Текст книги "Цветок печали и любви"

Толстый и бедный

– Сначала она спросила, почему у меня до сих пор нет детей. Я была вынуждена рассказать о Марко. Потом она пыталась узнать, что я думаю о всяких странных способах деторождения. Я даже процитировала ей вашу статью про ЭКО, представляете? Но она на этом не остановилась. Она сказала, что, пока у меня не родится ребенок, я ничего не пойму, и мне не стоит обнадеживать Ларису. Хотя чем я ее могу обнадежить?! Потом она спросила меня: «Вы хотя бы знаете, что Боренька не был нам родным по крови? Ведь Лариса выносила и родила чужого ребенка, вы это понимаете? А потом эти чудовища, эти исчадия ада не стали забирать своего ребенка, потому что он родился больным… И Лариса оставила его и полюбила, как родного. И Эдику пришлось с этим смириться… А вы понимаете, каково это? Разве есть кто-то, способный понять нашу историю?! Не нужно писать о Бореньке, правда будет непосильна для обывателя».

…Аполлинария пересказывала мне испепеляющую сознание встречу с Боренькиной бабушкой уже третий раз, а я пребывала тем самым тупым обывателем, который никак не мог постичь шекспировского сюжета.

Кстати, любая правда непосильна для обывателя. Он отвык от нее…

– Вы уверены, что правильно расслышали? Что же получается, Лариса – суррогатная мать, прости господи?!

«Кто такой Марко?» – пульсировал внутри меня вопрос, но пока не пришло время теневого героя, и я гневно себя поправила:

– Полли, простите за это слово! Конечно, Лариса была настоящей матерью!

– Да ничего страшного! Нормальное слово. Тысячи женщин становятся суррогатными матерями, и в этом нет ничего постыдного. Они делают кого-то счастливыми. Это ведь хорошо… – Аполлинария на долю секунды соскользнула в растерянно-вопросительную интонацию, но потом вернулась в уверенную апологетику. – Просто у Ларисы вышло по-другому из-за того, что биологические родители устроили лютую бесчеловечность. Они не стали забирать, бросили Бореньку из-за его проблем со здоровьем… И представляете состояние женщины – остаться с чужим больным ребенком на руках! Она-то мечтала купить домик на море и поселиться там с дочкой, а тут ей не деньги, а крест и вдобавок обвинение, что это из-за нее мальчик родился инвалидом…

Как назойливые слепни, меня осаждали вопиющие вопросы, и среди них летал прекрасный махаон, бабочка моего мелкого женского любопытства о таинственном Марко, и я снова сдержалась, ибо не время!

– Вот чего я не понимаю… Разве так можно? Разве ребенок по закону не принадлежит биологическому родителю? И разве имеет он право вот так его оставить… это ж чушь какая-то! Обвинять, что Лариса виновата… какая нелепость, ведь это их генетика! Посадить надо было этих уродов!

– Ребенок по закону принадлежит женщине, которая его родила. Она вполне может его не отдать, чего так называемые биородители и боятся. В этом-то и заключается основной юридический казус подобных сделок. И никто ей помещать не сможет. Ну разве что… криминальным образом. Но здесь-то случилась ситуация противоположная, которой никто не ожидал.

– Но как?! Все равно не понимаю! А почему же муж изначально не был против такого заработка жены?! Это же запредельная какая-то семейная идиллия, пардон за обывательский сарказм. Прямо-таки новый формат ячейки общества! Супруга зарабатывает суррогатным материнством, а супруг, допустим, альфонс нетрадиционной ориентации…

– О боже, скажете тоже! Все не так! – Полли подавила смех праведным негодованием. – Они с мужем на тот момент были в разводе! И сошлись они потому, что… в общем, сначала Эдик уговаривал Ларису оставить мальчика в роддоме. Но она наотрез отказалась. Для нее Боренька стал родным, понимаете?

– Это я как раз понимаю, – пробормотала я. Да, этот «бессмысленный подвиг» мне был трепетно близок… – И насколько я понимаю, тот самый отец, которого хотели выставить детоубийцей, он-то герой на самом деле?! Он вырастил ребенка, к которому вообще изначально не имел никакого отношения! Он не бросил жену, причем бывшую, в этой дикой истории… Да ему орден надо дать, а вы его шельмовать собирались!

– Изначально он, конечно, большой души человек, и я снимаю перед ним шляпу! Но что же в итоге случилось с Борей? Лариса думает, что это была передозировка. Кто-то же ее устроил… Хотя сейчас она уже в этом сомневается.

– А вы не хотите рассмотреть кандидатуру бабушки? Это ведь свекровь Ларисы, я правильно понимаю? Как вы вообще с ней пересеклись? Вы же собирались встречаться с Ларисой наедине!

Полли скрипуче выдохнула:

– Да, вы это верно заметили, бабушка какая-то готическая! И ведь пристала ко мне с этими детьми! А что, если я собираюсь делать ЭКО? Ее-то какое дело?! Она мне целую лекцию прочитала о том, что все это от дьявола…

– Зря вы ступили на эту скользкую дорожку! В дряблом воображении пожилой дамы все эти рукотворные способы размножения перемешались, тем более если у нее православие головного мозга. Но в ее случае это простительно, и на ее месте любой бы пошел громить все эти клиники прогрессивной репродукции. Другое дело, какова ее стадия помешательства…

– Вы имеете в виду, не могла ли она в момент обострения отравить Бореньку как плод богопротивного вмешательства в естественный процесс?

– Допустим… только тогда почему она так долго ждала? – бормотала я, погружаясь в растущий на глазах ядерный гриб чужой катастрофы. Нельзя так… к чужому горю с досужим любопытством! Готическая бабушка хотя бы в том права, что не хочет допускать обывателя до своей раны, и в данном случае обыватель – это я. Аполлинария меж тем бормотала свое:

– …мы же с Ларисой договорились встретиться в холле, где она работает, ну помните, я вам рассказывала – в «ХоббиТе»?

– Да, там куча кружков и курсов, уютный такой комплекс… И что же?

– Ну вот, я пришла, сижу, там внизу кафешка, а Лариса мне звонит и говорит, что чуть задержится с учеником. Я беру кофе, и тут на меня обрушивается вместо Ларисы эта бабуля с кадилом! И давай мне очки втирать каким-то сиплым зловещим полушепотом… Вот не поверите, но, когда вы сказали про нее, что это может быть она замешана, я не хотела сразу это признать, но меня пронзило: да, может, и замешана!

– Я что-то не пойму – вы случайно с ней столкнулись? А что же она делала в «ХоббиТе»? Она тоже там работает?

– Да хрен ее знает… похоже на то! Когда Лариса наконец спустилась, она не то чтобы удивилась, скорее просто была не рада этой встрече. Она вышла из лифта, а бабка как раз его ждет! Так вот, эта старая ведьма как ни в чем не бывало что-то ей пробасила, а Лариса… ее просто передернуло от отвращения! Конечно, я ей все рассказала о бабкиной эскападе. Лариса расплакалась. Ей было так больно от того, что мне пришлось узнать все эти шокирующие подробности вот так, от совершенно чуждого и враждебного ей человека! Который только рад ее горю…

– Рад горю? Вы уверены? Это серьезное обвинение.

Кто может быть рад твоему горю? Вот какой вопрос пронесся в моем смятенном сознании. Может ли кто-то ненавидеть тебя настолько, что будет рад такому… Раньше я была уверена, что это низменная мыслеформа из бульварного сериального мыла. Точнее, она, конечно, из древнейшего животного гумуса, но обосновалась в примитивных формах мозговой жизнедеятельности. Но при кажущейся чудовищности эта мыслеформа не такая уж и далекая от реальности. И если научиться слышать чужие внутренние голоса – о, не дай бог, конечно! – то темные струны нутра человечьего вмиг тебя придушат. И да, та самая страшная мысль, которая пыталась и меня столкнуть в бездну, – о том, что почему именно мой ребенок… Но, возможно, что чужие внутренние голоса будут наперебой кричать о том, что… пусть чужой ребенок умрет вместо моего, пусть чужой, чур меня, чур меня!

При этом их внешние голоса будут лилейно лепетать о том, что чужих детей не бывает…

Именно такое «чур!» выплеснула на меня неприятная женщина после прощания с Митей. Она не представилась и словно материализовалась из морока, и у нее было лицо как с наброска неумелого ученика, лик пластмассового советского пупса со стершимися глазами. Она даже на злую фею не тянула, ведь и в магии нужна квалификация. Она была серостью, и нет ничего страшнее, когда серость разозлится, потому что у зла тоже свои каноны и гармонии, и бывает даже, что оно танцует прекрасный танец со Светом, с добрым лучиком… да, бывает необъяснимая красота, но серость все сделает уродливо. И тем самым зло в мире станет еще злее. Равновесие рухнет.

Я не знала, кто она и почему подошла тогда ко мне со своим ядовитым сочувствием. Но, вспомнив эти стершиеся глаза, я поняла, что тот, кто рад моему горю, тоже существует. И никакого в этом шока или парадокса. Не нужно приплетать шимпанзе, уничтожающих потомство другого самца, кровавые войны правящих династий, убиенного царевича Дмитрия… Нет, все гораздо ближе. Обернись – за твоим плечом, возможно, зверь. И он искусно притворяется агнцем. Не бойся, а всего лишь спокойно знай об этом. Знание – наша соломинка в штормящем океане.

Даже Клара тогда обронила: «…ведь найдутся те, кто позлорадствует…»

«Почему?!!» – все кричало тогда у меня внутри. Ведь я думала о самом глубинном зле примерно так же, как о суррогатном материнстве. Ведь у нормальных людей его не бывает! Это дикая причуда медийных рептилоидов, которые вообще скоро будут размножаться с помощью наноинку баторов.

– Вы против суррогатного материнства? – Так же внезапно, как и погрузилась, я вынырнула из мыслепотока, и оказалось, что я продолжаю говорить с Полли. А куда я денусь с подводной лодки, как говорится…

– Против? Нет, конечно, – поспешила я уверить Аполлинарию в широте своих взглядов. – Да и имеет ли смысл быть против чьей-то реальности? Все эти репродуктивные чудеса – это для богатых, это их реальность. Такого не бывает с обычными людьми. А то, что случается с обычным честным человеком, когда он волею случая попадает в орбиту этих троглодитов, – горький пример Ларисы у нас перед глазами…

– Но ведь не у всех получается так, как у нее! – взвилась Полли. – Бывают же вполне благополучные истории! Для кого-то это спасение, и жестоко их осуждать… А что, если мне придется… ну вот я уже старая, и вдруг мой ребенок сможет появиться только таким способом? Вы станете ко мне плохо относиться?

Я испуганно замолчала. Слишком много трудно усваиваемой информации за один вечер. Впечатлительную Аполлинарию подкосила эта старуха со своими заклинаниями о детях. И вот теперь хрупкое сознание скатывается в опасную зону. Можно было бы с притворной легкостью отмахнуться от этих мрачных фантазий – дескать, о чем ты, душенька, ведь у тебя нет миллионов на эти чудеса! Но Полли как раз считала, что у нее эти миллионы есть. В виде двух квартир от бабушек, которые пока не подлежат продаже, потому что одна бабушка жива, а квартира почившей сдается. Но в будущем, в том блистательном будущем, которое скрыто спасительным туманом, эта слегка сумасшедшая, наивная и милая эгоистка полагала себя зажиточной домовладелицей. И вот в ту пору прекрасную, в которую мне, к счастью, жить не придется, Полли будет вольна спустить семейные капиталы на самые смелые причуды. Это сейчас ее держат в ежовых рукавицах, но когда-нибудь она возьмет реванш!

– Хорошо, допустим, вы на это решитесь, – смиренно согласилась я, словно доморощенный психотерапевт. – Но попробуйте представить человека, которому вы сможете доверить рождение своего ребенка. Кто она? Неужели… какая-то незнакомая соискательница, которая решила на вас заработать? Только не нужно снова напоминать о Ларисе, она ведь и правда редкий случай.

– Я вот так прицельно пока не думала… – пошла на попятный Аполлинария.

– А вы подумайте, раз уж пригвоздили меня вопросом о том, как я буду к вам относиться. Я вот, например, могу представить единственный вариант – это близкий вам человек. Близкий, любящий и надежный, которому вы доверяете больше, чем себе. И этот человек станет вам навсегда родным! И вы, если потребуется, будете обеспечивать его всю жизнь! И он, точнее, она станет членом вашей семьи и родным человеком для вашего дитя, которое она выносит и произведет на свет. Потому что она будет его любить, понимаете?! Как любая мать любит ребенка с того момента, когда он еще зернышко, клеточка, капелька… Потому что любит его образ, который он воплотит в будущем. А как, скажите на милость, этот образ может любить женщина, которая знает, что никогда его не увидит? Она ведь не вправе привязываться и любить того, кто растет внутри ее, и это сущая шизофрения. А без этой изначальной любви плод не будет полноценным. Эта любовь, она как белок для клетки, она строительный материал, она домик для души…

– Простите, – пролепетала Полли с предательской нотой, – но в ваших словах я чувствую отголоски… того, что говорят фанатики. Конечно, я знаю, что вы не из них, но вы, наверное, тоже считаете, что у детей, рожденных… необычно, нет души?

– Боже, нет! Я же не мракобес! Я считаю ровно то, что сказала… Никакого подтекста! Просто мне кажется, что превращать рождение ребенка в сделку с незнакомой личностью – это запредельный риск и какое-то феодальное ущемление прав всех участников! И главное – я не понимаю, почему вы на всем этом так зациклились! Вам-то еще не поздно родить ребенка без всех этих наворотов. Но вы почему-то капитулировали заранее. И если еще в силе вопрос, как я к вам буду относиться, то… я буду гневно и отчаянно недоумевать, если вы хотя бы не попытаетесь воспользоваться собственной природой! В чем вы пока не преуспели, однако… Чтобы родить ребенка, для начала нужно хотя бы издали увидеть мужчину!

А сколько я вас ни приглашала на достойные вечеринки и встречи – вас же с места не сдвинуть! «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку…» – вот ваш девиз. Меж тем автор этих строк сам себя не послушал и пару-тройку раз из комнаты все же вышел.

– Кто это? Что с ним случилось? – встрепенулась Аполлинария.

Что ж, плевали эти фэнтези-писатели на русскую поэзию, а зря!

– Погуглите! – раздраженно рявкнула я. – Не нужно переводить тему! И кстати, кто такой Марко?!

– Ой, подождите минуточку, меня мама зовет, я вам перезвоню!

Как всегда, на самом интересном месте Аполлинарию зовет мама. Мама, которую я тихо ненавижу, хотя наверняка она не заслуживает такого отношения. Она, конечно, измучилась и исстрадалась из-за болезни дочери, и не мне ее судить. Полли жаловалась на то, что родители не дали ей поступить в литературный институт, потом не дали выйти замуж за хиппи, потом что-то еще не дали – в общем, сломали жизнь, и именно из-за этого у дочери и случился нервный срыв и тяжелое психическое расстройство. Я не устаю себе напоминать о том, что это очень опасный психотип – у которого всегда виноват кто-то другой. И бежать от него нужно без оглядки, иначе рано или поздно ты тоже будешь занесен в список виноватых. Теперь, когда каждая консьержка – психолог, даже школьник знает, кого надо избегать, а кем манипулировать. Но мне было поздно бегать, такие «обиженки» – мои пассажиры. Они всегда присутствуют в моей жизни – видно, судьба. От кого-то я, бывает, прячусь, кого-то терплю-терплю, да через годы не выдержу и дам волшебный пендель. А кто-то задерживается надолго, потому что их вздорность и никчемность перевешивает темная сущность иного плана. Проще говоря, есть персонажи и похуже.

Вот, например, как у родительницы Аполлинарии – этакая подчеркнутая бесцеремонность, абсолютно обесценивающая ее дочь. Ничто в ее жизни не может быть важнее, чем то, что маменьке потребовалось прокрутить мясо для котлет на мясорубке. Или разделать селедку. Или срочно сгонять за ванильным сахаром. Или развесить белье. Или очистить кошачий лоток. Иной раз мне хотелось записать все эти причины, чтобы швырнуть этот сгусток унизительного абсурда в лицо деспотичной мамаше. Ну почему все это нужно было обязательно затевать, когда Полли говорила по телефону?! И обязательно на самом важном месте… И почему Аполлинария с покорностью бегемота, которого били чайником в известной песенке, неизменно выполняла эти приказы, почему она не протестовала? Ведь здоровый бунт должен был произойти еще в незапамятные подростковые времена, а Полли уже близится сороковник, но она в своей семье словно восьмилетняя неуклюжая троечница… Что же, если ребенок не вписался в семейный план достижений, его можно гнобить? В конце концов, при всей своей нетрудоспособности, она не буйная, не бесноватая, не овощ, не маньяк и параноик-то легкий, без последствий. Старается зарабатывать свою копейку и заниматься любимым делом. Неужели нельзя хотя бы не мешать этому?! Хотя бы не подчеркивать, что единственный ее смысл в этом мире – это помощь в домашнем хозяйстве…

И ведь при всем этом Аполлинария с таким благоговением описывала праздничные семейные трапезы и невообразимые яства, как то: суп из семги на сливках, баклажаны «Имам в обмороке», всевозможные форшмаки, сациви и кулебяки… Я бы, вместо того чтобы умиляться этому желудочному изобилию, разгромила бы стол в праведной ярости, разорвав цепи родового рабства. Но Полли в этом случае упрятали бы в дурдом надолго, ей нельзя проявлять агрессию.

Какой бы ни была наша причудливая Аполлинария, мне за нее обидно. И пускай рвать прокрустовы семейные узы ей надо было лет двадцать назад. Но кто знает, что начинается раньше – болезнь или внушение о том, что ты болен. Твоя непригодность к самостоятельному бытию или внушение о том, что ты ни на что не годишься…

– …человек настолько капитулировал перед жизнью, что даже не мечтает о собственной семье! У него в голове какие-то причудливые формы размножения за огромные деньги… Ведь она, похоже, не верит, что это может получиться у нее естественным путем! – изливала я Леше пугающие открытия сегодняшнего дня.

– Ты опять сгущаешь краски. Вот если бы я был девушкой…

Какое пугающее начало!

– …то я бы обязательно побыл разок-другой суррогатной матерью! А что такого? Я вообще бы учредил клуб суррогатных матерей-волонтеров. Сейчас же модно делать бесплатно то, что раньше делали за деньги, почему бы и детей не порожать на общественных началах? Это же благое начинание! Пускай будет такое прогрессивное молодежное движение… Или общественная нагрузка! Например, осудили девушку на месяц общественно-полезных работ…

– А ты в курсе, великий реформатор, что беременность длится немного дольше?

– Это совершенно не важно, запишут как сверхурочные! То есть, понимаешь, если она опять нарушит закон, то ранее наложенным взысканием она уже отмотала срок… Представляешь, я же стану демографическим революционером!

– …И через несколько лет по стране будут маршировать рожденные твоей революцией гитлерюгенды.

– Вот всегда ты смотришь в сторону антиутопии. А может, я принесу счастье в семьи…

– Да. Крепкое тоталитарное счастье с северокорейским душком! Оно у нас уже когда-то было, ты не находишь?

– Ну а что там Аполлинария, наша неугомонная старая дева, затеяла? – оживился Леша, перейдя к любимому безмятежному зубоскальству. – Почему бы ей просто не найти кого-нибудь на сайте знакомств? Там можно не стесняться своего психического недуга, там все больные на голову!

– Со здоровыми головами нынче всюду напряженка. И вообще я на твоем месте не язвила бы – вспомни-ка свой прошлый матримониальный опыт! – огрызнулась я в защиту незадачливой подруги. – А на сайте знакомств она уже искала, ее осаждали юные жиголо. Она была так тронута, что их не смущает ее правдивый возраст. Я пыталась ей объяснить, что тут дело не в возрасте, а в достатке, и посоветовала ей огласить им размер пенсии по инвалидности, но она на меня надулась. Она даже мне однажды сказала, что… в обозримом будущем, когда в ее владение перейдут те самые бабушкины квартиры, она даже будет не против красивого и бедного мужчины младше ее…

– А некрасивого и бедного она не рассматривает? А бедного и старого? И вообще бедного и какого угодно?! То есть она не станет как Лида, которой сказал Митя – помнишь? – про Христа?!

Митя лет в шестнадцать однажды просил Лиду оставить на ночь Никиту, он же Некит, друга детства, с которым они припозднились, гуляя по Королёву: «Лида, ты же в церковь ходишь! Ты в Христа веришь?! Значит, ты должна пустить Некита на ночлег!»

В общем, пригвоздил.

У Лиды в ее убористо заставленной однушке было не прибрано, она гостей не ожидала и была не в курсе, что Некит переехал и ему далеко ехать до дома. Ей все это было некстати. И главное – Митя обычно исповедовал атеистический пофигизм, а тут вдруг вон оно что… Но не могла же она отречься от Христа ради сиюминутного удобства! Хотя прежде Христа здесь было ее извечное братское странноприимство. Некоторые люди задолго до узнавания Бога живут по заповедям. Думаю, это и есть настоящая вера. Сколько бы мне ни твердили о страхе божьем…

Словно почувствовав, что над ней сгущаются вопросительные тучи, в эфире объявилась Аполлинария.

– Я освободилась, – написала она в чате. – Мы прервались…

– Не томите! Кто же этот таинственный Марко?

– Это было давно. Это один… мой знакомый итальянец. Была у меня такая история. Я съездила тогда с тургруппой на мотоцикле, представляете? Сюда! Но он был женат. Развестись им там трудно, ну, в Италии. Мы с ним… случайно подружились. Он такой смешной был, толстый. Приехал ко мне вот так…

– И что же? Что было потом?

– Ничего. Ну, немножко было. Но он такой престарелый Винни-Пух… Он звал меня к себе – впрочем, не к себе, в сарай какой-то! То есть он обещал, что он снимет жилье, но он был такой бестолковый!

– Не такой уж бестолковый! Из Италии в Подмосковье на мотоцикле приехал!

– Да много ли ума на это надо…

«То есть толстый и бедный уже не подойдет. Даже итальянец!»

Я была обескуражена столь прагматичным отсутствием романтики и равнодушной тональностью. Не ожидала от Полли. Христос, конечно, тут не ночевал.

Но все имеет двойное дно.