Текст книги "Цветок печали и любви"

Соломоново решение

«Доброй ночи! Это Лариса, а не Аполлинария. Большое спасибо за теплый отзыв! Приятно знать, что у нас общие интересы. Полина мне немного рассказывала о вас. Я была бы очень рада, если бы вы вошли в нашу команду, но, к сожалению, я решила закрыть группу на неопределенный срок…»

Вот, значит, как…

Это сообщение я увидела ночью, после того как вынырнула из тяжелого сна в самое неблагоприятное время суток – час Быка. На часах 3:33. Что ж, привет, темные силы, которые нас злобно гнетут! Здравствуйте, товарищ Люцифер! Эти засыпания с невыключенным ноутом – якобы «прикорну на часок» – я называю суицидальным тихим часом. Потому что по пробуждении среди ночи на меня накатывают черные мысли – каким бы способом свалить из этого фильма ужасов. Желательно безболезненно, потому что испускать дух и терпеть при этом боль – это для меня слишком, мне не потянуть. Поэтому повешение и прыжки с крыши для меня исключены. А также утопление. Все это еще и жестоко по отношению к близким, которые увидят всю неприглядность картины. Газ – неплохо, но это откровенно опасно для окружающих, а они ничем не заслужили, чтобы самоубийца насильно забрал их с собой. Яд? А где он такой, чтобы раз – и все! Без агоний и удуший. То есть он, конечно, существует, но я все равно не имею доступа к этим милосердным веществам. Тогда что?

Следующий этап – посыпание головы пеплом, вина и стыд. Слезы от любви и мучительного нежного сочувствия к тем, кто останется после моего позорного бегства. Все эти похороны – это ад! Настоящий ад на Земле. И что потом? Потом я уже привычной стезей перехожу к мыслям о трудной Алешиной личной истории. И об одной из своих задач, точнее, о сокровенной своей невыполненной миссии – пробудить в Алеше родителя. Он есть, он теплится в нем, этот родитель, израненный спонтанными заключениями и зверскими расторжениями браков, не дающий себе мечтать о том, что когда-нибудь и он будет катить колясочку с внуками. Я должна была ему помочь протоптать тропинки к детям, тропинки, которые однажды оборвались, и большей частью не по его вине. И пусть я лицо неочевидно заинтересованное, но много лет пыталась докопаться до болезненных глубин Алешиных отношений с детьми. Просто потому, что он привязался к Мите. Я хотела отплатить ему тем же…

Но тема до того болезненная, что однажды он запустил в меня мандарином. Ну хорошо, не в меня, но в саму мою убежденность в том, что – как там сказала героиня Лайзы Миннелли в фильме «Кабаре»? «Правда, что дети автоматически любят своих родителей?» Оставим слово «автоматически» частью образа певички Салли, легкомысленной, одаренной, импульсивной и так недолго счастливой. В конце концов, каждый волен подобрать свое слово для точности описания этого чувства. Я не хочу сейчас с кротиным упорством искать верный эпитет. Мне было важно донести, что как бы ни настраивала семейная закулиса ребенка против отца, где-то в своих смутных фантазиях он все равно его ждет.

Но у меня не получалось! Я не могла успокоить Алешину травму. Мы привыкли, что травма может быть либо у брошенного ребенка, либо у матери, которая осталась с детьми одна. Но бывает еще и травма у отца, между прочим. Когда обиженная мать перекрывает ему путь к чаду, а тому объясняет, что папа – человек пропащий. Порой обиженная мать поступает еще хлеще: она вновь выходит замуж и говорит дитятке, что теперь у него новый папа. Ведь старый совсем не годится. Впрочем, не буду домысливать! Быть может, она ничего плохого не говорит про родного отца. Просто появился новый, и все тут! Ну меняют же время от времени машины, одежду, прическу… Вот и папу можно поменять! И этим дело не ограничивается! Она закрепляет новое родство юридически. Она просит бывшего мужа отказаться от отцовства в пользу нового отца. Да вот и ребенок написал бумажку, что он согласен, так что…

Когда я не раз слушала эту историю – а именно она приключилась однажды с Алешей в ипостаси «бывшего папы», – меня обуревало муторное и тоскливое изумление: ну зачем же он на это согласился?! Как? Почему?! Ни одна, простите, тварь не вправе просить человека отказаться от своего ребенка! Алеша мне отвечал, конечно, но ни один его ответ меня не устроил. И в течение тех лет, как мы живем вместе, я постоянно возвращалась к этому вопиющему эпизоду – и мы, бывало, опять ссоримся, или я предусмотрительно молчу и мучаюсь этой горькой загадкой сама. Но однажды я поняла – ларчик открывался не с той стороны. Это же соломоново решение! Та самая притча о двух матерях, которые пришли к Соломону делить ребенка. Соломон сказал: так разорвите его на части. Пусть одна тянет в свою сторону, а другая – в свою. И та, что отпустила, сами понимаете, и была настоящей матерью…

Мне застило глаза Алешино бездействие. Меня возмущало то, что он подписал этот отказ. Я кричала, дескать, как же не понимаешь, что на ребенка воздействовали, оказывали давление, манипулировали им! Нельзя было соглашаться!

Но ведь всегда проще размахивать кулаками после драки. А если представить, что чувствует человек внутри схватки? Ведь ему все представили так, что для сына это лучше. И ребенок тоже все понимает. Он полюбил отчима как родного. Так бывает! Потому что отчим теперь его воспитывает, забирает из школы, водит в спортивную секцию… «А ты где? Тебя нет рядом. У тебя ведь тоже новая семья. И ты тоже растишь не своего ребенка. И быть может, у тебя скоро появится еще один… Давай сделаем так, как будет лучше для всех! Ведь сыну нужна здоровая любящая атмосфера, в которой никто не чувствует себя обиженным и чужим. Чтобы дитя выросло в любви, хорошо бы ему для обоих родителей быть родным…»

Не знаю, что говорилось тогда Алеше, могу только предполагать. Но думаю, что нечто в таком духе. Нечто о благе ребенка. И не нужно забывать, что бывшая Алешина супруга – добропорядочная и правильная мать, и сама из респектабельной семьи. Словом, для всех сплошное благо!

И заключительный аккорд: когда все закончилось, новый папаша победоносно втирал добропорядочной супруге, что, раз родной отец так легко отказался от сына, значит, не очень-то он был ему нужен… Классика иезуитских методов спецслужб. Вне зависимости от рода деятельности, есть такие индивиды, у которых эти методы прошиты в подкорке. Наверное, это наследственное. Не надо забывать, что писатели доносов и разного рода энкавэдэшники дали куда более ветвистое и жизнеспособное потомство, чем те, кого они пересажали. И кто-то побеждает гнилое семя внутри себя, а кто-то его успешно использует.

Вот такое соломоново решение…

После этой истории у Алеши, никогда ничем не болевшего, развилась язва желудка, он был разбит, обесточен, потрясен. Он не понимал, что произошло. Но по молодости надеялся, что все поправимо… Он еще не потерял веру в семью. Остатки чадолюбия в нем добили другие жены.

А я, распутывая колтун его судьбы, пыталась быть токсично объективной. «Зачем ты женился на таких мегерах?» Если формулировать точнее: зачем ты позволял им женить тебя на себе? Но, так или иначе, этот вопрос подразумевает, что человек сам виноват. А подобная позиция – начало конца любых отношений. Беспристрастная Фемида никого не любит.

Потому и попытки моей липовой объективности окончились крахом. Но распутать тот колтун мне все равно придется. Или «погибнуть на великом невозможном», вспоминая Федора Михалыча. При этом тихо сбежать с поля боя я не имею права, потому что миссия моя пока не выполнена, даром что невыполнима. Я не могу оставить Алешу в одиночестве. Никого нельзя оставлять в одиночестве. Одиночество – это ведь отсутствие смысла…

Но, пожалуй, пока хватит слез и самоистязания. Очень хочется, чтобы кошмар моей жизни закончился, но срок мне пока не скостили. И надо тянуть дальше мою лямку. Уходите, товарищ Люцифер, вы отвратительный молодой человек. Толку от вас никакого.

Итак, «Борю навсегда» решили прикрыть. И… я опять что-то перепутала, утонув в мыслепотоке! Та история про последний дом ММ была написана под именем Полли – так почему мне отвечает Лариса?! Видимо, все же историю написала она. Мы с ней незнакомы… Впрочем, это не главное! Неужели Аполлинария оказалась права в своих абсурдных предположениях? Во дела… И ведь что обидно – я уже успела привязаться к Боре и к этому трогательному начинанию! Нет, вряд ли Лариса испугалась оборотней! Если бы она их боялась, она бы вовсе не стала затевать эту группу. Наверное, она… ждет ребенка? А что еще можно предположить? Человек пока не хочет окунаться в боль, ему необходимо счастливое ожидание… Да, это штамп, но с ним придется смириться, потому что он незаменимый. Будущему ребенку необходимо, чтобы его ждали с любовью…

«Желаю счастья вам и вашей семье! – расчувствовалась я. – А когда снова откроете страницу вашей группы, я пришлю вам свой текст, он у меня уже готов!»

Это была быстро поправимая ложь – ежели что, я напишу эти два абзаца за пятнадцать минут. Мы ведь можем тянуть резину годами, а когда жареный петух клюнет в темя, моментально группируем извилины в нужном узоре. А зачем я в принципе соврала? Просто меня по-прежнему мучило любопытство. И я надеялась на крючок с наживкой поймать кусочек правды…

И – чудо! Мне в ночи пришел быстрый ответ! Приветствую тебя, сестра-получночница, будем вместе коротать мрачный час Быка!

«А о чем ваш текст? – спрашивала Лариса. – Может быть, пришлете? Я не уверена, что приняла правильное решение. Мне недавно написали про какой-то сериал, спрашивали, не про меня ли он. Там по сюжету – с героиней, как со мной, поступили примерно, только ребенок ей достался здоровый… И на афише стоит девушка с новорожденным и раздумывает, оставить ли его в беби-боксе или нет… Меня как прорвало – я рыдала вчера весь день! И мне ведь не оттого больно, что из моей жизни могут сделать фильм. Да пожалуйста, делайте, я не против. Но ведь сделают-то, простите, унылую говно-мелодраму. Извините, что я на вас это вывалила».

«Да за что вы извиняетесь! – благодарно возопила я, проиграв яростную барабанную дробь на клавиатуре от избытка чувств. – Я все это хорошо понимаю!»

Точнее будет сказать, что я совсем не понимаю. Не понимаю, что происходит в мире. Здесь творится неразумное, недоброе и – надеюсь! – не вечное. Судя по некоторым репликам в безнаказанной Сети, некоторые готовы сбрасывать инвалидов со скалы, как в Спарте. Кто-то выливает свою злобу на их родителей: мол, сейчас о ребенке можно все узнать, пока он еще не появился на свет, зачем они рожают этих недочеловеков и всю жизнь на это кладут – так ведь еще и на деньги налогоплательщиков! Кто-то люто ненавидит само слово «солнечный», которым посмели наградить детей с болезнью Дауна… Кому-то медийные персоны с особенными детьми что бельмо в глазу: ну вот как они посмели выставлять свой позор напоказ? Как им не стыдно, какой низменный пиар!

В общем, широк нынче спектр ненависти! Впрочем, чтобы тебя ненавидела вот такая сетевая шавка, как выражается Полли, вовсе не обязательно быть инвалидом. Иной раз достаточно быть просто человеком. Но когда начинается эта обывательская грызня о том, что ментальные увечья нужно душить в утробе, я очень жалею, что вот на этой самой стадии утробы невозможно предсказать увечья душевные. Рождение убийц, насильников, душегубов и прочего агрессивного ничтожества. Хотя я, разумеется, плохо себе представляю эти предсказания. «Мадам, мужайтесь, вы вынашиваете судебного пристава!» – примерно так?!

«Простите за любопытство, а вы с Аполлинарией общались… недавно? Она что-то захандрила…» – робко спросила я.

«Поля как ребенок, ей-богу! Решила, что нас закроет следственный комитет! Вот у нас размах-то, оказывается! Я была бы не против такого продвижения… шучу!»

«Да, она мне что-то говорила про некую особу, которая ее испугала… а если точнее – взяла на понт!»

«Да знаю я эту трольчиху! Это просто их конкурент, еще одно похоронное жулье!»

…Похоронное?!

И тут на меня внезапно обрушилась лавина информации, щедро удовлетворяя мое давешнее любопытство. Даже чрезмерно. Я бы предпочла знать не все. Итак, Боренькины биологические родители не просто оборотни. У них похоронный бизнес. Таким образом, они накопили деньги на рождение своего отпрыска благодаря чьей-то смерти. Что ж, кому война, кому мать родна.

Тут что говорить, гробовщики – всем мафиям мафия… После появления на свет ребенка, который их не устроил, они закатили такой шабаш доктору и всей его клинике, что репутация медиков висела на волоске. Оборотни-гробовщики включили старые ментовские связи и собирались обнародовать подмену биоматериала в СМИ! Какой шкандаль! Чем существо ничтожнее, тем более склонно считать себя близким к идеалу. По убеждению любой человекоящерицы, ее генетический материал может породить только Исаака Ньютона. А любой дефект у потомства – фу, это не про ящериц, это нерадивый доктор перепутал пробирки…

«А вот теперь смотрите – вот они на фотке вместе с этой так называемой правозащитницей – ох уж наша впечатлительная Полли! – на выставке похоронных принадлежностей! Пауки в банке улыбаются друг другу!»

И Лариса прислала мне фото.

Вот же какие бывают выставки, ёшкин кот! Кажется, подобное было в одной черной комедии… Я разглядывала веселых и пышущих здоровьем гробовщиков, так сказать, в рабочей обстановке и понимала, что этот мир окончательно перекосило. Фэнтези-ужастик сбылся, нас захватили биороботы. И что обидно, этот искусственный интеллект вовсе не победительно ослепителен и виртуозен. Он убог, примитивен и безвкусен, как утреннее ток-шоу.

Гробовщики обнимали девочку, видимо дочку. Она являла собой квинтэссенцию родительского и дизайнерского глумления над детством. Многоярусное платьице из органзы, все в рюшах. Сложносочиненные косички-колоски на голове, переходящие в гламурные кудри. Лакированные туфельки, немилосердно узкие. Было жутковатое впечатление, что ребенок тоже экспонат выставки… Получается, что эта мерзкая парочка бросила Бореньку и отправилась искать новую жертву. Очередной организм для вынашивания, материал для следующей попытки. И она его нашла… Один ребенок не получился, его можно выбросить, как поломанную игрушку, и заказать нового. Наглая ухмылка лютой несправедливости не новость, она меня не удивила, лишь заставила содрогнуться. Удивило меня другое – то, каким обыденным стало зло в нашей жизни. Как ему комфортно и уютно с нами. Оно прикрылось лилейными рюшами – ни дать ни взять святое семейство. И ведь оно теперь не особенно старается маскироваться, выставляя напоказ свое пластиковое счастье. И никто ему слова поперек не скажет…

Вот поведай сейчас вкратце историю Ларисы кому-нибудь из персонажей этой зловещей выставки – большая часть, может, и не поймет, о чем тут горевать. Родила чужого ребенка, а его не забрали? Так отдала бы на госхарчи в дом инвалидов, какие проблемы? Зачем на себя взвалила, сама виновата… Хорошо, для нее, допустим, чужой, а те биороботы, кто бросили своего? Это как, тоже допустимо? Ну-у, сурмамочка же знала, что идет на риск, она хотела заработать. А покупателя не устроил… товар. Ничего личного, только бизнес. Юридически это ее ребенок, она была в курсе, так что…

Подобными мыслями нынче пропитан воздух. И где грань между подвигом бессмысленным и настоящим, если они сливаются в один забытый язык сердца для сегодняшних нас, превращающихся в продавцов и покупателей смерти.

Увиденное распалило меня так, что хоть на последнюю битву со злом лети, как Нильс, верхом на диком гусе…

«Лариса, так, может, вам продолжить писать? Чтобы те немногие живые души знали правду из первых уст, а не из „говно-мелодрам” и не от трольчих и гробовщиков. Может, наше сакральное предназначение – это упорно делать свое маленькое и „никому не нужное” дело? Вы читали Харпер Ли? „Мужество – это когда заранее знаешь, что проиграл, и все-таки берешься за дело и наперекор всему на свете идешь до конца. Побеждаешь очень редко, но иногда все-таки побеждаешь”».

«Читала ли я „Убить пересмешника”? Да я чуть не подралась из-за этой книги! С одной старой калошей. Ну, знаете, из тех, у кого моча красная от любви к Советскому Союзу. Она заявила, что наши детские писатели сильнее Ли. Но ведь их совершенно нельзя сравнивать и противопоставлять! И они прекрасно дополняли друг друга… когда-то».

Наш полночный междусобойчик заснул на полуслове, но утром – привет, «Бубенцы Черчилля!» – я обнаружила в сообщениях бодрое:

«А вот хорошо бы сейчас вы что-то написали в группу. А то трольчиха-гробовщик просится к нам обратно, и знаете, какой у нее аргумент? „Все равно у вас пишут полтора человека, а я вам оживляжик сделаю”. Наглость же!»

Игуана

– У тебя прошла смерть? Вот ты ее не произносишь, а она прошла?

Это Энн. Бывают такие моменты, что ты понимаешь: человек выпивши. И разговор продолжать не стоит. Но этот выпивший так точен и так близок тебе, что ты в этот момент за него всех трезвенников отдашь. И я отвечаю ей, что, пожалуй, действительно бывают моменты, когда я чувствую, что прошла. Бывает даже, что «идет бессмертье косяком», как у Арсения Тарковского. Особенно когда ребята мне рассказывают свои сны.

Митя пришел в этот мир дружить. И он продолжает дружить – он снится. Причем не мне, не нам, его родным, – он снится друзьям. И он прав, тысячу раз прав! Если бы он снился мне, я бы сама себя обесценивала, я бы боялась думать об этом всерьез, потому как слышала бы гневный оклик своего – и чужого! – рацио: совсем, мол, помешалась от горя! Я бы боялась впасть в лженауку потустороннего. То ли дело, когда всю работу с тонким миром берут на себя ребята. Не подкопаешься! Ко мне никаких претензий быть не может… И как, скажите на милость, я могу после этого их не любить и не переживать за них?! Вот та же Энн, бывает, разворчится на молодежь, а я не согласна. Лично я вижу молодых дивных, душевных и талантливых.

Машеньке Митя снился гуруподобно – в далеком деревянном доме в глухом лесу, в кресле-качалке и с трубкой. Иногда – у моря. Она шла к нему, плутая по укромным тропкам, шла за жизненным советом, и он укреплял ее в выборе пути, иронизировал и даже иногда корил за погруженность в мирскую суету. В доме не ловил телефон, Машенька нервничала, говорила ему, мол, как же ты не понимаешь, нам же приходится работать, а для работы нужен телефон. Митя демонстративно уходил в другую комнату – ему не нравилась зависимость от гаджета…

Надо же, а я и не знала, что он может быть таким.

А Машенька не знала о том, что у меня на диске хранилась папка фотографий из его компьютера. Много-много профессиональных красивых снимков, и почти на всех – именно такие вот домики в лесной глуши летом и зимой, тропинки в чаще, горные вершины, уединенные деревеньки у тихой реки. Дикие и живописные места, очарование севера…

И после того, как она мне стала рассказывать об этих снах, я прислала ей несколько этих фотографий. Она была поражена их сходством с увиденным ею во сне.

Он что же, описал нам, куда уйдет?

«Митя позаботился и оставил вам нас», – сказала Лиза, наша Елизавета Премудрая и Прекрасная. Ей снились сны поистине эпические и в чем-то тоже вещие. Это я о том сне, где они с Митей стоят на железнодорожной платформе, потом он проваливается куда-то в разверзнувшуюся щель, потом все вдруг становится белым, и он вновь появляется из-под земли в белых одеждах, и уже играет на удивительном инструменте – то ли прозрачном, то ли невидимом саксофоне с колокольчиками. Вскоре после этого сна я познакомилась с Юлей-композитором, которая стала победителем нашего конкурса, ибо еще и поэт по совместительству, и талантище грандиозный. Она посвятила Мите совершенно удивительную музыкальную пьесу, где фолк сочетается с модерном, классикой и джазом, где сакс звучит с баяном и балалайкой, – такого еще не было! И разве ж невидимый саксофон с колокольчиками не предвестник всей этой чудной эклектики?

Или еще один Лизин сон:

«Как и любой сон, этот не имеет начала. Была глубокая ночь. По атмосфере я поняла, что это было мероприятие, похожее на похороны Мити. И самое странное: он сидел передо мной, так что это бы скорее можно было определить как… казнь?

Правда, что самое странное, этот ландшафт я уже видела в своих снах.

Здесь было очень много фонарей, вернее, света от них, так что мы всегда оказывались под лучами, и эти лучи были очень отчетливыми.

Будто бы мы вот сейчас парой фраз перекинемся, и он пойдет ТУДА.

…А потом, думая и сокрушаясь, что это уже завершение нашей встречи, говорю, что очень люблю его. Митя ничего не ответил, только улыбнулся. И мы крепко-крепко обнялись.

Хотела вопросить ему: „Снуп, ты вообще осознаешь весь абсурд ситуации, я тебе тут такие сентиментальные эпосы на твоих же похоронах…”

…Надо заметить, что момент погони во сне для меня всегда был слабым местом. Тело охватывала странная скованность, и бежать было очень сложно. Своим противникам я всегда уступала по скорости, и никогда на моей памяти не было серьезного преимущества.

Я была почти уверена, что мы не убежим и нас догонят. Но тут Митя сильно берет меня за руку, спрыгивает с крыши сарая, перелетев забор, и мы начинаем стремительно бежать, покидая похоронную территорию.

Хоть я и чувствовала, что не поспевала, но Митя придерживал и направлял. И бежалось на удивление легко. Это был, наверное, первый раз, когда мне во сне от кого-то целенаправленно удалось убежать.

Мы несемся по полю. Останавливаемся около железного контейнера, куда садится Митя. Я его сильно обнимаю и спрашиваю: „Ты… ты вообще чувствуешь, что умрешь, готов ли к этому?” А он на меня смотрит и говорит:

– Я теперь не умру. Я чувствую это.

Тут сзади нас догоняют еще две фигуры, держащиеся за руки. У одного из них в руках была труба.

Сначала мне показалось, что это мы же сами, пришедшие нас предупредить. Но когда те подбежали поближе, то это оказались одни из наших товарищей. При этом они озвучили мои мысли!

– Мы – это вы из будущего.

И я не совсем поняла, было ли это сказано как шутка или же нет…»

Анна Ахматова говорила, что нет ничего скучнее, чем чужие сны и чужой блуд. Но это она просто с нашими сновидцами не была знакома.

Фигурально выражаясь, Митя практически с рождения шел в народ. Помнится, мы пришли с ним в поликлинику однажды – он в ту пору только-только научился сидеть. Сидим в коридоре, ждем своей очереди, а Митя заводит зал молодецким гиканием и ручками машет – вот сейчас взлетит! И до него так тихо здесь было, поликлиника эта была укромной, малолюдной, но теперь здесь – ручейки веселой возни и движухи, теперь здесь кутерьма и многоголосье. А дома – королевство маленькое, развернуться негде. К детскому саду он привыкает не сразу, – все ж там распорядок! – но быстро. Активисты и будущие отличники ему категорически не нравятся, он симпатизирует хулиганам, детям из семей со сложным бэкграундом и девочке Марусе. Его дружбы внезапно и ярко начинаются, потом так же внезапно с гневом заканчиваются, чтобы потом столь же внезапно продолжиться с того же места. Причины и того и другого он объяснять не любит, так будет всегда. И еще он умеет все забывать и знакомиться с человеком заново – чудесная способность!

Он сам одновременно подвижен и созидателен, он обожает строить невероятные конструи собственного сочинения из «Лего», и при этом тут же с грохотом куда-то нестись на велике. Экшн у него отлично сочетается с головоломкой, квестом и стратегией, если говорить языком компьютерных игр. Поэтому он дружит со многими, ведь редко в ком сочетается все сразу. Дружит со многими, чтобы вдруг в меланхолическую минуту заявить, что у него нет друзей. Но дальше – как в кино, когда показывают сердечный ритм возвращающегося с того света: пик-пик-пик, тихонько пошло-пошло… Нет друзей? Да вроде один друг все же есть, да вот еще второй есть, да вот, наверное, и еще… все! Прошел какой-нибудь час или два – и внезапный джинн-отшельник испарился, как не бывало. Он, возможно, еще появится, но так же внезапно и исчезнет без объяснений. Он нужен для общей философской картины жизни, как горчинка в коктейле.

Он везде находил компанию. Поездка в поезде – это тоже поиск друзей. Поездка на Урал, к Кларе и Севе. Ну, если не считать другого удовольствия – запретного доширака, которым запасался дедушка! Садясь в вагон, Митя прежде всего начинал искать свою веселую банду. Друга. Если друг-ровесник не находился, то привлекались все, кто мало-мальски подходил для того, чтобы носиться туда-сюда по проходу, – в плацкарте пассажирам особенно «везло» с этими забегами. В беготню вовлекались даже недавние груднички, даже девочки в розовых чепчиках с сосками. Вообще в детстве он любил разношерстные и разновозрастные компании, где малыши куролесили с уже вот-вот подростками, умники с лоботрясами, ботаны с двоечниками, бунтари с тихонями. Митя презирал любые иерархии, в сущности превращающие мир в большую зону, все эти водоразделы между крутыми-популярными и задротами-изгоями. В его ватагах были пусть сумбурные и стихийные, но равенство и братство. Если атмосфера менялась и что-то ему не нравилось, он просто уходил. Без разборок и выяснений.

А потом под окошком слышался протяжный крик: «Дии-маа!» Это друганы пришли звать его обратно. В Сысерти, под Екатеринбургом, где он проводил лето, в доме моей бабушки Зои, именно такая разношерстная команда и была. С домиком на дереве… Но что домик! В их распоряжении была вся Сысерть, уютный городок, почти весь из деревянных домиков – только на земле – состоящий, а также из переулочков, закоулочков и графских развалин… Вот все это великолепие было для них. Места вокруг красивейшие – леса сосновые, водоемы рыбные, горы слоистые. И еще – дымка детства, непередаваемая словами. И каждый камушек на тропинках помнишь наизусть, каждую запинку и каждый узор на палисаднике. Каждую собаку за забором узнаешь по лаю, да и по имени кличешь многих. Сысерть расположилась у подножия Бесеновки, Бессоновой горы. И если забраться на нее, то можно увидеть весь город с высоты. И соблюсти священный ритуал поколений – отыскать бабушкин дом. И закричать: «Вижу!»… Когда я слышу прорезающий эпохи кровожадный вопль, требующий отдать «долг Родине», я думаю: моя настоящая Родина там, где я стою на горе и нахожу бабушкин дом, и она никогда у меня долгов не просила. Она Родина дающая.

В шесть лет Митя дал понять, что дома его не удержишь. Это был сложный момент нашего развода с его папенькой. Митя дохаживал последние месяцы детсада перед школой. И мы решили – пусть доходит! Но при этом мы с Митей уже переехали на другой конец Москвы. И было решено, что в рабочие дни он находится у папы, который утром отводит его в садик, а забираю уже я. Забираю, кормлю, укладываю спать – и уезжаю к себе. И так было месяца три. И вот однажды папенька проспал. А день был ответственный – детей должны были фотографировать! Я оставила на плечиках парадную форму, чтобы они ее взяли с собой.

И Митеныш проснулся вовремя. Сам, без побудок. Видит – папа в крепких объятиях Морфея. И тогда он одевается, берет парадную форму на плечиках – фантастика, какая ответственность! – и идет в садик сам. А там дорогу надо было переходить без светофора – не в соседний дом пойти… Это было предтечей его будущих решительных «Нет, я пойду!». Когда стал постарше, он даже чудесным образом выздоравливал за один день, чтобы не сидеть дома, в тесноте. Это уже были годы в коммуналке с запойной Зыковой, что были одновременно и милым, и диким, и страшным периодом нашей жизни. У Зыковой было двое маленьких детей, мальчик и девочка, двойняшки. Мы им сочувствовали, дарили подарки – в общем, по мере сил старались скрасить им жизнь. Отец их на первый взгляд казался поприличнее мамаши, но в действительности был хитрее и подлее. И гораздо толще и прожорливее. Зыкова, хотя бы в трезвые просветы жизни, была сумрачно дружелюбна и хлебосольна, угощала нас своими пирогами и разносолами, она была неплохим кулинаром и работала поваром в детском саду. Когда же у нее были запои, она превращалась в фурию, дети от нее прятались, или их прятали мы у себя в комнате, и у нас поселился зыковский кот Пушок, пушистый косоглазый красавец и умница, интеллектом превышавший всю хозяйскую семью, вместе взятую.

На время зыковских запоев Митю эвакуировали к папе, однако пьяница наша любила декларировать: «Малыша не трону!», даже когда «Малыш» был уже выше ее на голову. Она в нем чуяла защитника слабых. Нет, ее, конечно, слабой было назвать нельзя. Но мы – прежде всего Алеша – постепенно пришли к пониманию кровавой интриги этого семейства: толстый муж мечтал избавиться от пьяного чудовища чужими руками. Решить проблему кардинально и желательно сторонними силами. Например, соседей-квартирантов, то есть нашими… Он весь изнамекался, чтобы в полицию звонили мы, сам же до последнего избегал этого акта, боясь бешеного гнева супруги. Рассказывал нам душераздирающие истории о том, что она хотела его исподтишка зарезать. И был явно доволен, когда его супруга приползала побитая. Психушка забирала буйную жену не больше, чем на три недели, это не выход. Он же мечтал о решающей летальной стычке между Зыковой и кем-то еще, чтобы в случае чего в тюрьму сел какой-нибудь отчаянный бедолага, а он сам, наконец, вздохнул бы спокойно. Вот только при таком раскладе кто бы эту тушу кормил? Не проблема! В соседней квартире проживала его бывшая жена. Очень удобно! Бог с ним, все это извечный бестиарий бесноватых тварей на сказочном пути доброго молодца. А Митя и правда защищал тех, кто не мог защитить себя сам, о чем я уже упоминала. Например, одноклассника, слабого здоровьем, который попал в их класс благодаря той самой инклюзии, что так яростно порицаема сетевыми шавками. Конечно, перегибы и я не одобряю, но, если сделать по-людски, это был бы шанс для некоторых детей стать добрее. А тот хрупкий мальчик – Митька даже сердился на него порой, но тем не менее в обиду не давал, – так вот, этот мальчик в седьмом классе устроил такой шикарный день рождения для всех, кто к нему по-человечески. Не для тех паразитов, которые его травили… Устроил, конечно, не он, а родители, но впечатлений хватило! Это был диковинный автобус-дискотека плюс еще и зоопарк с мелкой экзотической живностью вроде игуаны… Радость-то Митьке привалила! И потом каждому ребенку выдали диск с видео на память. Иной раз я думаю: а он ТАМ обо всем этом помнит? Хотя бы чуть-чуть… Если он нам снится, значит, канал связи существует. И любовь никуда не делась, а где любовь, там и память.