Текст книги "Цветок печали и любви"

«Это случилось с Оксаной, потому что она была счастливой? Потому что мы слишком много смеялись? Счастье наказуемо? Я тоже виновата?»

Я долго не могла забыть свой абсурдный внутренний протест, когда на похоронах увидела Оксану… такой ужасающе не похожей на себя. «Господи! Почему же они ее в это одели?! Какой-то нелепый венок! Это же не модно!!! Ей бы это не понравилось!!!» Я, четырнадцатилетняя, внутренне просила у нее прощения за то, что мы видим ее в этом странном балахоне – в платье невесты, в которое по традиции наряжают девочек, не доживших до свадьбы. Я словно обещала ей все это исправить!

Как будто все дело было в нарядах…

Но – обещание! Вот в нем все дело. Я дала ей обещание, которое выполняю всю жизнь. Обещание, что ее неосознанная жертва не напрасна. Обещание бессмысленного подвига. Она изменила меня и сделала человеком пишущим. Я та, кто я есть, благодаря… знать не знающей об этом четырнадцатилетней Оксане. Но теперь-то она об этом знает – там, откуда иногда приходит ко мне. Нет, не призраком, разумеется, она слишком смешлива и язвительна для этого. Она маячит тонким мысленным силуэтом где-то в конце осенней аллеи, и я – тоже мысленно! – говорю ей, мол, вот, пишу, понимаешь, как ты и просила меня… хотя ты вовсе не просила, ну, в общем, ты поняла. И вот это выполнение моего странного обещания – оно стерло бездну горя, ушел тот страшный день похорон, а вернулась снова та Оксана, всегда готовая улыбнуться и назвать меня Швамбранией. О боже, это один хмырь обзывал меня Шваброй, а Оксана умела превращать обидное в смешное, ведь «Кондуит и Швамбрания» – это название повести Льва Кассиля, у всех советских детей были его книги…

Когда Митя в четыре года заболел менингитом – вот это была жуть! – Оксана была со мной день и ночь. «У него легкая форма, проходит без последствий!» – повторяли мы все, словно мантру. Так и было. Словно ветер коснулся щеки – вот такую я чувствовала защиту. Что ж, говорите, что я это все придумала, что это все мой сентиментальный бред, и я даже не буду возражать. Но есть у меня незыблемое чувство, что каждый из нас хотя бы однажды договаривался с кем-то из мира ангелов. Примерно так: я тебя буду всегда любить и помнить, а ты будешь меня хранить. Это в переложении на наш земной язык, на наше ты-мне-я-тебешное. Только вот с ними, с теми, кто из Города золотого, это возможно лишь честно, глубоко и обоюдно, только если ты без всяких договоренностей помнишь и любишь. Не за оберег, а потому, что не можешь иначе.

Иногда, признаюсь, я задаю ей вопросы, которые уже набили оскомину Создателю. «Оксана – почему я? За что мне столько горя? Зачем мне такой тяжелый крест? Почему уходят любимые и лучшие? Если жизнь – череда предупреждений, то почему они нам ничем не помогают…» И когда Оксана не отвечает, я знаю, что она обязательно ответит мне чуть позже. Когда-нибудь я увижу тонкий силуэт в конце осенней аллеи. Ведь там у нее нет нашего времени. Полторы сотни лет или мгновение – без разницы. Просто надо правильно задать вопрос, это очень важно в таких делах. А уж она превратит страшное горе в воскрешение и возрождение, как умела когда-то превращать обидное в смешное.

И, возвращаясь к «домашнему заданию Юлика по причинам и следствиям»: понимаете, Та девочка любит литературу. Живет ребенок в казенном доме – и полюбил «Трех товарищей» Ремарка. Она безошибочно выбрала из моих книг сборник Нины Берберовой, такой трепетно горький и бунтарский. Она любит «Аве Мария» Каччини, то есть нашего гениального Владимира Вавилова. Она любит мой любимый английский фильм «Книжная лавка». Вот перечисляю – и злюсь: как будто опять оправдываюсь перед теми самими пустыми масками. Да какой еще ответ нужен этому миру?! Полюбить чужого ребенка как своего – это нормально! Все, больше ответов не будет.

 
…Я смотрел в эти лица и не мог им простить
Того, что у них нет тебя и они могут жить…
 

Почему мы так поздно благодарим наших вдохновителей…

Да, Юлик, один – ноль в твою пользу, без «Наутилуса» не обошлось. Прослушанного в слезах.

Особо почитаемые хиты – не по одному разу и не в одном варианте, в экстазе недоумения: как я могла о них забыть так надолго?! Впрочем, забыть – громко сказано, просто я теперь слушаю Митин джаз. Но у «Науса» такой пронзительный саксофон!

Под песню про апостола Андрея почти неслышно в дом вошел Алеша. С огромными пакетами из магазинов. У каждого слоя жизни своя драматургия.

И, как всегда, Алеша вернулся к тому месту, когда ссора еще не началась. И с этого места продолжил, как будто ничего и не было. Как у него так получается? Вот будь моя воля, я бы часами перемалывала, обсуждала и раскладывала бы по полочкам пережитые обиды и катарсисы. А он – бац! – и, как говорится, «давайте вернемся к тому моменту, когда мы были незнакомы». Когда еще не успели сделать друг другу больно. И хотя этот метод противоречит тому, что я знаю о человеческих отношениях, он почему-то работает. Ну и к тому же после падения в Марианскую впадину… ужасно хочется есть!

Последний звоночек

Копаясь однажды в содержимом Митиного компа, я нашла престранный документ, не подлежавший толкованию с точки зрения здравого смысла. А именно – международный сертификат… э-э-э… по обучению священнослужению протестантской церкви, выданный Симонову Дмитрию Константиновичу. Я смутно припоминала, что когда-то он мне об этом говорил – в ключе ёрническом и шутейном, разумеется, и тогда же делился, что хочет купить боксерскую капу, потому что накануне, когда он играл, к нему пристали пьяные бомжи и еле отстали. Да, в Королёве обычно спокойно и проблем не бывает, но вот, как говорится, и на старуху нашлась проруха. Эта новость привела меня в ужас, внутри завыли мигалки «ребенок в опасности», и Мите пришлось успокаивать нас новостями о том, что он теперь пастор и даже может совершать обряд венчания. Ну, подобной-то веселухи мы от него наслушались немало, и, как говорил Алеша, главное, чтобы не принес с помойки бычий череп, – вот тоже была история… Так что на новости воцерковления никто внимания не обратил. Я била тревогу: «Может, хватить играть на улице?!», но на нее, в свою очередь, не обратил внимания Митя. Потом история с бомжами поросла быльем и не повторялась, а мне на глаза попался этот потешный документ, и тогда я кое-что вспомнила. Об эпизоде, который случился во время Митиного крещения в полугодовалом возрасте. Спешу заверить, что я вовсе не дрейфую в сторону религии, но факт остается фактом, обряд был совершен, и в самом конце священник вдруг сказал: «Ой, а в алтарь-то ребенка внести забыли! Значит, священником будет!»

В моей жизни не так много сбывшихся предсказаний, пусть даже иронично. И не спрашивайте меня, что сказал бы тот православный священник на протестантское баловство, надеюсь, что его тоже рассмешила бы эта филькина грамота. Но с учетом матерого атеизма, который захлестнул Митю в преддверии подростковых бурь, это предсказание еще и загадочное. Хотя была еще в его жизни… одна тетрадь! О, эти наши тетради, куда мы записываем свои юные неоперившиеся мысли. Тетрадь была заведена с размахом – толстая, формата А4. Записаны только первые две странички, остальные остались нетронуты, что было в Митином духе. Недлинен оказался философский труд, в начале которого была сделана порывистая пометка «Все это <Нецензурное слово> бред». Далее были изложены краткие тезисы, прямо-таки как в научной работе. Тезисы были такие:

1. Люди – чисто биологические существа.

2. Нет правильной точки зрения, есть субъективные. Нет ничего изначально правильного, нельзя даже быть уверенным в том, что 2+2=4. Я и сам не верю в то, что эта хрень, которую я пишу, правда. Я лишь излагаю свою мысль.

3. Может, все и не так.

И дальше подчеркнуто: «Тут я пишу то, что искренне думаю». А думал он о том, например, что «мы бесхозные создания, которые подумали, что они лучше, выше остальных животных». О том, что «человек перманентно думает, что он мыслит, и значит, и у него есть что-то типа души, но мы просто сборище нейронов, которые в наших мозгах создают мысли, из которых и создаются личности». Еще я у него вычитала тонкую мысль о том, что все хотят быть главными, и даже если кто-то и хочет быть второстепенным персонажем, но при этом все равно желает исполнять главную роль и чтобы без него ничего не вышло.

И, наконец, вывод из всего этого весьма неожиданный:

«Нет, конечно, возможно, что что-то типа Бога вправду может существовать, и то, что творится какой-то замысел, который пока нам не дано понять, а может, кто-то уже понял, но пока не говорит. Давайте подумаем на примере квантовой телепортации. Что, если переместить по такой схеме человека? Будет это такой же человек, с такими же мыслями, но будет ли это тот же человек? Или уже другой, но такой же?

В общем, стоит ли видеть в людях людей или биологические создания? Или мы всё же души Божьи, кто вот знает…»

Не в эпоху ли этих рассуждений Митя купил книгу Платона? Эта книга связана у меня с феерическим хаосом папенькиной съемной квартиры на Савеловском вокзале. Папенька о ту пору жил в Крыму, но Лида самоотверженно продолжала ее снимать для Мити. Точнее, уже одну комнату из нее. Ведь там Митеныш играл, репетировал, что в нашей коммуналке было невозможно. И к тому же квартира была рядом со школой. Туда он приводил друзей. Он любил это место. «Не знаю, как сказать об этом маме, но мне здесь больше нравится», – поведал он Машеньке. Кто бы сомневался!

– Нет, не прибирайся здесь больше!

У нас была жестокая стычка после того, как я приехала на Савелу и посмела вступить в неравный бой со здешними духами хаоса. Духи мне поведали, сколько сакральных предметов, которые я годами искала дома, можно найти под здешним покосившимся и неудобно раскладным диваном. Его проседающие неровности снизу подпирали стопки книг. Но были и не «несущие» книжные залежи вперемешку с носками. Я не сказала «грязными носками» не потому, что отрицаю очевидность, но у Мити была теория, что грязный предмет со временем, если его оставить в покое, например, под диваном, может до некоторого уровня самоочиститься. Не идеально, но основная загрязненность растворится в своеобразной энтропии. В общем, по аналогии с той самой женщиной, которая год не мыла голову – и не прогадала! Так что носки, как мне было доложено, тоже участвовали в этом критически важном для всего человечества эксперименте. Среди них я обнаружила – какая пощечина! – «Фауста», которого дарила Мите на день рождения. Не просто так от балды подарила, конечно, а когда он заговорил в сторону великой книги, которую я и сама полностью не осилила. Я решила ковать железо, пока горячо, и поддержать импульс просвещения! А тут – такое пренебрежение! Митя, гневно выпучив свои большие карие глаза, заливал мне, что «Фауст» пребывает под кроватью именно потому, что он его читает.

– Носки самоочищаются, а «Фауст», видимо, самочитается! Да ты же здесь почти не ночуешь! Ты спишь дома, где тебе так не нравится, – не сдавалась я.

– Вот сегодня я как раз и собирался здесь остаться! И вообще, хватит наводить здесь свой злобный порядок. Когда ты уйдешь, я всю грязь верну на прежнее место!

Что ж, это известный метод Карлсона…

Путем напряженных переговоров я добилась непреложного права книги на уважение. Любой, не только великой и бессмертной. Новенький Платон не должен вытеснять Гёте и любого другого автора на обочину жизни, то есть в поддиванные пыльные закрома. Книга должна быть на виду! В противном случае она низводится до макулатуры, а это просто больно видеть мне как писателю. Это, как показывает опыт, очередная ступенька к обесцениванию жизни человеческой.

Митя согласился, и с тех пор Платон и «Фауст» дружно пребывали в его школьном рюкзаке. А вот что там было еще – большой вопрос! Учился он в старших классах довольно причудливо. Скорее играл роль анфан террибль, клоуна и баламута с последней парты. Весь этот бунт начался в восьмом классе, и тогда я стабильно каждую неделю-две получала гневные звонки от классной. Первое время я считала ее сумасшедшей – ведь с прежней Натальей Владимировной мы были как у Христа за пазухой, – но потом с жалобами подтянулись и другие учителя. Все это мне стало надоедать. «Вы со мной так говорите, словно они какие-то монстры! Самые худшие в школе!» – устало пыталась я выяснить природу конфликта молодой и нервной классной дамы с Митиной бандой, куда входил Ваня, который, между прочим, теперь и сам учитель истории! И Вова, который учился вместе с Митей игре на флейте у Андрея Петровича. Однако школьные педагоги нынче пошли – какие-то хлипкие истерички! Если уж они с такими учениками не могут справиться, то как они сдержат натиск настоящего хулиганья?

«Да! Они самые худшие в школе!» – с мстительным придыханием ответила мне… Впрочем, стоит ли ее осуждать? В школе была махровая текучка, и утекали, увы, большей частью хорошие учителя. Удержались среди них очень немногие. Какую-то молодую неопытную девицу после института кинули на классное руководство восьмиклассниками. Заткнули ею дыру. Это жестоко. Может быть, конечно, она и сама возжелала, «у девушки искания, духовная жажда» плюс неплохая прибавка за классное руководство. Да бог с ней. Потом я привыкла к таким звонкам. А так как мои нагоняи не слишком впечатляли Митю, я решила обратиться за помощью к папеньке. Пусть хотя бы раз в жизни сходит на родительское собрание! Разрулит конфликт… Не все же воображать себя правозащитником и ходить на митинги в защиту «Пусси Райт», все равно от этого одни убытки. И папенька внял моей слезной просьбе – он ворвался посреди собрания и затребовал, чтобы ему немедленно были высказаны все претензии, а то ему некогда здесь штаны просиживать. Масонская ложа под названием «родительский комитет» была возмущена до глубины души, по поводу чего я испытала легкое злорадство. Потому что если в младших классах эта свора еще приносит какую-то пользу в виде закупки учебников и прочего, то в старших это абсолютное зло. Хорошо, что папенька немного растряс эти жировые отложения вместо мозгов. Он выслушал претензии, потом шумно встал и ответствовал в духе хрущевской «оттепели»:

– Так, ну в целом я понял – у вас с Димоном проблемы. У вас проблемы – вы их и решайте. У меня с ним проблем нет.

После чего случился переполох, и меня хотели вызвать в школу. Чуть ли не к директору. Но на всякий случай на сей раз не решились вызывать меня напрямую. Подумали – а вдруг я такая же, как папенька, просто шифруюсь до поры до времени. И решили передать это милое приглашение через Митю. А он «тупо забыл». Это его обычный ответ на мои гневные стенания.

Надо заметить, что эта забывчивость заслуживает своего места в повествовании. Потому что она словно была частью того самого плана. Я не буду мелочиться и вспоминать, сколько физкультурных форм, шапок и варежек мы потеряли из-за этого чудного «тупо забыл». Но Митя упорно не запоминал, например, семейные дни рождения. Сколько было угрохано моих риторических ресурсов на разъяснение этической важности этой даты для человека и его окружения! Все насмарку. Ну, разумеется, о днях рождениях бабушек я ему напоминала. А вот о своем… не будешь же талдычить ребенку: эй, не забудь меня поздравить, слышишь?! Да и странно как-то… Хотя я опускалась и до этого – не в корыстных и мелкобуржуазных, а в воспитательных целях. Что интересно, при этом Митька – щедрый даритель. Просто не любит укладываться в общепринятый повод. Ритуалы его гнетут. Ему нужна спонтанность. Ребенком он с азартом мастерил разные сувениры и поделки и дарил их просто так. Потом, когда подрос, был готов забыть уже и о своем дне рождения. Доказывал мне, что этот день ничего не значит, и он не понимает, что тут отмечать. Мол, что такого – родился и родился?! Я все ломала голову, где я сделала упущение. Наверное, всему виной, что у нас не было торжественных семейных застолий – терпеть их не могу! Опять, наверное, все из-за меня. Да вот хотя бы, что родила его так неудобно – 10 января, очень близко к Новому году, который всегда был главнее и предвкушаемее. Да еще в день его рождения обычно зимние каникулы заканчиваются! И он немного грустил из-за этого. Но, разумеется, это опять мой самооговор. Конечно же, мы устраивали ему дни рождения, конечно, звали его друзей! Конечно же, тщательно и заранее планировали и распределяли подарки, чтобы новогодние не затмили деньрожденские. Но они все равно затмевали… Новый год он все равно любил больше, любил взахлеб, словно это и был его главный день.

А у меня был приземленный материнский страх: пусть лучше будет такой, как все. Обычность – это ведь защита. Но для Мити она была катастрофически невозможна. Он забывал даты, имена и лица, чтобы создавать другую реальность. Чтобы заново узнать человека, чтобы нажать спусковой крючок его миссии. Если вспомнить о том самом замысле, «который нам пока не дано понять, но кто-то, возможно, уже понял, но пока не говорит».

Возвращаясь к нависшей надо мной опасности: вызов к директору! Это же наш тягостный архаичный шаблон страха! Публичная порка, охота на ведьм… Я съежилась и втянула голову, попутно благословив Митину забывчивость. Пусть, думаю, пока все уляжется, а я посижу, прижав уши. Если что – я болею! Благо, что анамнез у меня богатый. Я в домике! В общем, я струсила и пересидела так до Митиного перехода в десятый класс. А там и учительница поменялась!

В ту пору я стала понемногу понимать происходящее. Почему Митя со товарищи были объявлены самыми худшими? Они были самыми заметными. Митя вообще однажды в марте пришел в школу в гавайской рубашке, шортах, шлепанцах и ковбойской шляпе. Порылся в папенькиных закромах! Перед школой заскочил и переоделся. Это был удар в мою больную спину, я боялась, что все мои диагнозы не спасут меня теперь от вызова к директору. «Ну вот зачем ты это вытворяешь?!» – пыталась понять я. «А ни в каком законе не написано, что человек не имеет права так приходить в школу! – невозмутимо ответствовал Митя. – Что не запрещено, то разрешено!»

Я сначала хотела договориться с ним о некоем компромиссе – пусть его выходки будут хотя бы потише, раз уж он без них совсем не может. Труба пониже, дым пожиже. Но понятно, что это была бы скользкая дорожка. Ведь как раз страшнее то, о чем не знаешь. В каком-то смысле лучше пусть бузит у всех на виду и мне на это жалуются, я хотя бы буду в курсе. Впрочем, и это не выход. И я продолжала то гневно, то умоляюще призывать его к здравому смыслу, но Митя-то его видел как раз в бунте, в сотрясании порочной системы, где сынок одной гнусавой мымры из масонской ложи распространял какую-то курительную гадость в классе. Из серии когда все всё знают, но запреты и жалобы не работают, угадайте почему. Мои силы по борьбе с ужасами нашего городка иссякли несколько раньше, когда класс терроризировал другой юный уродец. К счастью, он покинул нашу школу. Наверное, его родители не имели должного веса в тайной организации. А я тогда сильно сдала и чувствовала, что катастрофически не вытягиваю наш школьный триллер. Но троекратное «ура» Ване – он дал в морду распространителю дури! Это, видимо, единственное средство борьбы с этой заразой – дать в морду, когда тебе предлагают попробовать.

Потом масонская ложа уволила Марину Юрьевну, первую в жизни учительницу, которая пробудила у Мити интерес к художественной литературе в рамках школьной программы. Я думала, что такого не бывает, после того как мне было пересказано содержание «Ромео и Джульетты» приблизительно в таком ключе: «Он подумал, что она мертвая, и сдох, а она очнулась и увидела, что он мертвый, и тоже сдохла. Ну и хрень!» С тех пор я зареклась говорить о классической литературе с Митей, пока он подросток. Разве что лет через двадцать. Когда будут прочитаны пара-тройка страниц из «Фауста». И вдруг – момент истины! Он стал читать Блока! Мы сидим на кухне и обсуждаем поэму «Двенадцать»… И замаячила тема Серебряного века. О боги – все благодаря новой учительнице! Я готова была поклониться ей в пояс за такие впечатляющие достижения. Но она проработала у нас месяца три… потому что не угодила сынку, чей родитель входил сами знаете куда. И сами знаете что добился, чтобы ее уволили.

Я долго не могла поверить в это, я думала, что у Мити подростковый максимализм и он все страшно преувеличивает. Но это оказалось правдой. Как и многое из его максимализма. Но как может быть такое, что горстка самодовольных обывателей вышвыривает хорошего учителя из школы? Как такое может быть?! Хотя к чему эти всхлипы, в нашей жизни всегда есть место жизнерадостной розовощекой коррупции, замаскированной под заботу о детях. Но считайте, что я этого не говорила, – ведь у меня нет доказательств, я же не комиссар Каттани. Впрочем, нет, говорила, конечно. Говорила, говорю и искренне думаю, что родители должны объединяться, чтобы защищать детей от школьного беспредела, от самодурства и от маразмов Министерства образования. Но, наблюдая за деятельностью этой своры, я медленно понимала, что как раз весь маразм власть имущих она и олицетворяла. Быть может, где-то это совсем не так, но нам досталась вот такая скверная история.

И кстати, об истории. Ведь были у нас еще прекрасные учителя, которые не строчили жалобы на учеников и не названивали родителям. А просто делали свое дело с любовью. Алексей Константинович, историк. Думаю, что он сыграл ключевую роль в том, что Ваня тоже выбрал этот путь. Виталий Евгеньевич, математик. Учитель от Бога. Я мечтала, чтобы он был нашим классным, он и побыл им в нашей текучке, увы, недолго. Ярослав Андреевич, англичанин. Молодой и решительный. Разрешил всем лодырям заниматься своими делами, даже уйти с урока в пределах школы, – только не мешать тем, кто хочет учиться. И говорил только с ними. Юная учительница химии, не помню, как ее звали. По-моему, Митя слегка в нее влюбился – а что еще можно предположить, если он вдруг начал проявлять интерес к предмету. К химии!!! Он же ни разу до этого не открыл учебник. Елена Викторовна, еще один историк, – нет, не историчка! Она замечательная, та самая, что считала Митьку прирожденным конферансье. И разумеется, наши музыкальные учителя, ведь музыкальная студия – лучшая часть нашей школы. Школы, которую я все же вспоминаю с любовью благодаря этим нескольким прекрасным людям. Потому что несколько прекрасных людей – это очень много.

Митька их любил и порой даже бурно восхищался, особенно если кто-то из них рассказывал анекдот, на который не решилась бы я. Этим он всегда подчеркивал, что педагогический талант несовместим с ханжеством. И я, конечно, здесь сильно проигрывала. Они с Ваней все хотели уже после выпуска зайти, проведать историка… Но новая жизнь их закрутила, а потом…

Но не будем забегать вперед. Большим ударом для Мити явилось некоторое Ванино преображение. Проще говоря, в выпускном году Ваня взялся за ум и начал интенсивно готовиться к поступлению. Перешел в другой профильный класс. Я с жаром уговаривала Митю последовать его примеру, но тщетно. Он, конечно, был очень удручен таким поворотом – ведь с первого класса дружили, а тут такое «предательство»! Забавно, где-то есть фото новогодней елки в первом классе и три мушкетера на ней – Ваня, Вова и Митя. Иногда я думаю, что тот, кто знал тебя ребенком, он каким-то образом приближен к замыслу Создателя, он хранитель какого-то шифра, ключика, своеобразного ДНК – но не биологического, а духовного или душевного, уж не знаю, как точнее! И когда-нибудь, в других мирах и в других обстоятельствах, этот человек сможет тебя воссоздать своей памятью и воображением. А если таких людей уже двое, трое… чем их больше, тем достовернее ты у них получишься!

В старших классах к банде присоединился Максим. Обаятельный и дружелюбный пофигист и верный соратник по противоправным затеям. Его сибаритской натуре претило что-то затевать самостоятельно, но он всегда был готов поддержать хулиганское побуждение или авантюру. Бродить ночью по Химкинскому лесу босиком, когда у тебя бронхит, например! И кстати, он стал первым из друзей, кто слушал Митю на настоящем рок-концерте! Это была его первая группа под названием Jam Cruiser. Леша-гитарист увидел Митю, когда он играл на улице, а группе как раз не хватало саксофониста. Так и закрутилось. Репетировали в гараже. Митьку туда приводила Лида – незнакомые люди, окраина города, надо было проверить, что да как. Бабушка приводила на репетицию, бабушка отводила домой, на этот раз все было строго! Но ребята хорошие, очень тепло, по-отечески отнеслись к Мите. Опекали. Он там у них был самым младшим, этаким сыном полка.

И при этом, как потом рассказывал мне Леша-гитарист, самым музыкально образованным. Знающим музыкальную грамоту. «Не понимаю, что вы за пентатонику играете?» – возмущался Митька, словно матерый мэтр. Посмотреть бы на эти нотации! Но он тут же признавался, что вот в школе он играет по правилам и по нотам – но ведь по красотище-то не сравнить «с вашей дивной абракадаброй»! Ребята играли психоделику, и Митя был совершенно ею очарован! Как еще недавно рэпом и Бобом Марли, «Крематорием» и Егором Летовым. Отыграли два концерта в клубе «Клешня». Причем ночных, причем один на Хеллоуин, и Митьке сделали монструозный грим, и даже одна девушка подарила ему бутылку пива. Пить не разрешили, но все равно же поросячий восторг!

А что же Максим? Митя был очарован его мамой, носившей в юности ирокез, и ставил мне ее в пример. В плане здорового пофигизма и игнора школьных санкций. А также вычурных затей вроде выпускного в пафосном ресторане за астрономическую сумму, равную моей зарплате. Я, конечно, тоже бойкотировала этот пальцевеерный бред, но все же примкнула к щадящему варианту. Это была идея одной здравомыслящей мамы, и к ней подтянулись несколько других. Как выяснилось, теперь с выпускными все иначе. Их запретили проводить в школах. Разумеется, по соображениям безопасности, а вовсе не потому, что кому-то хочется нарубить капусты, – это сарказм, если кто не понял. Но на этом новшества не закончились. Теперь у выпускников есть возможность странного выбора: одни могут выбрать одно место, другие – другое, третьи вообще могут податься в парк Горького, но там, как сообщила мне классная, в прошлом году кого-то пырнули ножом, поэтому… Словом, расслоение общества и мультиреальность налицо. То есть параллель выпускников одна, а выпускные у всех разные! А кто-то и вовсе не идет на выпускной и жертвует эту сумму собачьему приюту, сироте, больному ребенку. После пережитой выпускной истерии, которая длилась чуть ли не весь одиннадцатый класс, я убеждена, что последний вариант лучше всего. «А я же говорил!» – победоносно возопит нам, пристыженным, Митя.

Этому предшествовал ряд событий, как то звонок новенького физика. Он был очень напорист в своей жалобе и настаивал, что мой сын – исчадие ада. Я клятвенно заверила его, что срывать его уроки Митя больше не будет. Боже, ну сколько можно! Я была очень зла, плотину прорвало. Я рвала и метала. Какого хереса мучить ни в чем не повинного учителя?! Хотя, между нами, мне показалось, что физик – крепкий орешек и сам кого хочешь доведет. Но это не отменяло моего гнева. Митя внял моим воплям. Физик впредь остался неприкосновенен. Впрочем, он и так пришел в наш класс временно, у нас была своя физичка Виктория Викторовна, которая запомнилась мне эпохальной подробностью – она похвалила Митю! За то, как он сыграл на концерте 8 Марта! Я так изголодалась по похвалам, что, когда мне написала дама-затейница, ответственная за праздники, и требовательно спросила, будет ли Митя выступать на последнем звонке, я уверенно ответила «да». Я жаждала повторить наш маленький успех. Зато Митя не жаждал. Но я напомнила, что могу быть разъяренной тигрицей. Или волчицей. Или просто родителем, которого до крайности изнурили эти одиннадцать лет. Без собственного жилья, стабильной работы и со стремительно разрушающимся здоровьем. Просто я все это не сразу заметила. Так же как человек под воздействием шока не сразу понимает, что тяжело ранен. Я думала – все преодолею! «Да деньги будут!» – как любил лихо отмахиваться мой веселый друг Серега, который теперь в других мирах.

А что с последним звонком? С последним звоночком, если быть точнее. В какой-то момент подготовки даму-затейницу, которой я симпатизировала, почему-то отстранили от организации концерта. Митя плохо скрывал свою радость по этому поводу. И я опрометчиво решила затейнице посочувствовать. Написала ободряющее сообщение, спросила, могу ли я чем-то помочь. В ответ мне пролилась обида на неблагодарных. Я думала, что под неблагодарными имеется в виду школьная администрация, но я рано обрадовалась. Ведь и здесь фигурантом был срывающий репетиции… угадайте кто, который – кто бы сомневался! – приложил руку к ее провалу. Вот интересно, думала я, в этой школе за последние годы произошла хотя бы одна неурядица, к которой был бы непричастен Митя? Рука потянулась к табуретке… Но я выдохнула и напомнила себе, что мучиться уже недолго осталось. И еще одна мысль не давала мне покоя: а что, если вместо затейницы назначат кого похуже? Например, из общешкольного родительского комитета, который уже сливался с администрацией, как церковь с государством. А там богатый выбор неадеквата. И я решила задобрить упавшую духом даму, напомнив ей про трогательный детский ансамбль, в котором некоторое время назад ее дочь-скрипачка играла вместе с моим сыном-флейтистом… когда он еще не был притчей во языцех. Затейница поскрипела извилинами и вынуждена была согласиться с тем, что, мол, да, были и хорошие времена. Были…

И внезапно они вернулись! Затейницу восстановили в правах, и она снова дирижировала концертом. Итак, она снова всех собирала на репетицию! До Мити, как водится, не дозвонилась. Зато дозвонилась я и – бедные мои уши! А ведь мы проводили усердную воспитательную работу, чтобы ребенок не матерился. Но в этом мы потерпели сокрушительное фиаско. Алеша однажды не выдержал и дал Мите подзатыльник. Сложный момент. Мы все потом долго говорили. И все просили прощения друг у друга. На какое-то время это решило проблему. И тут – очередной провал. Опять у нас была потасовка, на сей раз словесная, когда Митя пришел домой. Алеша больше не вмешивался, потому что: «Он уже взрослый. Ничего не изменишь. Думаю, надо оставить его в покое».

Утром в день последнего звонка Митю забрали в полицию. От меня требовалось привезти его паспорт и, конечно, забрать его самого, потому что он же несовершеннолетний. То есть с утра они с Максом пошли не на уроки, а пить пиво в окрестных дворах. Я боялась посмотреть в телефон и увидеть, сколько сообщений написала мне наша затейница, ведь шла генеральная репетиция…