одному собору, но Ефрем Мурачев копал и копал перед ними яму, так разразил их, что оне махнули на всё и ушли. Таки́ богаты, а он голопузой, часто их выручал от бедноты свояк Анисим Кузьмин. А ушли – ето Ивановы, Ры́жковы, Макаровы. Но уже дети всех связали браками, и началися проблемы, а хто виноват – Ефрем.

Я часто садился за книги духовныя, мня увлекало боле и боле Святое Писание, старики поговаривали о последним времени и поминали о какой-то книге – «Протоколы сивонских мудрецов», что там написано много о последним времени. Я приспрашивался:

– А где можно её добыть?

Мне отвечали:

– Ты ишо молодой таки́ книги читать.

Мне часто приходилось думать: молимся, постимся, правило несём, то грех, друго́ грех – всё грех. А за что мы трудимся? А есть ли Бог? И стал просить: «Господи Всемилостивый, ежлив правды ты существуешь, дай знак, да чтобы не сумлевался». Ето началось в 1981 году.

20

Урожай подходил к консу. У хозяина с отцом не шло, Николай стал проявлять отцу явно своё безбожество, за что отец хотел наказать сына, забрать землю и технику. Николай мне сказал, что сеять не будет и «ишши работу». А Селькя тут как тут. Николай сказал Сельке: «Рабочий хороший», Селькя давай уговаривать меня, горы сулить. Я боялся, слухи шли, что он не любит расшитываться с рабочими, но Николай мне сказал:

– С Селькяй надо уметь. Ежлив сумеешь, будешь как кот в масле кататься, а нет – всё будет худо.

Понадеялся на ети слова и пошёл к Сельке. Он начал угошать, и везде «Зайкя» до «Зайкя», везде на посылушках. Домна старается во всём ему угодить, но не может, всё ему худо. Я почувствовал: ого, куда я забрался! Народ заговорил:

– Данила, куда ты нанялся, будешь слёзы лить.

Ну, думаю, попробую. Селькя заставляет нас разбирать трактора, главный ремонт делать. Мы с рабочими все три трактора разбросали, перемыли, а он уехал в город. Приезжает с городу, мы сидим ждём.

– Вы что сидите, не работаете, лентяи! Ты, Зайкя, какой ты главный?

– Слушай, что нам наказано, мы всё сделали.

На следующу неделю прихожу в понедельник утром рано, приношу записку – закупить продукт на месяц, спрашиваю, что на етой неделе будем работать.

– Мне нековды, я тороплюсь, спрашивайте у Домне. – Сял в машину, хлопнул и уехал.

Прихожу к Домне:

– Домна, что будем работать на етой неделе?

– А я почём знаю, я в мужицкие дела не вмешиваюсь.

Прихожу к рабочим, спрашиваю:

– И что, всегда так?

Оне хохочут и говорят:

– Да, всегда так.

– А как работаете?

– Вот так. За всю неделю подобрали в бараке, что видели в непорядке, поправили.

Приезжает и ну опять материть: таки́-сяки́; продукт не привёз. На третью неделю прихожу, несу ему просты́[88]88
  Пустые.


[Закрыть] баллоны:

– Селивёрст, нет ни продукту, ни газу, и что работать?

– Пересыпайте бобы из рваных мешков в целы.

Мы за три дня всё сделали, а три дня опять просидели. Я стал нервничать. Приезжает в субботу – ни продукту, ни баллонов, и опять матерки. Говорю ему:

– Ежлив ето будет повторяться, я ухожу.

– Ха-ха, Зайкя, куда уйдёшь?

В понедельник прихожу:

– Селивёрст, мы уже голодуем.

– Га-га-га!

– Дай нам работу на всю неделю, пожалуйста.

Он показал, где хорóши бобы, и сказал:

– Провейте и ссыпьте в мешки, ето будет семя.

Мы за четыре дня всё сделали и два дня опять сидели. В субботу приезжает, привозит весь продукт и баллоны, но нам опять попадает от него. В воскресенье приглашает гостей, и нас с Марфой, Марфа по обычаю опять не пошла, а я всегда с сыном Андрияном, он нигде не отставал от меня. Приходим к Сельке, там уже гости, Селькя угошал, и Домна успевала ставить на стол. Селькя при всех гостей начал издеваться, подсмеивать и корить меня. «Синьцзянсы», «траиры», «лентяи» – как мог, так и обозвал. Я терпел-терпел, стал на ноги и сказал:

– Худой – ишши хороших, – повернулся и вышел, взял сына.

Селькя вслед мене́:

– Ха-ха-ха, шутки не принимает.

Я отвечаю:

– А яйцы-то в желудке.

Прихожу домой. Ну, слава Богу, что развязался с нём. Продукт получил приблизительно на всю зарплату.

В понедельник не иду на работу, вечером прибегает Селькя:

– Зайкя, ты что не идёшь на работу?

– А я вчера дал тебе понять: ишши хороших.

– Да я с тобой пошутил.

– Таки́ шутки мы не принимаем, и больше не заговаривай, к тебе работать не пойду, там один бардак.

– Но ладно, Зайкя, давай будем хоть друзьями.

– Ну хорошо, давай. – Пожали руки, и как будто никогда ничего не бывало у нас с нём. Но после тóго стал его опасаться.

На другой день иду к Ефрему Поликарповичу просить работу. Ефрем Поликарпович выслушал и говорит:

– Да у меня здесь рабочих хватает, но, ежлив пожелаешь, у меня в Боливии две тысячи гектар земли, и там тоже начинаем сеять. Ты хорошо говоришь по-испански, а ето мне необходимо нужно. Даю тебе двадцать пять крузейров в месяц и шесть процентов с урожаю, сеять будем шестьсот гектар земли, помоги нам поправить трактора, и тронемся в путь.

Ето было в самый разгар переселение в Боливию. Почему старообрядцы поехали в Боливию – потому что в Боливии земли лучше, не надо никакоя удобрения, растёт как на опаре, и земли дешёвы, некорчёванны жунгли по десять – пятнадцать долларов гектар, а ето очень выгодно. Наши наперебой полезли, и даже из США.

Мы справили всю машинерию и стали возить на границу. Но мне жалко было хозяина и друга. На границу везём машинерию, оформляем у боливийского консула, всё хорошо, но, когда в обратну путь едем простые, мой Ефрем Поликарпович загуляет, восемьсот килóметров за троя суток коя-как добирались до дому. Мне приходилось уговаривать его:

– Друже, что с тобой, что неладно, в чём помогчи?

Он толькя руками отмахивается:

– Данила, оставь в покое.

– Но надо же кочевать[89]89
  Ехать.


[Закрыть]! В чём дело?

– В чём дело? Не хочу жить. Свели нас не по любви, ни в чём не могу угодить, тиранничат как может, всё старатся делать на вред.

– Но етим ты не поможешь, твой компромисс[90]90
  Обязательство, долг, исп. compromiso.


[Закрыть] немалый: дети, хозяйство, моленна.

– Да, всё понимаю, ну что поделаешь…

Вот так добирались до дому, загружались – и снова. Но на самом деле дома у него непорядки, жена его Парасковья Назаровна – ето бу́кушка, толькя бурчать, нигде не услышишь доброго слова, а всё укоризни да издёвки. Второй сын у них, Васькя, – ето материн шпион, всегда старался выслушать, выглядеть и бежал к матери ябедничал.

Ну вот, тронулись мы на границу, Ефрем как водитель, Максим Павлович Черемнов приехал из Боливии – как водитель, ну и мне тоже как водителю, но я с семьёй. До границы мы доехали благополучно, но дальше пришлось трудно. Ефрем Поликарпович на грузовике «Мерседес-Бенс», Максиму дали трактор марки «Массей Фергусон» с загруженной телегой на семь тонн грузу, а мне достался трактор СБТ чижёлой бразильский, без тормозов, и телега на семь тонн грузу. Ефрем поручил мне ету опасность, знал, что впереди много опасностей, и наказал строго: под косогоры спускаться толькя на скоростях. Трактора с грузом по очереди, пе́рво один спустится и подымется, тогда второй, и наказал соблюдать порядок. Ну вот мы тронулись: Максим первый, я второй, Ефрем третьяй. Дороги худые земляные, где лы́вы[91]91
  Лужи.


[Закрыть], где грязь, ямы, калий, горы, косогоры, лес, долины. В каждой деревушке или городке стоит пост «Полиция», палка через дорогу, документам не верют, ходют вокруг груза и шёпчутся, не пропускают. Ефрем знал, в чём дело:

– Данила, рядись, за сколь пропустют.

Ну вот и ря́дишься, где за двадцать долларов, где за тридцать, пятьдесят, сто, двести, так и ехали. Но доллара́ знают хорошо, и смотреть приходилось за ними тоже хорошо: то и смотри, что-нибудь стянут.

В однем месте пошли горы, стало опасно. Я выехал вперёд, Максим сзади. Я заехал на гору, стал спускаться, и уже спустился боле половина. Ето надо медленно, чтобы грузом не столкнуло вниз, и ето опасно. Максим не дождался и решил поехать за мной, хотел переставить скорость, но у него не получилось, трактор на холостой стал разбегаться быстрей и быстрей, Максим даёт сигнал: дай дорогу. Дорога у́зка, я сколь мог посторонился, и он нимо меня, передней осёй у трактора врезался в лесину, и его телегой чуть-чуть задел мою телегу, а Максима выбросило как пробку на шесть метров. Ушибся, но ничего не повредило. Но у трактора весь передок развалило, два дня всё ето сваривали, хорошо, что были запасные запчасти. Ефрем качал головой:

– Ну, Максим, Максим! Железа-то хрен с ней, но что бы я сказал твоёй Ксении, ежлив ты бы убился? Ведь я же вам наказывал: соблюдайте порядок! Вот не послушал, вот и авария.

Ну, справили, поехали дальше. Марфа у меня распсиховалась: то ей не то, друго́ не то. Ефрем ето видел, вечером говорит:

– Данила, иди ублаготвори жену.

Ну, правды, пришлось ублаготворить, на другой день Марфа утихла, и поехали дальше. Приезжаем в город Консепсьон, там стоял военный гарнизон, проверили документы, завели нас в контору, полковник угодил добрый, всё расспросил, куда и зачем:

– Хорошо, молодцы, страна нуждается сельским хозяйством, ну, езжайте, доброго вам пути.

Тут дороги стали лучше, но посты полиции продолжались, и везде взятки так же. Проехали нимо Санта-Круса-де-ла-Сьерра, через Окинагуа – японская деревня. Появился асфальт, за все шестьсот килóметров толькя пятьдесят километров асфальту. Проезжам Монтеро, Минеро, Чане́, и опять в жунглю, дороги опять худые. Через двадцать километров приезжаем в деревню, Рио-Гранде, к нашим, там уже семей пятнадцать, корчуют и сеют. Натянули палатки на три семьи: наша, Максимова и Ефремова брата Петра Поликарповича, он уже там жил и раскорчевал шестьсот гектар земли с Максимом. Всё разгрузили, сложили по местам, инструмент собрали, скрутили, приготовили работать.

На днях сделали договор, составили акт и подписали, но на словах Ефрем Поликарпович сказал:

– Вдруг что, неустойка, рашшитаюсь помесячно по тридцать тысяч крузейров.

Но в Боливии были пезы, и обмен был выгодный, всё дешевле. Стали готовить землю, работали день и ночь, отдыху почти не было. Вскоре приехал Саватей Павлович Черемнов, тоже Ефремов рабочий. Мы готовили землю и сеяли рис и бобы, Саватей ленился. Ефрем уехал, мы с Максимом не слазили с тракторов. Когда уже досеивали, Максим на мотсыклете сломал себе ногу. Саватей уехал в Бразилию за грузом, остался я один. Ну, слава Богу, досеял. Пошли дожди, всходы были хорóши, мы начали оформлять документы.

21

В 1982 году в Боливию старообрядцы поехали с США, из Бразилии. В соборе постановили: хто приедет с США, принимать под правило, так как в США народ живёт слабже, чем в Южной Америке. Наставником выбрали Ефрема Мурачева. Было выбрать кого боле прошше, но у Ефрема сторона была си́льна. Попе́рво всё было хорошо, поехали много туристов из США смотреть Боливию. Игнатий Павлов был из США и был помощником в Боливии наставника, он всех знал, хто приезжал с США. Народу было много.

В октябре пошли дожди, и сильны. Мы успели построить себе домик, но крыша была пальмова, прохладно, но от сырости всяка насекома лезет в ету крышу, лягуши, мураши́, яшшерки, мыши, змеи и так далея. Усадьба нам досталась на самом краю. У кого рот большой и принадлежит кучке наставника – тому досталась усадьба в сентре, а хто безответный и безродный – тому на краях да с жунгляй.

Всего за три-четыре месяца спокойствия пошла вражда, потому что как хто приедет из США свой, родственник или знакомый, тот молится вместе, а как чужой и не из ихнего кружка, так под правило. Пошёл ропот, злоба: но почему?

Пришлось мне ехать в город Санта-Крус. В гостинице «Санта Барбара» оказалось забито нашими. Мужики увидели, что я в городе, вечером приглашают погулять. Отвечаю:

– Деняг нету.

Ответ:

– Замолчи, на́ вот пачкю деняг, и поехали.

– Мне не надо долгов.

– У тебя никто их не справлят, поехали!

– А куда?

– Замолчи!

В те времена всё было дёшево, разменяешь сто долларов – ето казалось много деняг. Садимся в такси, едем в центр, подымаемся на седьмой этаж и заходим в японской ресторан. И что же я там вижу? Полный ресторан старообрядцав! В деревне старики, женчины да дети, а остальные все здесь. Мне показалось жутко, и тут понял, почему вражда: значит, кто-то должен молиться вместе, а хто-то нет, а тут все вместе! Теперь понятно: лицемеры.

После ресторана повезли меня на тансы. Подпили, что танцевать долго не танцевал. Мужики увидели, что хорошо танцую, – ну, везде ура. Дальше и табак пошёл в ход. Думаю, испытаю, чем занимаются наши мужички, на етот раз всё. Тут часто приходилось ездить в город: оформление, то переселенсы просют переводшика, то груз везти – всё каждый день новости. Мужички насмелились сводить меня к девушкам. Ну что, всё хорошо.

Я запереживал: а что будет дальше? Марфа стала похварывать, младший сын Илья слабенькяй, продукту не хватат, хозяин нервничат, Ефрем в Бразилии загулял, деняг не посылает, рис, бобы травой зарастают, Марфа забеременела, ослабла. Петро Поликарпович видит, что урожай теряет, сделался злым эгоистом, Максим и Саватей ушли, остался я один, и он высыпался – всё на мне. Наш договор толькя посев, но мне приходилось всё работать: дрова рубить, в ограде полоть, в огороде полоть, чуть не самого Петра перешпиливать[92]92
  Перепеленывать.


[Закрыть]. Что скажет, то и делашь: знал, что возражу – и продукту лишит, и так уже голодовали. Ну, я успевал. Как дождь, берёшь удочки, и бегом на реку Рио-Гранде пять килóметров. Дорогой наловишь кобылок[93]93
  Кузнечиков.


[Закрыть], всяких-разных скакучек, наживляешь и в воду, полтора-два часа, и едва несёшь домой; бывало, излишки несёшь, кому трудно было.

Наталья Коньшина, вдова, приехала из США с дочерью Ириной и два внука. Дочь была замужем за американсом. Приехали оне к Петру, он их принял, так как родственники дальние. Ета Ирина когда-то была красоткой, в США работала в авиякомпании стюардессой. Как она развратилась, неизвестно, но вышла за порядошного американса, и нажили двое детей: Давыд четырнадцать лет, Маркел семь лет. Их в соборе не принимали, приписывали Наталье, как будто она в Китае работала советским и предавала своих и что она знатка́я, чародейкя. На самом деле Бог знат. Она меня просила, чтобы помог в таможне с грузом и с документами, посулила тысячу долларов. Выпросился у Петра, он пустил, но рот скривил. За две недели всё справил, она заплатила. Внук Давыд просился в соборе часто, мне его было жалко, хороший парнишко, он обещался жить по закону, но Ефрем Мурачев не принимал. Когда возили груз, дороги были разбиты вконес, где плавали по поясу, трактора ныряли и вылазили, бывало, и вязли, но ето было мучение. И вот когда везли им последний груз, Давыд как-то оплошал и упал с грузовика, разбил голову и умер. Нихто не стал хоронить: все святые, а он грешный. Пришлось мне обмывать, снаряжать и хоронить. Сколь было слёз! Вот такие справедливости.

Приезжают гости: Василий Басаргин, Фаддей Васильевич Басаргин и Павел Кузьмин, племянник Басаргиным, – родственники Ефрему Мурачеву. Ох каки́ высоки: толькя оне люди, на всех свысока поглядывают. Мы узнали, что с Боливии едут в Уругвай. Марфа беременна ходит последнея время, пошёл к ним и стал просить, чтобы оне Марфу взяли с собой, говорю:

– Марфа знат дорогу.

Оне мне в ответ:

– Да мы ишо будем заезжать в деревни в Бразилии, куда нам с ней возиться, ишо возмёт да дорогой принесёт.

Я с обидой ушёл. Тут други́ туристы ишшут вышиты занавески, у Марфе было две, мы им продали за четыреста долларов.

На днях попал в город, хозяин послал за продуктами. Приезжаю, мужички: «Ух, Зайкя!» Вечером опять по танцам, по девушкам, напитки, табак, дале-боле. Смотрю, вытаскивают кокаин. Я в шоке. Дак вот каки́ у вас конбайны, вот как нанимаетесь жать боливьянсам! Что делать? Ето уже всё, подходют к сурьёзному делу. Как быть? Виду не показываю, как будьто всё заодно, оне принимают, и я вид показываю, что принимаю, но не дай Бог. Всё прошло незаметно, я веселюсь всех больше, оне приглашают:

– Зайкя, переходи к нам, будешь жить как человек.

– Да, – говорю, – интересно, но дайте мне с хозяевами расшитаться.

– Ну хорошо.

Приезжаю домой, говорю Марфе:

– Марфа, тут нам нечего делать. Ежлив останемся жить в Боливии, ты потеряшь мужика.

– Из-за чё?

– А вот. Собирайся, я сам отвезу тебя, а потом приеду за грузом.

Мы за два дня собрались и поехали. Басаргины были в городе, узнали, что я сам повёз Марфу в Уругвай, и давай проситься с нами. Я вид показал, что оне нам не нужны, но оне настаивали, спросили, когда выезжаем, мы ответили: завтра утром. Оне купили тоже билеты на етот же поезд, и утром вместе выехали в разных вагонах.

Приезжаем на границу Бразилии, у их с визами не в порядках, стали просить меня, чтобы помог с визами. Я ответил:

– Как я могу таку́ жену бросить?

Взяли такси, переходим границу и на автовокзал. Берём автобус и дальше поехали. Марфа спрашивает:

– Почему так поступил?

Она знала, что я так никогда не поступал. Я ей рассказал, как оне поступили со мной в деревне, – так пускай получают. Раз богаты, значит, надо дискриминировать людей?

22

Доехали благополучно в Уругвай, оставил Марфу с детками и поехал в Аргентину к родителям. Приехал – кака́ радость, кака́ встреча! Тятя купил старенькяй грузовик 61-го года «Мерседес-Бенс» и возил овощи и фрукты за пятьсот килóметров по плохим дорогам к аборигенам, а оттуда привозил овцев и коз на продажу, етим и жили. Ну, ничего. Брат Степан занимался помидорами, Евдокея дома, Григорий взял чиленку Сандру Лира, Степанида где-то в Бразилии вышла за Николая Русакова.

Тятя с мамой обои:

– Давай хватит тебе скитаться по разным странам, приезжай да живи здесь.

Ну, я съездил с тятяй, куда он возит овощи и фрукты. Да, у его клиенты везде ждут, он с клиентами очень вежливо обходится, и его любят. Мне стало интересно: в семье был всегда суровый и строгий, а тут словно другой человек.

Вернулись домой, я попросил деняг груз привезти, он мне дал, и я отправился в Боливию.

Приезжаю в Боливию, смотрю, у нас в дому пусто. Стал узнавать, где что, мне сказали: «Петро всё забрал». Прихожу к Петру:

– Почему забрал у нас всё?

– Ты нам должен, – и раскричался.

Я пошёл к Ефрему Мурачеву как к наставнику, попросил как свидетеля, сходил попросил помощника Игнатия Павлова. Собрались у Петра.

– Ну, Петро, давай разбираться. Я у вас проработал восемь месяцев, всю землю чистили, корни вытаскивали, приготовляли, сеяли, ухаживали. И в чем я тебе не угодил?

– Да во всем ты угодил. Но зачем уехал?

– Петро, мы не виноваты, Ефрем загулял, всё заросло. Знам, что ничего не заработали, семья голодует, вся ослабла, и что ишо ждать? Я помню хорошо, что Ефрем говорил: ежлив что не совпадётся, расшитается помесячно. Ну вот я и пошитал, что вам не должен, а, наоборот, вы мне должны.

Он:

– Это в контракте не указано.

– Но ты же слыхал, разбирайся с Ефремом.

– А груз как?

– А груз я не отдам.

– Ну, братия, разберитесь, правильно ли ето.

Оне обои плечами пошевелили и сказали:

– Разбирайтесь сами.

– Ну что, Петро, восемь месяцав по тридцать тысяч выходит двести сорок тысяч, а мы вам должны семьдесят три тысячи крузейров.

– Сказал, не отдам – и не отдам.

– Ну, тогда подавись! – И ушёл.

Наутро прибегает Петров сынишка и говорит:

– Мама послала, говорит, возми сундуки.

Прихожу к Петру, его нету, жена говорит:

– Возми сундуки, не ходить же детя́м голым.

Беру сундуки, прошу Луку Поздеева, чтобы вывезли в город, он с удовольствием взялся за ето дело. Но уже мало везли на тракторе, пришлось плавить на лодках: всё затопило. Добры люди во всём помогли и соболезновали: кака́ несправедливость. Конечно, понятно: что я составляю – бедный, сял да уехал, а Петро богатый и будет жить вместе. Вот мои свидетели, где им выгоднея. А Бог что, Бог всё простит.

Приезжаем в город, беру билеты на границу и отправляюсь на поезде. На границе на машине привозим груз в таможню, показываю документы аргентински, у мня спрашивают:

– Где справка, что выезжашь из страны?

– Кака́ справка? Ничего я не знаю. Как заехал, так и выезжаю.

– Но а груз?

– Груз – ето наши личные вещи.

– Ну, подожди.

Через час приходит в костюме толстый человек, увидел:

– О, ето агрику́льторы[94]94
  Земледельцы, крестьяне, исп. agricultor – земледелец.


[Закрыть]. Что с вами, что получилось?

Я рассказал, он мне говорит:

– Почему у консула аргентинского не взял справку за груз?

Говорю:

– Не знал.

– Может, напакостил и убегаешь со страны?

– Можете свериться.

– Да, придётся свериться.

Груз оставили в таможне, мня посадили в машину и повезли не знаю куда. Привозют, стены высóки, заезжаем. О-го-го-го, собаки, военны, всё решётки и тюремшики, заводют в контору, всё выспрашивают, всё рассказываю, мне отвечают:

– Что говоришь – ежлив всё правды, всё будет хорошо, но узнам, что врёшь, изобьём, и будешь за решёткой.

Устроили меня в казарме, где спят солдаты. Ну, жду день, второй, третяй, все молчат. Ночами солдаты в карты играют да коку нажавывают с хлебной содой.

– Эй, русо, жуй коку!

– Никогда не жевал и не буду.

– Врёшь, в Боливии нету, чтобы не жевали.

– Ну, как хочете, я не жевал и жевать не собираюсь.

Здесь тюремшики сидят двадцать, тридцать лет, и женчины тоже есть. На четвёртый день утром в 10.00 а. м. заезжает машина, тюремшики мне говорят:

– Торопись, ето полковник, он хороший. Расскажи ему свою ситуацию, а то тебя не выпустют, ждут с тебя взятку.

Я бегом к полковнику:

– Извините, полковник, я к вам с просьбой.

Он остановился:

– В чём дело?

– Уже нахожусь четвёртый день и не знаю за что, моя жена вот-вот принесёт в Уругвае, а я вот здесь.

– Как тебя звать?

– Даниель Зайцев.

– Хорошо, чичас разберусь.

– Большоя спасибо вам, полковник.

Вот нету и нету, в 14.00 п. м. вызывают, захожу в контору, мне говорят:

– Свободный, ничего за тобой нету, можешь идти.

– Но я без справки не могу отсуда уйти.

– Но мы не можем отсуда никаки́ справки давать.

– А я без справки не могу отсуда уйти, потому что в таможне сказали: без справки не приходи.

Чиновник пожал плечами и говорит секретарше:

– Пиши справку. На́, – подаёт.

– Пожалуйста, ваш штамп и вашу подпись. – Ставит, подписывает, подаёт. – Большоя вам спасибо, извините, что надоедал вам.

– Ничего, счастливого пути.

– Ишо раз спасибо.

Прихожу в таможню, подаю справку.

– Ну, забирай груз и можешь идти.

Нанимаю боливьянсов, перевозим груз в аргентинскую таможню. Проверяют всё, спрашивают:

– Куда едешь?

– На юг, там у меня родители.

– Хорошо.

Ставют штамп, беру груз, нанимаю визу, на железнодорожной вокзал, сдаю груз в Буенос-Айрес. Мне говорят: «Через неделю будет». Беру автобус – и в Уругвай за семьёй.