Текст книги "Письмо о книжной торговле"

Если гонения и беспорядки продолжатся, то каждый торговец начнёт издалека выписывать книги для продажи. Что может быть благоразумнее, если он больше не хочет терять средства, вложенные в производство? Но с утратой мастеров и упадком ремёсел, занятых обработкой того сырья, которое производит ваша земля, государство обеднеет. Закупая книги за границей, вы будете вынуждены отправлять туда золото и серебро, а их-то ваша земля как раз и не производит.

Интересовались ли вы когда-нибудь, сударь, тем, какого рода обмен происходит между французскими и иностранными книготорговцами? Чаще всего мы отсылаем плохие книги и столь же плохие получаем взамен. Эта макулатура по десять раз переходит со склада на склад, прежде чем попасть, наконец, туда, куда ей полагается. И к тому же она требует огромных расходов на перевозку и доставку! Вместо того чтобы пытаться расширить конкуренцию, может быть, лучше распространить исключительное право на произведения, впервые изданные за границей? Я говорю «может быть», но я бы взялся утверждать наверняка, если бы только можно было добиться ответной меры от иностранного издателя. Однако ж об этом не стоит и думать. Торговцы из одной страны воюют и всегда будут воевать с торговцами из другой страны. А значит, единственное средство – закрыть доступ для их изданий, предоставлять привилегии на их книги первому просителю или, если угодно, обращаться с ними как с рукописями древних авторов, за которые не платят вознаграждения и которые перешли в общественное достояние, то есть подделывать их с той же скоростью, с какой они подделывают нас. Это касается книг, в коих не содержится ничего противного нашим принципам, нашим обычаям, нашей форме правления, нашей вере и нашим порядкам. Что же до остальных, то позвольте поделиться моим мнением на сей счёт несколькими строчками ниже, в той части письма, где я расскажу вам о негласных разрешениях.

Мне доводилось слышать: «Если мы не можем помешать заграничным книготорговцам подделывать наши издания, то почему бы не позволить нашим подданным заняться тем же? Если уж воровства не избежать, то пусть лучше наших собственников обворовывает сосед-француз, чем какой-нибудь голландец».

Нет, сударь, не лучше. Ни при каких условиях нельзя, презрев нравственность и закон, позволять нашим согражданам грабить друг друга. Лучше приумножьте ваши усилия и обеспечьте строгое соблюдение регламентов, чтобы не допустить проникновения к нам иностранных контрафактов. Пусть голландец, женевец или авиньонец теряет на аресте одного перехваченного издания больше, чем он может заработать на десяти других, ввезённых контрабандой. Увеличьте риски иностранца, это ваша обязанность, и всей своей властью поддержите вашего законопослушного торговца, а в остальном положитесь на его осмотрительность и знание дела. Не сомневайтесь: как только его издание будет готово, весть об этом тотчас же дойдёт до его контрагентов во всех концах королевства и большая часть его тиража быстро найдёт своих покупателей. Не сомневайтесь: эти контрагенты – спешащие заработать на нетерпении читателей, не уверенные в том, что смогут выписать товар издалека, зато знающие наверняка, что их приговорят к конфискации имущества и подвергнут наказанию, если они вздумают продавать подделки, – примут книгу у столичного издателя. Не сомневайтесь также и в том, что заграничный торговец крайне редко шлёт в наши провинции товар, пользующийся спросом.

– Но если мы не возьмём его книги, то он не станет брать наши… – А вы не думаете, что он шлёт вам ваше же имущество? Своего у него нет, он выпускает от силы одну брошюру в год.

Вот и всё, милостивый государь, что я намеревался сообщить вам об издательских привилегиях. Возможно, я ошибся в каких-то деталях, но лишь в несущественных; возможно, некоторым доводам я придал больше веса, чем следует; возможно, я ещё недостаточно глубоко проник в суть этого ремесла, чтобы верно оценить, в чём для него выгода, а в чём ущерб. Но если я не поручусь за свою осведомлённость, то за искренность ручаюсь вполне. Ни в этом, ни в каком-либо другом деле я никогда не ставил свои личные интересы превыше общественных. К тому же меня вроде считают человеком порядочным, и я не очень богат.

Я столь подробно остановился на этом вопросе, потому что он кажется мне наиболее важным, и вот мои выводы:

1. Необходимо раз и навсегда упрочить законы, вступившие в силу за два последних столетия, основанные на разумных началах и обусловленные совершенно реальными неблагоприятными обстоятельствами, которые я здесь последовательно изложил. В царствование Людовика XIII эти законы получили частичное применение по велению монарха, кардинала Ришелье и его преемников в правительстве. Впоследствии их действие было распространено на всё королевство волею Людовика XIV, канцлера Сегье и Кольбера[122]122
  Жан-Батист Кольбер (Jean-Baptiste Colbert, 1619–1683) – фактический глава правительства Людовика XIV, генеральный контролёр финансов с 1665-го по 1683 г., проводник политики меркантилизма.


[Закрыть]. Ныне вы должны осознать всю насущность этих законов, если вы заботитесь о процветании вашей книготорговли, вашего издательского дела и вашей литературы.

2. В соответствии с жалованными грамотами от 20 декабря 1649 года и от 27 января 1665 года, а также с различными указами, изданными Людовиком XIV и ныне царствующим монархом, в особенности же – в соответствии с первой и последующими статьями постановления от 28 февраля, привилегии следует рассматривать как простые меры защиты, приобретённые произведения – как неотъемлемую собственность, а право их издания и переиздания – как исключительное право тех, кто их приобрёл, если только в самом произведении не указано иного условия.

3. Передача или раздел прав на произведение может иметь место лишь в том случае, если данное имущество станет бездоходным вследствие добровольных и сознательных действий его законного владельца.

4. Следует, как и ранее, вносить эти привилегии и разрешения в реестр синдикальной палаты Парижа.

5. Если к синдику поступят возражения или же ему станет известно, что привилегия, представленная на регистрацию, ущемляет права третьих лиц, он, разумеется, должен быть уполномочен приостановить регистрацию до особого распоряжения канцлера.

6. Иностранные книги, на которых могут быть распространены привилегии и разрешения властей, должны становиться собственным имуществом первого просителя или же перейти в общественное достояние – в зависимости от того, что будет сочтено более целесообразным.

7. Нужно обеспечить неукоснительное соблюдение законов о ввозе этих книг в королевство, в том числе и статьи 92 постановления 1723 года, так, чтобы ни одна книга не миновала синдикальных палат, где должны вскрываться все прибывающие связки с книгами.

8. Впредь следует принимать все необходимые меры для того, чтобы эти связки не ввозились мошенническим способом, как это происходило ранее.

9. Что же до авиньонской книжной торговли, для борьбы с которой ещё не придумано действенных мер, то нужно запретить вывоз из графства[123]123
  Маленькое графство Венессен (Comtat Venaissin), как и Авиньон, находилось под папским управлением. Юридически оба анклава друг от друга не зависели, но их территории примыкали друг к другу, и авиньонские издатели переправляли свой контрафакт через границы графства. Оба анклава были присоединены к Франции лишь в 1791 г.


[Закрыть] каких-либо книг без таможенной закладной, получаемой в конторе Королевских откупов[124]124
  Таможни находились в ведении «Генерального откупа» [Ferme générale] – компании финансистов, занимавшихся сбором королевских налогов.


[Закрыть], откуда еженедельно канцлеру будет присылаться опись досмотренных связок и каталог содержащихся в них книг. Для книг, отправляемых в Экс, где их проинспектирует синдик и его помощники, закладные должны оформляться в конторе Нова; для книг, отправляемых в Баланс, где досмотр проводит типограф Генерального откупа вместе с первым помощником, закладные оформляются в конторе Тюлета; для книг, отправляемых в Лион или Монпелье, где их инспектируют синдики этих городов и их помощники, закладные оформляются в конторе Вильнёва[125]125
  Небольшие французские городки Нов (Noves, Les Noues), Тюлет (Tulette) и Вильнёв (Villeneuve) располагались вдоль границ графства Венессен и Авиньона и служили таможенными заставами. Экс – имеется в виду Экс-ан-Прованс (Aix-en-Provence).


[Закрыть]. Все партии книг, ввозимые в королевство из Авиньона иными путями или же не имеющие таможенного разрешения, заверенного должным образом, подлежат конфискации, которую осуществляет на границе выездной инспектор, назначаемый откупщиком, в чьём ведении находятся таможни. Откупщик пересылает канцлеру опись конфискованных книг и, дождавшись распоряжений магистрата, исполняет их в соответствии с регламентом. С этой описью следует также ознакомить синдика и помощников синдика Парижской палаты, чтобы, основываясь на их соображениях, принять благоразумное решение и т. д.

Мне кажется, сударь, что данные требования основаны в равной мере на соображениях справедливости, законности и общественного блага. Поэтому единственный способ воспрепятствовать окончательному разорению этой гильдии и пробудить хоть какое-то рвение у торговцев, разочарованных из-за стольких тщетных усилий и ежедневных убытков в ремесле, которое некогда было прибыльным и вновь станет таковым, как только мы начнём неукоснительно соблюдать регламенты, – это удовлетворить сии требования, особенно если вы согласитесь с тем, что я сообщу вам о негласных разрешениях.

К этому вопросу, в отличие от предыдущего, следует подходить с большей осмотрительностью. Тем не менее я буду говорить свободно и попрошу не придавать значения тем замечаниям, которые покажутся вам чрезмерно грубыми или резкими, но вникать в суть дела. Прежде всего, сударь, я скажу вот что: книги по-настоящему недозволенные, запрещённые и вредные – если только магистрат зрит в корень, если мелкие, превратные и малодушные мысли ему чужды, и он полагается на опыт, – это лишь те книги, которые печатаются за пределами нашей страны и которые мы покупаем за границей, хотя могли бы приобретать их у наших производителей. Других опасных книг не существует. И ежели мы проводим между настоящим гласным разрешением и негласным разрешением какие-либо иные различия, кроме тех, что диктуют приличия, не позволяющие нам, заручившись королевской привилегией, посягать на то, к чему король и закон требуют уважения, – значит мы ничего, ровным счётом ничего не понимаем. Человеку, коего подобное вступление пугает, не следует продолжать чтение этого письма: ни мои идеи, ни должность магистрата ему не подойдут. Но если вы, сударь, как я надеюсь, не лишены твёрдости духа, если вы в состоянии выслушать меня спокойно, то скоро вы сумеете разделить мои взгляды и согласитесь с тем, что почти невозможно вообразить достаточно веских причин для отказа в негласном разрешении. Ведь никому, разумеется, не придёт в голову обращаться к вам по поводу тех бесстыдных сочинений, авторы и издатели которых не знают, куда бы спрятаться и как бы найти угол потемнее, ибо где бы ни печатались подобные книги – в Париже, Лондоне, Амстердаме, Константинополе или Пекине[126]126
  На титульных листах некоторых подпольных изданий указывался фиктивный адрес Константинополя или Пекина.


[Закрыть], – на них тотчас же обрушивается волна общественного негодования, а их названия вгоняют в краску любого порядочного человека.

Вы мне возразите: разве негласное разрешение не нарушает общий закон, запрещающий публиковать что-либо без специальной апробации и без решения властей? – Возможно. Однако это нарушение служит общественным интересам, и вы пойдёте на эту уступку, поскольку непреклонность в данном вопросе не только не сможет предотвратить то зло, коего вы опасаетесь, но и лишит вас возможности исправить положение благими деяниями.

– Да как же это? Неужели я дозволю печать и продажу сочинения, очевидно противного государственной религии, которую я исповедую и уважаю? Неужели я допущу малейшее оскорбление того, перед кем благоговею, перед кем изо дня в день преклоняю голову, кто видит и слышит меня и кто в Судный день спросит с меня за это самое сочинение? – Да, допустите. Ведь допустил же Господь, чтобы книга эта была написана и напечатана. Он сошёл к людям и умер ради них на кресте. – Я считаю нравственность самой прочной, если не единственной основой счастья любого народа, самым верным залогом его долговечности – так неужели я потерплю, чтобы кто-то распространял убеждения, которые развращают и ослабляют нравы? – Да, потерпите. – Неужели ради дерзких речей неистового фанатика я поступлюсь нашими обычаями, законами, порядками, самыми святыми вещами на земле, безопасностью монарха, спокойствием сограждан? – Не спорю, это нелегко, но вы к этому придёте. Рано или поздно вы к этому придёте и будете сожалеть, что прежде вам не хватало смелости на подобный шаг.

Речь здесь, сударь, не о том, что было бы лучше. Важно не то, чего мы оба желаем, а то, что вы можете сделать. В глубине души каждый из нас твердит: «Да сгинут все сочинения, пробуждающие в человеке отупение, ярость, извращение, испорченность, злобу!» Однако разве можете вы помешать их написанию? – Нет. – Ну так вы не сможете помешать и тому, чтобы написанное было напечатано и в короткий срок разошлось, а потому отсутствие негласного разрешения лишь сделает такое сочинение ещё более востребованным, продаваемым и читаемым.

Расставьте, сударь, вдоль ваших границ солдат, вооружите их штыками, чтобы они могли отгонять все опасные книги, какие только появятся, но эти книги, простите за выражение, проскользнут у них между ног или перелетят через головы и всё равно до нас дойдут.

Прошу, назовите мне хотя бы одну опасную и запрещённую книгу, незаконно напечатанную за границей или у нас в королевстве, которая за каких-нибудь четыре месяца не стала бы столь же ходовой, как и издание, выпущенное по привилегии. Найдется ли книга, более противная благонравию, религии, общепринятым философским и государственным воззрениям, короче – более противная всем распространённым предрассудкам, а значит и более опасная, чем «Персидские письма»? Можно ли сочинить что-нибудь ужаснее? Тем не менее, существует сотня изданий «Персидских писем»[127]127
  «Персидские письма» (1721) Монтескье не получили одобрения французской цензуры, в частности – из-за нападок на религию, хотя негласное разрешение запрашивалось. Роман вышел анонимно в Амстердаме под фиктивным адресом Кёльна. В 1751 г. Ватикан внёс его в «Индекс запрещённых книг», однако к 1763 г. в Европе циркулировали не менее сорока отдельных изданий, не считая переводов и публикаций в собраниях сочинений Монтескье, которые стали выходить после 1758 г.


[Закрыть], и любой ученик Коллежа четырёх наций [128]128
  Основанный по завещанию кардинала Мазарини Коллеж четырёх наций входил в состав Парижского университета. В здании Коллежа, построенном в 1688 г. на левом берегу Сены, сегодня располагается Институт Франции.


[Закрыть] способен за двенадцать су раздобыть экземпляр этой книги на набережной. У кого нынче нет переводов Ювенала или Петрония? А уж переизданий «Декамерона» Боккаччо, «Сказок» Лафонтена[129]129
  В отличие от знаменитых «Басен», «Сказки» Лафонтена были запрещены французскими цензорами в 1674 г. как слишком непристойные (их первый сборник вышел в 1665 г.).


[Закрыть]или романов Кребийона[130]130
  Нелегальная публикация таких скандальных романов Клода Кребийона (Claude Prosper Jolyot de Crébillon, 1707–1777), как «Шумовка» (L’Ecumoire [вышел под названием Tan^aï et Néadamé. Pékin [Paris], 1734) и «Софа» (Le Sopha. Gazah [Paris], 1742), стоила их автору тюремного заключения и ссылки.


[Закрыть] и подавно не счесть. В каждой публичной или частной библиотеке найдутся «Размышления о комете» и прочие сочинения Бейля, трактаты «О духе законов» и «Об уме», «История финансов», «Эмиль» Руссо, его «Элоиза», его «Трактат о неравенстве»[131]131
  Дидро перечисляет сочинения, которые находились под запретом французской цензуры и печатались, большей частью, за пределами королевства: «Различные размышления о кометах» Бейля (Роттердам, 1683); «О духе законов» Монтескье (Женева, 1748); «Изыскания и размышления о французских финансах» Франсуа Верона де Форбонне (Базель, 1758); «Новая Элоиза» (1761) Руссо и его «Речь о происхождении и основаниях неравенства между людьми» (1755) увидели свет в Амстердаме; «Эмиль» (1762) вышел в Париже нелегально под гаагским адресом; сочинение Гельвеция «Об уме» (Париж, 1758) было осуждено Парижским парламентом к публичному сожжению в 1759 г.


[Закрыть] и еще сотня тысяч других книг.

Титульный лист первого издания «Персидских писем» Монтескье (см. прим. 1 на с. 151), Кёльн: Пьер Марта [Амстердам: Жак Деборд], 1 791

Разве наши, французские наборщики не могут проставить в нижней части титульного листа: «Издательство Меркюс, Амстердам» точно так же, как это делает работник Меркюса [132]132
  Амстердамский издатель Хендрик Меркюс (Hendrick Merkus, 17?? – ум. до 1776) работал совместно со своим сводным братом Гансом Каспером Арксте (Hans Kasper Arkstée, 169? – ум. до 1776). Издательский фонд «Арксте и Меркюс» был продан с торгов в 1801 г.


[Закрыть]?

Полиция пустила в ход все свои уловки, проявила всю возможную бдительность, задействовала всю свою власть, чтобы уничтожить «Восточный деспотизм» покойного Буланже[133]133
  Запрещенные «Изыскания о происхождении восточного деспотизма» [Recherches sur l’origine du despotisme oriental] атеиста Никола Антуана Буланже (Nicolas Antoine Boulanger, 1722–1759) ходили в рукописных копиях до 1761 г., когда их впервые напечатали в Женеве, а затем в Лондоне. В 1763 г. Дидро сумел выпустить нелегальное издание Буланже у «Объединённых издателей».


[Закрыть] и избавить нас от «Письма Жан-Жака парижскому архиепископу». О повторном издании «Послания архиепископа» я не слышал[134]134
  В 1762 г. парижский архиепископ Кристоф де Бомон (Christoph de Beaumont, 1703–1781) опубликовал «Послание», осуждавшее «Эмиля». Руссо ответил открытым «Письмом», напечатанным весной 1763 г. в Амстердаме. В мае часть тиража «Письма» была перехвачена парижской полицией, но это не помешало ему дойти до читателя.


[Закрыть], зато мне известно о пяти или шести перепечатках первых двух сочинений – провинция продаёт их нам по тридцать су за книгу.

«Общественный договор»[135]135
  «Общественный договор» был напечатан в Амстердаме весной 1762 г. голландским издателем Марком-Мишелем Реем (Marc-Michel Rey, 1720–1780). В течение первого же года вышло девять его переизданий.


[Закрыть] многократно перепечатывался и продавался всего за один экю у самых ворот королевского дворца.

Что же это означает? А то, что подобных книг у нас не стало ни больше, ни меньше, но за их изготовление мы заплатили иностранным мастерам, хотя терпимое отношение магистрата и более разумные меры могли бы уберечь нас от этих трат. Теперь же приходится иметь дело с разносчиками, которые наживаются на запрете, удвоившем или даже утроившем любопытство читателей, и запрашивают слишком высокую цену в возмещение той действительной или мнимой опасности, коей они подвергаются, пытаясь это любопытство удовлетворить.

Среди изданий, которые могут удостоиться только негласных разрешений, следует различать два вида: книги заграничных авторов, ранее уже публиковавшиеся за пределами королевства, и труды французских сочинителей – рукописные и печатные, – которые распространяются под видом иностранных.

Если автор – гражданин Франции, и он приносит вам рукопись – примите его и воспользуйтесь тем доверием, которое он вам выказывает, знакомя с сочинением, о дерзости коего он знает лучше вас. Убедите его совсем отказаться от издательских планов ради уважения к обычаям своей страны и ради собственного спокойствия или хотя бы уговорите придать сочинению более умеренную, более сдержанную, более разумную форму. Он пойдёт почти на всё, лишь бы труд его напечатали там, где он живёт, лишь бы он сам мог вычитывать гранки и вносить исправления. Тем более что ваше благосклонное покровительство поможет ему найти такого торговца, который предложит честные условия сделки. Так вам удастся по мере сил примирить две вещи, столь явно противоречащие друг другу, что достичь между ними полного согласия невозможно. Иными словами, вы сблизите ваши личные задачи с интересами общественного блага.

Если же автор, как порой случается, не желает идти на уступки и во что бы то ни стало хочет сохранить произведение в первоначальном виде – ну тогда расстаньтесь с ним и забудьте о нём, совсем забудьте. Ведь после малейшей угрозы, после малейшего давления с вашей стороны вы его больше не увидите. Достаточно ненадолго отказать людям в участии, и произведения перекочуют прямиком за границу, а затем туда отправятся и сами авторы. – Что ж, – скажете вы, – тем лучше! Пусть убираются! – Делая такие выводы, вы совершенно не думаете о том, что говорите. Вы потеряете людей, которые были рядом с вами, но число их сочинений не сократится – они только станут более дерзкими. И если вы будете считать эти произведения источником развращения нравов, то вы обеднеете и оскудеете разумом, но нравственности себе не прибавите. – Наш век становится чересчур просвещённым. – Отнюдь нет, просто у вас не вполне просвещённые взгляды для этого века. – Мы не любим тех, кто пускается в рассуждения. – Просто вы боитесь тех, в ком живет рассудок.

Если произведение напечатали – будь то у нас или за границей, – упаси вас бог исправить в нём хоть одну строчку[136]136
  В книжном ремесле XVIII в. существовала практика замены отдельных страниц внутри уже напечатанной книги. Замена могла быть произведена по всему тиражу или по части тиража. Этот приём использовался иногда для устранения больших типографских огрехов или если автор в последнюю минуту решал внести в своё сочинение существенные изменения. Однако чаще всего он применялся, когда издатель по собственной инициативе или по требованию властей менял текст из цензурных соображений, изымая из него слишком резкие нападки на королевскую власть и религию или посягательства на основы общепринятой нравственности. Издания с заменёнными страницами назывались éditions cartonnées. В опубликованной в «Энциклопедии» статье «Картон» Дидро выступал против подобной цензурной практики.


[Закрыть]. Исправления эти ничем не помогут: о них мгновенно узнают, и одно издание провозгласят хорошим, а другое плохим. Последним будут пренебрегать, и оно останется лежать на прилавках, а на первое – как правило, заграничное – спрос возрастёт ещё больше. Из-за четырёх слов, которые вызвали у вас возмущение и которые мы, что бы вы ни делали, всё равно прочитаем, ваш производитель разорится, а его зарубежный конкурент увеличит состояние.

Золотой середины не существует, и вековой опыт учит вас именно этому: либо произведение, каким бы оно ни было, напечатают в вашей типографии, либо вам придётся покупать уже готовое издание у иностранного торговца, не получая никакой выгоды и нанося ущерб торговле. Так поддержите же своих ремесленников – хотя бы для того, чтобы оградить свою власть от презрения, а законы – от нарушений. Ибо не сомневайтесь: вашу власть будут презирать, а законы – нарушать всякий раз, когда доходы окажутся хоть чуточку выше затрат, а так обычно и бывает. Мы помним, как из-за вашего грубого вмешательства цена на книгу форматом в двенадцатую долю листа всего за сутки взлетела с тридцати шести су до двух луи[137]137
  Стоимость луи, серебряной монеты, которая чеканилась во Франции с 1580 г., в середине XVIII в. равнялась примерно 5 ливрам. Таким образом, цена книги выросла с 1,8 ливра до 10 ливров.


[Закрыть]. Я могу вам доказать, что в большинстве случаев ради богатства человек готов подвергнуть жизнь опасности – ведь богатство осязаемо, а опасность кажется далёкой. И ни один самый жестокосердный магистрат не станет твердить: «Я непременно повешу, отправлю на костёр или предам поношению того или иного гражданина» – с тем же упорством, с той же непреклонностью, с какой предприимчивый человек внушает себе мысль: «Я хочу разбогатеть».

К тому же всякая наделавшая шуму книга уже через два месяца привозится к нам в количестве 200, 300 или 400 экземпляров, и виновных при этом не найти. А поскольку каждый экземпляр проходит через множество рук, невозможно представить, что во всём королевстве среди такого количества корыстолюбивых людей не найдётся ни одного смельчака. И вот, пожалуйста – книга получает широкое хождение.

Если вы дадите негласное разрешение на издание чересчур дерзкого произведения, то по крайней мере возьмёте в свои руки его распространение и сможете унять первоначальный ажиотаж. Я мог бы назвать сотню сочинений, вышедших без скандала, потому что магистрат не стал противодействовать их появлению и тем самым предотвратил шумиху, которую непременно вызвали бы суровые меры.

Если же, несмотря на всю вашу осмотрительность, избежать шумихи не удалось, ни в коем случае не выдавайте вашего автора – это, право, недостойно. И не отворачивайтесь от книготорговца – он действовал исключительно из желания угодить вам. Кричите и возмущайтесь громче всех; прикажите провести повальные обыски и привлекайте к ним самые мощные силы; поднимите на ноги квартальных, комиссаров, синдиков и стражников[138]138
  Речь идёт о помощниках синдика [gardes de la Librairie], которые также были членами гильдии.


[Закрыть]. Пусть они врываются повсюду среди бела дня, на глазах у всех – и пусть ничего не найдут!

Только так и следует поступать. Некоторым людям нельзя говорить открыто и тем более не следует объяснять, что негласное разрешение на это издание вы дали лишь постольку, поскольку не могли воспрепятствовать его публикации здесь или где-либо ещё, и кроме этого вынужденного потворства, у вас не было иного действенного способа защитить интересы торговли.

Те же из них, кого мой смелый совет приведёт в особенное негодование, – либо доверчивые простаки, не имеющие ни взглядов, ни опыта, ни здравого смысла, либо откровенные злодеи, которые ради собственных интересов готовы презреть интересы общества, что мы уже не раз наблюдали при более серьёзных обстоятельствах. Послушайте их, поговорите с ними, и вы убедитесь: будь на то их воля, они бы вложили вам в руки кинжал и заставили бы перерезать горло почти всем, кто имеет счастье или несчастье придерживаться иной точки зрения. Поразительно, что во все времена они без оглядки на закон присваивали себе ту самую свободу слова и письма, которую пытаются отнять у нас, хотя до сего дня именно их крамольные речи и сумасбродные, исполненные фанатизма сочинения нарушали государственное спокойствие, подвергая опасности жизни коронованных особ.

Однако даже их книги я не исключаю из ряда тех, на которые следует давать негласное разрешение, лишь бы только продажей всех запрещённых изданий занимались ваши книгопродавцы, а не чужаки. Книжная торговля, которой промышляют субъекты без положения и без средств, – это лишь обмен денег на бумажные изделия; коммерция же, которой занимаются ваши патентованные торговцы, – это почти всегда обмен одного промысла на другой, одних бумажных изделий на другие.

Вы, должно быть, помните, какой успех имел «Словарь» Бейля по выходе в свет, каким невероятным спросом пользовался он в Европе. Каждый был готов заплатить за книгу любую цену. И кто только не купил её, несмотря на все препятствия, чинимые властями. Те, кто не находил издание у наших торговцев, покупали его за границей, сочинение проникало к нам окольными путями, а деньги наши утекали. Книгопродавцы, движимые собственным интересом, который умерили разумные и политически верные доводы, обратились к министру и без труда пояснили ему, чем торговый обмен денег на бумагу отличается от торгового обмена бумаги на бумагу. Министр согласился с ними, но сообщил, что не пропустит ни одного тома Бейля в королевство. Признание их правоты и вместе с тем решительный отказ в ответ на просьбу удивили торговцев, однако магистрат тотчас же добавил: «Лучше всего будет, если мы напечатаем его здесь». И Бейля напечатали у нас.

Потому позвольте спросить вас, сударь, стоило бы публиковать во Франции третье и четвёртое издание Бейля, если бы мы изначально не допустили оплошности и напечатали второе или первое[139]139
  «Словарь» Бейля увидел свет в 1697 г. в Роттердаме. Три последующих издания также выходили в Нидерландах (1702и1715 – Роттердам; 1730 – Амстердам). Лишь пятое издание было осуществлено во Франции: в 1734 г. «Словарь» был напечатан в Треву, однако под фиктивным адресом Амстердама (см. илл. на с. 42).


[Закрыть]?

Я не стану спорить о том, вправду ли эти книги так опасны, как все вокруг трезвонят; будут ли ложь и софизм в конце концов обличены и с презрением отвергнуты; и может ли истине – той самой истине, которую нельзя задушить, которая постепенно распространяется, незаметно побеждая укоренившиеся предрассудки и которая в самое неожиданное мгновение вдруг получает всеобщее признание, – может ли этой истине вообще грозить хоть сколько-нибудь серьёзная опасность. Но я вижу, что чем жёстче запрет, тем выше цена, тем привлекательней книга для читателя, тем большим спросом она пользуется и тем больше её читают. Сколько посредственных, достойных забвения книг получили известность лишь благодаря запрету! Сколько издателей и сочинителей просили бы высокопоставленных полицейских магистратов, если бы осмелились: «Господа, будьте милостивы, издайте такое постановление, которое предписало бы разорвать мою книгу и сжечь её у подножия вашей парадной лестницы!» Когда объявляют о запрете очередного сочинения, рабочие типографии говорят: «Вот и славно, значит будем печатать ещё одно издание».

Что бы вы ни делали, вы никогда не нарушите равновесие между нашей потребностью в опасных или безопасных книгах и количеством экземпляров, соответствующим этой потребности. Если вы возведёте плотину, равновесие установится лишь быстрее. Единственное, что следует понять – всё остальное не играет никакой роли, сколь бы мрачными ни представлялись обстоятельства, – хотите ли вы сохранить ваши деньги или вы позволите им утекать из страны. Поэтому снова обращаюсь к вам: назовите мне хоть одну опасную книгу, которую нельзя было бы у нас достать.

Итак, мне думается, что для литературы и для торговли гораздо целесообразнее было бы предоставлять безграничное количество негласных разрешений, соблюдая при публикации и продаже книги лишь те внешние приличия, которые удовлетворили бы недалёких людей. А иначе что получается? Мы осуждаем автора, законы его запрещают, издаётся указ, его книгу рвут и сжигают, а два месяца спустя она лежит на прилавках вдоль набережной. Столь явное пренебрежение к законам – вот с чем действительно нельзя мириться.

Пусть же запрещённая книга хранится у торговца на складе, пусть он продаёт её, не опасаясь запятнать своё имя, но пусть ему грозит конфискация, если он наберётся нахальства и выставит её на витрине.

Я полагаю, что если книготорговец приобрёл книгу, если он заплатил за рукопись и опубликовал её по негласному разрешению, то такое негласное разрешение равнозначно привилегии. И ежели контрафактор украдёт это издание, то магистрат, надзирающий за книготорговлей, должен покарать его особенно строго, поскольку законным способом его не накажешь. Характер произведения не позволяет подать судебный иск, но собственность нужно защитить.

Если здешний издатель подаёт прошение о публикации запрещённого произведения, которое ранее уже выходило за границей, то оно, вероятно, должно быть отнесено к имуществу, перешедшему в общественное достояние. С ним можно обращаться так, как предписывают регламенты, а точнее порядки, принятые в отношении старинных книг: рукопись ничего не стоила издателю, и он не имеет на неё права собственности. Так что поступайте с этим произведением по вашему усмотрению – одарите им кого-нибудь, отдайте издателю или литератору в качестве вознаграждения или цензору в качестве жалования за работу, объявите собственностью первого соискателя. Но, повторюсь, не допускайте никаких исправлений в подобных сочинениях.

Чем шире будет применяться негласное разрешение, тем больше внимания следует вам уделить выбору цензоров[140]140
  Цензоров назначал канцлер, утверждавший для каждого его специализацию – естественная история, поэзия, музыка, теология, театр и проч. Апробация цензора требовалась для всех текстов, объём которых превышал 48 страниц в двенадцатую долю листа. Тексты меньшего объёма печатались по простому разрешению [permission simple] лейтенанта полиции.


[Закрыть]. Пусть ими станут люди, имеющие влияние в обществе благодаря своим глубоким познаниям, нравственности и заслуженному уважению. Пусть они обладают такими личными достоинствами, которые внушают почтение молодым сочинителям. В пылу юности, в ту пору, когда ради признания мы готовы выбросить в окно собственное счастье, я тоже совершал ошибки, и мне пришлось потом долго их исправлять. Трудно перечислить все сочинения, с которыми ко мне обращались и которые по моему настоянию так и не увидели свет, поскольку мне удалось вразумить авторов, растолковав, какие гонения их ожидают, какие препятствия они сами воздвигают на своем пути, какими бедами наполнят они свою жизнь и какие горькие сожаления их будут терзать. Не отрицаю, что я ссылался отчасти на собственный опыт, и уж если даже я добился успеха – что будет по силам людям более влиятельным?

Когда я открываю «Королевский альманах» и вижу, что в длинном списке[141]141
  Имеется в виду список королевских цензоров. «Королевский альманах» – ежегодник, выходивший под разными названиями с 1683-го по 1919 г. В нём публиковались списки членов королевского дома, принцев крови, представителей высшей государственной администрации, высшего духовенства, офицерского, дипломатического и судейского корпуса, государственных советников, финансистов, медиков и проч.


[Закрыть] рядом с именами библиотекаря Сорбонны Ладвока[142]142
  Жан-Батист Ладвока (Jean-Baptiste Ladvocat, 1709–1765) – лексикограф, гебраист, автор географического и исторического словарей.


[Закрыть], Сорена[143]143
  Бернар-Жозеф Сорен (Bernard-Joseph Saurin, 1706–1781) – поэт и драматург, друг Вольтера, Монтескье и Гельвеция.


[Закрыть], Астрюка[144]144
  Жан Астрюк (Jean Astruc, 1684–1766) – врач-теоретик, специалист по венерическим заболеваниям, автор медицинских трактатов и философских трудов, член Медицинской академии.


[Закрыть], Сенака[145]145
  Жан-Батист Сенак (Jean-Baptiste Sénac, 1693–1770) – химик и врач, основоположник кардиологии, личный лекарь Людовика XV, государственный советник.


[Закрыть], Морана[146]146
  Совёр-Франсуа Моран (Sauveur-François Morand, 1697–1773) – хирург-анатомист, член Академии наук, сотрудник «Энциклопедии».


[Закрыть], Луи[147]147
  Антуан Луи (Antoine Louis, 1723–1792) – военный хирург, член Академии хирургии и Медицинской академии, сотрудник «Энциклопедии».


[Закрыть], Клеро[148]148
  Алексис Клод Клеро (Alexis Claude Clairaut, 1713–1765) – математик и астроном, член Академии наук.


[Закрыть], Депарсьё[149]149
  Антуан Депарсьё (Antoine Deparcieux, 1703–1768) – математик и гидравлик, член Академии наук, сотрудник «Энциклопедии».


[Закрыть], Капперонье[150]150
  Жан Капперонье (Jean Capperonnier, 1717–1775) – филолог, переводчик Анакреона, Плиния, Юстина и др. античных авторов, член Академии надписей и изящной словесности.


[Закрыть], Бартелеми[151]151
  Аббат Жан-Жак Бартелеми (Jean-Jacques Barthélemy, 1716–1795) – археолог, нумизмат, языковед, писатель, член Академии надписей и изящной словесности.


[Закрыть], Бежо [152]152
  Аббат Франсуа Бежо (François Bejot, 1718–1787) – филолог, член Академии надписей и изящной словесности.


[Закрыть] и некоторых других, кого я здесь называть не стану, но к кому питаю не меньше уважения, стоит множество совершенно незнакомых имён – мне остаётся лишь пожать плечами.

Три четверти этих людей, которых неизвестно за какие заслуги облекли правом выносить суждения о наших художественных и учёных трудах, необходимо вычеркнуть из списка, оставив в нём лишь небольшое число тех, кто и вправду способен донести до автора разумную оценку его сочинения. Последним же нужно определить достойное вознаграждение сообразно с их обязанностями.

Сейчас цензорам причитается некоторое жалование. Что мешает добавить к нему ещё и небольшую плату за само произведение, подлежащее цензуре? Помимо экземпляра книги, положенного цензору если не по закону, то во всяком случае по установившемуся обычаю, почему бы не предусмотреть соответствующий объёму книги гонорар, который бы выплачивал ему автор или издатель? Скажем, восемнадцать ливров за книгу форматом in-12°, один луи за in-8°, тридцать шесть ливров за in-4°, сорок восемь ливров за фолиант[153]153
  Исправления, сохранившиеся в черновой копии «Письма», положенной в основу публикации в собрании сочинений Дидро (Lettre sur le commerce de la librairie // Diderot D. Œuvres complètes. Paris: Hermann, 1976, vol. IV P. 463–567), позволяют увидеть, что поначалу счёт вёлся иначе: 12 ливров за in-12°; 18 – за in-8°; 36 – за in-4°; 48 – за фолиант.


[Закрыть]. Подобные расценки не слишком обременительны и не вызовут недовольства: сущая ерунда, если произведение будет пользоваться спросом; если же оно окажется убыточным, то издержки увеличатся лишь незначительно. И потом, этот гонорар будет выплачиваться лишь в том случае, если произведение сочтут достойным привилегии или негласного разрешения.

В Лондоне дела обстоят совершенно иначе: там нет ни привилегий, ни цензоров. Автор относит своё произведение типографу – его печатают, и оно появляется в продаже! Если произведение столь крамольно, что вызывает общественное порицание, магистрат обращается к типографу. Тот или скрывает, или сообщает имя автора. Если он скрывает автора – меры принимаются против него самого. Если он называет его – меры принимаются против автора. Не хотел бы я, чтобы подобные правила установились и у нас: они сделают нас излишне благоразумными.

Поддержка регламентов корпораций крайне важна, ведь это – именно то, что правительство предоставляет гражданам в обмен на налагаемые на них особые пошлины, по крайней мере до наступления более счастливых времен, которые позволят властям полностью освободить промыслы от этого губительного бремени и погасить займы, в коих корпорации погрязли, выплачивая упомянутые налоги. Поэтому я должен обратить ваше внимание – и делаю это без малейших колебаний – на бесчинства, поток которых растёт день ото дня, нанося ущерб гильдии издателей и всей книжной торговле. Я говорю о том множестве людей, не обладающих ни знаниями, ни положением, ни репутацией, которые с невиданной беспардонностью пристраиваются к торговле. Обзаведясь протекциями и найдя приют в домах влиятельных особ, они продают, покупают, подделывают, сбывают подделки, изготовленные у нас или за границей, и наносят вред тысячей иных способов, ничуть не опасаясь строгости законов. Почему ради едва ощутимого удобства, коим они обеспечивают отдельных граждан, магистрат закрывает глаза на творимое ими зло? Интересно, во что бы превратилась наша книжная торговля, если бы доведённая до полного истощения гильдия вдруг прекратила существование и вся торговля перешла в руки этих презренных посредников иностранных издателей? На что бы мы могли тогда надеяться? Сегодня, благодаря всевозможным незаконным махинациям, они стоят на ногах как никогда твёрдо – так почему бы не созвать их всех вместе и не предложить им переиздать какие-нибудь значительные труды, которых нет в продаже? И сразу станет понятно, кому следует отдать предпочтение: тем, кто учением, усердием и опытом приобрёл познания о древних, редких и ценных книгах; тем, к кому просвещённые люди непременно обращаются за советом при покупке или продаже сочинений; тем, кто собрал на своих складах всю достойную литературу и продолжает трудиться, дабы книги эти не иссякали; или кучке негодяев и невежд, которые продают один лишь мусор, не знают ровным счётом ничего, да только и умеют, что обворовывать законопослушных торговцев и, отбирая у них текущий доход, постепенно лишать их возможности оказывать нам те услуги, каких нам решительно никто более не предложит. Разве это справедливо – создать гильдию, обременить её налогами, а прибыль отдать тем, кто это бремя не разделяет? Я вижу здесь либо недосмотр, либо мошенничество, к которому не пристало прибегать правительству, имеющему хоть малейшие представления о мудрости и чести.