Текст книги "Огни святого Эльма"

Глава 21
Подвиг капитана

Как раз в это время врач привез Соню на остров, к которому пристал парусник.

После как доктор высадил ее, она долго шла вдоль берега, надеясь, наконец, найти Данилу и капитана. Все произошедшее за день произвело на нее очень сильное впечатление, мысли путались, хотелось плакать. Но, с другой стороны, соленый морской воздух, смешанный с ароматами тропический цветов, шум волн набегавших на берег, пение птиц, все это сейчас не раздражало Соню, а наоборот вселяло какую-то непонятную радость, желание жить несмотря ни на что. Как елки и запах мандаринов напоминают о том, что скоро новый год и мы, несмотря на все проблемы, снова будем отмечать праздник, и, хотя мы уже не ждем, как в детстве чудес, все равно иногда сердце замирает от радостного предчувствия.

Тут Соня увидела вдалеке человека. Подойдя ближе, она поняла, что это Элай. Соня подошла к бывшему возлюбленному. Он стоял на песке около воды в закатанных до колена брюках и волны прилива обдавали его босые ноги. На Элае была футболка с коротким рукавом. Цыган посмотрел на Соню, отвернулся и пустил блинчик по воде. София поймала взгляд Элая, в нем была горечь и тоска, и она сразу поняла, что он все знает. Сердце у нее болезненно сжалось. Только сейчас Соня почувствовала, как сильно любит его. Она подошла и села на большой гладкий камень рядом с бывшим возлюбленным. «У Элая особое неповторимое обаяние», – подумала София.

Ей было нехорошо на душе, она волновалась.

Соне в голову приходили странные мысли: «Я встречалась с тремя мужчинами, и я чувствую себя раскованной опытной женщиной. Но это как-то противно, что я была с Дирком, а теперь снова буду с Элаем. Да, есть такая вещь как разврат, волнующая чем-то притягательная и мерзкая одновременно. Однако, можно ли назвать таким словом мои любовные истории? Я не хотела сделать ничего плохого, да и кто вообще определил, что такое добро и зло? Моя встреча с Дирком была порывом отчаяния, я думала, что она принесет мне счастье». Соня чувствовала себя ужасно неловко. Ей представилась, что Элай сейчас закричит: «Пошла вон!» как в какой-то дешевой мелодраме. Но этого не произошло, он молчал и продолжал пускать «блинчики» по воде, какое-то время длилась эта гнетущая тишина. Последний блинчик коснулся воды раз десять, Элай удовлетворенно хлопнул ладонью по ноге и сел рядом с Софией, но несколько поодаль на другой край большого плоского камня. Наконец, Соня не выдержала:

– Ну, скажи что-нибудь, – произнесла она напряженно.

– А что говорить? – спросил он спокойно сухим бесстрастным голосом.

– Ты меня больше не любишь? – тяжело вздохнула Соня, ее сердце часто билось.

Элай помолчал и, наконец, ответил:

– Не знаю, – так же бесстрастно.

– Ты думаешь, что я была с Дирком? – осторожно спросила Соня. В ее голове лихорадочно проносились мысли: «Ведь Элай такой смелый, романтичный, добрый, мужественный, красивый, умный. Я больше не встречу такого человека, я не могу его потерять из-за этой глупости, как это больно, я, наверно, умру»

– А ты была с ним? – неожиданно спросил цыган и в его голосе прозвучали жесткие нотки. – Только говори правду!

И он пристально посмотрел на нее.

«Какие у него глаза, такие глубокие, в них отражается вся жизнь» – подумала Соня.

– Да, Элай, милый дорогой прости меня, пожалуйста, прости, это была глупая ошибка и совершенно ничего не значит, – голос у нее сильно дрожал.

– Тебе было хорошо с ним? – спросил он нейтральным тоном.

Соня молчала.

Элай неожиданно встал, поставил ее на ноги, схватил за плечи и сильно сжал:

– Тебе было хорошо с ним? Отвечай! – крикнул он.

– Да, хорошо, прекрасно! Мы занимались любовью на песке, яростно как львы. Да, да! И я развратная женщина, и поэтому ты соблазнил меня, зная заранее, что я не откажу тебе, да?

– Зачем ты пришла ко мне? – Элай оттолкнул Соню, и она упала на песок. «Почему я говорю эти мерзости, почему?» крикнула София и разрыдалась. Она встала с горячего песка, отошла в тень большого дерева, и села, продолжая всхлипывать.

– Соня прости меня, не плачь, – цыган сел рядом с ней под дерево. – Делай что хочешь, мы свободные люди. Ты не развратная, а просто хочешь жить и испытать все на свете, я тоже был таким когда-то.

– И ты можешь простить меня и снова быть со мной?

Он осторожно погладил ее по волосам и убрал руку.

– Я не знаю, – ответил Элай после большой паузы. – Если с корабля будет снято проклятие, я хотел бы посмотреть современный мир. Я поселюсь в многоэтажном доме, где из крана течет вода и буду смотреть телевизор, ящик, в котором можно увидеть все самое интересное, я мечтаю об этом. И, может быть, у меня появятся дети, это будет прекрасно, действительно настоящая сказка. Вам надоедает такая жизнь. А мне кажется, мне никогда бы не наскучило каждый день приходить домой, включать воду, которая сама течет из крана, лежать на мягкой постели и никаких штормов, и можно делать все, что хочешь, я бы каждый день благодарил Богу за такую жизнь. В каком-то смысле это тоже счастье. Люди не умеют радоваться жизни, всегда хотят большего. Ну, конечно, я бы тоже не сидел дома, узнавал бы ваш мир, устроился на учебу или работу. Я бы хотел сочинять мелодии, петь, может, кому-то это будет нужно. Мне хочется становится старше, даже постареть когда-нибудь. Ты не можешь понять, это так тяжело быть вечно молодым, – цыган вздохнул.

– Элай, дорогой, может быть, мы могли бы жить с тобой? Иметь детей?

Он не ответил.

– Ну, что ты молчишь?

Цыган вместо ответа начал гладить ее по волосам. Потом она потянулась к нему, и они слились в поцелуе. Это был долгий и какой-то напряженный поцелуй, полный отчаяния и ярости.

– Я хочу быть с тобой, – прошептала Соня.

Элай сделал паузу, и сказал:

– Я чувствую, что не смогу.

– Почему, ты больше не любишь меня?

– Не знаю, что-то случилось. У меня всегда было все отлично, это психология, что-то с душой. Соня взволнованно взглянула на него. Элай сидел мрачный, и не смотрел на нее.

– Это, наверно, из-за того приключения с Дирком?

– Не знаю, Соня, нет никакой трагедии, просто я не твой человек.

– Но ведь раньше ты думал по-другому.

– Нет, я с самого начала говорил, что люблю тебя, но мы не созданы друг для друга.

Соня расплакалась:

– Нет, но все-таки, если бы не было того случая с Дирком, ведь ты захотел бы быть со мной?

– Возможно, ну и что из этого? Жизнь гораздо шире. Ты найдешь другого человека из своего времени, которого ты полюбишь, и тебе не нужно будет никаких приключений, – цыган закрыл лицо руками и поставил локти на колени.

– Он похож на большого грустного зверя, – подумала София. Ей стало жаль его.

А Элай вдруг пришел в ярость:

– Уходи, оставь меня, я тебе все сказал, – крикнул он, – думаю, тебе стоит вернуться к Дирку, раз тебе было хорошо с ним. Впрочем, делай что хочешь, я не люблю тебя больше и дело только в этом.

А вокруг был тропический рай: огромное бездонное синее небо, буйная тропическая зелень, белоснежный песок, безбрежный океан и палящее солнце. Это была сама жизнь, сочная, яркая, переливающаяся всеми красками. Она обещала тайну, восторг, страсть, но почему-то обманывала.

«Надо расставаться красиво, пусть он запомнит все самое хорошее, что у нас было» – подумала Соня. Но ее сердце окутал какой-то беспросветный мрак. Как будто она осталась одна на улице в темную дождливую тревожную ночь, когда никому не хочется покидать дом.

Опять душу охватило холодное отчаяние, чувство так знакомое Софии. Когда ничего не хочется и кажется, что все кончено, все хорошее уже прошло. Да и было ли оно? Может, ее очаровывали иллюзии, мираж, мелькнувший в пустыне, исчезнувший и оставивший истомленных путников умирать от жажды. «Неужели ко мне всегда будет возвращаться этот кошмар? Неужели никогда я не стану счастливой? Я вновь и вновь теряю все, что у меня есть».

– Хорошо, прощай, – сказала Соня, – желаю тебе встретить девушку, с которой ты будешь счастлив. И не кричи на меня, давай расстанемся красиво, я тоже думаю, что ты мне не подходишь.

Элай продолжал сидеть, закрыв лицо руками.

– Я тебе благодарна за все, что у нас было, у меня останутся прекрасные воспоминания, – Соня изо всех сил старалась не расплакаться. Она отвернулась и пошла прочь, чтобы Элай не увидел ее слез.

Ей вспомнилось все и аборт, и расставание с Денисом, эти неприятные моменты всегда приходили на память, когда ей было плохо.

«Где ты, мой ребенок? Тебе сейчас было бы уже два годика, и ты бы ходил, говорил «ма-ма, па-па». Ты бы радовал меня и всех вокруг трепетным нежным трогательным раскрывающимся цветком человеческой жизни. Как страшно подумать, что это крошечное неразвившееся существо разрезали на кусочки, уничтожили, отправили вместе с отходами, вот что называют «человеческий мусор», – подумала Соня и разрыдалась. – Я осталась опять одна, а мой ребенок любил бы меня». Она зашла в лес, легла на траву и заплакала, уставившись в небо.

«Я ничтожное жалкое существо и умею только все портить, Господи, помоги мне, сделай что-нибудь! Наверно, правильно сказал капитан, «Бог как непробиваемая стена». Уговорить Господа помочь невозможно. Сколько раз уже было это отчаяние, и вот оно опять со мной. Наверно, вся жизнь так устроена, редкие взлеты и бесконечные падения, как питерский климат, редко выглянет солнце, и мы порадуемся блестящим золотым шпилям. А потом опять месяцы слякоти, дождя, мокрого снега, тоски. И, кажется, что может помочь алкоголь в уютных теплых барах и ресторанах с ностальгически-прекрасным видом на Неву. Но это только иллюзия, и от спиртного пробуждаются самые гадкие воспоминания, и хочется плакать о том горе, с которым все давно смирились и не говорят о нем вслух, будто так и должно быть. А, может, трагедии и правда естественны, как смерть, и старение, и болезни, и плач детей.

Но я не могу, я всегда недовольна всем, только бывают редкие периоды хорошего настроения. Может быть, это плохое состояние души – последствие моих ошибок? Или просто я не умею радоваться жизни, не умею идти к цели, не умею преодолевать препятствия? Я никуда не годный человек. Трудно жить с таким исковерканным прошлым, с такой израненной слабой переменчивой как ветер душой. Может, я даже психически больна? Кому я нужна? Я когда-то мечтала стать певицей, и плюнула на это, не поверила в себя, я не написала ни одной песни, не родила ребенка, бездарно провела все годы молодости. Дирк, Дирк! – Соня тяжело вздохнула. – Мне нравилось перебрасываться с ним ироническими репликами, в этом мы были на равных, я даже побеждала в остроумии его, богатого, взрослого уверенного в себе. И он в чем-то зависел от меня, от моего желания. Это приятно щекотало нервы. Но какой во всем этом был смысл? У нас не было душевной близости. Дирк так и остался бесконечно далеким как другая планета, привлекательная и яркая издали, а вблизи холодная, лишенная жизни и воздуха. Близость с ним травмировала мою душу. Все-таки он победил в этом невидимом состязании душевных энергий и противоречивых чувств. Он унизил меня в каком-то смысле.

И мне хочется отомстить. Чтобы Дирк увидел по телевизору, как я исполняю мировой хит. И потом мы встретимся, и он скажет: «Ну что, милая, может, предадимся жаркой страсти снова, я уже заказал номер». А я отвечу небрежно: «Нет. Ты считаешь себя выше других, но на самом деле ты самое настоящее ничтожество». И выйду, громко хлопнув дверью. Но это все какой-то детский сад, глупо и неважно уже отомщу ли я ему. Совершена трагическая ошибка, из-за которой мы расстались с Элаем. И ее невозможно компенсировать ничем, как и все страдания в этой жизни. Боль стихает, но на сердце остаются уродливые рубцы. Я сама виновата, мои беды не принесла мне жизнь, каждый поступок был моим выбором. Покончить с собой не получится, это не принесет облегчения. Выхода нет. Почему другим людям удается жить весело, красиво, успешно, чем они лучше меня? И не надо спрашивать «за что?» Мы на самом деле всегда знаем, за что и почему. Пойду, прогуляюсь по острову, пусть они уплывают, а я дождусь доктора. Он обещал через несколько часов вернуться на этот остров вместе со своим помощником, собрать одно лекарственное растение и удостовериться, что со мной все в порядке. Я уплыву с ним, буду жить с дикарями, помогать им. Я не вписываюсь в современную жизнь, здесь я забуду обо всех трагедиях». И Соня стала постепенно углубляться в лес.

Слезы текли по ее лицу, но она их не вытирала. А лес становился все гуще, и уже напоминал непролазные джунгли. Слышалось громкое пронзительное пение птиц, и от него почему-то было жутковато. Соню оцарапало какое-то тропическое растение, она упала и громко закричала.

«Все кончено, больше не хочется жить. Да, жаль расстаться с капитаном и с Данилой, может, наше путешествие, наконец, завершится, и мой брат отправится домой. Не хочу возвращаться в старую квартиру, где все напоминает о смерти ребенка, о моих неудачах. Пускай начнется новая жизнь. – Ей даже на какой-то миг стало хорошо. – А эта тропическая природа, ветер с океана, под который забываешь о течении времени и слышишь только журчание воды и смотришь на вечную величественную бесстрастную красоту, и все проблемы становятся мелкими и неважными, остаются в далеком прошлом. Время выравнивает камни, и оно сгладит боль в моей душе. Здесь можно будет забыть о душевных терзаниях, о трагедии капитана, произведшей на меня такое тягостное впечатление, обо всем».

Она решила не прощаться с Данилой и капитаном, это будет слишком тяжело.

Наконец, Соня нашла выход из леса и ходила вдоль берега, потерянная и одинокая. Дул слабый ветерок и небольшие волны накатывали и сразу отбегали. Сонины джинсы промокли, но она не обращала на это внимания. Ее широкая кофточка с рукавом летучая мышь, которую дал доктор, чтобы она переоделась, развевалась от ветра. Соне было тяжело прощаться со старой жизнью, но иногда надо сделать решительный шаг.

И вдруг София увидела Даню, который махал ей руками.

– Неужели ты хочешь уехать? Бежим скорее на корабль, там произошло что-то ужасное.

Вот что случилось где-то за полчаса до встречи Сони и Данилы:

Отец Олег висел на мачте. Верхние конечности страшно затекли. Он испытывал жуткую боль во всем теле. Священника мучила ужасная жажда. Он молился из последних сил.

А в это время Филипп бродил вдоль берега в поисках Сони и Данилы. Капитан задумался.

В его сознании проносились средневековые улочки, первые неуклюжие машины, сменившие экипажи, дымящие пароходы, которые плавали, а потом исчезли, их заменили громоздкие, но более маневренные лайнеры. «Все как по волшебству менялось, когда я выходил на сушу, – вспоминал капитан, – вырастали диковинные многоэтажные дома, женщины начинали одеваться как мужчины, появлялись стальные летающие птицы. Но люди из других веков, с которыми я общался, оставались теми же, порочными, заблуждающимися и незащищенными, тоскующими здесь на огромной планете горя и зла. И все-таки в мире мало любви и добра, и их надо искать, как жемчуг на дне море, на дне несчастных израненных людских сердец».

Филипп надеялся, что команда раскается, и проклятие будет снято. Его надежда была хрупкой, исчезающей как предрассветный туман. Но они не захотели обратиться к Богу, и это было предсказуемо. Какое им дело до его потомков, если он всегда был так жесток с командой, и его нисколько не беспокоили проблемы экипажа. Матросы его ненавидели, хотя и уважали когда-то. Они были бесконечно далеки от покаяния и религии, и жили в мире грубого труда и грубых удовольствий. Бесчеловечными приказами и наказаниями, своим вечно скверным настроением капитан создавал в и без того очень тяжелом плавании совершенно невыносимые условия. Он считал себя вправе убивать, а иначе ему не будут подчиняться и уважать. Бывали случаи, когда самые жестокие самые болезненные оскорбления сами собой рождались в его голове, и ему доставляло определенное удовольствие их произносить. Капитану нравилось задевать матросов за живое. Таким образом, он вымещал на людях собственное преимущественно плохое состояние души и страшную усталость от штормов, опасностей, невыносимых бытовых условий. На какое-то время становилось легче, но потом было еще хуже.

А ведь у матросов тоже были сердца, хотя и запрятанные глубоко под огрубевшую от штормов, солнца и тяжелой жизни кожу.

А после проклятия Филиппа перестали бояться, ведь он уже не мог никого покарать. Капитан чувствовал ненависть матросов и обиду на прошлое, которая жила в их сердцах, как память о войне или стихийном бедствии. О таких вещах вроде бы забываешь, но стоит кому-нибудь напомнить, и боль оживает с новой силой. Он старался с ними как можно меньше общаться, Филипп принимал участие в управлении кораблем в шторм, но только через боцмана и штурмана. Питер Ван Гольф был единственным человеком, который не держал на него зла. А Дирк был слишком рационален, он хотя и ненавидел капитана, но понимал, что в шторм без знаний и навыков Филиппа не обойтись.

Это воспоминания пронеслись в голове капитана за минуту. Команда не раскается, чтобы спасти его потомков и снять проклятие никогда, им нет никакого дела до Господа Бога, для них покаяние подобно отказу от женщин и алкоголя, чтобы заработать себе теплое местечко в раю. Филипп невесело усмехнулся. Он решил поговорить с Соней и Данилой, может, ему станет легче. Но капитан не знал, где они и пошел к кораблю посмотреть, нет ли их там.

И тут он увидел, что кто-то распят высоко на мачте. Капитан сразу догадался, что это отец Олег.

Последний не то крикнул, не то громко простонал что-то нечленораздельное.

Филипп подумал, что надо освободить его, вдруг служитель Господа все-таки убедит матросов раскаяться. Это последняя надежда, тонкая ниточка, которая может привести к спасению. Как огни лайнера, проплывающего мимо их злосчастного корабля и отправляющегося в другую жизнь, пусть сложную и трагическую, но все-таки нормальную и даже иногда счастливую. Капитан часто наблюдал за уплывающими кораблями, но оставался в своем вечном кошмаре. Да и что могло произойти? Ни одно судно не могло взять на борт капитана Летучего Голландца. И все равно в душе Филиппа при появлении кораблей просыпалась детская наивная непонятная надежда, что нечто может произойти и изменить его участь. Но другие суда всегда исчезали, и все оставалось по-прежнему.

У капитана перед глазами стояло лицо Сони такое юное, но уже омраченное страданиями. Она была хорошей девочкой, и он верил, что когда-нибудь она будет счастлива после всех потерь и горестей. Филипп часто думал и о Даниле. И сейчас снова вспомнил о нем: «Даня такой славный веселый умный, наверно, таким же был мой сын. Так умиляет детская наивность, искренняя любовь к жизни. Если бы в моих силах было сохранить жизнь Дани не исковерканной не испорченной. Но я не смогу. В нем уже чувствуются недостатки, которые приведут к порокам конфликтам проблемам. Такова жизнь, и все равно мне хочется ему помочь, защитить от ошибок.

Эти девочка и мальчик, мои единственные потомки, оставшиеся в живых, они должны создать семьи, любить и разочаровываться, совершать глупости и страдать, щуриться от солнца и улыбаться первому снегу. Но у них не будет настоящей жизни, они обречены вечно скитаться по морю в шторм, стать призраками, как и все на моем проклятом корабле. Нет, я не могу этого допустить. Сейчас попробую снять отца Олега с мачты, хотя понятно, что хватаюсь за соломинку».

Филипп полез по мачте вверх. Он легко поднимался по вантам, так как не раз проделывал это в прошлом. И вот капитан уже добрался до верхней реи, где висел отец Олег. «Святого отца надо снять, но как? Священник может не удержать равновесие, когда освободится от веревок». Капитан легко развязал узел вокруг ног отца Олега, его, видимо, затянули кое-как. Оно и понятно, вряд ли кто-нибудь думал, что проповедника будут спасать. Настроение у Филиппа поднялось. Вот, сейчас священнослужитель спустится и все будет хорошо. Может быть, он своими проповедями уговорит всех раскаяться. Почему-то в тот момент такой исход, казавшийся капитану совершенно невероятным пятнадцать минут назад, виделся вполне реальным.

– Вот, теперь ноги у вас свободны, вы привязаны некрепко, все будет нормально, держитесь, – почти весело сказал капитан на хорошем английском, – будь я помоложе лет на триста-четыреста, освободил бы вас за одну минуту, а так придется еще повозится.

– Я держусь, не волнуйтесь, – прохрипел отец Олег. – Правда, ноги затекли, и, кажется, сейчас упаду, ужасная боль в руках. Но ничего я тренированный человек. Вы сами держите равновесие, а я уж как-нибудь справлюсь.

Священник с трудом нащупал ногами опору на канатах вокруг мачты.

– Ничего, ничего сейчас все будет нормально, – повторил капитан.

Филипп попытался, держась правой рукой за ванты, развязать левой узел вокруг руки отца Олега. «Это обычный морской узел, – думал капитан, – ничего особенного, сейчас все получится». Но веревка не поддавалась. Филипп поменял руки. Теперь он держался левой, а правой возился с узлом. Так было труднее удерживать равновесие. На мгновение капитану показалось, что он сейчас полетит с головокружительной высоты вниз, сердце бешено заколотилось. «Да, я не могу умереть, – подумал он, – но инстинкт самосохранения остался. И будет ужасная боль, надо постараться не упасть».

– Почему вы решили помочь мне? – глухо спросил отец Олег.

– Ну, надо же спасти хоть кого-то в своей жизни, я живу столько лет и от меня одни неприятности, – попытался пошутить капитан.

– Вспомните разбойника, который покаялся на кресте, и не сделал никаких добрых дел, – хрипло произнес священник.

Отец Олег говорил с трудом, его мучила страшная жажда и в горле пересохло.

– А было ли это все на самом деле? – ответил капитан.

Священник попытался что-то сказать, но получился какой-то невнятный хрип.

– Поговорим потом на земле, берегите силы, – крикнул Филипп. Тут мачта стала сильнее раскачиваться.

– Вот черт, чувствую, ветер будет усиливаться, задача усложнится, – проворчал капитан. – Отец Олег, вы знаете, я умею угадывать направление ветра, его силу, это от Бога или от дьявола как вы считаете? Но неважно, не отвечайте. Мне кажется, сатана мне иногда помогал, а Господь ни разу, ну да что теперь вспоминать.

Капитан говорил, потому что его успокаивал звук собственного голоса, спасение священника оказалось делом нервным.

Филипп нащупал конец морского узла, но никак не мог развязать толстую веревку. Его здоровье давно расшатали ром, нервные и физические перегрузки, и сейчас капитану было очень тяжело. Но, наконец, он справился и облегченно выдохнул.

– Вы можете держаться или рука очень затекла? Ради всего святого, хватайтесь за что-нибудь! – крикнул капитан. Он хотел, чтобы отец Олег расслышал его. Мачты громко скрипели и раскачивались, Филипп так устал от этого за столько веков.

– Я в прошлом спортсмен, постараюсь поставить рекорд, – с огромным усилием улыбнулся священник.

Отец Олег схватился за ванты, хотя это далось ему с большим трудом. «Теперь он держится одной рукой и вряд ли упадет. Видно, человек сильный, – думал капитан. – Все, остался узел на второй руке. Но положение ужасно неудобное, святой отец стоит спиной к мачте, долго он так не выдержит, надо поторопиться». Филипп ужасно устал, и пот градом тек по его лицу. Отец Олег с трудом, но держался, к счастью, он провисел не долго. Конечности не очень сильно затекли.

Капитану никак не удавалось развязать вторую руку священника. Несколько толстых узлов были завязаны очень плотно. Наконец, Филипп приложил все силы, рванул правой рукой веревку, но не удержал равновесие и полетел вниз. Капитан ободрал в кровь ладонь, которой, падая, пытался схватиться за рею. Он упал на спину и, видимо, сломал руку об якорь, который лежал на палубе. Филипп чувствовал адскую боль. У него было кровотечение из рваной раны правой руки, которая будто горела огнем, и позвоночник, казалось, раскалывали изнутри. Скоро он оказался в луже крови. Капитан хотел закричать и не мог, лишь через несколько минут голос вернулся. Попытавшись встать, он понял, что ноги потеряли подвижность.

Отец Олег некоторое время стоял, из последних сил уцепившись за ванты, пока не почувствовал, что руки и ноги могут нормально двигаться и потом спустился. «Скоро все пройдет, – думал Филипп, – минут через пятнадцать, ведь мы не можем умереть». Ужасная физическая боль, которую он испытывал будто во сто крат усилила душевные переживания, которые вернулись к нему с новой силой, когда спасение священника было закончено. Отец Олег наклонился над распростертым на палубе капитаном.

– Я не знаю, что нам делать. Я в отчаянии, – прохрипел капитан.

– Обратитесь к Богу, скажите, что Вам подсказывает сердце, ведь на самом деле, чтобы общаться с Господом, не нужны посредники, – ответил отец Олег.

– Бог никогда не слышал меня.

– Вы, наверно, и не верили, что будете услышаны, а молились просто от отчаяния, поверьте сейчас. Отец Олег стоял пошатываясь. Слова давались ему с большим трудом.

Филипп вздохнул, у него промелькнули перед глазами грустные высокие, будто воздушные храмы с длинными рядами скамеек, в одном из которых он встретил свою будущую жену. «Вот и все, и нет никаких доказательств, что Бог существует, кроме той галлюцинации, светлого человека на корабле. А, может, Летучий Голландец это просто научный феномен, воплощение какого-то природного физического явления? Но я должен поверить сейчас, чтобы не упустить последний шанс, ради Сони и Данилы. Можно ли заставить себя поверить? Некогда об этом размышлять!» И капитан воскликнул, превозмогая боль:

– Господи! прости меня! Я раскаиваюсь во всех грехах, сними проклятие с корабля и с моих потомков, пусть я умру, но они будут счастливы.

День близился к закату, Летучий Голландец почти не качался на волнах, наступил штиль. Теплый тропический вечер, сколько уже было таких вечеров. Природа отдыхала от жестокого дневного зноя, благоухали цветы и пели птицы, а парусник как раз на закате отправлялся в ад бушующего моря.

Филипп почувствовал слезы на своем лице:

– Господи, отчего мне было так плохо всю жизнь? Почему ты никогда не исполнял моих молитв? Исполни хотя бы сейчас в последний раз!!! Я верю, почти верю, что Ты можешь помочь мне.

Капитан увидел, что вокруг стоят матросы. Откуда они взялись, ведь никого не было? Они смотрели на него, лежащего в луже крови, с насмешливым злорадством, как ему казалось. Капитан видел все как в тумане.

– Простите меня, простите, если сможете, я очень виноват перед всеми вами, я хочу спасти своих детей, – попытался Филипп прокричать, но получился глухой стон.

Однако, смысл его слов все поняли. По толпе пронесся гул. Что они говорили? Капитан не разобрал ни одного слова, у него отчаянно звенело в ушах. И тут он почувствовал, что умирает. Осознал сердцем, душой, как понял во время первого поцелуя с Эльзой, что она действительно его полюбила. «Да, Господь услышал меня, сейчас все закончится, и я отправлюсь в ад. Моя жизнь и так была адом всегда» – подумал капитан.

Но почему-то ему было как никогда спокойно и хорошо на душе. Боль куда-то ушла. У Филиппа проносились в голове только приятные воспоминания, ему казалось, что они с Эльзой идут по полю, усыпанному тюльпанами, и смеются. Его жена мило щурится от солнца, и ее волосы будто отливают золотом. А потом они все вместе, капитан, Эльза, Соня и Данила оказываются на корабле. Парусник идет при попутном ветре, и им в лицо светит яркое солнце, которое Филипп так любил.

И тут капитан увидел, что над ним склонились Соня и Данила.

– Ты весь в крови, какой ты бледный, что случилось? – испуганно закричала София.

– Дорогие мои, прощайте, будьте счастливы, я умираю.

– Нет, нет, ты же бессмертен, – шептала Соня.

– Смотрите, закат! – воскликнул кто-то из матросов.

Соня оглянулась и увидела, как багровый диск солнца медленно погружался в океанские волны.

– Еще можно что-то сделать, сейчас приплывет врач, – задыхаясь от волнения, говорила Соня, держась за руку капитана.

– Не надо, я хочу умереть, чтобы вы жили. Я был так несчастен всегда, но умираю счастливым, – тихо ответил он.

Данила украдкой вытирал слезы.

– Я так устал жить, – сказал капитан.

И все исчезло, поплыло перед глазами. Его тело осталось лежать на палубе, а душа поднималась над морем. Филиппу было невероятно хорошо и легко, гораздо лучше, чем в те редкие мгновения, когда он наслаждался солнцем и попутным ветром. Капитан очутился в большой цветущей долине, залитой удивительным светом гораздо ярче солнечного, и к нему бежала Эльза с распущенными волосами в голубом летнем платье, рядом с ней шел юноша в светлой одежде, похожий на него, он улыбался и махал рукой.

«Это мой сын», – сразу понял капитан. Все вокруг было таким ярким, живым и красивым, будто раньше Филипп видел мир через мутное стекло, а сейчас вышел из помещения с закопченными окнами.

– Теперь все будет хорошо, всегда… Все только начинается, – тихо сказала Эльза и погладила руками его лицо.

– Он умер, слышите, он умер! – закричала Соня и разрыдалась. Все вокруг были вне себя от бури противоречивых чувств, овладевших ими. Боцман перекрестился и смахнул слезу огромной ладонью.

– Смотрите, солнце зашло, а мы никуда не плывем! – крикнул один из матросов. И действительно солнце уже погрузилось в океан, начиналась теплая благоухающая тропическая ночь. Корабль покачивался на волнах, но оставался на месте.

– Все, братцы, – радостно воскликнул Краб, – я ухожу с этого проклятого корабля. Похоже, наше путешествие закончилось. Капитан всегда был негодяем, но сейчас он мне показался почти славным малым, пусть земля ему будет пухом. Люди были страшно взволнованы. Они не могли осмыслить все эти события. Было тяжело осознать, что капитан погиб и кошмарное плавание, продолжавшееся несколько столетий, закончилось. Матросы отказывались в это верить. Но чем дольше корабль стоял на месте, и чем темнее становилось вокруг, тем больше сердца наполнялись восторгом и сладким пьянящим вкусом свободы.

– Да, похороним капитана по морскому обычаю, и покинем скорее этот проклятый парусник, священник может прочитать молитву, – сказал кто-то.

И тут все обернулись к отцу Олегу, про которого почему-то забыли.

– Капитан разбился, спасая меня, – сказал священник, – мне еще не пришло время умереть.

По толпе пронесся гул.

– Простите их, – серьезно произнес боцман, глядя на отца Олега.

– Да, не обижайтесь, – стали говорить матросы, перебивая друг друга, – мы все немного не в себе, здесь в море за столько лет крыша съедет у любого.