Текст книги "Цветок печали и любви"

Однажды Леночкина тетя увидела сон. О, да, опять про сны! Но фишка в том, что это был сон вещий. Задолго до Митиного знакомства с Леной тетя увидела ее в компании высокого длинноволосого парня. До их знакомства в баре «Массолит», где был джем, Митя играл, а потом они там долго сидели, а потом Митя пошел провожать ее к метро и перепрыгнул через скамейку. У них «ничего не было» – и было всё… Она ему связала дивный длинный шарф, ведь он всегда, даже в холодище, носился нараспашку. Она звонила и проверяла, чтобы он вовремя засыпал, когда у него была бессонница. Он всегда открывал перед ней двери, хотя она сторонница смехотворного равноправия, но он с легким напором подталкивал ее вперед, презрев идеологию… И все эти детали с обертонами мягко и настойчиво разворачивают меня к вере, что где-то сейчас – из прошлого в неведомую еще ветку будущего – плавно перетекает картинка, где Митя приехал к Леночке и помогает ей резать яблоки для шарлотки. А в это время домой приходит ее мама и озадаченно разглядывает в прихожей его рыжие ботинки 48-го размера.

…Он нам снится, чтобы мы продолжались. Чтобы воплощались и не бросали задуманное на полпути. А кто-то его присутствие чувствует наяву. Одна моя добрая знакомая или, пожалуй, родственная душа порой делится со мной этим сокровенным переживанием, и мы обе верим, что Митя хранит ее сына. Что ж, это очередное вторжение в область недоказуемого и неопровергаемого. И самого интересного. Разве можно жить без тайны?

«Сыграй любовь и отпусти в полет»[1]1
  Из стихотворения Аллы Шаклеиной «Ты – лунный свет».


[Закрыть]

– Я всю жизнь строю небоскреб из детских кубиков, понимаешь?! Это и есть принцип вечной жизни. Ты не представляешь, с какой ясностью я вчера увидела – хотя и только на миг, – что мы будем жить снова. Будем жить, потому что Дитя вселенной строит и строит эту башню, она рушится, он начинает снова, и это процесс просто не может закончиться… И в каждом из нас живет это бесконечно рождающееся Дитя, этот перпетуум-мобиле…

Энн вещала. «Бубенцы Черчилля» переплюнут любое Би-би-си. Энн – лучший радиожурналист из тех, кого я знаю. Точнее, она и Лев Гольдштейн. Оба когда-то работали на радио «Открытый город». Почему я вспомнила Льва? Наверное, потому, что он мой личный пророк, который в 1990 году назвал мои 18-летние журналистские опусы литературщиной. Он сказал это с мягкой вдумчивой иронией, благодаря чему я неожиданно поверила в себя. И вот теперь я хочу, чтобы Энн тоже поверила в себя, потому что за годы бездействия она свою уверенность подрастеряла. Но понемногу она возвращается к себе прежней, к умению воплощать, размашисто и спонтанно. Я слушала ее и вспоминала, – вот они, неожиданные сближения! – как она в юности одновременно мечтала играть на саксе и стать богословом. Очень похоже на Энн – смешать, но не взбалтывать. Но если вспомнить об истоках, то не так уж ее чаяния несовместимы, ведь джаз родился из обращения к Богу, и что такое импровизация, как не моментальное соавторство с ним? «Джаз – это метафора жизни», – говорит Сидни Чемберс, викарий из фильма «Гранчестер».

Сегодня мне хотелось всех осчастливить, всех поблагодарить и благословить на великие свершения, хотя я не духовное лицо, и у меня нет филькиной грамоты о том, что я пастор, викарий или хотя бы псаломщик. Просто выдался необычно милосердный день. Не больно – и уже радость. И кажется, теперь я могу попытаться заступиться за искусство и вернуть кровь героическому соловью Уайльда, птичке певчей. Я же так и не ответила Энн про Антона Палыча и Лику Мизинову. Их отношения невозможны для однозначных толкований, и о них продолжают дискутировать. Но ведь это же прекрасно! Благодаря Чехову история сохранила и Лику, и ее малышку, и еще много чудных в своей неповторимости людей, и лучше размышлять и спорить о них, чем стремительно деградировать на злобу дня.

В прекраснодушном порыве я позвонила Полли. А то всегда она мне звонит, это неправильно! Она была удивлена и рассержена. Она только что вышла от своей докторши.

– Представляете, она мне заявляет: «Полина, я думала, мы с вами этот вопрос поднимать не будем». А почему не будем, я что, дефективная какая-то? Я что, не женщина, не человек?!

– А какой вопрос? – с трудом вклинилась я в гневный поток.

– Я же вам говорила! Вы что, забыли? Вы же сами меня отругали… В общем, я пришла к своему психиатру, чтобы спросить, надо ли отменять лекарство во время беременности, а она была так испугана, словно я собралась менять пол! Вот вы все меня шпыняли, чтобы я, так сказать, обратилась к естественным методам, но наши врачи уже сами от этих методов бочком-бочком… понимаете! И что же делать? Ведь докторица мне до этого твердила, что я молодец, что я вошла в ремиссию, что такими темпами можно подумать и о снятии с учета в обозримом будущем, а тут вон оно как…

– Как сказала несравненная Фаина Раневская, если больной очень хочет жить, медицина бессильна. Всегда руководствуйтесь этим принципом. И кстати, давайте уже перейдем на «ты»!

– Почему вдруг именно сегодня? – встревожилась Аполлинария.

– А почему бы и не сегодня?

Не объяснять же ей, что я теперь за них с Юликом. Я люблю их обоих, я не имею права быть из чьего-то лагеря. Сегодня внеплановый день любви и прозрений.

– Что-то я беспокоюсь… за тебя, – помолчав, отозвалась Полли. – Мне Юлик сказал, что у тебя непостижимая миссия. Когда Бог хочет чего-то интересного, результата ошеломительного и непредсказуемого, он вводит в наш жизненный сценарий человека-стихию. Твой муж Алеша и Митя оба такие. По-разному, но оба. А что тебе делать в этой непредсказуемости? Но, наверное, это часть какого-то большого замысла.

– Да, не сомневаюсь, – улыбнулась я, – и кто-то о нем знает, но пока молчит.

Часть большого замысла или бессмысленного подвига, нашего «маленького» Большого взрыва, после которого родится новая Вселенная… А в моем сознании рождалась цепочка ассоциаций и уводила меня в сторону от разговора. Я мысленно благодарила всех ребят, кто меня спас, ведь меня спасли Митины друзья! Друзья королёвские, московские, музыкальные. Все, кто участвовал в джемах его памяти. Они не дали мне утонуть в боли. Каждый по-своему.

Витя написал мне однажды удивительные слова: «Он был для меня как луч человека и луч дружбы…»

Лариса начала писать книгу. О Боре, о своем опыте, о…

«Нет, я пока не буду все выкладывать, а то сумбур какой-то о добре и зле получается! Ты сможешь потом, когда я ее напишу, надеюсь, еще в этой жизни, посмотреть и сделать замечания на свежий глаз? Вообще, я начинаю немного понимать, как это будет. Помнишь, эту надпись у дома ММ?„Свое путешествие я заканчиваю”. Так вот, я хочу назвать книгу «Свое путешествие ты не заканчиваешь». Потому что никто из нас не волен это сделать здесь, на Земле. Где-то там все продолжается, хрен знает как, но продолжается».

Да, дружище, кто бы что ни думал, дело ведь совсем не в том, произносить или нет то самое страшное слово. А в том, что они были с нами и в определенном смысле будут всегда. По крайней мере, тех, кто их любит, они не оставят. Мудрый, светлый, одухотворенный Боря. И Митя. Яркий, взрывной, распахнуто музыкальный – исполняющий Баха, Чарли Мингуса, Максима Леонидова, Цоя, Янку Дягилеву etc. Сочинивший электронную композицию «Cat in (under) spices, или Космические скоморохи». Артист, ироник, хулиган, внезапный лирик и философ, ёрник и романтик. Атеист в поисках Бога и телепортации. Фантазер, смотревший вверх.

Подмосковье, 2023