Текст книги "Невиртуальная реальность (сборник)"

2.
МУЖЧИНЫ БЕЗ ЖЕНЩИН

В подземелье командного пункта связи было прохладно. Сначала Яцкевич зашел к радистам.

В прямоугольной небольшой комнате сидя спали трое солдат. Недавно прибывший Серега Федотов пристраивал свой широкий, псковский лоб возле черного ключа с эбонитовой, круглой верхушкой, посредством которого отстукивалась морзянка. Из четырех приемников доносились накладывающиеся друг на друга точки и тире.

Оглянув еще раз сонное царство, Максим вышел. Он снова поразился возможностям человеческого мозга. Как можно в этой мешанине звуков услышать набор сигналов, соответствующих их позывным? Да еще во сне, не мешкая, тут же проснуться и ответить?! Ситуация усугублялась тем, что позывные менялись каждые четыре часа.

Каким образом радистам это удавалось – было непонятно даже им самим, но факт остается фактом: радист мог не проснуться от телефонного звонка, от ударов кованых сапог в дверь, но от тихой морзянки нужной последовательности в толчее других не нужных – пробуждался всегда.

Он постучал в железную дверь ЗАСа. Спустя короткое время дверь открылась на цепочку. В щели показалось заспанное лицо сержанта Дюбкова.

– Яцек, ты, что ли?

– Я, а кто ж еще?

– А почему неправильным стуком стучишь?

– Я правильным. Там-та-да-там. Это ты неправильными ушами слушаешь.

Виктор снял цепочку и открыл дверь. Он был в наглухо застегнутой гимнастерке, но при этом без штанов.

– Из-за тебя одеваться пришлось, – обиженно прогудел частично проснувшийся сержант. – Иди. Тебе на склад надо. Навазов звонил. Обещал дать буханку хлеба и пачку маргарина. Я просил пару кубиков сахару, но эта раскосая задница говорит, что кончился. Может, на складе стыришь чего-нибудь пожрать. Давай! – Прикрикнул Дюбков на огорченного Максима. – Быстрее! Я голоден! – Максим понуро развернулся. – Не дрейфь! Потом попьем чаю. Я угощу. Хлеб с маргарином! Вкуснотища!

Яцкевич взял молоток и собрался уйти.

Не белый, не черный, а какой-то безвкусный серый, армейский хлеб с трудом казался деликатесом даже голодным солдатам.

– А молоток тебе зачем? – Подозрительно спросил сержант. – И почему ты все время ходишь с инструментом? Ни разу тебя не видел без лопаты или швабры.

– Это чтоб старшина не припахал. Если идешь с ломом, сразу видно – человек при деле. А если без ничего: «Иди сюда, Яцкевич! Давай, помоги грузовик разгрузить». Или еще чего.

– Ну, а если спросит, зачем тебе молоток?

– Придумаю что-нибудь. Например, Старовойтов приказал чего-нибудь прибить. Но никто еще никогда не спрашивал. Видно же, что я занят.

– Умно. Ну ладно, Максим, иди.

Макс поднялся на свежий воздух и побрел к складу. Он шел мимо копающих и поигрывал молотком. Возле пожарного щита он остановился.

Мимо, громко топая сапогами, пробежали десять «духов». Они были похожи, как близнецы, обнажены по пояс и на бегу помахивали гофрированными хоботами противогазов. За ними, подгоняя, бежал долговязый старшина с фуражкой в левой руке. Лицо его покраснело. Видимо, занятия спортом не лучший опохмелитель. Увидев Яцкевича, он закричал:

– Иди, работай! Что шатаешься без дела?!

– Вот, гвозди несу, товарищ старший прапорщик! – Ответил Максим, вспомнив, что у него в руке молоток.

Кавалькада скрылась в клубах пыли, пробежав мимо солдат, копающих «секретные» ямы.

На складе пахло мышами.

– Эй! Завсклад! – закричал Макс войдя в тускло освещенную комнату. Тень за столом распрямилась, и он увидел своего будущего работодателя. Он что-то жевал и, проглотив, повелел Яцкевичу ленивым голосом:

– Ыды суда.

Кладовщик Навазов был высок и свиреп. Его круглое, раскосое лицо было неестественно желтого цвета. Лохматые брови свисали над глубоко посажеными маленькими глазками. Несмотря на то что ему было, судя по всему, не более двадцати, выглядел Рахмат намного старше.

«Это из-за морщин», – подумал Максим. Кладовщик был родом из Южного Казахстана и, очевидно, всю свою жизнь провел пася овец под ярким солнцем Алтая. Кличка кладовщика была – Чингиз-Хан, хотя, по сроку службы, ему скорее подошло бы звание сотника в монгольском войске. Кривые ноги Рахмата наталкивали на мысль о его кавалерийском призвании.

– На, почытай пока. – Чингиз-хан кинул на стол газету «Красная звезда». На первой странице были обязательные для любого периодического издания Советского Союза ордена. Но кроме орденов и фотографий для Яцкевича не было ничего понятного. Газета была на узбекском языке. И хоть узбекская письменность – та же, родная кириллица, создавалось впечатление, что набирали ее под воздействием тяжелых наркотиков, тыкая пальцами в первые попавшиеся клавиши.

Под орденами и названием помещалась фотография танка Т-72 в тени которого, улыбаясь, обнимались трое солдат.

– «Бастапкы танк бару, талдау сару кегал», – прочитал Максим и стал вполголоса переводить статью.

– «Здравствуй, мой любимый Равшан! – Фатима прижалась к джигиту и положила его ладонь на свою высокую грудь. Равшан зарычал и, оторвав черную пуговицу, засунул свою пылающую руку под ее хиджаб. – Наконец-то ты пришел!» – Не в силах больше сдерживаться, он разорвал ее одежду и припал губами к ее маленькому затвердевшему соску. От укуса девушка вскрикнула и взмахнула руками. Равшан сжал ее родильное место. У Фатьмы перехватило дух».... – Максим не понимал этот язык, но надеялся, что переводит близко к тексту.

– Где?! – Заверещал казах. – Дай мнэ эту бесцэнную бумагу!

– Вот. – Максим передал газету. – Главная статья.

Рахмат быстро пробежал глазами первую страницу, перевернул, просмотрел вторую, снова перевернул и откинул печатный рупор советских вооруженных сил.

– Нэт! – Взвыл он. – Все про Советскую армию!

– Ну, где-то там. – Макс побоялся рассмеяться, опасаясь гнева кривоногого «деда».

– Гдэ ты читал?! – угрожающе взревел он. – Говоры, шайтан, ящик масла дам!

– На первой странице, – серьезно сказал Яцкевич. – Я же узбекского не знаю, вот и перевожу как умею.

– Это не узбекский! Это казахский!

– Ну вот видишь. Поэтому и ошибся.

Завсклад сильно ударил Максима в грудь и что-то долго кричал на него на гортанном, непонятном языке, затем повернул лицо к потолку и стал жаловаться Аллаху. Потом рухнул на колени и начал молиться, иногда стукаясь лбом в грязный пол.

В конце концов он сел, по-арабски скрестив под собой ноги.

Навазов закрыл глаза, расставил руки ладонями вверх, поднял лицо и что-то заунывно запел вздрагивающим голосом. По грязным щекам катились слезы.

«Блин. Тоже мне трагедия. Бабу захотел, – подумал Макс. – Все хотят»...

Возле входа забибикали.

– Ыды. – Сказал Чигиз-Хан не открывая глаз. – Грузовик прышол. Восем мешков. Сложы в углу.

Яцкевич вышел из склада и подошел к кабине зеленого Газ-53.

Ему повезло. По короткой прическе и другим признакам он определил в водителе «духа».

– Что привез? – Спросил Макс. Он распустил ремень и расстегнул верхние пуговицы, старательно разыгрывая из себя старослужащего.

– Комбижир «Могилевский». Вам восемь мешков.

– А не нам? Пожрать что-нибудь есть?

– Только это и мешок концентрированного супа. Но есть это невозможно. Банка на котел. – Оробевший водитель не смел возразить.

– Пойми, душара, – Максим благосклонно хлопнул по плечу молодого солдата. – Есть можно все, где есть органические вещества. А в комбижире их нет. – Яцкевич забрался в кузов, звездочкой пилотки распорол мешок с консервами и сунул в карман штанов одну банку. – Ладно. – Крикнул он водителю спрыгнув на землю. Разгружай комбижир. Скидывай в угол склада.

Водитель взвалил мешок на плечо.

– Помоги, а? – Попросил он кряхтя. – Тяжело...

Но Яцкевич сел на землю и закурил сигарету.

– Обойдешься. Ты еще мамины котлетки не выкакал. Дурной силы в тебе много. Пошел!

Сгибаясь, «дух» потащил мешок. Максим остался курить на свежем воздухе. Он мечтал о «гражданке».

И хотя солдат прослужил меньше года, жизнь дома, без кирзовых сапог и зимне-летних портянок, казалась ему фантастичной. Он прекрасно знал, что там, за забором из колючей проволоки, ездят разноцветные машины, гуляют девушки и можно лечь спать не по команде «отбой», а просто так, когда захочется. Теперь это казалось ему невероятным. Это были картинки из другого мира, с другой планеты. А ведь с девушкой можно познакомится, пригласить в кино, подарить ей цветы, и кто знает, что дальше...

Максим резко остановил себя. Эти мечтания ни к чему хорошему привести не могли. Это были сюжеты из книжек, фильмов. А в его жизни был завсклад Чингиз-Хан, бьющий лбом в грязный пол, и «дух», тяжело тащивший мешки с комбижиром. Стоило подумать о водителе, как он материализовался. Закончив разгружать грузовик, солдат подошел к Максиму и не спрашивая разрешения уселся рядом.

– Товарищ дедушка, – попросил он тяжело дыша. – Сигаретки не найдется?

Максим протянул ему три.

– Держи, заработал. А я пошел за гонораром. Калымакы по ихнему.

– По чьейному?

– По-казахски. Или по-узбекски. Послужишь с мое – все языки узнаешь.

Водитель молчал, глубоко затягиваясь. Затем широко открыл голубые глаза и простонал:

– Ой, доживу ли?

– А куда ты денешься? – Спросил Макс и добавил: – Думаешь, «дедом» быть легко?

Он надеялся, что Чингиз-Хан его не слышит. За самовольное прибавление года к сроку службы можно было получить в морду. И не раз. Но тут из глубины пропахшего мышами помещения подал голос дикий кладовщик.

– Яцкэвыч!! Ыды суда!! – Ревел он. Максим вскочил и махнув рукой водителю побежал внутрь.

Макс возвращался на КП длинной дорогой. Под мышкой была зажата буханка хлеба. В карманах лежала пачка маргарина и банка консервированного супа. Несмотря на молоток, старшине было бы трудно объяснить, чем именно он занимается, и Яцкевич по большой дуге обходил места его возможного пребывания.

«Скоро обед, – думал солдат. – Полдня уже прошло. Еще бы полдня как-нибудь откосить – и отбой. И день прожит не зря».

В отличие от других военнослужащих срочной службы, считавших два года службы бесцельно потерянным временем, Яцкевич был уверен: этот день прожит не зря.

Он не ошибался.

(Прошло много лет, но Максим не забыл ничего из своей армейской службы. И каждый раз, когда он вспоминал о времени, проведенном в полку ПВО под Воронежем, он думал о том, что если он прошел эти два года – он пройдет все что угодно. Тот бесценный опыт выживания в нечеловеческих условиях приобрести было невозможно. Нигде и никак.)

3.
ФАНТОМАС

Капитану Старовойтову. Единственному человеку из встреченных мной офицеров Советской Армии.

– Болыт. Очэн болыт.

Ванька потянулся. Это был здоровенный рыжий солдат рязанской внешности, милостью судьбы назначенный отбывать 2-х летнюю службу в Советской армии фельдшером. Служба подходила к концу. На столе лежал маленький календарь с проколотыми иголкой числами. До приказа об увольнении в запас оставалось 114 дней.

«Еще две недели, и надо стричься наголо», – счастливо подумал Иван. Обычай оболваниваться под ноль за 100 дней до приказа был свят.

Фельдшер надеялся уволиться одним из первых, в середине октября.

«А это значит... А значит осталось съесть 570 метров макарон, отлить 280 литров мочи, – подсчитал он, – 140 раз посмотреть 720-и серийную программу «Время»... Много. Очень много».

Он закрыл глаза. Голову кружило легкое опьянение. Полчаса назад прапорщик Грищенко принес гвардейский значок и был вознагражден 150-ю граммами спирта, который был немедленно выпит. Горло першило. Неразбавленный спирт обжигает гортань, а разбавленный – мутная гадость. И гадость женская.

Настоящий мужчина, тем более врач, никогда не унизит себя разбавлением.

Значок он намеревался перепродать связистам с трехсот процентной выгодой.

– Так я это... Того... Справка нужен. Болыт очен...

Несфокусированным взором Ваня окинул вошедшего в святая святых воронежского полка ПВО – амбулаторий. Святее была только, пожалуй, кухня.

Солдат был новобранцем. Новая гимнастерка коробилась. Плохо подшитый подворотничок несвеж. Не ослепительно белого цвета. На бритой голове отросла короткая, короче волоса зубной щетки, щетина.

«Распустили духов. Скоро в казарму баб начнут приводить. Станут водку пьянствовать и дисциплину нарушать». – Обязанность воспитывать молодое поколение лежала на старослужащих, и он решил действовать.

– Вон, – лениво процедил Иван и пояснил, – Зайди по уставу и обращайся, как положено к дедушке Советской Армии.

Фархат вышел в коридор. Судьба освобождения от вечернего наряда висела на волоске. Он подтянул и так затянутый до невозможности глубоко вздохнуть ремень. Проверил впившийся в шею крючок и подумал о матери. Было грустно. Фамилию, которую с гордостью носили его предки – изменили. Теперь он Фархат Наобов.

После того как рыжеусый старшина на вечерней поверке прочитал ее, полученную при рождении, истерику строя солдат ничто не могло остановить. После этого старший прапорщик вписал в военном билете в его фамилии «О» вместо изначального «Е». Теперь его дети будут носить чужое имя – Наобов.

Фархат вздохнул и постучал.

– Войдите, – раздался из-за двери нетрезвый голос.

Наобов открыл дверь и приложил руку к виску.

– Товарыш радовой, – он старательно произносил звуки чужого языка, – Разрешыте войти?

Тон был робким, просящим, и фельдшер смягчился.

– Да ладно. Чего уж там, заходи. Только называть меня надо не «товарищ рядовой», а «товарищ дедушка». Но повезло тебе. На первый раз – прощаю. Чего надо?

– Освобождений надо. В наряд мне сегодня.

– Да ты что, дух, оборзел? С какой это радости – освобождение?

– Болыт у меня. Очен болыт.

Ваня почесал шею.

– Ну раз болит – лечить будем. А как мы лечим – сам знаешь. Руки отрезаем, ноги выдергиваем. Что болит-то?

– Голова болыт. Думать нэ могу. Как о чем-то подумаю – сразу болыт. Освобождений надо.

Фельдшер задумался. Лечить голову он не умел. Кардинальное, оперативное вмешательство грозило тотальным прекращением жизнедеятельности, а единственное лекарство в его распоряжение – аспирин – он сразу отмел, как слишком простое.

– Вот что, чурка. Лечить тебя буду. Бегом в роту и брей голову. Волосы высасывают жизненные силы мозга. Через 10 минут чтоб был здесь. Начнем лечение.

– А освобождений дадыш?

– Посмотрим. Будешь хорошо себя вести – дам. Бегом! – Скомандовал Иван и откинулся в кресле.

Когда дверь захлопнулась, фельдшер пододвинул к себе телефон и набрал номер роты.

– Дневальный по роте рядовой Яцкевич! – Ответила трубка усталым голосом.

– А, ты что ли. Это хорошо. Я тут проголодался. Слушай, Яцек, метнись-ка на кухню и поджарь мне картошечки.

– Не могу, Ваня, второй дневальный побежал на дизель. Старшина его за соляркой послал. Да и пропал там что-то.

– Меня не волнует. Пусть пока дежурный по роте на тумбочке постоит. Скажи ему, что это мой приказ. И картошку жарь не на комбижире. Сходи на склад, возьми маргарина. Навазову скажи, что я просил.

– Ну, хорошо, – с сомнением протянул Макс. – А если дежурный не согласится?

– Пусть только попробует. Я разбираться с ним буду, – в голосе прозвучала угроза. – Давай, Яцек, дерзай. Служи солдат, как я служил. А я на службу сам знаешь что ложил.

– Ладно. Жди. Скоро будет тебе картошка.

Максим всячески старался следовать совету фельдшера и пытался положить на службу все, что только можно. Но, как ни странно, его старания не вызывали понимания у офицеров и прапорщиков воинской части 21052. Они считали, что солдат должен не только, как написано в уставе: «Стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы», – но и еще получать от этого какое-то мазохистское удовольствие.

Тем временем «дед» смотрел на пробитый календарик. До дембеля оставалось мучительно много дней. Ваня подумал о мотоцикле «Восход», который ему обещали подарить родители. Он закрыл глаза и увидел его. Синий мотоцикл сверкал хромированными щитками. Незаметно он задремал.

– Вот. Брыл. И побрыл, – задыхаясь от бега произнес таджик. Ваня открыл глаза и увидел перед собой Фархата. Запыхавшийся «дух» снял пилотку, демонстрируя голый череп.

Брили его опасной бритвой, в спешке, и кое-где порезали.

– Ну что ты за человек такой нерусский? Я к тебе со всею душой, а ты как неродной. Заходишь без стука. А может быть я сейчас роды принимаю? Смутишь ведь младенца...

– Виноват товарыш дэдушка! – Наобов козырнул и развернулся к двери.

– Ладно. Останься. Продезинфицировать надо. Сядь на стул и смотри в окно. Будет щипать, но ты терпи. – Фельдшер зевнул, – Терпи коза, а то мамой будешь.

Наобов снял куртку и сидел неподвижно. Ваня озабоченно смотрел на голову. Торчавшие из лысой головы уши казались необыкновенно большими. За эту особенность экстерьера духов иногда называли мамонтами.

– Ну ладно, – проворчал полупьяный фельдшер. – Начнем...

Он открыл пол-литровую банку зеленки и смочил вату. Первый мазок показался ему неудачным. Зеленая полоса начиналась между бровями и заканчивалась на затылке. Фельдшер отошел на несколько шагов и поцокал языком. Затем он вернулся и, нарисовав большой круг, написал на черепе неприличное слово из трех букв.

«Нет. Так нельзя. Вдруг кто-то увидит? А отмывать придется ацетоном. Вот ведь забалдеет». Чтобы скрыть преступную надпись, фельдшер, известный как Ванька Рыжий, стал красить голову ватным тампоном, смоченным в зеленке. Он так увлекся творческим процессом, что прикусил высунутый от усердия язык.

Наконец все было законченно. Иван полюбовался на свою работу, выписал трехдневное освобождение от нарядов в связи с какой-то загадочной болезнью, название которой он только что придумал, и хлопнул таджика по зеленому черепу. На голове остался след его ладони.

В азарте Ваня покрасил даже уши.

– Ну что? Голова прошла?

Фархат не знал, чего от него ожидает «дедушка», и ответил уклончиво:

– Так точно! Ныкак нет!

– Ах, не прошла?! Сейчас поедешь в медсанбат, придется делать терпентацию черепа. (Фельдшер имел ввиду трепанацию. Что это такое, Ваня знал смутно, а Фархат вообще не представлял.)

Наобов испугался. Он наслушался достаточно страшных слухов о медсанбате.

– Да! – Закричал он. – Прошла! Голову совсем не чуствую! Как будто нэт совсем! И мысли, мысли... Много мыслей. Совсем умный стал. Как старшына. Спасибо тебе, доктор-ага!

– То-то. Иди, – Ванька протянул сложенный листок. – Освобождение. На три дня.

Фархат хотел поцеловать руку, но засмущался и, схватив листок, выскочил из амбулатория, забыв пилотку.

Возле здания, в курилке, сидели два «деда». Они перемывали косточки капитану Старовойтову и лузгали семечки во вкопанную посреди курилки бочку.

Первым заметил необычного солдата водитель топливозаправочной машины Виктор Крошняк, который несмотря на двухметровый рост носил кличку «Крошка».

– Гы! – выдохнул он басом, но на вздохе поперхнулся слюной и в его могучую трахею влетела чешуя семечки.

Крошка захрипел, и его лицо окрасилось в бордовый цвет. Его сосед и друг, Костя Петров, заметив неладное, ударил Крошняка по спине. Несмотря на то, что Костя был худ и невзрачен, удар получился мощным, потому что он бил находящейся в курилке лопатой.

Здоровенный водитель упал на живот и глотательным движением остановил устремившиеся вылететь изо рта позвонки. Он вытер слезы, выплюнул семечку и снова посмотрел на Фархата Наобова.

– Гы! – Повторил Виктор, и добавил: – гляди! Фантомас!

Петров безразлично посмотрел на таджика и меланхолично заметил:

– Вот видишь, Кроха, до чего дошла медицина...

Из окна казармы высунулась голова старшины роты. Она вращала вытаращенными глазами и дико кричала.

Иногда вопль прапорщика переходил в ультразвук и уши «дедов» закладывало.

– Наждачкой чистить буду!! – Вопил старшина. Белки его глаз покраснели, и Фархату показалось, что из зрачков вылетают маленькие, ледяные молнии. – Чурка нерусская! Башку в тиски зажму и напильником! Напильником!!

Обогнувший угол здания капитан Старовойтов нос к носу столкнулся с испугавшимся бурной реакции старшины рядовым Наобовым. От неожиданности капитан присел и, хлопнув себя по ляжкам, раскатисто захохотал.

Растерявшись, Фархат вылупил раскосые глаза и, приложив руку к изумрудному шару головы, неловко отдал честь своему непосредственному начальнику.

– Здрвыя желаю, товарыш капытан, – прошептал он не понимая, чем вызван ажиотаж.

– Ну, ты даешь, солдат! – сказал Старовойтов, вытирая слезы. – Но, в общем-то, придраться не к чему. Прическа уставная и цвет вполне армейский. Разве что... – Он повернулся к казарме и крикнул уже осипшему от вопля прапорщику: – старшина! Нарисуй ему на лбу красную звезду! Зеленку ведь за неделю не отмоешь! Будем считать, что у него на голове – каска.

На крыльцо штаба вышел привлеченный криком командир полка, подполковник Смерть. Он глядел на зеленоголового солдата и не улыбался.

Ваня с ужасом смотрел, через окно, на сурово насупленные брови. В животе ворочалось что-то темное. Фельдшер мгновенно протрезвел. Похоже, долгожданный октябрьский дембель переносился на январь.

«Только попробуй! – фельдшер ощутил свою полную беззащитность от воли полубога. – Чихнешь, я тебе ногу отрежу», – с тоской мечтал дед Советской Армии.

Воробьи радостно чирикали, сидя на приваренных к красному пожарному щиту багре и лопате. У лопаты не хватало черенка. Видимо, кто-то «взял попользоваться и позабыл вернуть». К сожалению старшины роты, деревянную ручку шанцевого инструмента было невозможно приварить к щиту, а гвозди не прибивались к металлу. О том, что рукоятку лопаты можно было пробить гвоздями, а их, в свою очередь, приварить к железу, старший прапорщик не додумался и теперь жестоко страдал от дисгармонии.

– Капитан Старовойтов! – прокричал командир полка, носивший выразительную кличку.

– Я! – Офицер вытянулся.

– Зайдите в амбулаторий. Через пятнадцать минут жду у себя фельдшера. Пора подыскать ему другое занятие, более соответствующее его буйной фантазии. Сортиры, например, чистить...

– Есть!

Капитан взглянул на Фархата.

– Чего пялишься? – Недовольно спросил офицер у таджика. – И руку к пустой голове не прикладывают, пусть даже и зеленой. Бегом на кухню, зеленку кипятком отмывай, пока тебе старшина башку не заточил под карандаш! – Наобов согнул руки в локтях и, распугивая воробьев, побежал к кухне. – Только голову в бак с компотом не засовывай! – Закричал он удаляющемуся солдату. – С тебя станется, – ворчливо добавил он.

Старовойтов тяжело вздохнул. Очередное прошение об увольнении в запас вернулось с отрицательной резолюцией. Служба тяготила его, и даже подобные случаи абсолютного армейского идиотизма – не развлекали.

Капитан задумчиво посмотрел на пожарный щит с осиротевшей лопатой, и будто впервые увидев его, задумался.

«Ну, ведро и лопата еще понятно, – ладонью он вытер лоб, мокрый от пота, бежавшего из-под фуражки. – Но зачем же багор?» – Он недоуменно взглянул на метровый лом, заостренный на конце и вдобавок с хищным серпом, приваренным возле острия. Такой инструмент уместно бы смотрелся в руках Добрыни Никитича, или какого-нибудь другого былинного богатыря. «Наверно, обгоревших добивать. Чтобы не мучились», – решил Старовойтов и направился к амбулаторию.

– Здравия желаю, та-аришь капитан! – Приподнялся Ванька Рыжий.

Офицер молча козырнул, оглядывая помещение. В амбулатории он был впервые. На стене висел огромный плакат с разрезанной человеческой головой. Из угла широко улыбался дружелюбный скелет.

– Что, Ваня, домой собираешься? – Капитан взял стул, но, увидев на нем пятна незасохшей зеленки, не сел.

– Собираюсь, – признался фельдшер. – Только теперь, из-за этого идиота, неизвестно когда дембельнусь.

– Сам виноват. Ты зачем его покрасил?

Ваня развел руками. Капитан Старовойтов был единственным в полку офицером, разговаривающий с солдатами по-человечески. При общении с ним фельдшер ощущал давно позабытое чувство собственной человеческой значимости. Ходили слухи о том, что и он хочет свалить на гражданку. Но... к тому времени Ваня надеялся уже ездить на рыбалку, на новом мотоцикле.

– Пытался облегчить его страдания. Выписал освобождение от нарядов на три дня. Ну, а что голова зеленая... Сами знаете: «Кто в армии служил, тот в цирке не смеется».

– Знаю.

Старовойтов подвинул другой стул и сел. В комнате было прохладно и торопится он не собирался.

– Вот видите. А я ведь пошутил по-доброму. А мне знаете что в свое время сделали?

– Что? – Капитан подвинулся к стулу. – Вода у тебя, кстати, есть?

Фельдшер встал и набрал из-под крана воды в белую эмалированную кружку.

– Вот, – сказал он вернувшись, – когда я был «духом», меня Филипп разрисовал.

– Какой Филипп?

– Филиппенко. Бывший фельдшер, которого я сменил. Он пьяный был и на всем теле нарисовал внутренние органы, которые под кожей.

– Ну и что в этом плохого?

Ваня поморщился, вспоминая неприятное.

– В этом – ничего. Разве что щекотно. Но когда утром пришел на зарядку... Голый торс, сами знаете.

– Угу.

– Все «деды» собрались и стали обсуждать, куда нужно ударить и что от этого будет. Потом тренироваться стали. Я чуть живой ушел, в раж они вошли. Больно – ужасно, а следов нет. Потом до вечера кровью мочился. Да что голова зеленая! За три дня в койке я бы в ту пору в зеленке бы искупался.

Капитан выпрямился.

– А курить здесь можно?

– Нельзя. Медчасть, все-таки, – ответил рыжий солдат, доставая из-под стола жестяную пепельницу и протягивая капитану пачку «Астры».

– Спасибо. У меня свои. Но объясни мне, зачем это продолжать? Почему не остановить бесконечный круг «дедовщины»?

– Как вам объяснить, та-аришь капитан... Это как с родителями... За то добро, что они тебе делают, ты им отплатить не можешь, но в свою очередь даешь его своим детям. Так и у нас с «дедовщиной». Вот если Павлик Морозов призовется, может, он и прекратит. А я обычный дедушка. Ну, и подумайте сами, та-аришь капитан, если подполковник Смерть заставит меня сортиры мыть, я их, что ли гондурасить буду?

– А кто?

– Тот самый зеленоголовый «дух» и будет. Он виноват, пусть он и работает. А мне по сроку службы не положено.

Старовойтов раскрыл пачку «Космоса», закурил и, выдувая дым в потолок, посетовал:

– Ну и зоопарк... И как я с такими солдатами третью мировую войну выигрывать буду?

– А может, не надо?

– Это как это «не надо»? А зачем мы по-твоему столько денег на армию тратим, если воевать не будем?

– Может, как-нибудь без третьей мировой обойдемся?

– М-да... Может быть. Кстати, а зачем тебе скелет?

– Как зачем? Учебное пособие. Если, например, привезут больного с колото-резанной раной, я по скелету определю, где его зеленкой мазать.

– Почему зеленкой?

– Так больше нету ничего. Только зеленка и аспирин. В прошлом году обещали кодеин привезти, но не довезли, видать, разлили, разбили или потеряли. Уж очень хрупкое лекарство. А со скелетом еще и выпить можно, – обнаглел фельдшер. – Вы, та-аришь капитан, не желаете?

Ваня кивнул на сейф и положил на стол тяжелую связку ключей и медных печатей. Капитан посмотрел на железный ящик и болезненно поморщился, видимо, представляя его столь желанное содержимое.

– Нет, Ваня. С тобой пить не буду, – твердо сказал Старовойтов, – Знаешь пословицу: «Куда солдата ни целуй – всюду жопа». – Офицер затушил сигарету и поднялся. – У тебя вазелин есть?

– Нет, но если вам надо – достанем.

– Да не мне. Тебя вызывает командир полка. Драть будет так, что дым пойдет. Закрывай контору, Смерти скажи, что я провел с тобой воспитательную беседу о недопустимости неуставных взаимоотношений между военнослужащими.

Пока фельдшер запирал дверь, капитан Старовойтов щурился на солнце, проклиная судьбу офицера Советской Армии.

– Ну, я готов, – Иван поправил пилотку и тяжело вздохнул.

Из кухни раздался безумный вопль Фархата Наобова.

– Блин, – Старовойтов растерянно развел руки. – Вот и шути с вами, идиотами. Мозги, небось, сварил.

– Да уж, – поддакнул фельдшер. – Но вы, та-аришь капитан, не правы. Мозгов там отродясь не было. Однако освобождение придется продлить.