Текст книги "Война Алой и Белой розы. Крах Плантагенетов и воцарение Тюдоров"

В начале декабря Генрих отправился на северо-восток в сторону Парижа. Провести коронацию в Реймсе все еще было нельзя, но можно было перенести ее в собор Нотр-Дам, где во всем великолепии могла бы собраться англо-бургундская Франция. Король въехал в город под огромным лазурным балдахином, украшенным французскими лилиями, и проследовал по грязным городским улицам, которые предусмотрительно выложили льняными полотнищами. Одна из улиц превратилась в реку из вина, в которой плескались русалки, а на уличной сцене горожане в соответствующих костюмах играли рождественские сценки. Собравшаяся толпа могла утолить жажду молоком или вином, которые текли из гигантской лилии. В Шатле (месте заседания правительства на правом берегу Сены) перед Генрихом развернулось пышное представление: на сцене, украшенной золотом, гобеленами и двойным гербом Англии и Франции, посередине восседал некто похожий на короля в красном капюшоне. Актеры, изображавшие герцога Бедфорда и герцога Бургундского, протягивали ему английские и французские гербы и различные документы, которые должны были продемонстрировать «правомочность» короля[75]75
  Brut, II 460.


[Закрыть]. Даже самым скептически настроенным зрителям представление показалось веселым и уместным. Но в разгар веселья нашлось место и для слез. В город прибыла Изабелла Баварская, вдова безумного Карла VI, бабушка юного короля и мать дофина. Она остановилась в Отель Сен-Поль, и, по словам очевидца, «когда она приблизилась к сыну своей дочери, молодому Генриху, он сразу же снял красный капюшон и поприветствовал ее, она же немедленно кротко поклонилась ему и отвернулась в слезах»[76]76
  Shirley (ed.), Parisian Journal, 271.


[Закрыть].

И вот наконец-то морозным воскресеньем 16 декабря 1431 года состоялась вторая коронация Генриха. Несмотря на всю зрелищность, она не поразила присутствовавших так же сильно, как церемония в Вестминстере. Все делали в спешке, и парижан задело то, что коронацию проводил кардинал Бофорт, а не местный епископ. В толпе промышляли карманники. Зал, в котором проходило пиршество, был слишком мал, а еда, как вспоминал очевидец, «гадкой». Ее приготовили заранее, и таким объедкам, по мнению присутствовавших, не порадовались бы даже городские нищие[77]77
  Там же, с. 272. Похоже, что снобизм парижан в отношении кулинарных достижений других народов ничуть не изменился со временем.


[Закрыть].

Двор отпраздновал Рождество в Париже, и уже на первой неделе нового года Генриха спешно увезли обратно в Руан, а 29 января 1432 года он отправился из Кале в Дувр. Современники подметили, что Генрих покинул Париж, не отдав традиционных для нового короля распоряжений: не освободил заключенных, не снизил налоги и не предложил никаких законодательных реформ. Он был первым монархом, помазанным на царство сразу в двух странах, но было очевидно, какое из государств стоит на первом месте.

В Лондон Генрих вернулся в один из ясных и ветреных мартовских дней, и встретили его так же, как и раньше. «Он приехал в Лондон, и его с подобострастием приветствовали горожане в белых мантиях и красных капюшонах», – писал хронист[78]78
  H. N. MacCracken, Minor Poems of John Lydgate (Oxford, 1961–2), II 630–631; J. G. Nichols, Chronicle of the Grey Friars of London (Camden Society, v53, 1852), 16.


[Закрыть]. Публичные мероприятия и зрелища небывалого масштаба, провозглашавшие победу маленького короля на всех фронтах, были ослепительно великолепны и поражали технической изощренностью и дороговизной. Они также говорили о серьезном отношении правительства Генриха к двуединой монархии и о том, насколько отчаянно оно хотело отстоять наследие его отца. Но в то же время все это обнажило ту пустоту, которая крылась под коронами обеих держав. Чем громче звучали голоса англичан о наследственном праве Генриха править Францией, тем более очевидным становилось их шаткое положение. Пока был жив дофин, помазанный на царство и предъявлявший права на престол, пока существовал второй центр политического притяжения, английской пропаганде ничего не оставалось, кроме как унимать нарастающее беспокойство подданных листовками и уличными представлениями.

Овайн Тидир

Валлиец бежал через Уорикшир в сторону Cеверного Уэльса, когда гонцы королевского совета его нагнали. Он спешно покинул столицу, прекрасно понимая, что его свобода зависит от того, насколько быстро он сможет уехать из Англии. У него не было времени собраться, да и собирать было почти нечего, поэтому он путешествовал налегке. В обозе, который тянулся за его небольшой свитой, ценности лежали вперемешку с побрякушками: дюжина дорогих золотых кубков, несколько серебряных солонок, вазы, пара подсвечников, тарелочки для специй, церковные украшения и – что поразительно – две чаши, украшенные розами и гербами у основания и маленькими геральдическими розами по краю. Эти трофеи позже оценили в 137 фунтов 10 шиллингов и 4 пенни. Cумма солидная, но не такое уж богатство, особенно для того, кто совсем недавно жил в королевской роскоши[79]79
  F. Palgrave, Antient Kalendars and Inventories of the Treasury of His Majesty's Exchequer (London, 1836), II 172–175.


[Закрыть]. Гонцы заявили, что ему тотчас же нужно вернуться в Лондон, и пообещали ему неприкосновенность на время всего путешествия. Валлиец с сомнением выслушал их и ответил, что «высказанных заверений недостаточно для того, чтобы он чувствовал себя спокойным»[80]80
  POPC V 46–47.


[Закрыть]. Он знал об английской политике достаточно, чтобы понимать: стоит ему пересечь восточную границу, и о безопасности можно будет забыть. Но гонцы настаивали. И валлиец с тяжелым сердцем повернул обратно в Лондон.

Для англичанина его имя звучало как Оуэн Тюдор. У него на родине – в древнем княжестве Гвинед на севере Уэльса с суровыми холодными горами Сноудонии и плодородным островом Англси – его предки были знамениты. Из его рода вышли чиновники, священники и солдаты, которые верно служили местным принцам и английским королям, завоевавшим Гвинед в конце XIII века. Именем Тидир (Tudur) в этой династии часто называли мужчин. Прапрадедушку Оуэна звали Тидир Хен, его дедушку – Тидир ап Горонви, а его отца – Мередид ап Тидир (частица «ап» в валлийском означает «сын того-то»). В Уэльсе Оуэна знали как Овайн ап Мередид ап Тидир. Попытки англичан изменить под себя варварский, чуждый им кельтский язык привели к тому, что его имя сменилось на «Оуэн Фитц Мередит», «Оуэн Мередит», «Овайн Тидир» и в конце концов «Оуэн Тюдор».

Поколения прославленных валлийцев, от которых вел происхождение Оуэн Тюдор, создали династию, владевшую множеством земли и уважаемую в своем краю. Но его отец со своими братьями попали в немилость после того, как, объединившись с двоюродным братом Овайном Глендуром, приняли участие в валлийском восстании против короля Генриха IV, которое разразилось в 1400 году и бушевало до 1415 года. Оуэн родился почти одновременно с началом восстания и вырос в семье, которая на протяжении более чем десяти лет была втянута в череду заговоров и кровопролитий и чье благополучие сильно пошатнулось, когда повстанцы начали отступать. Глендур командовал партизанскими набегами с 1409 по 1412 год, но к сентябрю 1415 года он отошел от дел и скрылся. Вероятно, на следующий год он умер, и, хотя его сын и преемник получил прощение короля Генриха V, многие из тех, кто воевал на стороне Уэльса, были жестоко наказаны: их лишили земель, запретили занимать государственные посты и заменили лоялистами. За то что Мередид ап Тидир пошел с оружием против короны, у него конфисковали земли. А брата Мередида, Риса, в 1412 году в Честере казнили за измену[81]81
  Подробнее биографии предков Оуэна Тюдора рассмотрены в: R. A. Griffiths and R. S. Thomas, The Making of the Tudor Dynasty (Gloucester, 1985), 5–24, and R. L. Thomas, The Political Career, Estates and 'Connection' of Jasper Tudor, Earl of Pembroke and Duke of Bedford (d.1495) (PhD thesis, University of Wales, Swansea, 1971), глава 1, 1–29.


[Закрыть]. Оуэн с рождения носил клеймо повстанца и изменника. Что там клеймо – это было у него в крови.

Несмотря на это, за свои тридцать семь лет Оуэн Тюдор добился невероятного. Он не только приобрел статус джентльмена и стал сторонником Плантагенетов, чему позавидовали бы его предки, но пошел еще дальше и проник в самое сердце английской монархии. На протяжении последнего десятилетия он был любовником, мужем и тайным спутником Екатерины де Валуа, вдовствующей королевы Англии.

Жизнь Екатерины в Англии была совсем не такой, какой она ее себе представляла, выходя замуж за Генриха V в Труа. В двадцать лет, через два года после приезда в чужую страну, Екатерина овдовела, и следующие десять лет ее воспринимали в основном как мать монарха. Вся ее жизнь вращалась вокруг потребностей маленького короля и его периодических появлений на публике. Она повсюду путешествовала вместе сыном и из своих доходов от щедрой вдовьей части наследства, назначенной парламентом, не скупясь, ежедневно отдавала семь фунтов на текущие расходы королевского двора. Она была заметной фигурой во время религиозных празднеств и государственных торжеств и, как во время английской коронации Генриха в 1429 году, сидела на почетном месте у алтаря. Когда короля увезли во Францию, она сопровождала его до Руана, но вернулась в Англию задолго до коронации в Париже. Таким образом, ей не пришлось смотреть на то, как ее сын надел корону, прямо соперничая с ее братом, Карлом VII. Но когда король вернулся, роль Екатерины снизилась. С 1430 года королева жила отдельно от сына. Их дворы навсегда были официально и финансово разделены. В письмах она продолжала называть себя «Екатерина, королева Англии, дочь короля Франции Карла, мать короля Англии и леди Ирландии», но теперь она путешествовала сама по себе и присоединялась к королевскому двору только по формальным поводам[82]82
  DNB, 'Catherine de Valois'.


[Закрыть]. В остальном ее жизнь теперь принадлежала ей.

Освободившись от каждодневных материнских обязанностей, королева Екатерина оказалась в любопытном положении. В Англии была еще одна вдовствующая королева – вдова Генриха IV Жанна Наваррская, которой было уже за шестьдесят. Ее жизнь подходила к концу, былого влияния в аристократических кругах она лишилась, к тому же ее репутацию испортили ложные и возмутительные обвинения в колдовстве, которые в 1419 году состряпал против нее исповедник. Екатерина же, напротив, была молода, красива, богата и владела землями в Англии и Уэльсе. В мире, где власть принадлежала землевладельцам, она привлекала к себе внимание и, если верить сплетням английского хрониста, «не могла полностью обуздать плотские страсти»[83]83
  J. A. Giles (ed.), Incerti scriptoris chronicon Angliae de regnis trium regum Lancastriensium Henrici IV, Henrici V et Henrici VI (London 1848), 17.


[Закрыть]. От этой фразы веет той же подлой мизогинией, что и от обвинений, которыми в свое время забросали мать Екатерины, Изабеллу Баварскую. Тем не менее эти слухи отражают тот факт, что пол Екатерины и ее сексуальная жизнь могли повлиять на английскую политику, если она снова вышла бы замуж. И в самом деле сразу после коронации Генриха связи королевы-матери стали предметом интриг на самом высоком уровне.

Как правило, вдовствующие королевы не выходили замуж за англичан. Если они и вступали в брак, то за границей, чтобы это никак не могло повлиять на политику короны[84]84
  Подобный пример был и в семье самой Екатерины. Ее старшую сестру Изабеллу в детстве выдали замуж за другого английского монарха, Ричарда II. После его свержения и смерти она вернулась во Францию и вступила в брак с Карлом, герцогом Орлеанским.


[Закрыть]. Если королева-мать выходила замуж за одного из представителей английской знати, то, имея прямой доступ к королю, ее муж оказывался в невероятно выгодном положении. Для сильного и самодостаточного взрослого монарха это не обязательно стало бы проблемой, другое дело – несовершеннолетний правитель. Те, кто был хорошо знаком с историей английской монархии, помнили мрачные дни 1320-х годов, когда после восшествия на престол Эдуарда III вдовствующая королева Изабелла Французская три года правила от имени сына, попав под влияние любовника, сэра Роджера Мортимера, чье злоупотребление властью привело к тирании. Воспользовавшись своим положением, Мортимер приказал убить отца короля и казнить его дядю. Он также убедил Эдуарда согласиться на унизительный односторонний мир с шотландцами и присвоил громкий титул графа Марча, подкрепив его массовым захватом имений недовольной его действиями английской знати, многие представители которой, опасаясь за свою жизнь, были вынуждены бежать. Мортимера свергли в результате вооруженного переворота, в ходе которого король-подросток вернул себе власть. Сто лет спустя правящий Англией совет едва ли мог позволить этой истории повториться.

Тем не менее в середине 1420-х поговаривали, будто Екатерина сильно привязана к Эдмунду Бофорту, графу Мортейну, молодому племяннику кардинала Бофорта. Этот честолюбивый воин был на пять лет моложе королевы, его старшие братья служили во Франции и надолго попали во французский плен. Будучи внуком Джона Гонта, граф происходил из династии Плантагенетов и гордился этим, а также званием рыцаря. Слухи о его близких отношениях с королевой не на шутку взволновали королевский совет и в особенности Хамфри, герцога Глостера. Если бы королева вышла замуж за одного из его соперников из окружения Бофорта, это подорвало бы стабильность в государстве и поставило бы под удар самого Глостера.

Когда на заседании парламента в Лестере в 1426 году было подано прошение о том, чтобы впредь канцлер «давал королевским вдовам разрешение по собственной воле выходить замуж», опасения Глостера по поводу возможного брака Екатерины и Эдмунда Бофорта показались вполне обоснованными[85]85
  PROME February 1426, item 34.


[Закрыть]. Имени Екатерины в прошении не было, но едва ли речь могла идти о ком-то другом. Канцлер отложил его для «дальнейшего рассмотрения», но на следующем заседании парламента, прошедшем в Вестминстере осенью 1427 года, был дан недвусмысленный ответ. Парламент издал закон, который со всей ясностью запрещал королевам вновь выходить замуж без «особого разрешения» совершеннолетнего короля. Закон якобы был направлен на «защиту чести наизнатнейшего положения королев Англии», но на деле преследовал цель помешать Екатерине заключить брак с англичанином как минимум в ближайшие десять лет. Формулировка закона не оставляла сомнений: тот, кто осмелится жениться на вдовствующей королеве, обречет себя на разорение. «Кто поступит наоборот, будет надлежащим образом наказан и до конца жизни лишится всех своих земель и владений».

Таким образом в отношениях Екатерины и Эдмунда Бофорта была поставлена точка. Нам неизвестно, продолжали ли они встречаться и была ли вообще между ними связь. Но если так, то Бофорту пришлось бы пойти на большой риск, чего, как показала его дальнейшая жизнь, он обычно избегал. В любом случае к 1431 году королева вновь бросила вызов парламенту, но на этот раз речь шла не о браке с Бофортом. Она влюбилась в обворожительного валлийского сквайра по имени Оуэн Тюдор.

Истинные обстоятельства, при которых познакомились Тюдор и королева Екатерина, остаются загадкой и погребены под наслоениями романтических историй и анекдотов, которые появились в последующие столетия. Одни прославляли имя Оуэна, другие высмеивали его. Екатерину, несомненно, многое связывало с родиной Оуэна – среди земель, отошедших ей после смерти Генриха V, были территории на севере Уэльса: Бомарис, Флинт, Монтгомери, Билт, Гаварден. Возможно, и Оуэна что-то связывало с родиной королевы. Когда ему только исполнилось двадцать, а может, чуть раньше он мог участвовать в боях во Франции. В 1421 году воин по имени Оуэн Мередит служил вместе с камергером Генриха V, сэром Уолтером Хангерфордом. А так как позже Хангерфорд был лордом-стюардом при дворе юного Генриха VI, можно предположить, что именно через него Оуэн и попал в ближайшее домашнее окружение Екатерины. Более точных сведений на этот счет нет. Позже, в конце XV – начале XVI века, злые языки болтали, будто он был сыном трактирщика или убийцы, что он сражался при Азенкуре, что он был слугой королевы или ее портным, что Екатерина влюбилась в него, увидев, как он голый купался в реке, или что страсть поразила их, когда во время танцев он напился и без чувств упал в ее объятия. Как бы то ни было, они встретились около 1430 года, и Екатерина решила, что этот занимающий скромное положение валлиец из семьи бунтовщиков станет ее вторым мужем.

Второй брак Екатерины очень отличался от первого. Позже один из авторов предположил, что королева не осознавала, в насколько неравный союз она вступает: «Королева Екатерина, француженка по рождению, не знала различий между англичанами и валлийцами…»[86]86
  Сэр Джон Винн из Гвидира, цит. по: Thomas, Jasper Tudor, 13.


[Закрыть] Но нужно было проявить поразительную ненаблюдательность, чтобы, прожив десяток лет в королевских кругах, не заметить, что валлийцы – даже те, кто, как Тюдор, могли похвастаться благородным происхождением, – были отверженными. Уголовные законы, принятые в 1402 году, запрещали валлийцам владеть собственностью, состоять на королевской службе, проводить собрания или носить оружие, путешествуя по трактам. Законы Уэльса были аннулированы, в валлийских замках располагались гарнизоны солдат-англичан, которых нельзя было привлечь к суду по свидетельству валлийца[87]87
  PROME September 1402, items 88–102.


[Закрыть]. Эти законы в равной степени касались также англичан, женившихся на валлийках. Смешение кровей уже давно считалось неприемлемым, и Екатерина, хоть и иностранка, должна была быть очень неумной женщиной, чтобы этого не заметить.

Более вероятно другое: королева, раздосадованная тем, что совет и парламент запретили ей повторно выходить замуж, решила вступить в брак с мужчиной, не имевшим ни политического веса, ни полноценных имущественных прав, ни статуса. Для него правовые последствия этого союза почти ничего не значили. Тем не менее их брак был заключен в тайне, скорее всего, в тот момент, когда почти весь английский двор присутствовал на французской коронации короля в Париже. Вскоре после этого в поместье Мач Хэдэм в Хартфордшире, в просторном, принадлежавшем лондонским епископам фахверковом дворце, у пары родился первенец. Мальчика назвали Эдмунд. Поговаривали, что он получил имя в честь своего настоящего отца, Эдмунда Бофорта, предыдущего любовника Екатерины, и что брак с Оуэном Тюдором был с ее стороны всего лишь попыткой спасти своего истинного возлюбленного от полного разорения, которое последовало бы, согласно закону. Но это кажется маловероятным[88]88
  В своей книге Харрисс (Harriss, Cardinal Beaufort, 178–179 n. 34) предположил, что Эдмунд Тюдор действительно был сыном Екатерины и Эдмунда Бофорта. В этом случае дом Тюдоров, сформировавшийся позже, с обеих сторон уходит корнями в династию Бофортов. Мне же кажется наиболее вероятным, что Эдмунд Бофорт, если и имел какое-то отношение к Эдмунду Тюдору, то скорее был его крестным, а не биологическим отцом.


[Закрыть].

Пока Екатерина была жива, ее замужество оставалось тайным. О нем шептались при дворе, но не на улицах. Однако для тех, с кем королева была близка и часто виделась, – особенно для кардинала Бофорта и его окружения – все было очевидно. Дети появлялись один за одним: второй сын Джаспер родился в Бишопс-Хатфилде в Хартфордшире. Скорее всего, у пары был еще один сын – Оуэн, которого передали монахам Вестминстера и который сам стал монахом и прожил долгую тихую жизнь. Была также дочь по имени Маргарет или Тасин, возможно, рано умершая, потому что доподлинно про нее ничего неизвестно[89]89
  See Thomas, Jasper Tudor, 19–20.


[Закрыть]. Все они родились до 1436 года – за пять лет Екатерина не смогла бы выносить больше четырех детей. Если бы их отец обладал политической независимостью или стремился к власти, появление единоутробных братьев и сестер короля привело бы к кризису. Но жизнь Екатерины и ее новой семьи протекала тихо и бессобытийно, и Оуэн официально обосновался в королевстве. В 1432 году письмом парламента ему было даровано английское подданство, и «Оуэна Фитца Мередита» признали верным англичанином до самой его смерти[90]90
  National Archives SC 8/124/6186.


[Закрыть]. Через два года ему отошла доля земель королевы во Флинтшире, что напомнило о прежнем положении его семьи в Cеверном Уэльсе. И все-таки, хотя теперь во многом Оуэна Тюдора защищал закон, его безопасность полностью зависела от жены.

К 1436 году королеву сразила затяжная болезнь, которая все больше лишала ее физических и душевных сил. В конце года она переехала в аббатство Бермондси, бенедиктинский монастырь на южном берегу Темзы напротив Тауэра, где лечили больных и раненых[91]91
  В ходе раскопок на кладбище на месте аббатства Бермондси обнаружили множество тел со следами травм и, в частности, с залеченными переломами. См. доклад Центра биоархеологии: https://www.museumoflondon.org.uk/


[Закрыть]. Зима выдалась суровой, «страшная, лютая, пронзительная стужа… принесла людям жесточайшие тяготы и горе», превратила побелку на стенах в пыль, выморозила траву[92]92
  Brut, II 470–471.


[Закрыть]. Для королевы это стало последней каплей. В первый день нового 1437 года Екатерина составила завещание, в котором жаловалась: «Мучительный недуг не оставляет меня уже долго, и я живу в тревоге и беспокойстве». Она провозгласила короля своим единственным душеприказчиком и через два дня в возрасте тридцати пяти лет скончалась.

8 февраля Екатерину похоронили в часовне Богоматери Вестминстерского аббатства. Гроб несли под черным бархатным балдахином, по всему периметру увешанным колокольчиками, сверху стояла вырезанная из дерева и раскрашенная, почти как живая, фигурка королевы (см. приложение), которую можно увидеть и сегодня. Но долго оплакивать Екатерину Оуэн Тюдор не мог. Смерть вдовствующей королевы значила для него гораздо больше, чем уход из жизни супруги, – над ним сразу же нависла угроза. Он нарушил указ парламента, стал отцом нескольких детей, родственных по крови королю, и теперь мог подвергнуться преследованиям. Враги не заставили себя ждать. Как только Екатерина отошла в мир иной, совет под руководством неутомимого Хамфри, герцога Глостера, взялся за Тюдора. Так что теперь, по указанию лондонских гонцов, перехвативших его в Уорикшире на пути в Уэльс, он должен был вернуться в Вестминстер и за все ответить.

Прибыв в Вестминстер, Оуэн Тюдор решил не показываться совету. Вместо этого он отдался на милость аббатства, попросил убежища, и монахи «укрывали его внутри много дней, и он избегал выходить наружу»[93]93
  Отчет об аресте Оуэна Тюдора, поданный правящему совету, см.: POPC V 46–50.


[Закрыть]. Однако в конце концов увещевания друзей убедили Оуэна в том, что чем дольше он скрывается за стенами Вестминстерского аббатства, тем более усложняет свое положение. Говорили, что юный король рвал и метал, хотя записи об аресте и допросах Оуэна советом наводят на мысль о том, что королевский гнев был инсценирован герцогом Глостером и что Генрих VI не вдавался в подробности побега своего отчима, если они его вообще интересовали[94]94
  Там же, с. 49–50. Статья, прилагавшаяся к протоколу заседания совета, в которой описывались подробности ареста Оуэна, напоминает подготовительные заметки для речи короля, которые разъясняли проступки Тюдора и то, почему Генрих должен был быть разъярен «вредоносными устремлениями и помыслами» своего отчима.


[Закрыть]. Так или иначе, Оуэн покинул-таки Вестминстер и предстал перед королем. Он «подтвердил свою невиновность и провозгласил свою верность, подтвердив, что не сделал ничего, что могло бы стать поводом и причиной гнева короля». Он был настолько убедителен, что его освободили и позволили вернуться в Уэльс. Но стоило Оуэну оказаться на родине, его тут же арестовали за нарушение условий королевской охранной грамоты. Обвинение было сомнительным, так как Оуэн никаких документов не получал. Однако это было неважно. Все ценности у него изъяли, перевезли их в казну и раздали королевским кредиторам. Сам же Оуэн оказался в печально знаменитой Ньюгейтской тюрьме в Лондоне в компании капеллана и единственного слуги.

В 1420-х – начале 1430-х годов тюрьму полностью отремонтировали. В ней действовал свод правил, которые должны были защитить узников от ужасов заключения. Тем не менее место это было не из приятных. Заключенные – и мужчины, и женщины – попадали сюда за самые разные преступления: от долгов и ереси до воровства, драк, государственной измены и убийства. Многим из тех, кто ждал приговора, суждено было оказаться на виселице, если не хуже[95]95
  См. M. Bassett, 'Newgate Prison in the Middle Ages' in Speculum 18 (1943).


[Закрыть]. Некоторые узники были закованы в цепи, некоторых пытали. Вымогательство со стороны тюремщиков было обычным делом, и они прилично зарабатывали на заключенных, которые хотели добиться каких-либо привилегий, а подчас просто получить еду, постель и свечи. В тюрьме было несколько опрятных комнат с туалетом и печью, проходом к часовне и возможностью выйти и размяться на крышу над главными воротами. Но другие части здания – подземелья, которые называли «менее удобными комнатами», – представляли собой темные сырые клетушки.

К счастью, коррупция, процветавшая в Ньюгейтской тюрьме, делала вполне реальной возможность побега, и Оуэн Тюдор собирался этим воспользоваться. В январе 1438 года капеллан помог ему дать взятку, чтобы выбраться на волю. Но успех был мимолетным. Оуэн с боем вырвался из тюрьмы, ввязавшись в схватку с тюремщиком, который был «весь изранен», но на свободе пробыл недолго. Через несколько дней его вместе с сообщником арестовали и сразу же вернули назад. И только в июле друзья Оуэна, которых представлял не кто иной, как бывший возлюбленный его жены Эдмунд Бофорт, смогли перевезти его в более благоприятные для жизни окрестности Виндзорского замка, где он пребывал под наблюдением капитана Уолтера Хангефорда, под началом которого Оуэн, возможно, служил во Франции около двадцати лет назад. В конце концов в июле 1439 года совет счел, что Оуэн достаточно наказан за безрассудное неповиновение решению парламента. Он получил свободу и прощение. Два тяжких года остались позади.

Пару лет спустя валлийский бард Робин Дду написал стихотворение, оплакивавшее судьбу смелого, но неудачливого Тюдора. «Не вор и не разбойник, не должник и не предатель, а жертва неправедного гнева, – писал он, – виноват он лишь в том, что добился любви принцессы Франции»[96]96
  Перевод стихотворений Робина Дду на английский см.: H. Evans, Wales and the Wars of the Roses (Cambridge, 1915), 70 n. 3.


[Закрыть]. Тем не менее история Оуэна Тюдора на этом не закончилась, так как его брак с королевой Екатериной породил не только россказни и неприятности. Когда валлиец вышел из тюрьмы, его старшие сыновья – Эдмунд и Джаспер – делали первые самостоятельные шаги, и их ждала не менее примечательная судьба, чем у их предприимчивого отца.

У Екатерины де ла Поль, настоятельницы аббатства Баркинг, были все основания гордиться религиозным учреждением, которым она управляла. Изящные, богато украшенные здания аббатства располагались вокруг большой церкви с двумя фронтонами, посвященной Марии и святой Этельбурге. Это был один из богатейших и самых престижных монастырей в Англии. В нем жили около тридцати сестер, которым прислуживал целый штат слуг-мужчин и священников[97]97
  Священники были нужны, чтобы служить мессу, – тогда, как и сейчас, это был обряд, который запрещено совершать женщинам. Наиболее полный рассказ о жизни в аббатстве Баркинг в Средние века см. в: T. Barnes, A Nun's Life: Barking Abbey in the Late Medieval and Early Modern Periods (MA thesis, Portland State University, 2004).


[Закрыть]. Дочери из богатых семейств и вдовы, принадлежавшие к титулованной аристократии и высшему дворянству, удалялись от мира и приезжали в Баркинг как насельницы, следовали уставу святого Бенедикта, посвящали себя молитве, благотворительности, образованию, проводя время в компании таких же высокородных особ. Со временем благодаря хорошим связям в Баркинг начали стекаться деньги и имущество, на монастырь обрушились почести и слава. Екатерина, которая, будучи аббатисой, обладала тем же статусом, что и мужчина-барон, управляла тринадцатью имениями и землями в нескольких графствах и сотнями акров земли вокруг самого монастыря. Выглянув из западного окна сестринского дормитория (или дортуара), можно было окинуть взором все то, что монастырь получил в качестве пожертвований: зеленеющие равнинные участки леса и поля в дельте Темзы, которые простирались до самого горизонта. Вдалеке, не более чем в одном дне пути, виднелся Лондон, средоточие богатства и власти Англии.

Весной 1437 года к Екатерине приехали два юных гостя из столицы. В сохранившихся записях эти мальчики фигурировали под причудливыми псевдоваллийскими именами: «Эдмонд ап Мередит ап Тедьяр и Джаспер ап Мередит ап Тедьяр». Это были сыновья покойной королевы и ее вдовца-валлийца Оуэна Тюдора, которого вот-вот должны были заточить в тюрьму[98]98
  Rymer, Foedera, X 828.


[Закрыть]. Эдмунду было около семи лет, Джасперу на год меньше. Позади у мальчиков остался страшный, полный испытаний год. Екатерина должна была дать им передышку и приют, защитить от катастрофы. Здесь они могли расти вдали от опасностей непредсказуемого многолюдного Лондона и двора. Когда Эдмунд и Джаспер въехали через ворота на территорию Баркинга, впервые увидели уходящие в небо церковные шпили, тихие монастырские садики, невысокие постройки, окружавшие обитель, они, должно быть, сразу почувствовали, что оказались в царстве спокойствия и постоянства. Аббатство стало их домом на следующие пять лет.

В Баркинге и раньше брали детей на воспитание. Аббатисы часто становились крестными в обеспеченных эссекских семьях, и знатных отпрысков с VIII века и времен Беды Достопочтенного отправляли в аббатство, где они получали начальное образование. Но единоутробные братья короля – особый случай. Екатерина не обязана была тратиться на воспитание Эдмунда и Джаспера. Только на еду для мальчиков и их слуг в неделю уходила огромная сумма в одну марку (13 шиллингов 4 пенса), и это не считая расходов на проживание, образование, одежду и развлечения. В последующие несколько лет аббатисе приходилось по разным поводам писать королевскому казначею и просить возместить внушительные затраты на содержание Эдмунда и Джаспера[99]99
  Thomas, Jasper Tudor, 26; Rymer, Foedera, X 828.


[Закрыть]. И хотя иногда казначей не спешил платить по счетам, о том, чтобы как-то уклониться от возложенных на аббатство обязанностей, не могло быть и речи.

В богатом аббатстве Баркинг царила утонченная интеллектуальная атмосфера, расти и учиться здесь было невероятно интересно. В ту эпоху языком общения в стране становился английский, но монахини говорили также на латыни и французском. В библиотеке хранились сочинения Аристотеля, Эзопа, Вергилия и Цицерона, собрания житий святых, проповедей, размышления о жизни Христа и даже английский перевод Библии, которым, получив особое разрешение, владели монахини. В XIV веке одной из сестер монастыря была некая Мэри Чосер, родственница Джеффри Чосера, и в аббатстве хранилась копия его «Кентерберийских рассказов». В монастырской церкви покоились останки первой настоятельницы аббатства – святой Этельбурги, в молельне хранился искусно украшенный крест, к которому по праздникам тянулись толпы кающихся и паломников. Монастырь славился своими пасхальными мистериями, воспроизводившими сошествие Христа в ад. Монахини и священники проходили через церковь со свечами в руках, распевая антифоны, и символически освобождали души пророков и патриархов от вечного проклятия.

Но было еще одно обстоятельство, из-за которого на проживание Эдмунда и Джаспера в аббатстве тратились такие средства. Сама Екатерина, настойчивая и проницательная, производила столь сильное впечатление, что аббатисой ее назначили в возрасте всего двадцати двух или двадцати трех лет. Кроме того, она была сестрой Уильяма де ла Поля, 4-го графа Саффолка, члена королевского совета, лорда-стюарда королевского двора, который все больше сближался с юным монархом. Вполне вероятно, что Уильям, с мнением которого считались при дворе, посоветовал королю Баркинг в качестве нового дома для братьев Тюдоров. В тот момент, когда Эдмунд и Джаспер оказались на попечении его сестры, Саффолк постепенно превращался в центральную фигуру в правительстве молодого Генриха VI. Именно от него в ближайшее десятилетие будет зависеть любое важное политическое решение.

Благодаря этим связям сыновья Оуэна Тюдора прожили следующие пять лет в Баркинге в мире и спокойствии, в то время как их отец боролся за то, чтобы выбраться из тюрьмы. Их кровное родство с королем официально признают более чем через десять лет, и тогда же они займут важное положение при дворе. Пока же английская политика вращалась вокруг их подрастающего единоутробного брата Генриха VI, что приведет к катастрофическим последствиям, которых тогда никто предвидеть не мог.