Текст книги "Письмо о книжной торговле"

¹ О проблемах датировки см.: Proust J. Pour servir à une édition critique de la Lettre sur le commerce de la librairie // Diderot Studies III / Ed. by О. Fellows. Genève: Droz, 1961. P. 324–325.

² Proust J. Introduction / Lettre sur le commerce de la librairie // Diderot D. Œuvres completes/Éd. critique par J. Lough etJ. Proust. Paris: Hermann, 1976.T.VIII. P. 467.

³ Représentations et observations en forme de mémoire sur l'état ancien et actuel de la librairie, ses règlements, ses privilèges et autres objets relatifs à son commerce et aux gens de lettres, présentées à M. de Sartine […] // La propriété littéraire au XVIIIe siècle / Introd. et notes par E. Laboulaye et G. Guiffrey. Paris: Hachette, 1859. P. 41–120.

⁴ Marte de I. Échange à trois: les dessous romanesques de la Lettre sur le commerce de la librairie // Recherches sur Diderot et ('Encyclopédie, n° 43,2008. P. 71–90.

⁵ Représentations et observations… P. 55.

⁶ Diderot D. Correspondance / Éd. par G. Roth. Paris: Minuit, 1957. T. III. P. 339–340; T. VIII. P. 166.

⁷ Proust J. Introduction // Diderot D. Sur la liberté de la presse /Texte partiel établi, présenté et annoté par J. Proust. Paris: Éditions sociales, 1964. P. 9.

⁸ Proust J. Introduction / Lettre sur le commerce de la librairie. P. 471. Ж. Пруст опирался в этом вопросе на мнение Жана Варло. См.: DiderotD. Correspondance. 1968. T. XIV. P. 127–128.

⁹ Malo D. Diderot et la librairie: l'impensable propriété // Recherches sur Diderot et ('Encyclopédie, n° 10,1991. P. 60.

¹⁰ Œuvres de Diderot / Éd. par L. Versini. Paris: R. Laffont, 1995. Till. P. 55–57.

¹¹ Fugiwara M. Diderot et le droit d'auteur avant la lettre: Autour de la lettre sur le commerce de la librairie // Revue d'histoire littéraire de la France. Vol. 105. 2005, n° 1. P. 79.

¹² FuretièreA. Dictionnaire universel, contenant généralement tous les mots français. La Haye et Rotterdam: Arnout et Leers, 1690. T. I. P. 198.

¹³ David M.-A. Droit de copie//Encyclopédie ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers. Paris: Briasson, David, Le Breton, Durand.TV, 1755. P. 146.

¹⁴ См.: Мелло Ж.-Д. Введение // Век Просвещения. Вып. 2, кн. 1: Цензура и статус печатного слова во Франции и России эпохи Просвещения. М.: Наука, 2008. С. 8.

¹⁵ Lettre sur le commerce de la librairie, par Diderot. Publiée pour la première fois par le comité de l'association pour la défense de la propriété littéraire et artistique / Introd. par G. Guiffrey. Paris: Hachette, 1861.

¹⁶ La propriété littéraire au XVIIIe siècle / Introd. et notes par E. Laboulaye et G. Guiffrey. Paris: Hachette, 1859.

¹⁷ Foucher V. Le Congrès de la propriété littéraire et artistique tenu à Bruxelles en 1858. Paris: Lèvy, 1858.

¹⁸ Œuvres complètes de Diderot, revues sur les éditions originales / Éd. par J. Assé-zat et M.Tourneux. Paris: Garnier, 1876.T. XVIII. P. 5–75.

¹⁹ Diderot D. Sur la liberté de la presse / Texte partiel établi, présenté et annoté par J. Proust. Paris: Éditions sociales, 1964. Ж. Пруст назвал свою публикацию «частичной», поскольку исключил из неё вступление Дидро, посвящённое обзору истории книгоиздания, а также его заключение, посвящённое типографиям и книгоношам.

Письмо о книжной торговле

Луи-Мишель ван Лоо. Дени Дидро. 1767

Историческое и политическое письмо к магистрату[9]9
  «Письмо» Дидро, написанное осенью 1763 г., адресовано Антуану де Сартину. Антуан де Сартин (Antoine Raymond Juan Gualbert Gabriel de Sartine, 1729–1801) исполнял должности генерального лейтенанта полиции в 1759–1774 гг. и директора книготорговли в 1763–1774 гг., а в 1774–1780 гг. занимал пост государственного секретаря (министра) по морским делам. В начале Французской революции он эмигрировал в Испанию, избежав участи сына, погибшего на гильотине.


[Закрыть] о книжной торговле[10]10
  В XVIII в. термин librairie включал в себя как книготорговлю, так и книгопечатание.


[Закрыть], её прежнем и нынешнем состоянии, её регламентах, её привилегиях, о негласных разрешениях[11]11
  Негласное разрешение [permission tacite] – особая форма легализации книги, возникшая во Франции в начале XVIII в. Она позволяла печатать сочинения, которые по тем или иным причинам не могли получить официального разрешения цензуры (апробации) и привилегии на издание. Информация о негласном разрешении не публиковалась в книге, но наличие этого документа освобождало издателей и торговцев от преследований властей.


[Закрыть], о цензорах, о разносчиках книг, о переходе через мосты и о других предметах, касающихся управления книжным делом

Вы желаете знать, милостивый государь, что я думаю о деле, которое представляется вам важным и несомненно таковым является. Я чрезвычайно польщён вашим доверием, и это побуждает меня ответить с той спешностью, на коей вы настаиваете, и беспристрастностью, каковой вы вправе ожидать от человека моего склада. Вы считаете меня лицом сведущим – что ж, я и вправду почерпнул некоторые знания из повседневного опыта, а кроме того я глубоко убеждён, что благие намерения не всегда могут оправдать ошибки. Я искренне полагаю, что в рассуждениях об общественном благе порой уместнее промолчать, нежели внушать магистрату ложные и пагубные мысли, даже из самых лучших побуждений.

Прежде всего, замечу, что речь идёт не просто об интересах определённой корпорации[12]12
  Во всех городах Франции, где имелось книгопечатание, издатели и книготорговцы, как и прочие ремесленники, были объединены в корпорации (гильдии, цеха). Парижская гильдия книготорговцев возникла в 1618 г.


[Закрыть]. Одной корпорацией больше, одной меньше – что за дело до этого мне, истовому ревнителю свободы в самом широком её понимании? Ведь я нестерпимо страдаю всякий раз, когда великому таланту чинят препятствия, когда природному мастерству связывают руки строгими условиями договора. Ведь я всегда пребывал в уверенности, что гильдии несправедливы и вредны, а потому счёл бы их окончательное и бесповоротное искоренение шагом к более мудрому правлению.

Речь пойдёт о том, чтобы с учётом нынешнего положения дел, а также иных возможных обстоятельств рассмотреть последствия ущерба, который уже нанесён и может быть в дальнейшем нанесён нашему книжному делу[13]13
  Строгие цензурные ограничения, действовавшие во Франции, способствовали тому, что существенная часть изданий на французском языке печаталась за пределами королевства – в Голландии, Швейцарии, германских землях.


[Закрыть]; следует ли и далее терпеть вмешательство иностранцев в нашу книготорговлю; какова связь между торговлей и литературой; возможно ли ухудшить состояние первой, не навредив второй, и уменьшить прибыли издателя, не разоряя автора; что такое привилегии на книги; стоит ли включать их в общий ряд столь ненавистных нам исключительных прав; существуют ли какие-либо законные основания для того, чтобы ограничивать срок таких привилегий или отказывать в их продлении[14]14
  Практика выдачи привилегий на издание и распространение книг ставила парижских и провинциальных издателей в неравные условия.


[Закрыть]; какова природа издательских фондов[15]15
  Издательские фонды [fonds de librairie] – совокупность всех печатных и рукописных материалов, на которые распространялись права собственности того или иного издателя. Издательский фонд являлся главным предметом покупки, продажи или наследования при переходе издательского патента из одних рук в другие.


[Закрыть]; на каких условиях издатель получает от литератора права на его сочинение; являются ли эти права временными или же срок их неограничен. Рассмотрев все эти вопросы, я смогу также дать пояснения касательно других интересующих вас предметов.

Но прежде всего, сударь, задумайтесь вот о чём: государственному мужу не позволительно легкомыслие, с которым иные готовы в любых обстоятельствах утверждать, что если принятое решение ошибочно, достаточно вернуться назад и исправить содеянное, – подобным образом играть с состоянием и участью граждан недостойно и неразумно; подумайте о том, что куда досаднее обеднеть, нежели родиться в нищете; что положение опустившегося народа хуже, чем положение народа изначально низкого; что неурядицы в той или иной отрасли торговли неминуемо ведут к её гибели; и что за десять лет можно причинить столько вреда, сколько потом не устранить и за целое столетие. Имейте в виду: чем более продолжительны последствия ошибочных решений, тем с большей осмотрительностью стоит подходить к учреждению или упразднению чего-либо. И коли уж речь зашла об упразднении, то позвольте спросить вас: не стоит ли за подобными действиями пустое тщеславие? Не наносим ли мы беспричинного оскорбления тем, кто был наделён властными полномочиями до нас, считая их глупцами и не задумываясь о том, что лежит в основе их учреждений, какие причины привели к созданию оных, какие благоприятные или несчастливые изменения эти учреждения претерпели? Мне думается, что именно в предыстории законов и иных постановлений необходимо искать истинные основания для того, чтобы следовать по намеченному пути или отступать от него. Именно с этого я и начну. Подходить к вопросу придётся издалека, но если я и не поведаю вам ничего нового, то вы, по меньшей мере, убедитесь, что я имею некоторые общие представления о предмете. А посему, сударь, прошу вашего снисходительного внимания.

У первых книгопечатников, обосновавшихся во Франции, не было конкурентов, и они довольно быстро смогли честным путём нажить состояние. Однако силы свои зарождающееся книгоиздание пробовало не на Гомере, не на Вергилии, не на каком-либо ином великом авторе. Всё начиналось с небольших сочинений малой ценности и малого масштаба, отвечавших вкусам варварской эпохи. Легко предположить, что люди, первыми обратившиеся к нашим печатникам в стремлении направить достижения этого ремесла на благо того знания, которое они проповедовали и которое считали единственно важным, оказали известное влияние на выбор издаваемых книг[16]16
  Первая французская типография была открыта в 1470 г. учениками Гутенберга – немецкими мастерами Ульрихом Герингом (Ulrich Gering), Мартином Кранцем (Martin Crantz) и Михаэлем Фрибургером (Michael Friburger), приехавшими в Париж по приглашению богословов Сорбонны Жана Эйнлена (Jean Heynlin, 142?—1496) и Гийома Фише (Guillaume Fichet, 1433—148?).


[Закрыть]. Не удивлюсь, если совет начать с «Устава Франциска Ассизского» дал Гутенбергу какой-нибудь капуцин. Но безотносительно к характеру и истинной ценности сочинений новизна изобретения, изящная форма, разница в цене между печатной и рукописной книгой – всё это способствовало стремительному росту спроса на первую.

Страница манускрипта «Риторики» Гийома Фише, 1471.

(В том же году вышла типографская версия «Риторики»; см. примеч. 1 на с. 33)

Неизвестный художник. Портрет Иоганна Даниэля Шёпфлина.

XVIII век

То были первые плоды ремесла, сыгравшего самую что ни на есть весомую роль в распространении и сохранении человеческих знаний. Они были предъявлены публике лишь как залог грядущих достижений, и на них не стоит останавливаться долго, поскольку по мере просвещения общества они обрекались на забвение, и сегодня их бережно собирают лишь пытливые чудаки, предпочитающие редкую книгу хорошей – библиофилы вроде меня или эрудиты, интересующиеся историей книгопечатания, вроде профессора Шёпфлина[17]17
  Иоганн Даниэль Шёпфлин (Johann Daniel Schœpflin, 1694–1771) – историк немецкого происхождения, профессор Страсбургского университета, историограф Людовика XV. Одно из важнейших его сочинений – Vindicia typographical (Argentorati [Strasbourg]: Bauer, 1760) – посвящено издательскому ремеслу.


[Закрыть]. Им на смену пришли издания общего назначения и книги для повседневного чтения.

Но таких сочинений было мало. Разом обеспечив работой почти все печатные станки Европы, они вскоре распространились повсеместно, и одно лишь увлечение новым искусством, вполне справедливо вызывавшим восхищение, уже не гарантировало их сбыт. В те времена читали немногие: богатый откупщик не горел желанием собирать библиотеку и не старался любой ценой перехватить у бедного литератора нужную ему книгу. Что же предпринял издатель? Разбогатев на первых тиражах и заручившись поддержкой некоторых просвещённых людей, он направил свои силы на достойные, но менее ходовые произведения. Какие-то из этих книг пришлись читателям по вкусу, и их раскупали так быстро, как того позволяли обстоятельства; другие не удостоились внимания; были и такие, издание которых и вовсе оказалось убыточным. Однако доходы от тех сочинений, которые имели особый успех, а также регулярная продажа книг полезных и повседневно востребованных возмещали ему убытки, и именно этот способ обеспечения денежных поступлений привёл его к мысли об учреждении издательского фонда.

Итак, издательский фонд – это находящееся в собственности более или менее существенное количество книг, предназначенных для разных сословий и подобранных таким образом, что верная, пусть и медленная продажа одних с лихвой покрывается столь же верной, но более скорой продажей других, приумножая первичные средства. Если издательский фонд не отвечает этим требованиям, предприятию грозит разорение. Как только необходимость издательского фонда стала для всех очевидной, численность издательских предприятий выросла до бесконечности, и вскоре учёные люди, живущие всегда небогато, получили возможность покупать любые книги за умеренную цену.

До того времени всё складывалось хорошо, и не возникало нужды в каком-либо регламенте или в чём-то, что было бы похоже на кодекс книгоиздания[18]18
  Со времен Людовика XIII французские власти издавали различные постановления, регламентировавшие книжное дело. Усилиями канцлера д’Агессо (Henri François d’Aguesseau, 1668–1751) эти постановления были сведены в «Кодекс книгоиздания», действовавший в Париже с 1727-го и во всей Франции с 1744 г.


[Закрыть].

Чтобы суть моих дальнейших рассуждений была понятнее, вам следует помнить, сударь, что число читателей научных трудов и книг определённого толка всегда было, есть и будет ограниченным, и если бы не современная тяга к роскоши, которая, к сожалению, распространилась на все виды товаров, то трёх-четырёх переизданий Корнеля, Расина или Вольтера хватило бы на всю Францию, а уж изданий Бейля[19]19
  Пьер Бейль (Pierre Bayle, 1647–1706) – философ и богослов, автор «Исторического и критического словаря» (Dictionnaire historique et critique, par Monsieur Bayle. Rotterdam: Leers, 1697).


[Закрыть], Морери[20]20
  Луи Морери (Louis Moréri, 1643–1680) – автор «Большого исторического словаря», первое издание которого вышло в 1674 г. в одном томе (Le Grand dictionnaire historique, ou le Mélange curieux de l’histoire sainte et profane. Lyon: Girin et Rivière, 1674). Издание 1759 г. состояло уже из 10 томов.


[Закрыть], Плиния, Ньютона и множества других авторов понадобилось бы и того меньше! Ныне наступила пора, когда богатства расточаются не на полезные вещи, а на предметы роскоши, но в прежние времена большая часть книг относилась к числу первых, и лишь постоянный доход от изданий общего и повседневного предназначения, а также продажа небольших тиражей некоторых произведений, пользовавшихся спросом в узких кругах, вознаграждали усердие книготорговцев. Представьте себе, что сегодня всё осталось по-прежнему, представьте, что доходы от продажи ходовых изданий, как и раньше, покрывают более сложные сделки – и можно сжечь кодекс книгоиздания, в нём нет никакой нужды.

Но стоило одному умельцу проложить новый путь, как по нему устремилась толпа. В короткий срок открылось множество типографий; книги широкого спроса и общего предназначения, имевшие непрерывный сбыт и приносившие ежедневные поступления, книги, позволявшие книготорговцу соперничать с конкурентами, наводнили рынок, и спрос на них упал настолько, что несколько таких экземпляров порой распродавались дольше, чем целый тираж иного произведения. Прибыль от продажи ходовых изданий стала совсем ничтожной, а поступления от продажи книг устойчивого спроса не могли восполнить торговцам убытки, поскольку не существовало условий, которые бы изменили их назначение и увеличили этот спрос. Риск одних изданий не уравновешивался доходностью других, почти неотвратимая угроза разорения постепенно повергала книготорговцев в малодушие и бездействие, но тут появились несколько выдающихся людей, которые навеки войдут в историю книгопечатания и словесности. Страстно влюблённые в свое ремесло, благородно и безбоязненно доверявшие великим талантам, эти люди, печатники по профессии, наделённые при этом тончайшим литературным вкусом, были способны противостоять любым трудностям. Они строили самые смелые планы и осуществили бы их с честью и с выгодой для себя, если бы не одна помеха, о коей вы несомненно догадываетесь. Она на шаг приблизила нас к прискорбной необходимости обращаться к властям в делах книготорговли.

Тем временем споры фанатиков[21]21
  Религиозные споры.


[Закрыть], которые всегда выливаются в несметное количество пустых, но быстро раскупаемых сочинений, ненадолго приостановили падение доходов. Иногда в народе зарождается внезапный интерес к некоторым областям знания, и обычно он зарождается, когда уходит предыдущее поветрие. Так в наши дни мы видели, как всеобщее увлечение математикой уступило место всеобщему пристрастию к естественной истории, и нельзя предугадать, увлечение какой наукой придёт ему на смену. Возможно, этот внезапный интерес и вымел со складов какое-то количество пылившихся там книг, однако он обрёк на подобную участь столько же других сочинений. Затем религиозные распри стихли, интерес к полемическим трудам остыл, их бессодержательность стала очевидной, и сама мысль о том, что этому ранее придавалось значение, уже вызывала краску стыда. Время, порождающее самобытных и смелых мастеров, непродолжительно; и те, о которых я вёл речь, очень скоро осознали, какие опасности стоят на пути больших начинаний, столкнувшись с алчными и недалёкими людьми, обманувшими их надежды и похитившими плоды их трудов.

Титульный лист сочинений Ксенофонта. Издание Анри Этьена, 1561

Действительно, стоило какому-нибудь Этьену[22]22
  Знаменитое семейство книгоиздателей, обосновавшееся в Париже в начале XVI в. Сыновья, внуки, правнуки и праправнуки Анри Этьена старшего (Henri Estienne, 1460?—1520) продолжали дело основателя династии до конца XVII столетия. Сегодня имя Этьена носит парижская Высшая школа графических искусств и ремёсел.


[Закрыть], Морелю[23]23
  Имеются в виду Фредерик Морель старший (Frédéric Morel 1,1523–1583), прославившийся в 1558 г. изданием поэтического сборника Жоашима Дю Белле, и его наследники – сын Фредерик младший (1552–1630) и внук Клод Морели (1574–1626).


[Закрыть] или иному искусному печатнику опубликовать книгу, подготовка которой требовала немалых средств, но гарантировала успех благодаря превосходному типографскому исполнению и удачному выбору произведения, как её тотчас перепечатывали бездари, напрочь лишённые издательских талантов. Не вступая в траты, они продавали подделку по низкой цене и извлекали выгоду из чужих расходов и трудов, не разделяя при этом чужих рисков. К чему же всё это приводило? К тому, что неизбежно должно было случиться и случалось во все времена: конкуренция обрекала на крах даже самое выгодное дело. Тираж приходилось сбывать в течение двадцати лет, а ведь в иных обстоятельствах половины этого времени хватило бы, чтобы распродать два тиража. Если качество контрафактного издания[24]24
  Контрафактными назывались те издания, которые печатались и продавались в нарушение чужой привилегии. Своим типографским оформлением они часто подражали оригинальным изданиям, но на титульном листе контрафактор (автор подделки) обычно указывал вымышленные место издания и имя издателя.


[Закрыть]уступало оригиналу, а так обычно и происходило, изготовитель сбывал его за бесценок. И люди пера из-за нужды – этого прискорбного обстоятельства, к коему мы без конца возвращаемся, – поневоле предпочитали лучшему изданию более дешёвое. Автор подделки богачом от этого так и не становился, а вот предприимчивый и умелый человек, пострадав от действий хищного глупца, который лишил его заработка, соразмерного заботам, издержкам, трудам и торговым рискам, терял былое воодушевление и падал духом.

Я не стану утомлять вас, сударь, бесконечными рассуждениями и выстраивать пустые умозаключения по поводу тех событий и того недовольства, которое привело к созданию особого свода правил книгопечатания и книготорговли. Я лишь обозначил первые вехи этого ремесла: в них отражается наше нынешнее положение, в них кроются корни намеченной вами регламентации.

Скажите, сударь, неужели следовало пройти мимо этого недовольства, оставить возмущённых людей наедине с их отчаянием, закрыть глаза на все досадные обстоятельства и ждать, пока их не устранит время, помогающее порой распутать то, что окончательно запутала человеческая расчётливость? Коли так, к чему оглядываться на прошлое? Не лучше ли смиренно ждать, когда беспорядку наступит конец, когда он исчезнет сам собой, не лучше ли довериться ходу времени, которое и вправду всё приводит к своему концу? Однако конец может оказаться как хорошим, так и плохим, и, по всей видимости, плохим он бывает всё же чаще, чем хорошим, поскольку люди, невзирая на природную лень, никогда не придерживались тех простых и удобных правил, при которых отпадает всякая надобность в блестящих умах и выдающихся министрах.

Конечно, могло показаться, что публика в выигрыше от такой конкуренции: литератор получал низкосортную книгу почти даром, а искусный издатель, пытавшийся поначалу справиться с задержками денежных поступлений и последующими тяготами, решался в конце концов снизить цену на свой товар. Но наивно полагать, что тот магистрат, в чьём ведении находилась данная отрасль торговли, не догадался бы о подобной выгоде и пренебрег бы ею, будь эта выгода столь же реальной, какой представляется на первый взгляд. Не обманывайтесь, сударь: он очень быстро понял, что это лишь временная выгода, которая причиняет вред стеснённому ремеслу и наносит урон литераторам и словесности. Как лишённый дохода искусный мастер, так и не сумевший нажиться бессовестный автор подделки – оба в равной мере оказывались не в силах взяться за серьёзные дела, и наступило время, когда среди довольно значительного числа издателей не нашлось бы и двоих, которые отважились бы на выпуск книги в формате фолианта[25]25
  Ин-фолио (in-2°) – самый большой типографский формат, при котором на одном типографском листе печатались два листа (четыре страницы) книги. В формате фолианта были выпущены, например, «Исторический и критический словарь» Бейля (далее – «Словарь» Бейля) и «Энциклопедия» Дидро и д’Аламбера.


[Закрыть]. С тех пор ничего не изменилось. Парижская гильдия книготорговцев и издателей насчитывает триста шестьдесят мастеров, но, уверяю вас, среди них не сыскать и десятка дельных. Призываю в свидетели бенедиктинцев, учёных, теологов, правоведов, исследователей древностей и всех тех, кто трудится над объёмистыми трактатами и многотомными собраниями: если сегодня мы видим столько бездарных сочинителей больших и маленьких книжек, столько борзописцев, столько компиляторов, столько погружённых в дела посредственностей и сидящих без дела умельцев, то это – следствие обнищания книготорговцев, лишённых текущих доходов из-за контрафактов и множества других злоупотреблений и не имеющих возможности издавать серьёзные произведения, поскольку продаваться они будут долго и тяжело; и вместе с тем это – следствие лени и легкомыслия, присущего нашему столетию.

Титульный лист первого тома «Исторического и критического словаря» Бейля (пятое издание, Амстердам, 1730)

К вам обращается не торговец, а литератор, у коего собратья не раз просили совета о том, как найти себе занятие и распорядиться своими способностями. Но если я предлагал написать какую-нибудь значительную работу, то в ответ слышал не «кто будет меня читать? кто купит мою книгу?», а «какой издатель возьмётся за моё сочинение, когда оно будет готово?». У большинства из этих людей нет ни гроша за душой, поэтому сегодня им приходится кропать низкопробные брошюрки, чтобы быстро заработать на жизнь и на хлеб. И я могу перечислить два десятка объёмистых и добротных сочинений, авторы которых умерли, так и не найдя издателя, согласного напечатать их труд, пусть даже за смешные деньги.

Ранее я говорил, что умелые издатели обычно вынуждены были снижать цены на свои книги, однако находились и упрямцы, которые, рискуя погибнуть от нищеты, избирали другой путь. Конечно, тем самым они помогали зарабатывать контрафакторам, направляя к ним множество покупателей. Но что происходило с последними? Они довольно быстро разочаровывались в скверных изданиях, и в конце концов приобретали ту же книгу по второму разу; при этом учёный автор, который как раз и должен был выиграть от издания книги, оказывался в глубоком проигрыше, а наследники искусного книгопечатника лишь после его смерти могли выручить малую долю того, что причиталось их предку.

Если вам знаком какой-нибудь литератор почтенного возраста, прошу вас, сударь, спросите его, сколько раз и по какой причине он обновлял свою библиотеку. Все мы поначалу идём на поводу у любопытства и нужды, однако в конечном счёте чувство вкуса всегда одерживает верх и вытесняет с полки плохие издания, освобождая место для хороших. Как бы там ни было, все те знаменитые типографы, чьи издания сейчас в большой цене, чей труд вызывает у нас восхищение и чью память мы чтим, умерли в нищете; и они распрощались бы со своими наборными шрифтами и печатными станками, если бы справедливость магистрата и великодушие монарха не подоспели им на помощь.

Как же поступили эти талантливые и несчастные книгопечатники, оказавшись на распутье между приверженностью учёности и своему ремеслу и страхом разорения из-за алчных конкурентов? Из оставшихся рукописей они выбрали те, издание которых могло увенчаться успехом; они втайне подготовили их к печати, сделали всю предварительную работу и, дабы оградить себя, насколько возможно, от контрафакции, положившей начало их разорению и непременно пустившей бы их по миру, они перед самой публикацией обратились к монарху и получили от него исключительную привилегию на свои издания. Так, сударь, была написана первая строка кодекса книготорговли, первое его положение.

Титульный лист «Тускуланских бесед» Цицерона в издании Робера Этьена. Париж, 1537

Прежде чем продолжать, осмелюсь спросить, сударь, что в этой осмотрительности торговца или в этом великодушии монарха вызывает ваше неодобрение?

– Вы ответите: исключительная привилегия противоречила общему праву. – С этим я соглашусь. – Рукопись, на которую эта привилегия предоставлялась, была не единственной, любой книгопечатник владел такими же рукописями или мог их приобрести. – Это верно, но лишь отчасти, поскольку издание произведения, особенно в те времена, предполагало не только владение рукописью, но и сличение большого числа рукописных копий, сличение длительное, утомительное и затратное. Впрочем, не стану больше вас прерывать. Не хочу препираться. – К тому же, добавите вы, жестоко, должно быть, отказывать одному в том, что даруется другому. – Так оно и было, хотя именно тогда представился единственный в своем роде случай встать на защиту интересов первого владельца и законных владельческих прав – прав, основанных на рисках, хлопотах и издержках. В то же время, чтобы отклонение от норм общего права не выглядело чрезмерным, срок действия исключительной привилегии решено было ограничить. Как видите, действия властей, свидетельствовавшие о некотором понимании предмета, отчасти совпадали с вашими взглядами. Но чего, вероятно, не видите вы и чего сперва не осознали власти, так это того, что, пытаясь защитить предпринимателя, они заманили его в ловушку. Да, сударь, в ловушку – и в этом вам предстоит убедиться.

Литературное произведение – не машина, работу которой можно испытать, не изобретение, для проверки которого существует сотня способов, не тайное средство, действенность которого можно доказать. Успех даже самой лучшей книги в момент издания зависит от бесконечного множества обычных и необычных обстоятельств, стечение которых не в состоянии предусмотреть и самый расчётливый предприниматель.

Представим на мгновение, что трактат «О духе законов» стал первым произведением никому не известного автора, которого нужда загнала на пятый этаж[26]26
  Дидро и сам был вынужден снимать дешёвую комнату в пятом этаже.


[Закрыть]. Несмотря на все достоинства этого сочинения, сомневаюсь, что в подобном случае вышло бы и три издания, а ведь переиздали его чуть ли не двадцать раз. Девятнадцать человек из двадцати, которые купили книгу из-за имени, репутации, положения и таланта автора <sup>[27]27
  К моменту издания трактата «О духе законов» (De l’esprit des lois. Genève: Barrillot, 1748) Шарль Луи де Монтескье (Charles Louis de Montesquieu, 1689–1755) уже пользовался широкой известностью благодаря «Персидским письмам» (Lettres persanes. Cologne [Amsterdam]: Pierre Marteau, 1721) и «Размышлениям о величии и падении римлян» (Considérations sur les causes de la grandeur des Romains et de leur décadence. Amsterdam: Desbordes, 1734). C 1728 г. он был членом Французской академии.


[Закрыть]</sup> и которые без конца цитируют его, не прочитав и не поняв его, вряд ли даже узнали бы о нём. А сколько авторов обрели заслуженную славу лишь через много лет после смерти? Такова судьба почти всех талантливых людей. Они опережают своё время. Они пишут для последующих поколений. Когда читатели начнут разыскивать их труды по книжным лавкам? Да лет через тридцать, когда окажется, что эти книги уже давно отправились со складов на переработку к картонщику. В математике, химии, естественной истории, юриспруденции, во многих Других специальных областях срок привилегии зачастую истекает, когда и половина тиража ещё не раскуплена. Вы же понимаете: то, что происходит сегодня, происходило в прошлом и будет происходить впредь. Слишком часто второе издание старинной рукописи выходило при нераспроданном первом, и это оборачивалось для обладателя привилегии чистыми убытками.

Титульный лист первого издания Монтескье «О духе законов».

Женева, 1748

Титульный лист переиздания трактата Монтескье «О духе законов».

Париж, январь 1749.

Отличия от оригинального женевского издания: Barrillot написано с одной буквой г; перед амперсандом (&) поставлена ненужная запятая

Не следует думать, что бывают действия без причин, что мудрые люди живут лишь в нынешние времена и что наши предшественники меньше нас осознавали общественные интересы или меньше заботились о них. Попав под влияние догматизма, мы критикуем их поступки, и чем менее нас затрагивают неурядицы, против которых они принимали меры, тем менее мы склонны признавать разумность этих мер.

Книгопечатники донесли до магистрата эти новые жалобы, касавшиеся ограничения срока привилегий, и в итоге появился новый регламент, иначе говоря, в старый были внесены изменения. Не забывайте, сударь, что речь всё ещё идёт о рукописях, являющихся общественным достоянием. Доводы торговцев были приняты во внимание, и решено было по истечении срока первой привилегии выдавать вторую. Вам судить, ухудшили эти меры положение дел или улучшили, но несомненно произошло одно из двух. Так постепенно привилегия приобретала характер вечного и неизменяемого права. Очевидно, что этот второй шаг должен был поддержать законные интересы книгопечатника, содействовать его начинаниям, обеспечить будущее ему и его детям, упрочить его в профессии и подтолкнуть к смелым предприятиям, доходами от которых смогли бы затем воспользоваться и его последователи, и его семья. Позвольте же спросить вас, можно ли считать эти намерения здравыми или нет?

Хулить какое-либо человеческое учреждение за то, что оно не приносит всеобщего и абсолютного блага, – значит требовать, чтобы оно было божественным; желать превзойти мудростью Провидение, хотя оно само довольствуется лишь поддержкой равновесия между добром и злом; пытаться выдумать правила, которые оказались бы разумнее законов природы; и нарушать вселенский порядок криком атома, который жалуется на то, что его толкнули слишком сильно.

Впрочем, повторная привилегия выдавалась редко; последовало множество возражений – бездумных или дальновидных, называйте их, как вам будет угодно. Большая часть книгопечатников, как и члены любой другой гильдии, скорее норовили воспользоваться достижениями умелого и предприимчивого человека, нежели стремились к собственным. Лишившись возможности поживиться добычей своих собратьев, они принялись истошно вопить. Как вы догадываетесь, они не скупились на сетования по поводу задушенной свободы торговли и деспотизма некоторых особ, готовых посягнуть на интересы публики и учёных. В Университете[28]28
  Имеется в виду Парижский университет (Сорбонна).


[Закрыть] и в парламентах[29]29
  При Старом порядке парламентами во Франции назывались высшие судебные палаты, обладавшие правом регистрации королевских актов. Самым старым и наиболее влиятельным был Парижский парламент. Наряду с ним действовали парламенты Доля (позже – Безансона), Тулузы, Бордо, Гренобля, Дижона, Экса, По, Меца и Нанси, а также парламенты Бретани, Нормандии, Домба и Фландрии.


[Закрыть] расписывали ужасы литературной монополии так, словно французский книготорговец мог держать на свою книгу завышенную цену, а его корыстные собратья, равно как и бдительные иностранцы, даже и не думали проводить дни и ночи за изготовлением подделок – а примеров тому не счесть, и всё это вопреки суровым законам; словно торговец не знал, что настоящую выгоду ему обеспечивает только скорость продаж и количество переизданий; словно сам он не мог лучше всех оценить собственные риски и преимущества. Почему тогда не сказать – если уж мы дошли до такой крайности, – что, продлив срок привилегии, торговец волен устанавливать любую цену на товар? Но опыт показывает, что наиболее часто переиздаваемые книги – самые лучшие и самые раскупаемые сочинения – это книги, которые продаются по самой низкой цене, а стало быть, для издателя это наиболее верный способ преуспеть.

Тем временем вопли книготорговой черни, которым вторила чернь университетская, донеслись до парламентов, усмотревших в новом законе несправедливое поощрение отдельных частных лиц в ущерб остальным. И вот один за другим стали выходить постановления, направленные против продления срока привилегий. Однако в оправдание парламентов позвольте мне, сударь, напомнить вам, что эти первые привилегии распространялись лишь на старые сочинения и рукописи, то есть на произведения, уже не имевшие законных владельцев и являвшиеся общественным достоянием. Без этого уточнения можно перепутать совершенно разные понятия. Привилегия тех времён, о коих я веду речь, похожа на сегодняшние привилегии не более, чем передача во временное пользование, произвольное и переменчивое проявление щедрости похоже на личное владение – законное и постоянное имущество, которое нельзя изъять у владельца без его явно выраженного согласия. Можете не сомневаться, что последующие рассуждения полностью подтвердят это различие.

В смятениях гражданских войн, опустошавших королевство в период правления сыновей Генриха II, книгопечатание, книготорговля и литература лишились защиты и покровительства монархов и оказались на краю гибели, без поддержки и без средств; ибо кто столь свободен душой, чтобы писать и читать среди скрещённых шпаг? Кервер, с 1563 года обладавший исключительным правом на «Римские обряды», выправленные в соответствии с решениями Тридентского собора¹, и дважды получивший продление привилегии на шесть лет, был, пожалуй, единственным, кто мог взяться за издание серьёзного труда.

Издание Филона

Александрийского (Иудейского) под маркой «Корабля». 1640

Знаменитая марка издательства Insel в двух вариантах (оба относятся к изданиям 1926 г.), слева – художника Вальтера Тиманна (1920), справа – художника Петера Беренса (1899)