Текст книги "Письмо о книжной торговле"

Однако, – спросят некоторые, – почему бы не принять их в гильдию? Ведь многие подавали прошение. – Извольте. Только мне кажется, что нельзя упрекать в излишней осторожности корпорацию, берегущую своё честное имя, когда та отворачивается от лакеев. Большая часть разносчиков – бывшие слуги книготорговцев. Их хозяева помнят, как те наживались на чужой торговле, пренебрегая законом. Образование их и нравственность сомнительны, или, называя вещи своими именами, их нравственность таковой не является. Среди них не найдется никого, кто бы соответствовал хоть одному требованию регламента. Они не умеют ни читать, ни писать. Что сказали бы Этьены, прославленные книгопечатники минувших лет, если бы они вновь оказались среди нас и, взглянув на гильдию книготорговцев, увидели бы рядом с достойными своими последователями тех, кого хотят к ним приобщить?

Меж тем мне случалось беседовать с лучшими издателями и книготорговцами Парижа, и я могу вас заверить, что они готовы пойти на некоторые уступки. Если из полчища этих самозванцев выбрать два десятка людей, не снискавших себе дурной славы – коли таковые отыщутся, – то гильдия не откажется их принять. Их объединят во второстепенный класс торговцев, и они останутся жить в тех кварталах, где проживают ныне и куда – из-за одной странности, о которой я вам сейчас поведаю, – книготорговцам, входящим в гильдию, переезжать не дозволено. Их признают в синдикальной палате, они станут подчиняться общему уставу, а может для них составят отдельный регламент. Для их торговли будут предусмотрены ограничения, их налоги будут сообразованы с налогами гильдии, а дети этих оборванцев, получив лучшее – в сравнении с их отцами – воспитание и образование, смогут даже однажды поступить в подмастерья и будут приняты.

Таким образом, мне кажется, нам удастся примирить интересы добросовестного и серьёзного книгоиздательства с привычками погрязших в праздности светских особ, которым очень нравится, что каждое утро слуги доставляют им книжные новинки.

Иллюстрация к статье «Типографское дело» «Энциклопедии» Дидро и д'Аламбера (см. примеч. 2 на с. 96). Офорт Робера Бернара по рисунку Луи-Жака Гуссье

Надо, наконец, определиться на сей счёт. Книготорговцы требуют, чтобы в соответствии с постановлениями и регламентами их промысла, и в частности со статьей 4 постановления от 27 февраля 1723 года, людей, противоправно занимающихся книжной торговлей, наказывали по всей строгости законов, однако вопреки указам от 20 октября 1721 года, 14 августа 1722 года, 25 сентября 1742 года и 31 октября 1754 года королевские дома и иные прибежища продолжают позорно укрывать за своими стенами мошенников, пользующихся тем, что эти почтенные стены защищают от конфискаций и других мер наказания[154]154
  Помимо «королевских домов» (см. примеч. 1 на с. 135), иммунитетом в Париже обладали посольские резиденции и квартал крепости Тампль: за её стенами часто укрывались от полиции нарушители закона и должники.


[Закрыть]. И всё же мы должны строго покарать каждого, кто содержит там лавку и книжный склад. Я убеждён, что это требование книготорговцев следует удовлетворить, если, конечно, понятие справедливости в корне не изменилось и не предполагает суждений такого рода: «Я хочу, чтобы одни граждане платили мне установленную сумму за право продавать книги, а другие не платили ничего; я хочу, чтобы для одних налоги существовали, а для других – нет, пусть даже это различие разорительно; я хочу подчинить законам одних и желаю освободить от этих же законов других; я хочу, чтобы тот, кому я выдал какое-либо разрешение в обмен на определённую услугу с его стороны, подвергался притеснениям, а тот, кто обходится без моего разрешения и не оказывает мне никаких услуг, извлекал выгоду из притеснений, которые терпит от меня его конкурент».

Но поскольку вы не пренебрегаете ничем, что имеет отношение к исполнению вашей должности, и любые сведения, позволяющие вам глубже понять проблему, перестают быть незначительной мелочью, я поведаю вам о том, откуда взялась та толпа разносчиков, которая стремительно заполонила всё вокруг, словно туча насекомых, уничтожающих наши урожаи в Ангумуа[155]155
  В 1762 г. Анри Луи Дюамель дю Монсо (Henri Louis Duhamel du Monceau, 1700–1782) и Матьё Тилле (Mathieu Tillet, 1714–1791) выпустили книгу «История насекомого, пожирающего злаки Ангумуа» (Histoire d’un insecte qui dévore les grains de l’Angoumois. Paris: Guérin et Delatour), в которой описали наблюдавшиеся с 1730-х гг. нашествия «бабочек» на посадки злаковых культур в регионе Ангумуа на западе Франции и предложили меры борьбы с этим вредителем.


[Закрыть]. Началось это с постановления, которое некогда, может, и было разумным, однако в нынешних обстоятельствах кажется попросту смехотворным. Это постановление, изданное одновременно с появлением во Франции первых типографий, запрещает книготорговцам и типографам селиться по другую сторону мостов [156]156
  То есть на правом берегу Сены.


[Закрыть].

Книгопечатание возникло в Париже в 1470 году. Этим французская литература обязана приору Сорбонны Жану Делапьеру[157]157
  Жан Делапьер (Jean de La Pierre, 142?—1496), известный также как Иоганн Хайнлин фон Штайн или Жан Эйнлен – французский учёный и теолог немецкого происхождения. Вместе с Гийомом Фише Делапьер открыл первую типографию во Франции (см. примеч. 1 на с. 33).


[Закрыть]. Сорбонна, с той поры стяжавшая славу, была первым заведением, где Делапьер разместил призванных им мастеров. Новое ремесло разделило книжное дело на два промысла: одни торговцы продавали рукописи, другие – печатные книги. Вскоре обе профессии объединились в одну гильдию, все стали книгоиздателями и без всяких разграничений были переведены под надзор Университета. Торговые резоны привели их в университетский квартал, где они и поселились.

В 1488 году по просьбе откупщиков, недовольных большим количеством привилегированных торговцев и ходатайствующих о сокращении их числа, Карл VIII свёл количество университетских книжных лавок до двадцати четырёх. Остальным, лишившимся привилегий, было предписано – из соображений удобства – вести торговлю там, где они жили.

Тем временем благодаря книгопечатанию народ пристрастился к чтению, любителей книг становилось больше, ограниченная территория холма[158]158
  Имеется в виду холм св. Женевьевы на левом берегу Сены, где и располагается Латинский квартал.


[Закрыть] оказалась слишком тесной для всей столичной учёности, и некоторые торговцы начали подумывать о том, чтобы сменить место жительства и перенести торговлю через мосты – на другой берег реки. Но гильдия, превратившая то, что прежде было обычаем, в неукоснительно соблюдаемый закон, воспротивилась этому, а синдики и их помощники, призванные следить за внутренним порядком в гильдии, заявили, что надзор за привозными книгами занимает у них и так чересчур много времени, и потому они не смогут инспектировать типографии, если те будут удалены друг от друга на большие расстояния.

Тогда-то и появились декреты Королевского совета и Парламента, а также декларации, занесённые в Кодекс книжной торговли в виде статьи 12 регламента 1723 года, запрещающей парижским типографам и книготорговцам селиться за пределами университетского квартала.

Тем, кто держал лавку и склад и одновременно с книготорговлей занимался ещё и книгопечатанием, строго предписывалось вести дело только на этой небольшой территории. Тем же, кто промышлял одной лишь книжной торговлей, предоставлялось место непосредственно в помещениях Дворца[159]159
  Имеется в виду Дворец правосудия на острове Сите.


[Закрыть]. Некоторым из них, торговавшим исключительно часословами и молитвенниками, было даже позволено селиться поблизости – между Дворцом и набережной Жевр.

Такой порядок проживания был закреплён целым рядом решений, указов и деклараций, изданных после 1600 года. Он продолжал действовать даже после того, как число парижских типографов сократилось до тридцати шести. Действует он и поныне, хотя никаких оснований для него больше нет. Как прежнее положение книжной торговли и литературы требовало подобных мер, так нынешние положение требует их отмены.

Типографское ремесло настолько тесно связано с религией, нравственностью, государственным управлением и всем общественным порядком, что для быстрого и простого осуществления надзора над ним, вероятно, и вправду лучше, чтобы книгопечатни располагались поближе друг к другу. Что ж, пусть постановление, ограничивающее деятельность типографов пределами университетского квартала, сохраняет свою силу. Но что касается книжных лавок и складов, где инспекции проводятся не так часто – торговля ведь происходит открыто, поэтому злоупотребления в ней выявлять легче, и редко случается, чтобы принимаемые меры, если в них бывает нужда, запаздывают или наталкиваются на противодействие.

Страница из «Письмовника» Гаспарена де Бергамо, напечатанного в первой французской типографии (см. примеч. 1 на с. 33) Ульрихом Герингом. 1470

К тому же город простирается далеко за пределы университетского квартала. Там имеются религиозные конгрегации и церковные общины, там живут судейские, литераторы и читатели всякого толка. Каждый состоятельный человек и каждый мелкий обыватель, если он, конечно, не дикарь, имеет более или менее обширную библиотеку. И вот, поскольку старый закон по-прежнему удерживал всю книжную торговлю в одном месте, хотя коммерческая выгода и общественная польза требовали её распространения по всему городу, нашлись такие бедняки, которые взвалили на плечи котомки, наполнив их книгами, купленными или взятыми в кредит в книжных лавках, и такие беднячки, которые завернули книги в передники, – и все они понесли свой товар через мосты и стали стучаться в двери горожан. Книготорговцы, которым они облегчали сбыт, начали предлагать им небольшие скидки, и это их ещё больше воодушевило. Число таких людей росло. Они были всюду вхожи, их всюду привечали, и вскоре они осели в Пале-Руаяле, Тампле и в других дворцах и местах, защищённых особыми привилегиями[160]160
  См. примем. 1 на с. 171.


[Закрыть]. Непорядочные, безнравственные, невежественные люди, влекомые лишь жаждой наживы, удачно воспользовались запретом, удерживающим книготорговцев на одном берегу реки, и сумели устроить торговлю на другом.

Ладно бы они продолжали приобретать товар лишь у ваших патентованных торговцев. Но они начали знакомиться с авторами, покупать рукописи, получать привилегии, находить типографов; они стали издавать подделки и скупать контрафактные издания за границей; они набросились на книги старые и современные, на французские сочинения и иноземные диковинки; они хватались за всё без разбору, ни во что не ставя права собственности; покупали всё, что попадалось под руку, и продавали всё, на что был спрос. И одна из потаённых причин такого безграничного, всеобщего доверия к ним заключается в том, что всякий мужчина, не до конца лишённый чувства собственного достоинства, и всякая женщина, не вполне утратившая чувства стыда, могли раздобыть через этих лакеев любую гнусную книгу, название которой они никогда не решились бы произнести перед честным продавцом. Те, кому не удалось устроиться в местах, защищённых особыми привилегиями, тоже почему-то уверовали в свою полную безнаказанность и пооткрывали хранилища и склады в других местах, куда стали зазывать и заманивать торговцев. Они обзавелись контрагентами в провинциях нашего королевства и за рубежом, но первые ничего не смыслили в хороших изданиях, а вторых это ничуть не заботило, поэтому каждый подбирал товар сообразно уму и вкусу своих покупателей. В результате ничтожная цена, которую разносчик назначал за скверно напечатанные книги, лишила добросовестных торговцев возможности работать. Стоит ли удивляться, что торговцы эти обнищали, что доверие к ним утрачено и что большие издательские проекты заброшены, если гильдия, прежде обладавшая множеством теперь уже не действующих прерогатив, теряет былое влияние.

Дмитрий Левицкий. Дени Дидро. 1774

Нет ли весьма странного противоречия в том, что существуют запрещённые книги, книги, на издание которых ни в одном уголке мира никто не осмелится просить привилегию или негласное разрешение, и в то же время существует некая категория людей, незаконно распространяющих эти книги прямо на глазах у магистрата и щедро вознаграждающих себя за мнимую опасность и за откровенное нарушение порядков, а мы их не только терпим, но и защищаем?

Нет ли другого столь же странного противоречия в том, что добросовестному торговцу, от которого мы потребовали присяги и которому в целях борьбы с контрафакцией выдали патент, обложив его налогами, мы отказываем в свободе, предоставляя эту свободу, а точнее – вседозволенность, другим?

Наконец, нет ли ещё одного противоречия в том, что мы запираем его торговлю – не важно, идет ли речь о так называемой запрещённой торговле или о разрешённой – в тесном квартале и отдаём весь остальной город самозванцам?

Подобные методы управления мне не понятны, впрочем, сдаётся мне, что и вам тоже.

Так пусть же впредь никому не будет отказано в выдаче негласного разрешения. Пусть оно обеспечит добросовестному торговцу бесспорное и спокойное владение имуществом – такое же, какое ему гарантирует привилегия. И пусть эги разрешения будут закреплены в регламентах. Если вам неугодно совсем истребить разносчиков, тогда присоедините их к гильдии. Принимайте любые меры на ваше усмотрение, только не запирайте книгопродавца в тесном пространстве, которое сковывает и душит его повседневную торговлю. Пусть он продает свой товар там, где хочет, и тогда ни литератору, ни светскому человеку не придётся ради удобства обращаться к бессовестным людям или отправляться за нужной книгой в дальний путь. Если мы поступим таким образом, с одной стороны, мы удовлетворим публику, а с другой, разносчик – какое бы положение он ни занимал – будет у вас на виду, и значит, у него возникнет меньше желания нарушать закон.

Меры, которые я предлагаю, не оставят университетский квартал без книг. В этом можно положиться на коммерческий интерес: тот, кто продаёт исключительно классическую греческую и римскую литературу, никогда не уедет от ворот коллежа[161]161
  В состав Парижского университета входили множество различных коллежей, в том числе Сорбонна (с 1253 г.), Коллеж четырёх наций (с 1661 г.), Коллеж якобинцев (с 1229 г.), Коллеж Наварры (с. 1304 г.) и др.


[Закрыть]. Ведь даже Университет не воспротивился этим планам и не внёс никаких уточнений в постановление от 10 сентября 1725 года.

Коллеж четырёх наций. XVII век

Коллеж Наварры. Ок. 1440

Книготорговцы смогут выбирать место жительства по своему усмотрению, а тридцать шесть издателей – ровно столько, сколько требуется, чтобы снабдить книгами учёных с холма св. Женевьевы, – останутся на прежнем месте. Тем самым мы защитим интересы религии и власти, оградим нравы, обеспечим свободу торговли, окажем поддержку книгоиздательству, нуждающемуся в ней как никогда, позаботимся о всеобщем удобстве и поспособствуем благу литературы.

Стало быть, если книгоиздатели обращаются к королю с нижайшей просьбой позволить им переходить через мосты и ходатайствуют об отмене соответствующих запретительных декретов и постановлений, то эту их просьбу следует удовлетворить.

Если они просят строго запретить всем разносчикам и другим людям, не имеющим должного положения, заниматься этим промыслом и вести торговлю в королевских домах и иных местах, защищённых особыми привилегиями, если они просят о возмещении судебных издержек, ущерба и потерянной прибыли, а также о чрезвычайном судебном разбирательстве, дознании, расследовании, наказании, предусмотренном постановлениями, конфискации и прочих мерах, то и эту просьбу следует удовлетворить.

Если они просят о том, чтобы под угрозой вышеперечисленных наказаний всем разъездным и иностранным книготорговцам было воспрещено содержать склад или книгохранилище и даже обращаться с предложениями о продажах к кому-либо, кроме членов гильдии, то эту их просьбу также следует удовлетворить.

Все эти ограничения претят мне, быть может, даже больше, чем вам, но нужно или предоставить торговле полную свободу, распустить все цехи, отменить налоги, которыми вы их обложили, погасить все долги, в которых они погрязли из-за ваших нужд, или же обеспечить полноценное пользование всеми правами, которые вы им предоставляете. Иначе, повторюсь, вы уподобитесь тому торговцу, что держит у своих дверей жулика, отбирающего у покупателей приобретённый товар; как будто вы, пообещав гражданам неоспоримые преимущества, объединили их в гильдию лишь для того, чтобы разом их всех уничтожить.

Список иллюстраций

с. 10. Жан-Батист Деферне. Бюст Антуана де Сартина. 1767. Версаль.

С. 26. Луи-Мишель ван Лоо. Дени Дидро. 1767. Лувр.

С. 31. Одна из страниц манускрипта «Риторики» Гийома Фише. 1471.

С. 32. Неизвестный художник. Портрет Иоганна Даниэля Шёпфлина. XVIII век.

С. 39. Титульный лист сочинений Ксенофонта. Издание Анри Этьена. Париж, 1561.

С. 42. Титульный лист первого тома «Исторического и критического словаря» Бейля. Амстердам, 1730.

С. 45. Титульный лист «Тускуланских бесед» Цицерона в издании Робера Этьена. Париж, 1537.

С. 48. Титульный лист первого издания трактата Монтескье «О духе законов». Женева, 1748.

С. 49. Титульный лист переиздания трактата Монтескье «О духе законов». Париж, 1749.

С. 54. Издание Филона Александрийского (Иудейского) под маркой «Корабля».

Марка издательства Insel в двух вариантах (оба относятся к изданиям 1926 г.).

С. 71. Титульный лист собрания сочинений Жака Кюжа. Неаполь, 1758.

С. 72. Неизвестный художник. Портрет Жака Кюжа. XVII век. Музей Старой Тулузы.

С. 80. Жан-Оноре Фрагонар. Портрет молодого художника (предположительно изображён Жак-Андре Нэжон). 1765–1772. Лувр.

С. 89. Титульный лист первого тома «Энциклопедии» Дидро и д'Аламбера. Париж, 1751.

С. 90. Титульный лист первого тома контрафактного издания «Энциклопедии». Ок. 1769–1770.

С. 93. Фрагмент плана Парижа (так называемого «Плана Тюрго»). 1739.

С. 98. Неизвестный художник. Разносчик книг. XVII век. Лувр.

С. 103. Примеры типографских орнаментов из сборника Фурнье. 1742.

С. 117. Титульный лист сборника «Бюллетень основных заседаний Парламента». Париж, 1757.

С. 118. Титульный лист третьего издания «Кутюмов Нормандии» Анри Баснажа. Руан, 1709.

С. 123. Один из разворотов сочинения Бернара де Монфокона «Античная эпоха с комментариями и гравюрами». Париж, 1719–1724.

С. 139. Титульные листы трех изданий трактата Гельвеция «Об уме».

С. 152. Титульный лист первого издания «Персидских писем» Монтескье. Кёльн [Амстердам], 1721.

С. 170. Иллюстрация к статье «Типографское дело» «Энциклопедии» Дидро и д'Аламбера. Офорт Робера Бернара по рисунку Луи-Жака Гуссье.

С. 175. Страница из «Письмовника» Распарена де Бергамо, напечатанного в первой французской типографии Ульрихом Герингом. Париж, 1470.

С. 178. Дмитрий Левицкий. Дени Дидро. 1774. Женева, Музей искусства и истории.

С. 181. Коллеж четырёх наций. XVII век.

С. 182. Коллеж Наварры. Ок. 1440.