Текст книги "Цветок печали и любви"

Неожиданные и прекрасные

– Ты как будто извиняешься за то, что причиняешь добро.

Это я представляю, что сказал бы Алеша на мою виршу. Я иногда зачитываю ему то, что написала. Скажем, важные письма или просто текст, предполагающий быстрое реагирование общественности. Алеша лучше меня чует нюансы народного восприятия. Особенно аудио– и видеовосприятия, он наш режиссер, оператор, клип-мейкер, монтажер и в целом специалист по музыке и фильмам. В общем, я с ним советуюсь, когда в замешательстве. И со временем это породило условный рефлекс: теперь любая неуверенность включает в моем воображении его голос.

Написать реплику для группы «Боря навсегда» оказалось для меня неожиданно неподъемной задачей. Ну не могу я вот так запросто… об этом! А о чем? Я и не знала, о чем уместно написать. Вот она, аукнулась мне гордыня, этот взгляд свысока на «котиков с цветуёчками», что с легкостью ляпали другие участницы группы. Так сказать, оживляж в промышленных масштабах… Ведь не про грустное же им писать!

«Вечно ты все по-честному и всерьез! Неинтересно! – ерничает Ангус. – Давай смешное!» Но Алешенька-то шутит. А вот то, что принято называть реальностью, щерится недобрым оскалом, и всех, кто не смеется от тупых и злобных шуток, потихоньку подталкивает к той самой спартанской скале. Те, кто по-чеховски хочет сберечь в себе человека, жутко устарели, и «операционная система» больше не поддерживает эти немодные версии.

«Почему люди, потерявшие самых близких, склонны к благотворительности? Звучит неубедительно? Хорошо, я уточню: люди, потерявшие детей. Просто рука не сразу поднимается это написать. Так вот, почему? Чтобы унять чувство вины? Чтобы доказать себе и другим, что они живут не впустую? Чтобы найти смысл? Снять черную метку горя? И не напрасны ли эти усилия – те, что так или иначе адресованы окружающим. Ведь большей части из них все равно. А кто-то снисходительно полагает это занятие побочным эффектом, посттравматическим синдромом. Или… „Да просто потому, что делать больше нечего!” – вот как думают некоторые люди. В какую бы форму ни воплощалось желание сделать добро – на это смотрят с сомнением. И я сейчас не рассматриваю ту форму безликого одаривания игрушками и благами, которой и сама не доверяю. Нет, я говорю именно об искреннем желании того, кто испытал самую большую трагедию на Земле, дарить кому-то другому тепло. Быть человеком дающим. Быть кому-то нужным.

Скажу о том, что поняла на себе. В этом желании всегда есть два слоя. Оставлю пока слой глубокий и истинный. Обращусь к слою более поверхностному, защитному, который пытается иллюзорно укрыть человека от встречи с бездной. Бездна – это чужой взгляд на твое горе. Взгляд того, кто к тебе равнодушен и сочувствует тебе притворно. Кто на самом деле всего лишь хочет защититься от этой пугающей информации. Вот эта искаженная ужасом маска заставляет вспомнить афоризм „Ад – это другие”. Потому что именно на ней ты читаешь ту самую черную метку. Именно она клеймит тебя как неприкасаемого. Сообщает тебе, что с тобой случилось самое страшное, и жить тебе больше не имеет смысла.

А потом ты кожей слышишь, как эти маски обсуждают между собой, как бы этим горем не заразиться от тебя. Те же, кто честно разделяет твою боль, – они в этот момент с тобой. Так или иначе, словом или делом, но с тобой. Но близких куда меньше, чем масок. И хочется интуитивно защититься от них. Дать им понять, что ты веришь и знаешь, что твой ребенок где-то есть. Живой. Но нет, этого нельзя – маски съежатся в гримасу жалости! Дескать, ты теряешь рассудок от случившегося. Тогда ты жаждешь выглядеть независимым и сильным и начинаешь делать добрые дела. Но… ничего не получится, пока не осознаешь, что страшные маски – это пустота. Это ты сам рисуешь на них своей болью, своим страхом, своей разбитой жизнью. Это все – твои химеры. Под этими масками – в пыль рассыпающееся равнодушие. От них не нужно защищаться, они не причиняют зла, они ничто. И доказывать им свою состоятельность, силу духа, способность любить другого ребенка – то же самое, что демонстрировать манекену свой прекрасный наряд. Ничего никому не нужно доказывать, даже себе. Ты испытываешь потребность делать добро, потому что продолжаешь любить. И эта энергия никуда не делась. Этот луч продолжает светить. И ты несешь людям этот свет. А свою боль оставляешь только себе. И если посчастливится, ты может разделить ее еще с кем-то близким и бесценным. Вот и все. Это твоя миссия и твое одиночество».

Я все же впала в тревожное расстройство и зачитала свою виршу Алеше. Он вдруг стал серьезен, напрягся, нахмурился.

– А в чем ты сомневаешься? Нормально все, по-моему…

– Нормально? Ты как-то неуверенно… Ты говоришь совсем не так, когда тебе нравится!

– Если честно, мне кажется, про одиночество надо убрать. Написать: «Это наша миссия и наша надежда». Ну или… в общем, не нужно одиночества! – потом помолчал и тихо добавил: – Ты же не одна.

Ты не одна, ты не один… Иногда об этом нужно напомнить, чтобы превратить в магическую формулу, из которой можно сплести соломинку и не утонуть, не упасть, не исчезнуть.

Однако если представить жизнь как трассу, по которой мы едем то в первом ряду, то в крайнем левом, и каждый ряд – это важная грань нашего дао, то существует одна такая грань, из-за которой мне остро необходим исповедник. Потому что я не могу ни с кем говорить о ней. Аудитории нет. Оказалось, что никому из моих близких не нужна эта часть меня. Или, если быть точнее, ее как будто нет. Я не говорю о ней ни с кем после нескольких неудачных попыток. Эта грань – для многих тоже бессмысленный подвиг. Она про ребенка, которого я увожу из… Впрочем, нет. Я пока не готова говорить об этом. Сразу подкатывает к горлу волна самобичевания. Опять я чувствую себя виноватой! Надо вспомнить слова Юлика…

Кстати, Юлик! Его же нужно пригласить на концерт! Наш конкурсный концерт, знаменующий итоги первого сезона, который должен был состояться на днях. Я измучена волнением, хотя выступаю не я, а наши блистательные победительницы и дивные музыканты. Композитор Жанна Габова с легкокрылым шопеновским размахом. Но надо же созвать народ! Без устали пишу в соцсети и рассылаю афиши. Кто-то меня научил, что из всех приглашенных придет в лучшем случае четвертая часть. И те, кто обещает прийти, в последнюю минуту подведут. Не все, но многие. Придут неожиданные и прекрасные в своей внезапности!

Трудность еще и в том, что все наши участники разбросаны по стране и по миру, в Москве их совсем чуть-чуть, да и мы с Алешей не в самом ближнем Подмосковье, а в Деревне Фу. Признаюсь – я испытываю к этому месту глубокую и наверняка незаслуженную неприязнь. Те, кто были у нас здесь, восхищаются этой милой провинцией, этим воздухом и путешествием back in USSR. Здесь так много детей! И любовно возделанные газоны с буйством флоксов, георгинов и прочего великолепия, чему я не ведаю названия. Да, все это верно, с виду тут мило, и я даже не буду напоминать о разнице туристического и местного взгляда на город. Но… именно здесь мы узнали… о том, что случилось с Митей. Именно здесь, в совершенно случайном, временном, убитом жилище, прозвучал тот инфернальный звонок. И город-то сам ни при чем, но это как гонец, принесший страшную весть, которого в древности убивали. Я пыталась побороть эту несправедливость. Я силилась примириться с этим местом, но в итоге возненавидела его еще больше и рухнула в социофобию. Теперь я с огромным трудом выхожу на улицу. На открытом пространстве синдром злой маски обостряется невыносимо. Они идут на тебя, их много, и вот ты уже читаешь в их пустых глазах вопрос: «Вот наши дети. Смотри, как их у нас много! А где твой ребенок? Где?!»

Иной раз мне кажется, что я уже научилась справляться с шизой, и уже было храбро собираюсь ходить каждый день до магазина. Но не тут-то было, ужас накрывает с новой силой. Алеша уже махнул на меня рукой, хотя раньше выгонял меня на улицу. Он давно сам ходит за продуктами и покупает мне лекарства – позор на мою седую голову… «Все на моих плечах!» – его любимый мем. Он обожает меня иронически взбодрить вздохами советской домохозяйки типа «с утра не присела», «во рту ни маковой росинки», «довела мать до слез», «бессовестность!» и далее по курсу партии.

При этом однажды я замечаю, что не один Алеша пытается мне помочь справиться с фобией. Некий Хранитель этого места тоже пытается то подкинуть мне встречу с неожиданно приятным пацаном, который со мной тепло поздоровается, то вдруг рыжий кот с мяуканьем бросится мне под ноги, словно ждал меня сто лет… То добрый человек посочувствует моей хромоте, то милый интеллигентный продавец в аптеке или в книжном порадует, то хороший зубной доктор попадется, что и вовсе неожиданно для этих мест. В такие моменты у меня появляется чувство, что Хранитель понимает меня. Дескать, знаю, знаю, что городишко-то поганый, пьющий, полный свирепых баб с недобрым глазом (почему-то именно женщины средних лет и старше – не все, конечно! – здесь особенно отвратительны).

Но ты все равно замечай людей хороших. Их тут мало, но они еще остались…

И я медленно начинаю любить местного Хранителя, словно его тоже сюда забросило силой обстоятельств.

Полли перед концертом наслаждалась лихорадочным оживлением. Депрессивный эпизод закончился, выглянуло нервическое эйфорийное солнце. Очень кстати, с одной стороны, тем более что зима на пороге! А с другой – она уже пять раз меняла планы по поводу грядущего концерта. Она считала своим долгом пойти, потому что я выполнила ее просьбу и написала для группы, а теперь она должна выполнить мою. Мне, конечно, каждый зритель был на вес золота, но все же я не полагаюсь на такие «сделки». Все в этом мире лучше получается спонтанно и по любви, а не из чувства долга… Да и потом, откровенно говоря, мне не очень верилось в то, что Аполлинария сможет выбраться из своего домашнего болота. Ее, конечно, не отпустят, потому что сразу станет нужно посидеть с бабушкой, или вот конкретно в этот день поднимется давление у мамы, или срочно потребуется кайенский перец, а он продается по скидке один день и только в Мытищах, и бог знает что еще. Причем не стоит думать, что мамы и бабушки симулируют – в тиранических семьях организмы приспосабливаются взаправду болеть вовремя, чтобы не позволить ближнему вырваться на свободу и хотя бы чуть-чуть порадоваться жизни.

Полли пришла. И тут я осознала, что воочию мы видимся впервые. Вот ведь, время Будды онлайн: есть тантрический секс, а есть тантрическая дружба! Мы теперь все умеем делать бесконтактно и удаленно. Нас слишком много в эфире, как говорил Юлик. Так много, что скоро нам вовсе не понадобятся материальные тела. Я настолько привыкла к Полли, что чуть не забыла с ней познакомиться! Нет, фото не в счет.

Мне было немного неудобно перед ней – она ведь готовилась! «Осветлилась перьями!» – торжественно пояснила Аполлинария, предвосхитив мои восторги. Сделала из этих перьев волнисто-растрепанную укладку, надела платье винно-бордового оттенка и чуть переборщила с вечерним макияжем. И велика была опасность, что все это великолепие окажется тщетным, потому что окружающая публика не радовала достойными кавалерами. Концерт наш проходил в библиотеке, и к нам пришли трогательные пожилые завсегдатаи, а также семьи друзей выступающих. А также друзья друзей, тоже семейные. Но я-то надеялась, что к нам забредет пара-тройка свободных мужчин, а то моя риторика поблекнет. Ведь я уже года полтора принуждаю Полли «выйти из комнаты» и попытаться найти спутника жизни. Или даже просто – поддержать романтическую идею случайной встречи. Хотя бы просто поддержать… Таким образом я волей-неволей вселила в мою добровольную соратницу иллюзию того, что стоит ей выйти в свет – и Дарси с Рочестерами заклубятся вокруг нее в ритуальном танце. Впрочем, примеры неудачные: мистера Дарси она не любила, – потому что его все любят! – а кто такой мистер Рочестер, просто не знала.

Пока музыканты разыгрывались, у меня в телефоне тоже разыгралась небольшая драма. Мне написала расстроенная и разгневанная Лариса: «Полина не отвечает, пишу вам, надеюсь, это не очень странно?»

Нет, совсем не странно, Полли специально оставила телефон дома, а то все бабушки мира устроят коллективный инсульт и начнут ей трезвонить.

«О, слава богу, Поля вышла из дома! Не по хозяйству! Это впервые за пятнадцать лет! Но посмотрите, что нам написал какой-то гнойный прыщ! Скажите, я ему не очень грубо ответила? Не нужно это все удалить к такой-то матери? Я понимаю, что это все мелочи и что я неадекват по части обостренной реакции на поганые комменты, но какого хрена этому дерьму нужно в нашей группе?!! Меня просто трясет от таких…»

Да, конечно, сейчас посмотрю! Честно говоря, я подумала, что оскорбивший Ларису комментарий был написан к моему тексту. Сникла и съежилась! Но зря я испугалась за себя. Так называемый «гнойный прыщ» интересовался вовсе не мной:

«И правильно, что шайка Кеннеди ее убила, – ну зачем нам старая Монро?!»

Да, это была реплика к тому дивному материалу о последнем и единственном доме Мэрилин. Действительно, гнойный прыщ!

Лариса в ответ на эту мерзость написала… Пропускаю ряд изощренных эпитетов, самый слабенький из которых – «старый завистливый евнух из провонявшей кошачьей мочой хрущевки»:

«Собираю вместе никчемное стадо слизняков и старых крыс, где ты предводитель, и меняю на старую Монро».

Пока читаю, краем глаза замечаю, что нашего полку прибыло, – наконец-то к нам в зрители пожаловал мужчина без спутницы! Такой милый, серьезный, астеничный, остроносый, напомнивший мне моего преподавателя античности в уральском универе. Он расположился в самом последнем ряду, аккуратно поставив на соседний стул портфель и рядом с ним положив кожаную кепку с серебристыми меховыми отворотами. Мое кустарное сводничество показалось мне внезапно смехотворным. Как наивно претендовать в современном мире с его виртуальной индустрией знакомств на роль народной энтузиастки Ханумы! Люди теперь боятся частной инициативы, то есть, по сути, опасаются друг друга, бескорыстное стремление кого-то с кем-то познакомить воспринимается с настороженной иронией, словно это дружеская подстава или розыгрыш. А уж чувствительные особы и вовсе возмущены таким нежелательным вторжением в их личное пространство! Все потому, что, по мнению продвинутого потребителя, ничто хорошее не может предлагаться просто так. Даже импульсивное доброе намерение! Все имеет свою цену. И хорошему эту цену набивают! А плохому тем более. Если ты решишь кого-то заведомо сомнительного «втюхать» кому-то достойному, – то есть сознательно испортить жизнь доброму человеку! – вполне вероятно, все получится. Даже, быть может, баблишком разживешься. Но если ты из искренних намерений решишь свести двух прекрасных людей, которые могли бы совпасть и подойти друг другу, то оставь надежду! Скорее всего, ничего не получится… Без циничной корысти в нашем теперешнем мире никуда, даже романтика теперь отравлена ее миазмами. И для того чтобы я смогла помочь Полли, я должна считать ее невестой-некондицией. Такой вот парадокс. Адвокат скорее выиграет дело, если он будет знать, что его подзащитный совершил преступление, нежели чем будет уверен в его невиновности.

Размышляя об этом, я попутно торопливо успокаивала Ларису. Дескать, ну подумаешь, еще одно гадючье ничтожество и его неуклюжая провокация. Да, может, это та же давешняя трольчиха! Как говорится, удалить к чертовой матери, не дожидаясь перитонита, – и дело с концом! Впрочем, некоторые выражения Ларисы я даже хотела взять на вооружение! Я никогда не умела ставить на место хама и агрессора. Пригодятся для быстрого реагирования, так сказать… В итоге я написала ей:

«Пусть ваш ответ вражескому буллингу, хейтингу и газлайтингу – ну как не поржать над новоязом! – повисит до завтра! Для… остроты! А потом можно удалить. Смачная перепалка – это, конечно, некрасиво, и опускаться до уровня убогих не стоит, но пусть знают, что зло мы не пропустим! Да и мастер-класс для тургеневских девушек по разборкам с обидчиками отличный».

Итак, концерт уже начинался, а я толком и не поговорила с нашими гостями. Ладно, думаю, наверстаю все после! В последнюю минуту увидела, как в зал проскользнул Юлик, присел на первый попавшийся стул и, хитро улыбаясь, превратился в Хагрида из «Гарри Поттера». Словно у него была здесь тайная волшебная миссия. Время показало, что так и было.

И еще оно показало, что я ничего не наверстала. Это всегда такое обманчивое «потом»… Действо наше закончилось позже, чем мы думали, и это само по себе было хорошо, потому как зрители захотели еще. Но кто-то из них не имел возможности ждать долго, и потому ушел, не дождавшись обещанного. Того, что я про себя успела им наобещать, всех этих веселых искр дружеской болтовни… И вот когда действо наше завершилось, и я поблагодарила всех-всех, кто выступал, и с кем-то еще обсудила общие планы, пока тема животрепещет, оказалось, что все мои уже ушли! Зато в телефоне обнаружилось трепетное послание:

«…Огромное спасибо за музыкально-поэтическое великолепие! Получил большое удовольствие.

Всегда рад встрече с прекрасным. Ваш Виктор Ланге».

Так вот кто это был – мужчина, похожий на моего преподавателя античности! Наш достопамятный потомок семьи Романовых! То есть не Романовых, а их двойников, но кто об этом помнит в наше время фейковых сенсаций, в эпоху отмены и подмены всего сущего… Я, конечно, посылала ему приглашение на концерт, как и многим участникам нашего конкурса, потому что я не надеюсь на объявления для абстрактных всех. Я верю в слова, сказанные одному, они подчеркивают, что он ценный и долгожданный. Но Виктор мне ничего не ответил, и я его не ждала. Мне, грешным делом, казалось, что его не особо интересуют мои приглашения. Возможно, его вообще мало что интересует, кроме главной миссии его жизни. И моя роль в этой миссии, эфемерная и надуманная, уже была сыграна. То, о чем он меня просил, я сделала, то есть сочинила возвышенную конспирологическую отсебятину о том, как для всей нашей культуры, поруганной и многострадальной, важна канонизация семьи Филатовых. В чем я, кстати, вовсе не была уверена хотя бы потому, что смутно понимаю смысл и последствия этого ритуала. Да и как мои спонтанные сочинения могли поколебать укоренившуюся в головах версию о гибели Романовых? Впрочем, я и не задавалась такой целью, Ланге меня попросил просто написать мое мнение, мои мысли, реплику по поводу. Я и написала. О том, это так символично – канонизировать так называемых обычных людей. По сути – сам народ. Участников, свидетелей и жертв двадцатого столетия, перед которыми наша власть должна вымаливать прощения на коленях. Вспомнила о том, что мать Мария для всего мира давно святая, и ее именем названа улица в Париже, только почему-то на Родине ее никак не канонизируют. Подчеркнула, что Виктор Ланге вовсе не искатель дешевой сенсации и очередного пиара на трагедии царской семьи, а человек, глубоко ценящий русскую культуру и воспринимающий нашу историю во всей ее противоречивой полноте. Что ж, читать эти измышления вряд ли кто будет. Мели, Емеля…

Алеша же не забывал любезно напомнить, что мои слова, без сомнения, наказуемы, и за мной наверняка придут. А я ему отвечала, что в наши апокалиптические времена карательным органам уже не до подлинности августейших останков и не до купеческой семьи, чей след на Земле давно простыл. Эта тема нынче интересует только самого Ланге и еще пяток сумасшедших энтузиастов. А потому – не мешай мне развернуться на ниве тайной доктрины! Это лучшая психотерапия для меня – вероятность мистического спасения. Спасения Филатовых в том числе, потому что никаких двойников в Екатеринбурге в 1918 году быть не могло. Просто красивая родовая история Виктора… которую я поддержу.

Я рассыпалась в приветствиях и благодарностях, сетуя о том, что мы так и не поговорили воочию. Но Ланге, как водится, мне не ответил.

Он, видимо, не любил отвечать. Такая манера, если она не пренебрежение, всегда с привкусом интриги. И по дороге домой, купаясь в искрах концертных впечатлений, я временами проваливалась в домыслы и догадки, тесно переплетавшиеся с образами из прошлого.

Розовая пантера

Саксофон – господин капризный. Это вам не флейта, легкая, услужливая, щадящая, нежная, всегда настроенная на резонанс с твоим «я». Я, конечно, не музыкант, и в профессиональных тонкостях не шарю, но одно могу сказать точно: с появлением этого барина жизнь наша очень усложнилась. А появился он внезапно, без предупреждения, явочным порядком. Мол, буду теперь у вас жить! Точнее, тринадцатилетний Митя, увидев в папенькиных пыльных антресольных закромах этого неведомого ему зверя, заявил: «Все, теперь на нем буду играть!» Тот инструмент был ГДРовским старичком, дышавшим на ладан и починке не подлежавшим. Зато купленным за бесценок на барахолке и потому совершенно не требовавшим особого обхождения. Наоборот, демонстрировавшим вседозволенность: делай, дружок, со мной, что хочешь, сыграй мою лебединую песню, я и не чаял уже, что меня извлекут на свет божий… Откуда взялся этот компанейский престарелый весельчак времен развитого социализма? Как его занесло в этот бардачище? Да просто папенька когда-то сам думал на нем играть! Что это за жареный петух, спросите вы, клюнул человека без системного музыкального образования вдруг научиться играть на саксе? Кризис среднего возраста, синдром Гогена? Нет, возраст тут ни при чем, как и Гоген. А тот самый жареный петух у папеньки на темени сидел пожизненно, как шило в известном месте, работавшее бесперебойно. Ребенком папенька был слабеньким, болезненным и недоношенным – кстати, «Клуб недоношенных» тоже его идея, – а вот когда дитятко подросло, оно устроило всем вычурное социопатическое веселье. Хотя иногда его затеи носили вполне гуманитарный и насущный характер – например, рытье землянки на Арбате в конце 1980-х, когда ему довелось работать там дворником. «Папа – хоббит, что ж такого», – скажет впоследствии Митя. За все свои макабрические и маниакальные затеи Митин папенька брался с масштабной основательностью. Вовлекал народ! Временами затеи проскальзывали светлые и даже блестящие, и они потом служили папеньке для имиджа, он любил и умел выгодно подать (а порой и продать!) свои заслуги. Недаром в молодости он заслужил два совершенно несовместимых друг с другом прозвища – Костя Мистик и Костя Ваучер. Когда я встречаю в мусорно-многочисленных блогах психологинь сочетание «грандиозный нарцисс», я знаю, о ком оно…

Хотя, строго говоря, нарциссом его назвать нельзя. Потому что он и сам был обманываться рад. Бывал и кинутым, и объегоренным, и это, надо заметить, надолго его не расстраивало и уроком не служило. Чего стоит хотя бы история с советником президента, прости господи. Мы тогда еще тесно общались с Хансеном, а Мите было года полтора. И вот однажды Мистик, он же Ваучер, поперся к Хансену, там они, конечно же, запили, но при этом мне стали поступать какие-то подозрительные в своей деловитости звонки. «Я нашел, чем я буду заниматься. Я буду советником президента!» Я сочла это очередным пьяным бредом, просто несколько нетипичным, да и шут с ним. Но по прибытии фигуранта грандиозность только нарастала. Оказывается, у Хансена в гостях был третий собутыльник, какой-то старый друган из Риги. И вот этот друган – оказывается! – работает в аппарате президента Латвии. «И он предложил мне стать советником. Я подумал и принял это предложение», – глазом не моргнув, сообщил мне Митин папенька.

Когда ты живешь с психически нестабильным человеком, то любую новость ты фильтруешь внутри себя пугающим вопросом: а чем нам это грозит? Например, прибытие в гости пьющих друзей грозит, понятное дело, алкогольным делирием, некрасивым скандалом, дракой, разрухой, обидой, ревностью, побегом – моим, конечно! Пожив с нестабильным человеком чуть дольше, ты начинаешь понимать, что прибытие любых друзей влечет за собой совершенно те же последствия. Любых друзей, любых врагов, любых незнакомцев. Ты начинаешь любить уединение. Но мне было совершенно непонятно, каких последствий нам ждать от латвийского президента! Он был для меня тогдашней столь же непознаваем, как гуманоид с альфы Центавра. У меня вызывал легкую брезгливость вопрос: Хансен с Мистиком, он же Ваучер, оба были убежденными хиппи, – во всяком случае, на заре туманной юности, – и как они могли, будучи насквозь пропитанными философией свободы, довериться какому-то замшелому винтику аппарата подавления?! Точнее, замшелого аппарата – да, именно так, потому что во мне шевельнулось обывательское имперское зазнайство. Дескать, нашел, у какого президента быть советником… Это же так мелко, так нелепо!

Конечно же, потом я покаялась перед ни в чем не повинной Латвией за свое пренебрежение. Она была не причастна к моим терзаниям. И, будучи в здравом уме, невозможно предположить, что в ее правящем аппарате царит такая цыганщина… Хотя последующие дней пять Митин папенька убеждал меня с пеной у рта, что именно на основе такой цыганщины и складываются политические элиты. Цыганщиной он называл собутыльничество, кумовство и промискуитет, формирующие окружение любого крупного управленца. В принципе, с ним было трудно спорить. Но была одна маленькая деталь: «крупный управленец» попросил у папеньки взаймы.

– А что же ты будешь президенту советовать-то, ёшкин бобик? – поинтересовалась я, устав взывать к здравому смыслу.

– Вопрос поставлен некорректно, – степенно ответствовал Мистик, он же Ваучер, поглаживая свежевыбритую социал-демократическую бородку. – Не что советовать, а как!

Воистину Латвия была в опасности…

Тогда я решила воззвать к Лиде, нашей космической бабушке.

– Слушай, давай посмотрим на это по-другому! – встретила она меня лучезарным напором. – Смотри, он так загорелся этим новым делом, уже вот сколько не пьет…

– Да, почти неделю, срок президентский, конечно, – вырвался у меня тяжелый вздох.

Но ирония моя была проигнорирована, и меня закидали радостными подробностями поиска приличных офисных брюк, потому что в джинсах же в аппарат президента не ходят.

– Правда?! А в аппарате президента, наверное, еще принято занимать на опохмел у будущих коллег. Так сказать, посильная дружеская взятка… Лидия Алексеевна, опомнитесь! Неужели вы забыли историю с Бёрнсом?!

Краткая историческая справка: Бёрнс, как ни странно, подлинная фамилия очередного пригретого жулика, что в который раз опровергает магическое влияние имени на судьбу. Я не помню, как он появился. Да как все! Зашел пописать и прописался, как гласит старая хипповская пословица. Он пообещал нам два недорогих телевизора со склада, где якобы работал, и еще видик в нагрузку. Да, это были времена, когда ящик еще не стал зомбоящиком. Второй телик – для Лиды, она с радостью вложилась в нашу сомнительную затею. Она была за любой кипиш, кроме голодовки, и с какой ностальгией я теперь это вспоминаю… А Бёрнс… все деньги взял вперед, принес то ли один видик, то ли один телевизор – не помню. А потом исчез. Смылся, оставив нам в качестве компенсации свою беременную подругу. Несносную. Мы потом с Лидой долго обсуждали человеческое коварство и урок, который нам должно извлечь из этого эпизода. Только Лида все больше дрейфовала к мысли: «Спасибо, Господи, что взял деньгами». Что из-за денег никогда не стоит расстраиваться, как ее научила жизнь.

Но раз мы постарались сильно не расстроиться, то и урока толком не получили, вот как я объясняю последующее хождение по граблям. Видимо, иногда расстроиться все же стоит. Хотя нет, один урок я все же извлекла.

Если у вас дома поселилась малознакомая пара, помните, что однажды он может исчезнуть с вашими деньгами, а она – остаться с вами. И неизвестно, что хуже. Даже если эта пара вам хорошо знакома, вы не застрахованы от подобного исхода. Люди – оборотни.

Вот только не нужно представлять обманутую, брошенную и бездомную молодую маму с колясочкой! Подруга Бёрнса была из другой породы. Она была из тех, кто сутками мучит тебя, сочувствующего спасателя, душераздирающими историями о трагической любви и последующих абортах. Эти страдалицы пьют, как лошади, курят, как паровозы, и матерятся, как стая гопников в пятницу. Но ты их жалеешь и изо всех силенок ужасаешься этому триллеру, потому что краски его сгущены до полной околесицы. Это позже выяснится, что у страдалиц все не так плохо, как тебе было изложено. Однажды ты чертовски устаешь от всей этой гоморры, но никто не собирается ослаблять хватку. Ты в ловушке сострадания. Это жестокий капкан. И спастись ты можешь, только осознав себя жертвой и возопив к вселенной о помощи. Добром и уговорами вырваться не получится. И конечно, в глазах этих чудовищ ты останешься виноватым! Но вот что интересно: проходят годы – и ты узнаешь, что эти кикиморы стали добропорядочными женами и матерями семейств, успешными бизнесвумен и – что самое страшное! – детскими психологами. Как такое может быть? Однозначный ответ есть только у Алеши. Его магическое мышление, близкое к народным верованиям, дает четкое объяснение: это сглаз! Алеша трактует сглаз не только как действенное и эффективное пожелание плохого некоему объекту зависти или неприязни. Главная цель сглаза – не насолить кому-то, а забрать себе его удачу, счастье, разум, способности и сопутствующие плюшки. Я много раз пыталась выяснить, каким образом можно отобрать нематериальный объект, некое свойство, присущее твоему духу, а не телу. Вместо ответа я навлекала на себя лишь раздражение: мол, не веришь – ну и не надо, ничто тебя не учит. Да я бы рада поучиться, просто искренне хочу понять природу явления! Люди могут делиться друг с другом энергией, мы друг друга утешаем, успокаиваем, вдохновляем. Иногда даже исцеляем. Это бесспорно. Но разве счастье и удача – это энергия? По-моему, это трудноуловимое состояние, неизмеримое и непостоянное. Как его можно отобрать у кого-то и присвоить себе? Это как украсть чужую судьбу, причем только лучшую ее часть!

И вообще, если подумать: можно в чем-то исправиться, поумнеть и смягчиться. Но кабан не станет морской свинкой, даже посредством глубокого психоанализа. Человек может остепениться, но не до степени полного перерождения, злая ведьма не станет доброй феей, однако волчицы теперь обожают кутаться в овечьи шкурки и рассказывать о своем нелегком пути к благоденствию…

В общем, не так страшен Бёрнс, как его подружки, – вот что нужно усвоить.