Текст книги "Письмо о книжной торговле"

Сударь, похоже, что мы собираемся низвести все книги до того состояния, в котором находятся сочинения классических авторов. Для их издания достаточно именно таких разрешений, а свободная и всеобщая конкуренция в этой области сохранилась даже после указов 1649-го и 1665 годов, которые распространили на них исключительные привилегии и превратили эти сочинения в весомую часть издательского фонда каждого, кто ими обладал. И что же, сударь? Какую состязательность между торговцами породили сии разрешения и сия конкуренция? Какую пользу принесли они публике? Торговцы, как я уже говорил, состязаются в том, кто меньше потратит: пренебрежительное отношение к труду типографских рабочих, бумага наихудшего качества, а уж наборные шрифты такие, что после любого ничтожного тиража их приходится отправлять в переплавку. Публика же привыкает давать в руки детям книги, которые и так слишком заковыристы и трудны для их неразвитого ума, а тут ещё типографские изъяны сбивают с толку в каждой строчке. Увы, невинные бедняжки! Как часто мы корим их за ошибки, за которые следовало бы наказывать книгопечатника или издателя. Но в чём их упрекнёшь, коли полнейшее пренебрежение к образованию детей царит повсюду, и всем только и подавай, что учителей с жалованием по сто экю[95]95
  Экю – серебряная монета, стоившая три ливра (60 су). Сам Дидро в молодости одно время зарабатывал на жизнь учителем в семействе состоятельного финансиста. Его жалование составляло тогда 1 500 ливров в год. Когда же он решил оставить это место, финансист пообещал удвоить вознаграждение, но это не удержало Дидро.


[Закрыть] да книжки по четыре су? А ведь если увеличить расходы на обучение всего на пистоль[96]96
  Словом «пистоль» во Франции в середине XVIII в. обозначалась не испанская монета, а сумма, равная десяти ливрам (или 200 су).


[Закрыть], то уже через семь-восемь лет юное поколение получит добротные, на совесть отпечатанные книги, а те издания, что отбивают охоту учиться и позорят благородное ремесло, магистрат сможет пустить на макулатуру. Лакеи разряжены в золочёные ливреи, а у детей – ни башмаков, ни книжек, вот до чего мы дошли! Наши соседи по ту сторону Ла-Манша смыслят в этом деле чуть больше. Я видел книги классических авторов в колледжах Лондона, Кембриджа и Оксфорда и уверяю вас – те издания, коими вынуждены обходиться наши учёные мужи, уступают им и в красоте, и в точности.

Я отлично знаю, что на издание авторов древности современные книгопечатники потратили немало денег. Но мне также известно, что многие на этом разорились, а чем всё обернётся для их удачливых или смелых последователей, покажет лишь время.

Я готов допустить – хотя опыт издания классических книг и обилие контрафактов говорит об обратном, – что влияние конкуренции может подменить собой влияние права собственности и что неограниченное и общее разрешение принесёт столько же пользы, сколько приносит исключительная привилегия, а может даже и больше, но что это даст? Примерно двадцать процентов прибыли. Но на какие книги? Неужели на «Свод кутюмов»[97]97
  «Кутюмами» назывались феодальные обычаи и правовые нормы, в которых сочетались германские, римские и местные судебные практики. Они действовали во Франции вплоть до начала XIX в. Первые региональные сборники кутюмов появились ещё в XIII веке. Дидро имеет в виду монументальное издание «Новый свод кутюмов, или Собрание общих и частных кутюмов Франции и ее провинций, известных под именем Галлии» (Nouveau coutumier général, Paris: Robustel), вышедшее в 1724 г. в 4 томах ин-фолио.


[Закрыть]? Или на «Бюллетень заседаний»[98]98
  Вероятно, имеется в виду «Бюллетень важнейших заседаний Парламента» [Journal des principales audiences du Parlement]: сборники под этим названием выходили в Париже с 1722 г.


[Закрыть]? На сочинения Отцов Церкви? На учёные записки Академий[99]99
  Помимо располагавшихся в Париже центральных академий – Французской академии, Академии надписей и изящной словесности и Королевской академии наук – к середине XVIII столетия в королевстве действовали множество провинциальных академий. Они имелись в Тулузе, Монпелье, Бордо, Суас-соне, Марселе, Лионе, По, Монтобане, Анже, Амьене, Вильфранше и т. д. Большинство из них регулярно выпускали сборники своих трудов.


[Закрыть]? На большие исторические труды? На издания, для которых приходится авансировать сто тысяч франков, пятьдесят тысяч экю[100]100
  Сто тысяч франков равнялись ста тысячам ливров, пятьдесят тысяч экю – ста пятидесяти тысячам ливров.


[Закрыть], при том что тиражи их с трудом раскупятся за сорок-пятьдесят лет? Как видите, глупо даже надеяться. Никакое неограниченное и общее разрешение не удешевит книги, продающиеся по десять-двадцать пистолей. Конкуренция и её последствия скажутся лишь на сочинениях малоизвестных авторов, а значит, небогатому торговцу придётся жертвовать регулярной ежедневной выручкой ради быстрого сбыта, от чего он обеднеет пуще прежнего. Состоятельный же издатель, лишившись текущих доходов, которые приносили ему именно книги средней цены, а вовсе не дорогие издания, прекратит печатать последние, и, став редкостью, они будут лишь дорожать. Выходит, помогая мне выгадать пять су, вы вынуждаете меня платить пистоль. И снова, сударь, приведу вам факты в подтверждение моих слов.

«Кутюмы Нормандии» Баснажа[101]101
  «Кутюмы Нормандии» – один из древнейших сводов французских кутюмов. Впервые адвокат Анри Баснаж (Henri Basnage, 1615–1695) опубликовал их в 1678 г. Руанское издание [Les Œuvres de М. Henri Basnage… contenant ses commentaires sur la coutume de Normandie] выпустил издатель Морри.


[Закрыть], последний раз выпущенные в руанском издательстве в 1709 году, не переиздавались уже тридцать лет. Эти два довольно тонких фолианта малого формата сперва стоили не больше 40 ливров, а сегодня их в продаже меньше чем за 80 или даже 90 ливров не найти.

«Кутюмы Бургундии» президента Буйе[102]102
  Жан Буйе (Jean Bouhier, 1673–1746) – французский юрист, член Французской академии. В 1704 г. Буйе приобрёл должность президента Дижонского парламента (при Старом порядке во Франции судейские и чиновничьи должности покупались и являлись собственностью их владельцев). «Кутюмами Бургундии» Дидро называет его труд Dissertation sur la représentation en succession, suivant la coutume du duché de Bourgogne (Dijon: de Fay, 1734).


[Закрыть], тираж которых иссякает, а цена растёт, поскольку известно, что дижонский издатель не намерен перепечатывать книгу, первоначально продавались по 48 ливров. Теперь же за них приходится платить от 54 до 60 ливров.

Титульный лист сборника «Бюллетень основных заседаний Парламента».

Париж, 1757

Титульный лист третьего издания «Кутюмов Нормандии» Анри Баснажа. Руан, 1709

«Юриспруденция» Дюкасса[103]103
  Имеется в виду сочинение Франсуа Дюкасса (François Ducasse, 1632?—1706) Та Pratique de la juridiction ecclésiastique (Toulouse: Caranove, 1718).


[Закрыть], книга форматом в четвёртую долю листа, которую тулузский издатель больше не выпускает и которую некогда можно было купить всего за 9 ливров, стоит уже 15 или 16 ливров.

«Кутюмы Сенлис»[104]104
  Кутюмы бальяжа Сенлис издавались с 1540 г. Вероятно, Дидро упоминает здесь Coustumes du bailliage de Senlis (Paris: Guignard, 1664) с комментариями Жана-Мари Рикара (Jean-Marie Ricard, 1622–1678).


[Закрыть], том форматом в четвёртую долю листа, не удастся заполучить менее чем за 16–18 ливров.

Вопреки трудностям, сопряжённым с соблюдением законов о книжной торговле, парижские издатели не отказались от публикации насущных книг. Они напечатали более двадцати фолиантов по одной только юриспруденции, и вот уже десять лет готовят новое издание «Ордонансов Нерона»[105]105
  Впервые сборник эдиктов и ордонансов французских монархов был выпущен Пьером Нероном (Pierre Néron) и Этьеном Жираром (Estienne Girard) в 1627 г. Дидро имеет в виду переиздание, подготовленное Эзебом де Лорьером (Eusèbe de Laurière, 1659–1728): Pecueil d'édits et d'ordonnances royaux sur le fait de la justice et autres matières les plus importantes (Paris: Montalant, 1720).


[Закрыть] в чегырёх томах ин-фолио. Сбор материалов стоил им более 10 000 франков. Но когда Королевский совет вынес решение в пользу девиц Лафонтен, издатели, несмотря на вложения, потеряли всякую надежду и в итоге отказались от этого предприятия, ведь основное бремя ложилось на их плечи, а выгоду получали бы другие, коль скоро можно по своему усмотрению распоряжаться привилегией, и нет больше таких произведений, право собственности на которые оставалось бы неприкосновенным. Меж тем труды этого автора, составляющие сегодня лишь два тома в формате ин-фолио, ещё до намеченной перепечатки стоили 60 франков, и теперь, когда издатели предусмотрительно отступились от задуманного, цена на них едва ли снизится.

Такая судьба, сударь, уготована всем великим произведениям, когда они начинают исчезать с прилавков. Я перечислил вам лишь те из них, которые пользуются спросом только во Франции. Заграничные издатели перепечатывать их не станут, но ради выгоды сделают всё, чтобы у нас не было недостатка в других сочинениях, и хотя ущерб окажется повсеместным, больше всего пострадает то, что важно для нас.

Надёжный проект приносит обществу и отдельным гражданам подлинную и долговременную пользу. Проект, задуманный напоказ, приносит и обществу, и отдельным гражданам лишь сиюминутную пользу, поэтому недальновиден тот магистрат, который не замечает его губительных последствий и, польстившись возможностью снижения цены на производимый товар, ненадолго облегчает участь покупателя, разоряя производителя и государство.

Но оставим на мгновение торговлю и нужды книгоиздателя и обратимся к нашим интересам. Рассмотрим общее благо с иной точки зрения и подумаем о том, как отмена привилегий, произвольная передача исключительных прав другим лицам или же неограниченные разрешения скажутся на положении литераторов, а следовательно, и на состоянии словесности.

Не стоит забывать, что изобретение книгопечатания стало одним из тех событий, которые помогли нам выбраться из варварства. А потому стеснять, уничтожать, обесценивать это ремесло – значит намеренно возвращать нас в это состояние и выступать заодно с полчищами врагов человеческого знания.

Распространение и успех просвещения сделались возможными по большей части благодаря неусыпному покровительству монархов, нашедшему проявление во множестве разнообразных мер, и я выказал бы предвзятость или неблагодарность, если бы оставил без внимания те мудрые постановления, которые они принимали в отношении книжной торговли, когда того требовали тяготящие её неблагоприятные обстоятельства.

Не нужно вглядываться слишком пытливо или пристально, чтобы различить среди этих постановлений то, которое касается издательских привилегий, постепенно превратившихся в предоставленное властями средство для защиты законного владельца от жадности узурпаторов, всегда готовых отнять у него дорогостоящее имущество, плоды его трудов, награду за его отвагу, ум и мастерство.

Но как бы щедр и великодушен ни был монарх, покровительствующий словесности, его благодеяний могут удостоиться лишь знаменитые дарования. А сколько же успешных и напрасных попыток приходится предпринять, чтобы вырваться из мрака безвестности и обрести ту славу, что привлекает взгляды и получает награду от властителей? Повторюсь, сударь: мы всегда должны помнить, с чего всё начинается, ибо такова судьба человеческая – быть никем, прежде чем стать кем-либо, а потому хотелось бы, чтобы почести и богатство следовали за человеком вровень с его достоинствами и заслугами, хотя начало пути всегда бывает самым важным и самым трудным этапом жизни.

Человек познаёт способности лишь через опыт. Когда орлёнок впервые расправляет крылья и доверяется воздушному потоку, он трепещет, точно молодая голубка. Когда сочинитель пишет первый свой труд, ни он сам, ни издатель ещё не знают его настоящей цены. Но если издатель платит нам столько, сколько считает нужным, мы, в свою очередь, продаём ему то, что считаем нужным. И только успех позволяет и книгопродавцу, и литератору оценить работу. Автор может стать компаньоном торговца, но такая сделка невыгодна, поскольку требует безграничного доверия с одной стороны и безусловной порядочности с Другой. Или же он может безвозвратно передать торговцу право на своё сочинение за скромное вознаграждение, ибо размер оного учитывает и должен учитывать сомнительность успеха.

Разворот сочинения Бернара де Монфокона «Античная эпоха с комментариями и гравюрами» (см. примеч. 1 на с. 69). Париж, 1719-1724

Попробуйте представить себя на моём месте – на месте молодого человека, впервые получившего небольшую плату за свои размышления, на которые он потратил несколько дней! Его обуревает непостижимая радость, в нём просыпается необъяснимое рвение. Если же этому сопутствуют ещё и одобрительные отклики публики, если вскоре после своей первой публикации он видится с издателем, и тот принимает его вежливо, открыто, обходительно, ласково, благодушно – как же он доволен! С этого мгновения его талант растёт в цене, и, что скрывать, увеличение стоимости его второго сочинения никак не связано со снижением рисков: похоже, книготорговец в ревностном стремлении сохранить при себе автора строит теперь свои расчёты на совершенно иных соображениях. На третьей успешной книге всё заканчивается: конечно, договор с издателем, который заключает автор, по-прежнему может оказаться неудачным, но всё-таки заключает он его так, как сам того желает[106]106
  Дидро несколько приукрашивает реальную картину: ему самому почти никогда не удавалось заключать с издателями по-настоящему выгодных контрактов (см. примеч. 1 на с. 106). Даже когда успех «Энциклопедии» стал очевиден, его вознаграждение не превысило 2 500 ливров за том.


[Закрыть]. Среди литераторов встречаются и те, кто собственным трудом сумел заработать десять, двадцать, тридцать, восемьдесят и даже сто тысяч франков. Сам я снискал довольно скромное признание и ещё не дожил до преклонных лет, однако мои литературные занятия уже принесли мне, полагаю, около сорока тысяч экю[107]107
  Таким образом, за двадцать лет литературных трудов Дидро заработал около 120 тысяч ливров – в среднем по б тысяч в год. Для сравнения скажем, что Вольтер, отказавшийся от планов строить своё материальное благополучие на продажах своих сочинений и зарабатывавший деньги на финансовых спекуляциях и торговых инвестициях, к своим 50 годам имел 80 тысяч ежегодной ренты, а под конец жизни его доходы составляли 200 тысяч ливров в год.


[Закрыть]. Разбогатеть не удалось, но вполне можно было бы обеспечить себе достаток, если б только эти деньги не распределялись на множество лет, если бы они не исчезали по мере их получения и не кончались к тому времени, когда приходит старость, а вместе с ней растут потребности, слабеют глаза и дряхлеет ум. Тем не менее, это подспорье! Найдётся ли среди монархов такой богач, который мог бы заменить литературный заработок щедротами своей казны[108]108
  Эту щедрость проявила Екатерина II: в 1765 г. она купила у Дидро его библиотеку, сохранив за ним право пожизненного пользования ею в статусе библиотекаря императрицы. Помимо 15 000 ливров, выплаченных за книги, в 1766 г. Дидро получил ещё 50 000 – жалование библиотекаря за 50 лет вперед. Книги были отосланы в Петербург в 1785 г., после смерти Дидро, и сегодня они находятся в собрании Российской национальной библиотеки.


[Закрыть]?

Однако выгоду из подобных договоров с издателем автор может извлечь лишь в том случае, если законы обеспечат торговцу неотъемлемое и бессрочное право обладания приобретёнными сочинениями. Упраздните эти законы, допустите неопределённость в отношении прав покупателя – и такие опрометчивые меры не обойдут автора стороной. Какой доход принесёт мне моё сочинение – особенно если репутация моя ещё не сложилась так, как мне бы хотелось, – ежели книготорговец опасается, что какие-нибудь конкуренты, которым не нужно ни испытывать мои способности, ни рисковать вложениями в первое издание, ни платить мне вознаграждение, через каких-нибудь шесть лет – а коли будут посмелее, так и раньше – получат прибыль от того, за что сам он заплатил звонкой монетой?

Умственный труд и так приносит очень малый доход. А если дохода и вовсе не будет, кто же захочет размышлять? Только те, кого природа наделила непреодолимой тягой к сему занятию, заставив их презреть нищету. Но много ли на свете таких увлечённых людей, коим днём довольно и хлеба с водой, а ночью – одного лишь светильника? И стоит ли властям доводить их до такой участи? Коли они на то решатся, сколько же останется у нас мыслителей? А если нет мыслителей, то в чём различие между властью и пастухом, что гонит стадо?

В Европе не так много стран, где словесность почиталась и вознаграждалась бы более, чем во Франции. Количество должностей, предназначенных для людей пера, у нас очень велико[109]109
  Эти слова безусловно следует воспринимать как сарказм.


[Закрыть] – хорошо бы ещё их занимали по заслугам! Хотя если бы я не боялся показаться язвительным, я бы сказал, что среди них есть и такие, где больше ценится бархатный костюм, нежели хорошая книга. Законодатель обособил литературную продукцию от других видов имущества. Закон должен был закрепить право владения ею за автором. Постановление от 21 марта 1749 года объявило это имущество неотчуждаемым. Что станется с сим исключительным правом, если верх одержат новые взгляды? Любой гражданин может навечно уступить другому средства, дом, землю. Он может лишить всего этого своих наследников, и власти не вправе требовать у него отчёта за подобные действия. Он может извлекать из своего имущества полную выгоду, поступать с ним по своему усмотрению – так неужто у литератора нет такого права? Ежели он обратится к монарху, дабы получить его защиту и сохранить за собой самое что ни на есть законное владение, неужели король, никогда не отказывающий ни одному из своих подданных в покровительстве, если оно не задевает ничьих интересов, ограничит это владение неким сроком, по истечению коего сочинение, на которое автор потратил средства, здоровье и жизнь, сочинение, которое когда-нибудь станет национальным достоянием, отойдёт от его наследства, выскользнет из его рук и станет общественной собственностью. Кто же в таком случае захочет бедствовать все лучшие годы жизни и чахнуть над книгами? Нет, друзья, уж если таланту не уготовано ни чести, ни свободы, давайте оставим кабинетные занятия, сломаем наши перья и возьмём в руки орудия ремесленника.

Несправедливость эта столь абсурдна, что если бы я не обращался к человеку, которого заваливают проектами, которому прекрасно известны все замыслы, к которому из столицы и из провинций стекаются различные ходатайства, я бы не стал пускаться в подобные рассуждения. Все, кроме него, наверняка решили бы, что я сражаюсь с химерой, которую сам же и создал.

– Однако, – скажете вы, – коли вы уже продали своё произведение, какое вам дело до того, примет ли правительство к сведению ваши попранные интересы и отомстит ли оно за невыгодную сделку, к которой вас принудил хитрый и жадный торговец? – Да, если я заключил неудачное соглашение, то это моя забота. Никто меня не неволил, такова общая участь. Но если положение моё тягостно, неужели вы надеетесь улучшить его, лишив меня права передачи собственности и вырвав свидетельство о продаже из рук покупателя? Неужели вы полагаете, что этот покупатель ни во что не ставит своё имущество? Если оно будет обходиться ему дороже, разве не из моего жалования он вычтет разницу? Так кого же вы наказываете? Вы можете сколько угодно клясться в любви к литературе – но именно её вы ставите под удар.

Мягкостью своего управления, своими поощрениями и знаками уважения, всеми возможными средствами вы привлекли к себе литераторов, которых ранее теснили преследования и нетерпимость; смотрите, как бы их снова не отдалить. Ваш враг мечтает, чтобы рассудок ваш помутился, чтобы вы схватились за железный прут и, совершая одну неосторожность за другой, прогнали бы к нему тех немногих просвещённых людей, которых он сам хотел бы заполучить. И они пойдут к нему – об этом предупреждаю не только я: ещё более явным предупреждением служат поступающие им заманчивые предложения, которые они пока ещё в силах отвергать[110]110
  После того как в 1759 г. противники «Энциклопедии» добились запрета на продолжение издания, Дидро и «Объединённым издателям» (см. примеч. 1 на с. 88) начали поступать предложения перенести предприятие за границу. В частности, в августе 1762 г. Екатерина II, едва утвердившаяся на троне, предложила продолжить выпуск оставшихся томов в Риге. Дидро сумел использовать этот аргумент, добиваясь от французских властей терпимости в отношении «Энциклопедии», ив 1762 г. работа над ней в Париже возобновилась, хотя и без привилегии. Последние десять томов статей (VIII–XVII тт.) вышли в свет в 1765 г., но печатались они под фальшивым издательским адресом.


[Закрыть]. Что ж, у быков есть рога, и животные эти порой впадают в бешенство – настолько ли вы проворны и неразумны, чтобы впредь иметь дело только с быками? Вы потеряли рассудок и сами не ведаете, чего хотите.

Вы скажете, что бессрочная привилегия позволяет торговцу самовольно устанавливать цену на книгу и он непременно станет злоупотреблять этим преимуществом. Ну, если вашему торговцу невдомёк, что на деле ему гораздо выгоднее быстро распродать тираж и в кратчайшие сроки получить прибыль от вложений, то он – глупейший из торговцев. К слову, можно как угодно защищать владельцев привилегий: можно в дополнение к денежным взысканиям, обозначенным в указах, применять позорные наказания, можно даже виселицы ставить – алчного контрафактора этим не испугаешь. Я вам уже говорил, да и весь предшествующий опыт говорит о том же, а вы никак не хотите поверить: если книготорговец станет назначать за свою книгу большую цену, чем та, которая учитывает риски контрафакции, или чем та, которую предлагают иностранные издатели, то я ручаюсь, что, несмотря на всю его бдительность и поддержку магистрата, каждый год на прилавках будут появляться три-четыре подделки. Помните при этом, что говорим мы о ходовых изданиях, для подготовки которых больших усилий не требуется.

Я мог бы предложить магистрату, которому по обыкновению подносят первый экземпляр каждой новой книги, самому устанавливать цену на издание. Однако чтобы цена эта оказалась справедливой, необходимы исчерпывающие знания о предмете, а их у него нет и быть не может, поэтому лучше довериться коммерческому чутью – выйдет почти так же надёжно, да к тому же быстрее. Я бы ещё добавил, что самую высокую цену на книги выставляют отнюдь не владельцы привилегий, но не хочу никого раздражать.

Нередко можно услышать и такой довод: если торговец уже получил честный доход от той или иной книги, будет справедливо позволить это и другим. Почему бы не предоставить такую возможность тому, кто заслужил её участием в каком-нибудь солидном издании?

По правде говоря, я и сам не знаю, почему взялся всерьёз отвечать на вопросы, которые могла породить лишь немыслимая глупость или вопиющая несправедливость. Но во внимание приходится принимать не суть их, а количество.

1. Книжная печать и торговля не относятся к промыслам первой необходимости, в которых не бывает лишних рук. Если Франции достаточно четырёх сотен издателей, незачем в ущерб им содержать восемьсот человек. Людовик XIV закрыл доступ в гильдию книготорговцев на двадцать лет и ограничил количество типографов. Ныне царствующий монарх из тех же соображений приостановил обучение этому ремеслу ещё на тридцать лет[111]111
  До середины XVI в. доступ в гильдию был свободным. Он начал ограничиваться в 1571 г., когда обеспокоенные нарастанием конкуренции издатели добились эдикта, который установил, что патент мастера – то есть легальное право заниматься этим ремеслом – мог приобрести только человек, прошедший четырёхлетнее обучение. Если до 1701 г. во Франции имелось около 430 издателей-типографов, то в 1704 г. их число сократилось до 285, а в 1739 – до 250. При этом в Париже их число в XVIII в. оставалось постоянным – 36; остальные мастера действовали в ПО городах королевства. До 1701 г. таких городов было 158.


[Закрыть]. Зачем же отказываться от подобной политики? Давайте оставим всё как есть, не будем грабить тех, кто вложил свои сбережения в эту область торговли, и навязывать им компаньонов. Или давайте упраздним разом все корпорации, и пусть каждый применяет свои таланты и умения в соответствии со своей природой и склонностями. Будем исходить только лишь из нужд общества, а оно и без посторонней помощи определит, сколько новых рабочих рук требуется в одном ремесле и сколько лишних рук в другом. Что ж, я согласен, подобное решение устроит и меня, и всех тех, кого хоть слегка коснулась искра нынешнего просвещения. Но, к сожалению, подобное решение об упразднении корпораций требует соблюдения некоторых предварительных условий. Надеюсь, у меня ещё будет возможность вернуться к вопросу о той толпе самозванцев, которую мы защищаем, сами не понимая, что творим.

2. Если же книготорговец получил от какого-либо издания не просто заслуженный доход, а огромную прибыль – неужто это повод, чтобы его ограбить? Право же, смешно. Как если бы какой-нибудь гражданин, не владеющий жильём, принялся отнимать дом у соседа потому, что тот-де извлёк уже достаточно выгоды из своего имущества.

3. Оценивая прибыль торговца в одном успешном деле, разве не нужно принять в расчёт и те убытки, которые он понёс в десятке предыдущих, завершившихся не столь удачно? Но как измерить эти два параметра, чтобы сопоставить их друг с другом? Только взглянув на достаток граждан – вот единственный показатель, сударь, и иного не требуется. Я не устану повторять, и никто из этих людей не станет меня опровергать, как бы пагубно мои слова ни отразились на их положении: книготорговцы – одна из самых жалких и хулимых гильдий, состоящая почти сплошь из бедноты[112]112
  Разумеется, Дидро сгущал краски: издатели «Энциклопедии» – Ле Бретон, Давид, Дюран и Бриассон – были не единственными богачами в своем цеху. Тот, кто рассчитывал вступить в гильдию извне (не будучи сыном, братом или зятем издателя, т. е. не рассчитывая получить дело по наследству), выкладывал 1 500 ливров за патент мастера и тратил 45 000 – 50 000 на приобретение издательского фонда, то есть изначально был достаточно состоятелен. Тем не менее множество издателей и книготорговцев, особенно в провинции, с трудом сводили концы с концами.


[Закрыть]. Пусть среди трёхсот шестидесяти человек[113]113
  Видимо, в эту цифру Дидро включал не только издателей-типографов (с 1739 г. их было во Франции всего 250, см. примеч. 1 на с. 130), но и другие категории – издателей-книготорговцев, просто издателей, просто типографов, просто книготорговцев, книготорговцев-переплётчиков и др.


[Закрыть] найдут мне хотя бы дюжину таких, у кого есть два платья, и я берусь доказать, что благосостояние четверых из этой дюжины почти никак не связано с привилегиями.

4. Если вы полагаете, сударь, что эти столь желанные всем привилегии принадлежат одному человеку, то вы заблуждаетесь. Среди них нет ни одной сколько-нибудь ценной, которая не находилась бы в коллективной собственности у двадцати или двадцати пяти человек. И знали бы вы, какие несусветные усилия надо прикладывать, чтобы в случае переиздания получить от каждого из них денежный взнос, соответствующий его доле. Многие, не имея нужных средств, отказываются от своей доли доходов в пользу компаньонов – иногда до, а иногда и после выхода повторного тиража. Вот подтверждение, сударь: объединённые издатели Расина, напечатанного в четвёртую долю листа, за десять лет так и не смогли расплатиться с типографом. А говорю я, между прочим, о Расине – о Расине, сударь! И года не проходит без того, чтобы кто-нибудь не пытался продать в синдикальной палате свою долю. Вот пусть туда и отправляются приверженцы новых взглядов, пусть они участвуют в торгах и открыто, не воруя и не стыдясь, приобретают то имущество, которое у собственников можно отнять лишь силой и с которым сами они расставаться не пожелали бы.

И не надо уверять меня, что, наделяя гражданина награбленным имуществом, мы оказываем ему благодеяние. Язык человечности и благотворительности оскверняется, когда им оправдывают насилие и несправедливость. Я обращаюсь к каждому порядочному человеку: если ему посчастливится заслужить благодарность народа, потерпит ли он, чтобы его вознаградили столь ужасным способом?

Я не могу не обратиться здесь к девицам Лафонтен, дабы сделать предсказание, которое в скором времени легко будет проверить. Они, верно, вообразили, что в знак уважения к творчеству их предка власти преподнесли им щедрый дар. Спешу их заверить: невзирая на все мыслимые меры защиты, их ждут сотни подделок. Даже если им удастся превзойти местных или иностранных фабрикантов, выпустив какое-нибудь необыкновенное, а значит дорогостоящее издание, которое будет пользоваться спросом в узких кругах ценителей роскоши или любознательных литераторов, всё равно и парижские, и провинциальные книгопродавцы станут торговать продукцией контрафакторов, пусть даже единственно из чувства досады. Попавшая им в руки драгоценная собственность потеряет в цене, и они попытаются от неё избавиться, однако покупатели предложат им лишь самую ничтожную цену, ведь эта сделка покажется не более надёжной, чем та, которую когда-то совершил их предок. И всё же, поскольку негодяев хватает повсюду, и книжная торговля не исключение, однажды отыщется человек без чести и без средств, который согласится выкупить у них права на издание. Но этот всеми ненавидимый и пропащий человек никогда не сможет спокойно извлекать прибыль из своего приобретения.

– И всё же, – продолжите вы, – по вашим словам, многих важных и нужных нам произведений нет в продаже. Как же добиться их переиздания?

– Как? Отвечу без колебаний: утвердив пошатнувшиеся привилегии и поддержав законы, охраняющие эту собственность. Безжалостно преследуйте контрафакторов, нанесите нещадный удар по логову этих затаившихся воров. Вы ведь получаете значительные ссуды от корпораций, но у вас нет ни сил, ни средств для того, чтобы их упразднить; вы ведь справедливы и понимаете, что, лишая их прав, коими вы сами их наделили, вы не можете оставить их изнемогать под бременем долгов, в которых они погрязли из-за ваших же неотложных нужд; вы ведь не можете погасить эти долги; вы ведь продолжаете навязывать им ваше пагубное покровительство – так хотя бы поддержите их в полную силу до тех пор, пока в вашей казне не соберётся достаточно средств для того, чтобы их распустить. Строжайше наказывайте самозванцев, которые втираются в их торговлю и отбирают у них доходы, не разделяя их затрат. Сделайте так, чтобы эти самозванцы не получали от вас привилегий, чтобы королевские дома перестали служить им убежищем[114]114
  «Королевскими домами» [maisons royales] назывались все резиденции, относившиеся к ведомству Королевских строений. Их земли и стоявшие на них здания (дворцы, флигеля, служебные постройки и др.) были защищены иммунитетом: люди, получавшие там кров, не могли подвергнуться обычному аресту, для этого требовалось королевское разрешение. К «королевским домам» относились не только Версаль, Марли, Фонтенбло, Лувр, Пале-Руаяль, Тюильри, Венсенн, Блуа и др., но и парижский Ботанический сад, мануфактура Гобеленов и мануфактура Савонри.


[Закрыть], чтобы они не смогли провозить поддельные издания ни в столицу, ни в провинции. Беспощадно пресекайте эти бесчинства, и тогда найдутся издательские компании, готовые разделять ваши взгляды. Но не ждите ничего существенного от тех, кто состоит под вашим покровительством; повторяю, не ждите ничего – и даже меньше, чем ничего – от торговца, который вынужден бороться с нуждой и на которого вы напрасно возложили непосильную ношу. Лишая истощённую почву необходимых удобрений, не стоит ждать от неё плодов. Что бы вы сказали, сударь, о торговце, который взял с вас втридорога, да ещё и поставил у дверей своей лавки вора, чтобы обокрасть вас на выходе? А ведь вы поступаете именно так.

– Мы оказались, – скажете вы, – в затруднительном положении. – Мне это известно. Но в это положение вас завела ваша же неудачная политика, а удерживает вас в нём ваша нужда. Нельзя карать невинных за ваши собственные ошибки и одной рукой отбирать у человека то, что вы продолжаете продавать ему другой. Я повторяю: упразднение гильдий – если в будущем вы сможете этого добиться – не имеет ничего общего с привилегиями. Эти понятия так смешались в вашей голове, что вам не удаётся отделить их друг от друга. Настанет время, когда каждый сможет беспрепятственно открыть лавку на улице Сен-Жак, но и тогда покупатель рукописи по-прежнему будет действительным её владельцем, как и любой другой гражданин, которого защищает закон, а контрафактор так и останется вором, коего следует наказывать по всей строгости.

Чем достовернее мы обрисовываем нынешнее состояние книгопечатания, тем менее правдоподобно оно выглядит. Позвольте, сударь, мысленно поставить вас на место типографа или книготорговца. Вы дорого заплатили за рукопись, вы подали прошение на привилегию, и её вам предоставили, вы вложили в издание немалые деньги, не поскупившись ни на превосходную бумагу, ни на отменные шрифты, ни на корректуру. И вдруг в тот момент, когда ваше издание выходит в свет, появляется подделка, и человек, которому эта копия ничего не стоила, принимается у вас на глазах продавать ваше собственное произведение, отпечатав его мелким шрифтом на скверной бумаге. Что вы об этом подумаете, что скажете?

Представьте ещё, что вор этот слывёт честным человеком и достойным гражданином; что те, кто стоит над ним, побуждают его продолжать дело; что решившись в соответствии с регламентами преследовать его в суде, вы сталкиваетесь с противодействием магистратов из его города; что к здешним подделкам прибавляются ещё и подделки из-за границы. Представьте: какой-нибудь льежский издатель[115]115
  До 1795 г. Льеж был столицей маленького Льежского княжества, находившегося под управлением князя-епископа. В XVIII в. княжество являлось важным центром книгоиздания, в котором, в частности, процветала контрафакция.


[Закрыть] без зазрения совести напишет парижским книготорговцам, что собирается опубликовать принадлежащий вам «Природный спектакль»[116]116
  Сочинение аббата Ноэля-Антуана Плюша (Noël-Antoine Pluche, 1688–1761) «Природный спектакль» было опубликовано в 1732 г. (Le Spectacle de la nature. Paris: veuve Estienne) и переведено на множество языков.


[Закрыть] или один из «Портативных словарей»[117]117
  Между 1738-м и 1763 гг. было издано около трёх десятков различных портативных словарей, посвящённых самым разным областям знания – от истории до кулинарии. Более удобные в обращении, чем многотомники в формате фолианта, они были к тому же более дешёвыми, что расширяло спрос на них. Одним из наиболее известных стал «Портативный философский словарь» Вольтера, изданный в 1764 г. (Dictionnaire philosophique portatif. Londres [Genève: Grasset]).


[Закрыть], за привилегию на который вы заплатили огромную сумму, и, дабы упростить продажи, он намерен указать в книге ваше имя; что он готов прислать своё издание и доставить его куда потребуется, хоть к двери вашего соседа, минуя синдикальную палату. Если он сдержит слово и книги прибудут, а когда вы обратитесь к магистрату, тот повернётся к вам спиной, – неужели вас это не удручит, не приведёт в уныние? Неужели вы не решите, что впредь лучше или вовсе сидеть без дела, или воровать, как все?

И ежели при том отчаянии, что охватит вас, будь вы на месте торговца, ко всем разочарованиям, которые и без того выпали на долю книгопечатания, книготорговли и литературы и гонят их прочь из Франции, прибавится ещё некое непродуманное нововведение, зародившееся в чьём-то праздном мозгу и внедрённое по указу узколобого и недалёкого магистрата, то следом разорятся все ваши переплётчики, позолотчики, бумажники и прочие ремесленники, причастные к книжной торговле[118]118
  Создатели «Энциклопедии» активно использовали этот аргумент, добиваясь возобновления остановленного в 1759 г. издания: оно давало работу не только типографии Ле Бретона, но и множеству мастерских по производству бумаги, шрифтов, чернил, медных пластин для гравюр, кож для переплётов и т. д. По некоторым подсчётам, в течение 25 лет в связи с «Энциклопедией» в экономике Франции циркулировали около 7 млн ливров.


[Закрыть]. Это как с кожевенными товарами: заграничные торговцы ловко вытянут из королевства сырьё, когда цены на него снизятся, а затем будут присылать вам готовые изделия, что, впрочем, они уже и так начали делать. Как по-вашему, удастся ли избежать подобных последствий, если вашим книгопечатникам и издателям, лишённым возможности содержать свою торговлю и типографии, придётся обходиться скудной выручкой от посредничества?

И не надейтесь, милостивый государь, что до этих бед вам ещё далеко. Ведь Швейцария, Авиньон и Нидерланды, не платя за рукописи и затрачивая на производство гораздо меньше средств, чем вы, уже присвоили себе произведения, которые должны были печататься и всегда печатались только здесь.

Титульные листы трех изданий трактата Гельвеция «Об уме». Слева вверху – первое издание, выпущенное у Дюрана (Париж, 1758).

Справа вверху– издание, выпущенное у Арксте и Меркюса (Амстердам и Лейпциг, 1759).

Об издателях см. примеч. 2 на с. 153

Слева – издание Гельвеция, выпущенное в Льеже (1774), в одном из центров контрафактных изданий

Особенно Авиньон, где ещё десять лет назад существовали лишь две убогие типографии, а теперь споро работают тридцать[119]119
  Авиньон в тот период не принадлежал французской короне и представлял собой анклав, находившийся под управлением Папы Римского, поэтому на него не распространялись действовавшие во Франции жёсткие законодательные и цеховые ограничения. К 1760 г. в книгоиздательской деятельности Авиньона было занято около 400 человек.


[Закрыть]. Разве в Авиньоне пишут? Разве эта область приобщена к культуре? Разве там есть сочинители, литераторы? Нет, сударь, там живёт такой же невежественный, такой же слабоумный народ, каким он был прежде. Но он пользуется возможностью нарушать законы и наводняет своими подделками наши южные провинции[120]120
  Главным образом, Лангедок, Прованс и Дофинэ.


[Закрыть]. Об этом обстоятельстве всем известно, но разве оно кого-нибудь тревожит? Нисколько. Стоит ли волноваться по пустякам! Однако всё гораздо хуже. Ваши парижские книгопродавцы, да, сударь, ваши парижские книгопродавцы, оттеснённые от этой части торговли – по малодушию ли, по бедности или по обеим причинам сразу, – поддерживают упомянутые издания. Что же до книготорговцев из провинций – увы! – сегодня уже бесполезно открывать глаза, которые мы так долго закрывали на их злоупотребления. Теперь они даже не утруждают себя изданием подделок. Подобный вид воровства для них недостаточно выгоден, и они, следуя столичному примеру, принимают контрафакт из-за границы.

Не думайте, что я преувеличиваю. Человек, имени которого называть я не стану из почтения к его положению и личным заслугам, посоветовал лионским издателям подделать «Церковную историю» Расина[121]121
  Первое издание 13-томной «Краткой церковной истории» аббата Бонавантюра Расина (Bonaventure Racine, 1708–1755) вышло в 1748–1754 гг. (Abrégé de l’histoire ecclésiastique. Utrecht: au dépens de la Compagnie).


[Закрыть] в четырнадцати томах форматом в двенадцатую долю листа. Он видимо позабыл, что собственники этого произведения и обладатели привилегий заплатили значительную сумму за рукопись и не менее значительную сумму за печать. У контрафактора совести было ещё меньше, да и память была не крепче. Однако ж подделка и затеянная кража не состоялись: планам лионского книготорговца помешало авиньонское издание. Впрочем, такой поворот событий он встретил с радостью, потому что ему оказалось куда выгоднее поучаствовать в сбыте иностранного контрафактного издания.