Текст книги "Война Алой и Белой розы. Крах Плантагенетов и воцарение Тюдоров"

Когда 18 февраля незадолго до 11 утра Глостер прибыл в Бери, все его опасения подтвердились. Ему не дали встретиться с его племянником-королем и посоветовали «найти другую дорогу в свои покои», которые находились в монастырском госпитале Святого Спасителя сразу за северными городскими воротами[139]139
  Там же.


[Закрыть]. Его путь пролегал через конный рынок и заканчивался в Дед-Лейн (Мертвом переулке), название которого стало для герцога пророческим. Сразу после обеда прибывшая делегация лордов арестовала Глостера по распоряжению королевского совета. Главные его слуги также были арестованы, а мелкой челяди приказали разойтись. Самым высокопоставленным судьям Англии – главным судьям Суда королевской скамьи и Суда общегражданских исков – велели отложить дела и приехать в парламент. Казалось, что процесс, который окончательно уничтожит репутацию герцога, неизбежен.

Но вмешался случай. В четверг 23 февраля около трех часов дня, через пять дней после ареста, Глостер скончался. «Как он умер и от чего, наверняка известно только Господу, – писал хронист, – одни говорили, что он умер от горя, другие – что его убили, удушив перинами, третьи рассказывали, что его живот проткнули горячим раскаленным вертелом»[140]140
  Kingsford, Chronicles of London, 157.


[Закрыть]. На самом деле, скорее всего, он умер от инсульта, так как известно, что перед кончиной Хамфри три дня пролежал в коме.

Герцога Глостерского похоронили в аббатстве Сент-Олбанс. Перед тем как опустить тело в могилу, его выставили на всеобщее обозрение, чтобы предотвратить домыслы о заговоре. Через несколько недель после заседания парламента в Бери нескольких придворных герцога пытали и обвинили в том, что они планировали убить короля и освободить Элеонору Кобэм из тюрьмы. Их помиловали уже на эшафоте, и это дает основания предполагать, что обвинения против них были либо полностью сфабрикованы, либо сильно преувеличены и что вся кампания против герцога Глостерского была направлена на то, чтобы опорочить его и заставить всех, кто критиковал мир, заключенный Саффолком с Францией, замолчать. Эта абсурдная и неумелая тактика вскоре привела к обратным результатам. С годами, чем хуже становилось положение англичан во Франции, тем активнее ходили легенды о «хорошем герцоге» Хамфри. В жизни все обстояло ровным счетом наоборот: Хамфри был вздорным, невероятно агрессивным и во многом самонадеянным бунтарем, который подчас представлял собой единственную угрозу стабильности государства. Наиболее долговечными оказались его достижения в области просвещения. Он был патроном итальянских художников и ученых эпохи Возрождения, что привело к невероятному взлету светского образования в Англии, а его библиотека считалась одной из богатейших в стране. Но его слава затмила реальность. Образ «хорошего герцога» казался еще более ярким на фоне презрительного отношения к Саффолку и самому Генриху, которые вызывали ярость у своих оппонентов. Эта враждебность вскоре выльется в открытое проявление народного гнева. Ничего более ужасающего в Англии не происходило уже лет семьдесят.

«Прочь, предатели, прочь!»

В среду 5 августа 1444 года по запруженным людьми улицам городка Рединг лошадь медленно тянула телегу с заключенным. За ней следовало несколько человек, среди которых был шериф Беркшира. Подпрыгивая на ухабах, телега катилась в сторону западных окраин Рединга, но затем развернулась и неспешно двинулась через весь город в обратную сторону. Заключенного звали Томас Кервер, он был относительно обеспеченным местным джентльменом и до недавнего времени служил управляющим аббатства Рединга. Во время этого унизительного ритуала он в последний раз увидел город, в котором прожил всю жизнь, а вскоре ему предстояло встретить смерть на виселице неподалеку от Мейденхеда[141]141
  Эта история позаимствована из: C. A. F. Meekings, 'Thomas Kerver's Case, 1444', in EHR 90 (1975), 330–346.


[Закрыть].

Телега с Кервером выехала из города и по лондонской дороге направилась на восток, в пригород. Через несколько миль она остановилась. Кервера стащили с телеги и то ли привязали к приспособлению вроде салазок из деревянных жердей, то ли просто опутали веревкой и прицепили ее к хвосту лошади. Затем несколько миль его волокли по земле, его голова и тело бились о ямы и выбоины на дороге. Окровавленного, его еще раз подвергли позору, протащив по улицам Мейденхеда и через приречную деревушку Брей. В конце концов Кервера доставили к виселице, где, согласно приговору Суда королевской скамьи, он и должен был расстаться с жизнью. Его подняли с земли, накинули ему на шею петлю и толкнули. Но он не умер. Повешение было формой пытки, и преступник не должен был скончаться сразу от перелома позвоночника. Все очевидцы понимали, что ждало его потом: палач ножом разрежет живот Кервера и вытащит внутренности, затем отсечет ему гениталии и сожжет их здесь же, перед ним. В конце концов, мертвое тело снимут с виселицы, обезглавят и порубят на куски. Так выглядело самое жуткое наказание в Англии: повешение, потрошение и четвертование.

Но в решающий момент казнь Кервера была прервана. Он не умер от удара ножа. Вместо этого палач перерезал веревку, и шериф передал его группе людей, наблюдавших за казнью. Прихватив с собой залитого кровью, израненного и до смерти перепуганного узника, находящегося почти без сознания, эти люди тут же испарились.

Томас Кервер чуть не распрощался с жизнью из-за решения одного из высших судов страны – Суда королевской скамьи, который признал его виновным в измене. Он якобы «вынашивал коварные предательские планы, пытался их осуществить, страстно желал и мечтал о смерти короля, хотел уничтожить его и английское королевство и изо всех сил вероломно намеревался убить короля». Говорилось, что в понедельник и вторник после Пасхи в апреле 1444 года он пытался склонить других к покушению на жизнь монарха, спрашивал, правит ли страной мальчишка или король, и с насмешкой утверждал, что королю не сравниться с дофином. Он неоднократно осуждал финансовые затруднения короны и утверждал, что «Англии досталось бы больше ста тысяч фунтов, если бы король умер двадцать лет назад». Весь процесс от ареста Кервера до заключения его в Тауэр и обвинительного приговора занял несколько месяцев.

В самый последний момент Кервер был спасен по тайному распоряжению королевского совета, члены которого решили продемонстрировать милосердие от имени набожного юного короля. Знали об этом немногие. Большинство думало, что Кервера в Мейденхеде помиловали только лишь для того, чтобы, как писал один хронист, «отвезти и повесить его на виселице в Тайберне… а потом отрубить ему голову и прибить ее на Лондонском мосту»[142]142
  Brut, II 485.


[Закрыть]. На самом деле Кервер несколько лет просидел в заключении в замке Уоллингфорд, а потом его тайно освободили. Но посыл был ясен: власть не намерена терпеть предательские речи, направленные против короля.

Исключительным дело Кервера стало по двум причинам. Его освобождение доказало, что в случае с уголовными преступлениями благочестие Генриха VI может стать примиряющим фактором. Но еще более поразительным было то, что вся тяжесть правосудия обрушилась на довольно безобидного злоумышленника, чьи мнимые планы убить короля, детально описанные в документах суда, были пустым сотрясением воздуха. Примечательно, с какой серьезностью юридическая система отреагировала на слова, которые не несли в себе почти никакой угрозы.

Но чувства членов правительства в отношении этого дела тоже понятны. В 1440-е годы проблемы, с которыми страна все чаще сталкивалась и во внутренней, и во внешней политике, вызывали всеобщий ропот недовольства. Непрочный режим зашатался и время от времени должен был показывать зубы.

Любая власть вызывает недовольство. Даже самые выдающиеся правители в истории знали, что где-то в королевстве какой-нибудь пьяница распекает их на все лады. Но в Англии 1440-х годов под влиянием нарастающего политического кризиса недовольство общества властью резко возросло. Сохранились записи о том, что в 1448 году мужчина из Кентербери заявлял, будто Маргарита «не в состоянии быть королевой Англии». Он хвастался, что, будь он пэром, то разделался бы с королевой, «потому что она не рожает детей и потому что в этой стране нет принца»[143]143
  Цит. по: Griffiths, Henry VI, 256.


[Закрыть]. В 1450 году два фермера из Сассекса, Джон и Уильям Мерфелды, предстали перед судом за то, что называли короля дурачком, которому больше пристало бы, словно шуту, играть с птичкой, сидящей на конце палки, и говорили, что на роль короля лучше было бы подыскать кого-то другого[144]144
  Обвинительный акт Суда королевской скамьи, перепечатан в EHD IV 264.


[Закрыть]. В народе ходили песни, сетовавшие на бедность короны и неспособность короля и его правительства править. Парламентская Палата общин, которая в теории представляла народ, в феврале 1449 года пожаловалась на то, что «убийцы, душегубы, разбойники и прочие воры в этой стране… изо дня в день прибавляются и приумножаются»[145]145
  PROME February 1449, item 22.


[Закрыть]. Это были стандартные жалобы, которые на протяжении многих лет озвучивали во время созывов парламента, но ранней весной 1449 года закон и порядок и в самом деле начали ослабевать.

В Средневековье у короля было две основные функции. Во-первых, он поддерживал правосудие. А во-вторых, вел войну. В 1440-х годах сложилось впечатление, что Генрих VI не способен ни на то ни на другое[146]146
  «Между 1437 и 1450 годами в различных графствах Англии личное влияние короля на сферу правосудия, закона и порядка было в лучшем случае отрицательным» (Wolffe, Henry VI, 116–117).


[Закрыть]. В течение нескольких лет хаос в Англии нарастал. Споры между магнатами оставались неразрешенными. Смертельная вражда двух семей – Бонвиллов и Куртене – привела к тому, что на западе страны разгорелась локальная война. К этой междоусобице был причастен сам Генрих VI, который в 1437 году пожаловал престижную и прибыльную должность управляющего герцогством Корнуэлл одновременно двум людям. Скрытое соперничество двух важнейших в этом регионе семей перешло в стычки на дорогах и вооруженные столкновения, которые король и его чиновники не в силах были остановить. В течение 1440-х годов разногласия будут нарастать и выльются в убийства, ограбления, создание частных армий и осаду имений. Подобные конфликты бурлили и в других областях Англии. Беспорядки ширились и охватывали почти всю страну. На севере два соперника-аристократа ревниво пытались сохранить за собой власть в почти автономном от центра регионе. В Восточной Англии, где самолично властвовал герцог Саффолк и откуда он исподволь руководил королевским правительством, был нарушен баланс власти.

Еще хуже ситуация была во Франции, где после уступки французам графства Мэн положение англичан превратилось из затруднительного в поистине угрожающее. Срок полномочий Ричарда, герцога Йоркского, в качестве регента во Франции истек в 1445 году, а в 1447 году он был отстранен от участия в военных действиях и назначен лордом-наместником Ирландии с широчайшими полномочиями. Этот регион традиционно был связан с семьей Мортимеров, с которыми герцог состоял в родстве. В июне 1449 года он вступил в новую должность, а во Франции его сменил Эдмунд Бофорт, старый придворный королевы Екатерины де Валуа, который теперь стал главой своего рода и получил титул герцога Сомерсета.

Эта смена кадров оказалась очень недальновидной. Получив новое назначение в 1446 году, Сомерсет, однако, не спешил пересекать пролив и вступил в должность только весной 1448 года, когда перемирие рухнуло. Вопиющие нарушения условий мира происходили с обеих сторон, но их было недостаточно, чтобы широкомасштабная война разгорелась с новой силой. Тем не менее 24 марта 1449 года английские войска под командованием надежного испанского наемника Франсуа де Сурьена атаковали и захватили бретонский город Фужер, разграбили дома горожан и обчистили богатых торговцев. Это нападение представили как внезапный конфликт, спровоцированный взбунтовавшимся военачальником, но на самом деле операцией руководили из Лондона, и спланировал ее не кто иной, как герцог Саффолк. Он хотел хитростью склонить на свою сторону нового союзника, который в теории мог бы выступить против Карла VII. Однако этот план возымел обратный эффект, когда герцог Бретани, чья власть в результате этого набега на его земли пошатнулась, обратился к Карлу VII за помощью[147]147
  См. M. H. Keen and M. J. Daniel, 'English Diplomacy and the Sack of Fougères in 1449' in History 59, 375–391.


[Закрыть]. Король Франции только того и ждал и в июле провозгласил, что больше не считает себя обязанным поддерживать мир с Англией. 31 июля он объявил англичанам войну, и началось стремительное наступление на Нормандию. Французские войска пронеслись через все герцогство, за людьми тянулись тяжелые осадные орудия и пушки. Во многих случаях одного их вида было достаточно для того, чтобы англичане сдавали крепости без боя. Моральный дух английских солдат во всем герцогстве стремительно падал, ситуацию еще более усугубляло отсутствие подкрепления из Англии.

Столица Нормандии Руан сдалась 29 октября 1449 года. Сомерсет не стал проявлять благородство и позорно бежал из города, заручившись охранной грамотой от Карла VII, за которую согласился в течение года выплатить огромный выкуп в пятьдесят тысяч экю. Отчаянно пытаясь удержать нормандские территории, королевский совет с трудом сумел собрать войско в две тысячи человек и направить его в герцогство. Затраты покрыл лорд-казначей барон Сей, заложивший драгоценности короны. Но этого было мало, да и время вышло. Следом за Руаном англичане потеряли Арфлер, Онфлер, Фреснуа и Кан. К весне французы отбросили их почти к морю, и англичанам оставалось только держать оборону и сражаться. 14 апреля 1450 года в битве под Форминьи, близ Байё, они встретились с объединенным франко-бретонским войском. Под грохот артиллерии английская армия была уничтожена, многие лучшие военачальники попали в плен. Так закончилась эпоха английского господства в Нормандии. Это была катастрофа.

Английское королевство во Франции рухнуло стремительно, и для людей это стало настоящим бедствием. Сдавался один город за другим, и потоки местных жителей устремились прочь. Женщины, льняными лоскутами примотав к себе детей, потянулись по дорогам Франции, пытаясь взять с собой все, что могли унести. В гарнизонах не осталось мужчин: солдаты и землевладельцы, ранее защищавшие Нормандию от французов, теперь были вынуждены уйти, ибо они оказались на враждебной территории. Кто-то из них останется и позже найдет работу на отвоеванных Францией территориях или даже пополнит армию Карла, но сотни и тысячи других вынуждены были влиться в поток беженцев, двигающихся в сторону Англии. Ежедневно главная магистраль Лондона Чипсайд наполнялась несчастными семьями, которые толкали перед собой телеги с пожитками. Как писал хронист, на это «жалко было смотреть»[148]148
  Griffiths, Henry VI, 521; Harriss, Shaping the Nation, 584; Barker, Conquest, 404.


[Закрыть].

Поражение в войне в Нормандии стало не только военным позором Англии. Оно также вызвало серьезные финансовые проблемы у короны. На заседании парламента в ноябре 1449 года было объявлено, что королевский долг составляет 372 тысячи фунтов – головокружительную сумму по сравнению с годовым доходом в пять тысяч фунтов[149]149
  С учетом цен 1450 года 372 тысячи фунтов в 2005 году превратились бы примерно в 202 миллиона фунтов стерлингов. Но даже эта сумма не отражает в полной мере того, насколько чудовищно огромными были долги Генриха VI. По подсчетам парламента, его задолженность составляла 3400 % от годового дохода короны и с каждым годом увеличивалась вне зависимости от издержек, связанных с войной во Франции.


[Закрыть]. Но не все траты объяснялись войной. Текущие расходы королевского двора составляли 24 тысячи фунтов, и, как завуалированно выразились в парламенте, обращаясь к королю, «расходы, необходимые для вашего двора, без учета всех других обычных расходов… каждый год превышают затраты, необходимые для вашего проживания»[150]150
  Сегодня мы бы назвали это структурным дефицитом бюджета. PROME November 1449, item 53.


[Закрыть]. Даже с учетом подоходного налога, введенного парламентом для финансирования войны, индивидуальных займов, доходов от таможенных сборов, специального налога на шерсть и практики реквизиции (без оплаты) припасов и товаров для нужд королевского двора во время поездок, корона все равно не справлялась со своими обязательствами. За относительно короткое время на посту регента Франции сумма личных расходов Ричарда, герцога Йоркского, достигла двадцати тысяч фунтов стерлингов, что было в пять раз больше, чем годовой доход всех его обширных имений в Англии и Уэльсе. И ему было невероятно сложно получить от короля выплаты, чтобы покрыть этот долг[151]151
  Если приблизительно перевести сумму долгов Ричарда, которые должен был оплатить король, в современную валюту, то она составила бы около 10 миллионов фунтов стерлингов. Опять же эта сумма не равняется сумме всех финансовых обязательств герцога.


[Закрыть]. В аналогичную сумму вылилось не выплаченное гарнизону в Кале жалованье.

Это вызывало еще большее недоумение, если учесть, что теоретически личное состояние Генриха VI должно было значительно превышать состояние кого-либо из его предков из обозримого прошлого, так как у него оставалось мало живых родственников, которых нужно было содержать. Три его дяди (Бедфорд, Кларенс и Глостер) умерли. Скончалась и вдова Генриха IV, Жанна Наваррская. С появлением двора королевы Маргариты расходы выросли, но она была далеко не самой расточительной английской королевой (Филиппа Геннегау, жена Эдуарда III, сорила деньгами направо и налево). Королева была единственным живым членом королевской семьи, кому требовалось содержание. У королевской четы не было детей, поэтому княжество Уэльс и герцогство Корнуэлл оставались за самим Генрихом. Принадлежавшее ему герцогство Ланкастерское, без сомнения, было самым крупным частным землевладением Англии. И несмотря на все это, Генрих был на мели.

В том, что король мог оказаться неплатежеспособным или банкротом, не было ничего необычного. На протяжении всех Средних веков корона постоянно была в долгах, хотя финансовое положение Генриха даже на общем фоне выглядело вопиющим[152]152
  В 1345 году Эдуард III одним лишь итальянским купцам и банкирам задолжал 400 тысяч фунтов – около 262 миллионов фунтов стерлингов в переводе на курс 2005 года. Cf. E. Russell, 'The Societies of the Bardi and the Peruzzi and Their Dealings with Edward III' in G. Unwin (ed.), Finance and Trade under Edward III (Manchester, 1918), 93–135.


[Закрыть]. Главная проблема была в восприятии: в целом к долгам относились с пониманием в период военных успехов, внутреннего благополучия и при наличии вызывавшего доверие лидера. Когда подступали нужда и беспорядки, долги становились серьезной политической проблемой. По всеобщему мнению, которое во многом отражало действительность, земли, которые должны были приносить королю стабильный доход (даже если бы он целиком уходил на содержание двора), прибрали к рукам те, кто правил страной от имени монарха. «Такого бедного короля мы раньше не видали», – пелось в одной популярной антиправительственной песенке[153]153
  «Предупреждение королю Генриху», см. в: T. Wright, Political Poems and Songs Relating to English History (1859–1861), II 229–231.


[Закрыть]. Технически это было не совсем так, но важна была не правда, а общее впечатление.

Вероятно, поначалу люди высказывали свое недовольство, как и несчастный Томас Кервер, по домам и в трактирах. Но в ноябре 1449 года, когда парламент встретился, чтобы обсудить ужасающие новости, пришедшие из Нормандии, ярость различных политических сил Англии выплеснулась наружу. Парламент открылся в Вестминстере, но затем из-за «зараженного воздуха» на несколько недель переехал в Блэкфрайерс в Лондон. Какая бы зараза ни витала в воздухе, она была не так смертельно опасна, как гнев простых англичан.

Король якобы созвал парламент для того, чтобы разобраться в «определенных сложных и срочных вопросах, связанных с управлением и [защитой] английского королевства». Но все быстро переросло в поиск виноватых. Только что пришли вести о потере Руана. Каждый день англичане терпели новые поражения, и все боялись, что, стоит пасть Нормандии, придет черед Кале. Парламент не мог обрушиться с критикой на самого короля – это было опасно и к тому же могло привести к серьезному политическому кризису, – поэтому расплачиваться за дурные советы пришлось его ближайшим министрам.

Первым, кого настигла месть парламента, стал епископ Чичестера Адам Молейнс, хранитель Малой печати, причастный почти ко всем делам короля. В течение пятнадцати лет Молейнс занимал посты высокопоставленного посла и служащего (а позже и полного члена) совета. Он был близким сторонником Саффолка и одной из ключевых фигур в переговорах о королевской свадьбе, а также входил в дипломатическую миссию, официально закрепившую передачу графства Мэн. Он рассорился с Ричардом, герцогом Йоркским, и публично обвинил его в коррупции и некомпетентности на посту регента во Франции. Молейнс был вдумчивым и одаренным ученым-гуманистом, но его политическая карьера в конце концов обернулась полным провалом, и его имя связывали почти со всеми неудачными решениями в отношении Франции. Он присутствовал на первом заседании парламента, затем получил от короля разрешение сложить с себя мирские обязанности, покинуть Англию и отправиться в паломничество. Но из страны он так и не уехал. 9 января 1450 года он погиб в Портсмуте от руки некого Кутберта Колвилла, командующего, который ехал на войну во Францию и ждал посадки на судно.

Поговаривали, что, умирая, Молейнс проклял Саффолка как виновника всех несчастий Англии. Мы никогда не узнаем, так ли это на самом деле, но слух об этом распространился по всей стране. Было ясно, что в следующий раз всеобщий гнев обрушится на главного министра короля.

Парламент сделал перерыв на Рождество. 22 января он собрался вновь, и герцог Саффолк попытался предупредить удар, который, как он понимал, непременно последует. Стоя перед королем и парламентом посреди Расписанной палаты Вестминстерского дворца, стены которой покрывали старинные фрески с ветхозаветными сюжетами, герцог выступил с такими словами: «Те гнусные, отвратительные речи, которые пронизывают почти все ваши земли и проистекают изо рта почти любого простолюдина, обвиняющего меня, есть чернейшая [клевета]». Он утверждал, что семья де ла Поль всегда была бесспорно предана королю и жертвовала почти чем угодно ради короны. Отец герцога был убит под Арфлером, «старший брат позже… в битве при Азенкуре». Еще трое его братьев погибли, служа за границей, а сам он, попав в плен в Жаржо в 1429 году, вынужден был заплатить выкуп в двадцать тысяч фунтов. Тридцать четыре зимы своей жизни он носил оружие. Тридцать лет был членом ордена Подвязки. Продолжив выступать в собственную защиту, герцог сказал: «Долгие [пятнадцать лет] я находился на службе у вашей благороднейшей особы, и в этом были для меня великая милость и благо, какие еще ни один вассал не обретал на службе у своего лорда и господина»[154]154
  PROME November 1449, item 15.


[Закрыть]. Столь страстное воззвание к Генриху сохранило Саффолку жизнь, но ненадолго.

Как же до этого дошло? Начиная с 1430-х годов Саффолк играл важнейшую роль в английском правительстве, был посредником между королевским двором, советом и знатью и в целом действовал так с согласия тех, кто понимал, насколько катастрофически бездарный и бездеятельный король им достался. Но зимой 1450 года Саффолк остался один. Оборона Нормандии, очевидно, не смогла сплотить знать. Более того, начиная с 1447 года многие перестали бывать на заседаниях совета и отдалились от двора. Фактически они перестали участвовать в управлении и оставили возле короля лишь Саффолка и стремительно сокращавшуюся группу его сторонников, которые, действуя как шайка, использовали власть монарха в своих целях, попутно разваливая королевство[155]155
  Watts, Henry VI, 244–245.


[Закрыть]. Когда другие пэры его покинули, методы герцога – управлять каждым движением правительства, оставаясь в тени, – стали очевидны. Он в еще большей степени, чем Молейнс, находился в эпицентре английской политики в эпоху тяжелейших бедствий, и ему пришлось за это ответить.

Заверения Саффолка в верности королю не произвели никакого впечатления на Палату общин. Нижняя палата парламента на ошибки правящей аристократии смотрела далеко не так благосклонно, как Палата лордов. Через четыре дня после речи Саффолка они обратились к королю с просьбой заключить его в тюрьму на «общих» основаниях – в этом случае герцога могли держать под стражей до выдвижения против него конкретного обвинения. Казалось, парламент почти впал в истерику. «Внутри каждой партии Англии ходит много слухов и толков о том, что английское королевство продадут противнику короля во Франции», – пытались оправдать свои требования авторы прошения. То, что столь смехотворная идея вообще возникла, говорит о крайней политической напряженности, витавшей в воздухе.

7 февраля 1450 года Саффолка официально обвинили в «серьезнейшей, отвратительной и ужасающей государственной измене». Он якобы призвал французов вторгнуться в Англию, вынудил короля освободить Карла, герцога Орлеанского, отдал Мэн и Ле-Ман, передал французам дипломатические и военные тайны, брал взятки за раздаваемые посты, обманом заставил короля пожаловать ему земли и титулы, включая титул графа Пембрука, который он носил с 1443 года, давал деньги королеве Франции и в целом был пособником Карла VII в борьбе с английской короной. Так оскорбительные слухи превратились в официальное обвинение. В него вошло даже совершенно невероятное предположение, будто перед тем, как герцог попал в плен в битве при Жаржо, он провел ночь, «лежа в постели с монахиней, надругавшись над ее священством и обесчестив ее»[156]156
  PROME November 1449, appendix 1.


[Закрыть]. Через месяц, 9 марта, герцог, которому дали время на подготовку своей защиты, преклонил колени перед королем и парламентом, отмел обвинения одно за другим «и сказал в присутствии его величества короля, что все они были несправедливые и ложные»[157]157
  Там же, с. 49.


[Закрыть].

17 марта Генрих VI собрал всех лордов парламента, включая Саффолка, в личных покоях «с окном под скатом крыши, выходившим во двор, в своем дворце в Вестминстере»[158]158
  Там же, с. 50–52.


[Закрыть]. Опустившись на колени перед собравшимися лордами и королем, Саффолк вновь заявил о своей невиновности, указав на то, что маловероятно, чтобы он один мог совершить все те преступления, в которых его обвиняли. Он отказался от права отдаться на суд своих товарищей и предоставил королю решать его судьбу. Генрих через своего канцлера сообщил лордам, что не считает Саффолка виновным в измене ни по одному из пунктов. Вместо этого, по его словам, герцога можно было привлечь к ответственности по ряду менее серьезных должностных нарушений. Вместо того чтобы приговорить Саффолка к смерти как изменника, король отправил его в изгнание сроком на пять лет. Приговор вступал в силу 1 мая.

Несмотря на то что суд пэров не состоялся, похоже, это решение было принято совместно с лордами, чье нежелание быть униженными победой Палаты общин перевесило стремление переложить вину за все беды Англии на плечи Саффолка. Не сохранилось ни одной записи о том, как эту новость восприняли в Палате общин, но почти наверняка она вызвала что-то среднее между гневом и изумлением.

19 марта под покровом ночи герцога увезли из Лондона в его имение Ист-Торп в графстве Саффолк. Поездка должна была быть тайной, но около двух тысяч разъяренных лондонцев бросились в погоню за свитой герцога, расталкивая и оскорбляя его слуг. Убрав с глаз долой главную мишень всеобщего недовольства, лорды только усилили жажду крови, кипевшую в англичанах. Через два дня в Лондоне разгорелся мятеж, во время которого лидер восставших, Джон Фраммсли, слуга торговца вином, по свидетельствам очевидцев, кричал: «В этом городе из-за этой толпы король потеряет корону»[159]159
  Фраммсли предстал перед Судом королевской скамьи и был казнен. R. Virgoe, 'The Death of William de la Pole, Duke of Suffolk' in Bulletin of the John Rylands Library 47 (1965), 491 n. 3.


[Закрыть]. Заседание парламента 30 марта было отложено из-за Пасхи. К тому моменту стало ясно, что ситуация в Лондоне и окрестностях опасно накалилась и парламент не сможет вернуться к работе после перерыва.

Последнее заседание состоялось 29 апреля в Лестере, в сотне миль к северу от столицы. В первый же день король получил еще одно прошение, в этот раз с призывом издать указ о возвращении земель. По нему все территории, когда-либо принадлежавшие короне или лично королю (герцогство Ланкастерское), земли «в Англии и Уэльсе и на их границе, в Ирландии, графстве Гин, Кале и на их границах, которые вы с первого дня своего правления даровали посредством жалованной грамоты или другим способом» нужно было забрать обратно и попытаться повысить королевские доходы. Другими словами, все, что когда-то было роздано милостью короля, предлагалось отобрать. Вероятно, подобные требования выдвигались и раньше, но теперь они звучали громче и настойчивее. Генрих решил сохранить жизнь своему фавориту, и поэтому правительству нужно было другими радикальными мерами удовлетворить призывы к реформам.

Пока парламент в Лестере обсуждал предложенный акт о возвращении земель, Саффолк прибыл на восточное побережье Англии, в Ипсвич, и готовился отправиться в изгнание. 30 апреля его крошечный флот – два корабля и легкое судно, которое мы сегодня назвали бы баркасом, – взял курс на Кале, откуда герцог Саффолк мог двинуться дальше, в сторону земель герцога Бургундского. Перед отъездом он на Священном Писании поклялся в своей невиновности. Но убедил Саффолк не всех.

На следующий день корабли подошли к Па-де-Кале, и баркас ушел вперед, чтобы связаться с гарнизоном в Кале. И тут, как говорится в одном письме, они «встретили судно "Николас оф Тауэр" и еще несколько других, ожидавших их, и [от тех, кто был на баркасе] капитан "Николаса" узнал, что герцог скоро прибудет». Корабли герцога были перехвачены, а самого Саффолка убедили или вынудили подняться на борт «Николаса», «и, когда он подошел, капитан поприветствовал его: "Добро пожаловать, предатель"». Из того же письма нам известно, что Саффолка с согласия всей команды сутки продержали на борту. До автора дошел слух, что команда собрала собственный трибунал, чтобы повторно судить герцога по тем же обвинениям, которые выдвигал против него парламент. Но, вероятнее всего, спустя некоторое время Саффолка вместе со священником, который должен был его исповедовать, с борта «Николаса» пересадили на маленькую лодку, а затем «были топор и плаха, и самый распутный человек с корабля (позже в суде окажется, что это был матрос из Бошема, Ричард Ленард) приказал ему опустить голову… достал ржавый меч и раз шесть ударил его по голове». Слуг Саффолка обчистили, но живыми и здоровыми высадили на берег, чтобы они могли рассказать о том, что произошло. Через пару дней тело герцога нашли на пляже Дувра, рядом торчал шест с насаженной на него головой[160]160
  Paston Letters, II 146–147; Brut, II 516; Virgoe, 'Death of William de la Pole', 494, 501.


[Закрыть].

Новости о смерти Саффолка достигли парламента в Лестере 6 мая. Это была последняя капля, после которой королевское правительство решилось одобрить указ о возвращении земель (хотя и с длинным перечнем исключений, который отчасти снижал эффект указа). К этому моменту ощущение всеобщего кризиса выплеснулось за границы парламента. К концу мая 1450 года в юго-западном Кенте мужчины начали собираться в отряды. Шесть недель кряду графство было охвачено тревогой: местные боялись, что, разгромив англичан в Нормандии и достигнув побережья, солдаты Карла VII пересекут Ла-Манш и вторгнутся на территорию Англии. В этом случае Кент пострадал бы одним из первых. Возможные беспощадные набеги на прибрежные поселения вселяли в местных жителей ужас. 14 апреля королевское правительство уполномочило местные власти начать военный призыв. Было приказано собирать народное ополчение во всех кентских сотнях (местных административных единицах), чтобы любое поселение было готово дать отпор. Мужчинам, которых выбрали для службы в оборонительных войсках, выдавали одежду, кое-какое снаряжение, деньги и доспехи. На побережье по ночам дежурил дозорный патруль. Важнейшим шагом стало назначение командиров над каждой сотней ополчения – констеблей[161]161
  M. Bohna, 'Armed Force and Civic Legitimacy in Jack Cade's Revolt, 1450' in EHR 118 (2003), 573–574.
  Более подробно о ходе и причинах восстания Кэда см.: Griffiths, Henry VI, 610–665, and I. Harvey, Jack Cade's Rebellion of 1450 (Oxford, 1991).


[Закрыть].

Учитывая серьезность угрозы, исходивший с противоположного берега пролива, все эти меры были более чем разумными. Графство пришло в состояние боеготовности, но убийство Саффолка породило тревожные слухи о том, что король решил переложить ответственность за смерть своего любимца как раз на Кент. Поговаривали, что выездной суд проведет там показательные казни, на виселицах окажется простой местный люд, а все города и деревни сметут с лица земли, превратив графство в королевский лес. Разъяренные и напуганные жители Кента были вооружены, организованы в отряды и готовы сражаться и защищать свои земли от врагов. И врагов они видели не только во французах, которые могли высадиться на берег и разграбить окрестности. Как и Палате общин, жителям Кента начало казаться, что истинная угроза исходит от шайки, окружившей короля, – от его министров и придворных, таких как казначей барон Сэй, влиятельный советник и духовник короля Уильям Эйскоу, епископ Солсбери, дипломат Джон, барон Дадли, и других. 6 июня до всех них и до парламента в Лестере дошла весть о том, что Кент охвачен восстанием и вооруженные отряды собираются на юго-востоке в окрестностях Эшфорда. В сообщении говорилось, что главой мятежников и «военачальником Кента» был избран человек по имени Джек Кэд, который называл себя Джоном Мортимером. Возможно, он взял это имя, чтобы обозначить свою связь с аристократией и конкретно с семьей герцога Йоркского, представители которой несколько поколений назад были зачинщиками восстания и династического заговора (см. выше). Тем не менее в этом не было ни капли правды: Кэд не общался и никак не был связан с семьей Йорка, который в это время верно служил короне в Ирландии.