Текст книги "Письмо о книжной торговле"

Сударь, привилегия – это всего лишь защита, которую монарх предоставляет владельцу имущества, и если она утратит силу, то издержки на охрану данного имущества превысят его стоимость. Толковать понятие издательской привилегии шире этих границ – значит заблуждаться; значит замышлять грубейшее вмешательство; пренебрегать соглашениями и правами на собственность; незаслуженно ущемлять литераторов, их наследников или душеприказчиков; самочинно одаривать одного гражданина за счёт другого; нарушать спокойствие несметного множества семей; разорять правопреемников, которые, положившись на регламент и рассчитывая, что их действия будут признаны законными, приняли имущество книготоргового предприятия при разделе наследства, или принуждать их подавать иски к другим участникам раздела – а ведь в подобном праве отказать им нельзя, поскольку во владение привилегией они вступили по законам, подтверждающим факт её существования. Это значит настроить одних потомков против других, одних родителей против других, кредиторов против приобретателей. Это значит заставить правосудие умолкнуть.

Если бы подобное дело рассматривалось в обыкновенном суде, если бы книготорговец не был в подчинении у человека, наделённого безграничной властью и самовольно принимающего решения, чем бы, по-вашему, всё закончилось[58]58
  Дела, связанные с книготорговлей, находились в исключительной юрисдикции королевской канцелярии и не рассматривались обычными судебными инстанциями.


[Закрыть]?

Пока я писал вам, мне стало известно, что один из выдающихся юрисконсультов, господин д’Эрикур, напечатал мемуар, посвященный этому вопросу[59]59
  Луи д’Эрикур (Louis d’Héricourt, 1687–1752), адвокат Парижского парламента, автор трудов по вопросам права, составил в 1725 г. «Мемуар» в защиту интересов книгоиздателей, адресованный хранителю печати Жозефу Флерио д’Арменонвилю (Joseph Flérieau d’Armenonville, 1661–1728), занимавшему этот пост в 1722–1727 гг.


[Закрыть]. Прочитав его, я с удовлетворением отметил, что наши взгляды совпадают и что мы пришли к одинаковым выводам.

Разумеется, если монарх может упразднять те законы, которые в силу изменившихся условий начали приносить вред, то, руководствуясь интересами государства, он также может отказать и в продлении привилегии. Однако я не могу даже вообразить обстоятельство, которое могло бы послужить основанием для передачи привилегии другому лицу или её распределения между несколькими книготорговцами.

Именно непонимание природы издательской привилегии, ограничение срока её действия и само слово «привилегия» породили в отношении этого правоустанавливающего документа то разделяемое всеми и весьма обоснованное предубеждение, какое бытует в отношении любых видов монополии.

Если бы речь шла о том, чтобы предоставить одному человеку неотчуждаемое право заниматься книгопечатанием вообще, либо издавать книги по определённому предмету, вроде теологии, медицины, юриспруденции или истории, либо публиковать сочинения на узкие темы, такие как жизнеописания тех или иных монархов, трактаты о болезнях глаз, печени или иных органов, переводы отдельно взятых авторов, труды, относящиеся к особой отрасли наук или художеств, – если бы это право предоставлялось по произвольному решению государя и не имело под собой никаких законных оснований, кроме прихоти, власти, силы или пристрастия, свойственного плохому отцу, который не сводит глаз с одного отпрыска и отворачивается от остальных своих детей, то такие привилегии очевидно противоречили бы всеобщему благу, прогрессу человеческого знания и развитию торгового промысла.

Но ещё раз повторю, сударь, речь не об этом. Мы говорим о рукописи, а она представляет собой имущество, проданное на законном основании и приобретенное на законном основании. Произведение, защищённое привилегией, принадлежит тому, кто его приобрёл, и без насильственных мер невозможно полностью или частично передать его другому лицу. При этом единоличное право владения каким-либо произведением никоим образом не препятствует сочинению и изданию бесконечного количества новых трудов на ту же тему. Обладатели привилегии на «Историю Франции» Мезере[60]60
  Франсуа Мезере (François Eudes de Mézeray, 1610–1683) – королевский историограф, член Французской академии. Первый том его «Истории Франции» вышел в 1643 г. (Histoire de France depuis Faramond jusqu’à maintenant. Paris: Guillemot).


[Закрыть] никогда не имели притязаний на работы Рьенкура[61]61
  Симон де Рьенкур (Simon de Riencourt, 1605–1693) – автор «Истории французской монархии при Людовике Великом» (Histoire de la monarchie française sous le règne de Louis le Grand. Paris: Cavelier, 1697).


[Закрыть], Марселя[62]62
  Гийом Марсель (Guillaume Marcel, 1647–1708) – адвокат Парижского парламента, географ и историк, автор «Истории французской монархии» (Histoire de l’origine et des progrès de la monarchie française suivant l’ordre des temps. Paris: Thierry, 1686).


[Закрыть], президента Эно[63]63
  Шарль Жан Франсуа Эно (Charles Jean François Hénault d’Armorezan, 1685–1770) – президент Парижского парламента (президент – чиновничья должность в структуре судебных палат), член Французской академии, писатель, автор «Краткой хронологической истории Франции до смерти Людовика XIV» (Nouvel Abrégé chronologique de l’histoire de France. Paris: Prault-père, 1744).


[Закрыть], Лежандра[64]64
  Луи Лежандр (Louis Le Gendre, 1655–1733) – каноник собора Парижской богоматери, автор ряда трудов по истории Франции.


[Закрыть], Боссюэ[65]65
  Жак-Бенинь Боссюэ (Jacques-Bénigne Bossuet, 1627–1704) – епископ Mo, богослов, проповедник, член Французской академии, автор «Рассуждения о всеобщей истории» (Discours sur l’histoire universelle. Paris: Mabre Cramoisy, 1681).


[Закрыть], Даниэля[66]66
  Габриэль Даниэль (Gabriel Daniel, 1649–1728) – историк-иезуит, автор «Истории Франции от основания монархии» (Histoire de France, depuis l’établissement de la monarchie française. Paris: Delespine, 1713).


[Закрыть] или Белли[67]67
  Поль-Франсуа Велли (Paul-François Velly, 1709–1759) – историк-иезуит, аббат. Его «История Франции с установления монархии до правления Людовика XIV» начала печататься в 1755 г. (Histoire de France depuis l’établissement de la monarchie jusqu’au régné de Louis XIV. Paris: Desaint et Saillant), но осталась незавершённой и после смерти Велли была продолжена другими авторами.


[Закрыть]. Правообладатели Вергилия Катру[68]68
  Франсуа Катру (François Catrou, 1659–1737) – историк-иезуит. Ему принадлежит изданный в 1716 г. комментированный перевод трудов Вергилия (Paris: Barbou).


[Закрыть] не досаждают владельцам Вергилия Лаланделя[69]69
  Жан-Батист де Лаландель (Jean-Baptiste de La Landelle de Saint-Rémy, 1666–1735) – аббат, издавший свой перевод трудов Вергилия в 1736 г. (Paris: Desaint et Saillant).


[Закрыть], Лаллемана[70]70
  Жан-Никола Лаллеман (Jean-Nicolas Lallemand, 17?? – 17??) – аббат. Его перевод Вергилия был впервые опубликован в 1748 г. (Paris: Desaint et Saillant).


[Закрыть] и аббата Дефонтена[71]71
  Пьер-Франсуа Гюйо Дефонтен (Pierre-François Guyot Desfontaines, 1685–1745) – аббат, журналист, писатель, историк, переводчик с английского и с латинского языков. Его прозаический перевод поэм Вергилия вышел в 1743 г. (Paris: Quillau-père).


[Закрыть]. И постоянное пользование собственностью такого рода представляет не больше неудобств, чем возделывание соседних лугов или полей, принадлежащих двум разным людям.

Все вокруг будут твердить вам: «Частные интересы – ничто в сравнении со всеобщими». Легко сформулировать сентенцию, с которой никто не осмелится спорить! Но как же трудно и как редко удаётся получить исчерпывающие сведения, необходимые для того, чтобы предотвратить неверный шаг!

К счастью для меня и для вас, сударь, мне доводилось совмещать сочинительство с ремеслом книгоиздателя. Я писал и неоднократно печатал произведения за свой счёт. И между прочим могу заверить вас, что нет худшего сочетания, чем кипучая деятельность торговца и затворничество литератора. Поскольку мы, писатели, решительно неспособны к бесконечным мелким хлопотам, то из сотни авторов, пожелавших самостоятельно продать свои труды, девяносто девять измучаются и совершенно разочаруются в этом начинании. Не слишком добросовестный книготорговец видит в авторе соперника. Он громко возмущается, когда его книги подделывают, и он непременно корил бы себя за подлость, случись ему подделать издания товарища по цеху. Но вот он вспоминает о своём положении, о своих расходах, которые неведомы литератору, – ив результате печатает труды последнего контрафактно. Перекупщики из провинции безнаказанно грабят нас, а столичному торговцу не настолько выгодна продажа нашего сочинения, чтобы об этом хлопотать. Если издатель согласится на предложение перекупщика значительно снизить цену, автор вообще лишается прибыли. К тому же учёт доходов и расходов, составление ответов, переговоры, отсылка и получение пакетов с книгами – вот уж занятие для ученика Гомера или Платона!

К познаниям о книжной торговле, которые я почерпнул из собственного опыта, прибавляются ещё и сведения, полученные благодаря длительному общению с издателями[72]72
  Наиболее тесно Дидро сотрудничал с Антуаном-Клодом Бриассоном (Antoine-Claude Briasson, 1700–1775), Мишелем-Антуаном Давидом (Michel-Antoine David, 1707–1769), Лораном Дюраном (Laurent Durand, 1712–1763) и Андре Ле Бретоном (André Le Breton, 1708–1779). В 1745 г. эти издатели объединились для реализации главного проекта Дидро и д’Аламбера – знаменитой «Энциклопедии».


[Закрыть]. Я видел их, выслушивал их, и хотя у этих торговцев, как и у любых других, есть свои маленькие тайны, при случае они могут раскрыть то, о чём обычно умалчивают. А посему от меня вы вправе ожидать если не однозначных выводов, то по меньшей мере достаточно точных наблюдений. Делить один экю на два не придётся.

Если у человека, решившего вступить в гильдию книготорговцев, имеется некоторое состояние, то он спешит приобрести доли в различных изданиях, которые пользуются широким спросом.

Титульный лист первого тома «Энциклопедии» Дидро и д'Аламбера.

Париж, 1751

Титульный лист первого тома контрафактного издания «Энциклопедии» (так называемое издание Риверсайд, ок. 1769–1770). Отличие от оригинального издания – вместо виньетки с фигурой Аполлона использована виньетка с фигурой Минервы

В среднем перерыв от выпуска одной хорошей книги до выхода другой может достигать десяти лет.

Итак, он создаёт первоначальный издательский фонд, но тут подворачивается какое-нибудь заманчивое дело, и он за него берётся. В таком случае он вынужден взять ссуду или продать часть привилегии, первоначальную стоимость которой он едва успел окупить, поскольку издательское ремесло дышит на ладан. Ссуды разорительны, поэтому он предпочитает продать часть привилегии, и это вполне разумно.

Если делу сопутствует успех, произведённый товар восполняет понесённые им расходы. Таким образом он приумножает свой первичный фонд как за счёт новоприобретённого, так и за счёт замещённого имущества.

Упомянутый фонд – вот основа его торгового промысла и благосостояния. Да, сударь, основа, и забывать об этом не следует.

Если дело терпит крах, как бывает в подавляющем большинстве случаев, он теряет вложения, лишается части собственности и нередко оказывается перед необходимостью платить долги. И всё же у него ещё остается надёжный текущий фонд, так что разорён он не полностью.

Я не был бы так многословен, если бы мне было достаточно просто описать истинное положение дел. Однако в каждой строчке я вынужден опровергать нелености, которые постоянно приводятся в качестве доводов. Одна из самых стойких и самых распространённых нелепостей заключается в том, что о преимуществах и недостатках книжного ремесла судят по примеру исключительных и незаурядных личностей, скажем, таких, как покойный Дюран[73]73
  У Дюрана Дидро издавал свои «Философские мысли» (Pensées philosophiques. La Haye [Paris: Durand], 1746) и «Нескромные сокровища» (Les Bijoux indiscrets. Au Monomotapa [Paris: Durand], 1748). Дюран умер в мае 1763 г., незадолго до того, как было написано «Письмо о книжной торговле».


[Закрыть], – людей умелых и трудолюбивых, способных благодаря своим широчайшим связям и множеству корреспондентов обеспечить быстрый успех самого грандиозного издания и свести к минимуму потери, которые для других оказались бы гибельными. Мало кто способен на такое; для большинства подобная деятельность оборачивается поражением, ибо ставит перед ними такие задачи, на решение которых просто не хватает времени. Слишком долго приходится ждать вознаграждения за свои труды. Разве на такой пример мы должны опираться? Нет, сударь, нет. Тогда на какой? – спросите вы. На самый широкий и распространённый – на пример обычного начинающего мастера, не бедного и не богатого, не гения и не болвана. Ах, сударь, по пальцам можно перечесть книготорговцев, наживших на этом ремесле состояние. Но нет числа тем безвестным, кто всю жизнь прозябал на улице Сен-Жак или на набережной[74]74
  С XVI в. парижские издатели селились на левом берегу Сены неподалёку от университета – на улице Сен-Жак и вокруг неё. 1 апреля 1620 г. этот квартал был закреплён за ними решением Парижского парламента: им под страхом смерти запрещалось держать свои мастерские и лавки за его пределами. В XVIII в. подобные ограничения уже не действовали, поэтому многие книготорговцы обосновались на правом берегу – на набережной Гран-Огюстен.


[Закрыть], кто кормился на подачки от гильдии и кому та же гильдия оплатила гроб – не в обиду сочинителям будет сказано.

Левый берег Сены. Видны улица Сен-Жак (Rue Saint-Jacques), площадь Сорбонны (Place de Sorbonne), Наваррский коллеж (Col. De Navarre). Фрагмент плана Парижа (так называемого «Плана Тюрго»), 1739

Итак, наиболее широкий и распространённый пример таков, каким я его обрисовал: это пример молодого торговца, лишившегося в результате одного неудачного начинания всех средств, кроме остатка издательского фонда, которым он вынужден обходиться до тех пор, пока, благодаря текущей выручке, он вновь не накопит достаточно сбережений, чтобы решиться на вторую попытку. Стало быть, если вы отмените привилегии или же систематическими посягательствами на них добьётесь того, что доверие к ним будет подорвано, то этому подспорью для издателей придёт конец – в книжной торговле не останется больше ни сбережений, ни ожиданий, ни надёжных издательских фондов, ни доверия, ни смелых шагов, ни начинаний. Поступайте, как вам заблагорассудится: можно передать собственность одного человека другому с правом исключительного пользования, а можно превратить её в общественное достояние. В первом случае торговца дотла разорит откровенный грабёж, в коем я не вижу ни малейшей пользы для общества, ведь не всё ли равно, кто продаёт нам Корнеля – Пьер или Жан[75]75
  См. примеч. 3 на с. 101.


[Закрыть]? Во втором он пострадает не меньше от ограниченной или неограниченной конкуренции. Последнее, должно быть, не вполне понятно и требует пояснений. Суть в том, сударь, что конкуренция делает издание скорее затратным, нежели выгодным, и одного лишь примера достаточно, дабы в этом убедиться.

Возьмём «Словарь басен»[76]76
  Это сочинение аббата Шомпре (Pierre Chompré, 1698–1760) было впервые напечатано в 1727 г. (Dictionnaire abrégé de la fable. Paris: veuve Foucault) и к 1760 г. выдержало девять переизданий.


[Закрыть] и предположим, что за год продаётся тысяча экземпляров, а обладатель привилегии выпустил издание шеститысячным тиражом, из которого половина принесёт ему прибыль. Разумеется, книготорговец скажет, что прибыль преувеличена, поскольку в расчёт не берутся отчисления, уценки, медленное поступление денег – допустим.

Положим, пока произведение печатается в Париже, его перепечатывают в Лионе – тогда срок продажи этих двух изданий составит двенадцать лет с доходностью в десять процентов, таковы торговые показатели.

Если тем временем в Руане выпускается третье издание, то срок продажи этих трёх изданий увеличивается уже до восемнадцати лет и даже до двадцати четырёх, если книга печатается ещё и в Тулузе.

Представьте себе, что появляется множество конкурентов в Бордо, Орлеане, Дижоне, а также в двух десятках других городов. В итоге «Словарь басен» – издание весьма выгодное для привилегированного владельца – не приносит решительно никакого дохода ни ему, ни остальным.

Однако, – возразите вы мне, – вероятность появления столь многочисленных изданий и конкурентов очень мала: их количество всегда соотносится с потребностями общества, с величиной минимальной платы за труд и размером минимальной прибыли книготорговца, а следовательно, оно обеспечивает наибольшую выгоду покупателю, единственному, кому мы должны содействовать. – Вы заблуждаетесь, сударь, конкуренция будет возрастать до бесконечности, ибо ничто не требует так мало затрат, как плохое издание. Возникнет соперничество в том, кто издаст хуже, это говорю я вам по опыту. Книг появится много, но не пройдёт и десяти лет, как все они будут печататься таким же дрянным шрифтом, на такой же плохой бумаге и с такими же негодными правками, как и «Синяя библиотека»[77]77
  «Синяя библиотека» [Bibliothèque bleue] – серия книжек «для народа», издававшаяся с начала XVII до середины XIX в. Эти дешёвые издания, напечатанные на плохой бумаге и переплетённые в синие бумажные обложки, распространялись книгоношами.


[Закрыть] – отменный способ в короткий срок обанкротить трёх-четырёх крупных издателей. Взялся бы Фурнье [78]78
  Пьер-Симон Фурнье (Pierre-Simon Fournier, 1712–1768) – знаменитый гравёр и литейщик, автор учебника и трудов по истории типографии, разработчик современной системы шрифтов. Именно Фурнье снабдил издателей «Энциклопедии» материалами для статьи «Типографское дело» [Imprimerie], напечатанной в VIII т. «Энциклопедии» (см. илл. на с. 170).


[Закрыть] отливать самые красивые шрифты в Европе, если бы в них больше не было надобности? Зачем бы жители Лиможа совершенствовали качество бумаги, если бы все покупали только такую, на которой печатается «Хромой вестник»[79]79
  «Хромой вестник» [Le Messager boiteux] – ежегодный альманах, издававшийся в Швейцарии: в Базеле – на немецком языке с 1676 г.; в Вевэ – во французском переводе с 1707 г. Самостоятельное французское издание начало выходить в Вевэ в 1748 г. Альманах, распространявшийся книгоношами, содержал календари, астрологические прогнозы, даты проведения ярмарок, занимательные рассказы. На обложке был изображен одноногий человек с письмом в руке.


[Закрыть]? Стали бы наши книгопечатники щедро оплачивать образованных мастеров цеха, хороших наборщиков и умелых прессовщиков [80]80
  Работа в типографии требовала высокой квалификации. Наборщики готовили шрифтовые кассы и вручную собирали в гранки текст в зеркальном отображении, используя для каждой буквы и знака препинания отдельную литеру. Прессовщики подготавливали бумагу, применяя сложную технологию её увлажнения, готовили красильные валики, с помощью которых чернила наносились на собранные гранки, и вручную печатали каждый лист на станке. Мастер контролировал весь процесс: он отвечал за оборудование и за качество литер, назначал тип шрифта и его размер, определял длину строки, распределял части текста между наборщиками, дважды производил вычитку пробных оттисков каждого листа, давал указания по их корректуре, следил за качеством печати. Детальное описание всех этих операций дано в статье «Типографское дело», написанной Луи де Жокуром (Louis de Jaucourt, 1704–1779) и издателем Луи-Клодом Брюлле (Louis-Claude Brullé, 17?? – 1772).


[Закрыть], если бы эти хлопоты только увеличивали их расходы и не приносили прибыли? Прискорбней всего то, что пока это ремесло будет приходить в упадок у нас, оно расцветёт за границей, и вскоре только оттуда и будут поступать к нам добротные издания наших же авторов. Не следует думать сударь, что дешевизна может стать поддержкой в любом деле, особенно в таком тяжёлом. Подобное случается, только если народ погряз в полной нищете. И когда посреди этого запустения найдутся несколько фабрикантов, которые захотят напечатать добротные издания для людей с хорошим вкусом, неужели вы думаете, что они смогут выпустить их по той же цене? А если вдруг им удастся установить такую же цену, которую платим мы сегодня и которую объявляют заграничные издатели, какую поддержку предоставите вы им для первых шагов? Не обманывайтесь, сударь, конечно же, конкуренция порождает состязание, но в вопросах торговли и прибыли на один случай, когда конкуренция заставляет состязаться в достижении лучших результатов, приходится сто случаев, когда соревнуются в том, кто меньше всех потратит. Обратное действие она производит лишь на людей исключительных и влюблённых в своё ремесло – людей, которых ожидают и никогда не обходят стороной слава и нищета.

Неизвестный художник. Разносчик книг. XVII век

Бесспорно, существует и срединное решение. Нащупать его непросто, и мне думается, что наши предшественники остановились на нём после многовековых проб и ошибок. Постараемся же вырваться из порочного круга, в котором мы постоянно прибегаем к одним и тем же мерам для преодоления одних и тех же препятствий и неприятностей. Предоставьте свободу книготорговцу, предоставьте свободу сочинителю. Время и без вас прекрасно научит второго оценивать плоды своего труда – надо лишь обеспечить первому право приобретения и право собственности. Без этого условия сочинения автора неизбежно будут терять в цене.

И помните – если вам нужен умелый фабрикант, то потребуется не один век, чтобы поднять его на ноги, а потерять его можно в одно мгновенье.

Вы ищете некое равновесие, которое заставляло бы издателя с усердием работать и назначать за свой труд справедливую цену. Но разве вы не видите, что оно уже установилось благодаря иностранной конкуренции? Если парижский издатель вздумает запросить за книгу форматом в двенадцатую часть листа[81]81
  1п-12° (индуодезимо) – малый типографский формат, при котором на одном типографском листе печатались 12 листов (24 страницы) книги. Он примерно соответствовал формату современных «карманных» изданий. При выпуске книг использовались также форматы in-2° (ин-фолио, см. примеч. 1 на с. 41), in-4° (ин-кварто), in-8° (ин-октаво), реже – in-16°, in-18°.


[Закрыть] цену, которая превышает – после всех прямых издержек и непредвиденных расходов – прибыль контрафакторов или торговцев, присылающих свой товар в Париж издалека, как уже меньше чем через месяц здесь появится амстердамское[82]82
  Из-за жёсткой книжной цензуры, действовавшей во Франции, к началу XVIII в. Амстердам превратился в один из важнейших центров производства печатной продукции на французском языке, поскольку после отмены Нантского эдикта (1685) множество французских издателей-гугенотов нашли прибежище в Голландии.


[Закрыть] или провинциальное издание. Оно будет выполнено лучше, чем его книга, оно будет более дешёвым, и вы при этом никак не сможете помешать его ввозу.

Откажитесь же от планов, которые нанесут удар по тем немногим полезным предприятиям, на которые решился ваш торговец. Если он лишится скорых и верных поступлений, избавляющих его от нужды, что тогда ему останется? Ссуда? Но уже давно жалкое положение книготорговцев в нашем королевстве и их имущественная несостоятельность свидетельствуют о том, что их промысел слишком стеснён и не позволяет им получать постоянную прибыль из выручки. Коли вы желаете воочию увидеть, насколько велика эта несостоятельность, загляните на Биржу или пройдитесь по улице Сен-Мерри[83]83
  На улице Клуатр-Сен-Мерри находилось здание судебной палаты по делам торговли.


[Закрыть] – там каждую неделю очередной коммерсант просит в торговом суде трёхмесячную отсрочку для погашения векселя в двадцать экю. А если книготорговец задумает взять ссуду, кто откроет перед ним кассу[84]84
  Дидро несколько сгущает краски: в 1746 г. Ле Бретон и его компаньоны смогли получить короткий заём, чтобы запустить издание «Энциклопедии». Процентная ставка по нему составила 23 %.


[Закрыть], особенно если станет известно, что из-за непостоянства привилегий и общей конкуренции у него не осталось надёжных сбережений и что любое распоряжение властей, равно как и пожар в его лавке, могут неминуемо и стремительно повергнуть его в нищету? Да и вообще, кто же не знает о рискованности предприятий?

В подкрепление этих размышлений вспомним недавнее событие. Пока об издании Корнеля не объявили женевские книготорговцы[85]85
  Речь идёт об издании в мастерских Габриеля и Филибера Крамеров (Gabriel Cramer, 1723–1793; Philibert Cramer, 1727–1779) собрания трагедий Пьера Корнеля. Инициатором, редактором и комментатором 12-томного издания in-8°, организованного по предварительной подписке (оно не поступало в свободную продажу), объявленной в 1761 г. в пользу Мари-Франсуазы Корнель, выступил Вольтер. Издание считалось официальным, поскольку патронировалось Французской академией. Оно вышло в 1764 г. и его конечная цена составила 48 ливров. Подписка собрала около 180 000, из которых правнучка великого драматурга получила в приданое к свадьбе 52 000 ливров.


[Закрыть], сочинения этого автора продавались в синдикальной палате по цене пятьдесят су или три ливра[86]86
  Т. е. по цене 2,5–3 ливра за том (ливр равнялся 20 су).


[Закрыть] за том. Когда же подписка на женевское издание стала распространяться[87]87
  Вольтер лично занимался организацией подписки, стараясь вовлечь в неё самых высокопоставленных особ, чтобы придать этому изданию особый вес.
  «Я хочу, чтобы король подписался, я хочу, чтобы президент (Парижского парламента – см. примеч. 3 на с. 86) подписал королеву. Я беру на себя германских государей и английский парламент», – писал он одному из своих корреспондентов в июне 1761 г.


[Закрыть] на глазах у книготорговцев, вопреки всем их протестам и несмотря на привилегию, у которой истёк срок и в продлении которой владельцам было отказано, стоимость тома снизилась за два последующих периода продаж до двенадцати су, а на третьем этапе, в сентябре 1763 года, книга продавалась уже по шесть су. Между тем у всех торговцев, распространявших сочинения Корнеля, склады были переполнены изданиями большого и уменьшенного формата in-12°[88]88
  Основные книжные форматы (фолиант, ин-кварто, ин-октаво и т. д., см. примеч. 1 на с. 100) существовали в двух вариантах: в большом и в уменьшенном, в зависимости от изначального размера типографского листа.


[Закрыть].

Конечно же, мы никогда не сможем помешать заграничным издателям выпускать незаконные перепечатки наших авторов. Конечно же, хотелось бы, чтобы лет через тридцать господин Вольтер мог выпускать свои сочинения или свои комментарии к сочинениям других авторов в любом уголке мира. И конечно же, я воздаю должное властям за то, что они повели себя с потомками великого Корнеля так же, как ранее поступили в отношении потомков непревзойдённого Лафонтена. Но всё же хорошо бы по возможности обойтись без грабежа и без ущерба общему благу. Подписка, которой столь редко удостаиваются подданные королевства, передана в руки иностранцам! И когда! И в ущерб кому! Я не в силах молчать… Никто не пострадает, если мадмуазель Корнель будет пожаловано достойное содержание и если государство выкупит у нынешних владельцев поля и дома господина Лафонтена, чтобы поселить там тех, кто носит его прославленное имя. А общественное благо лишь выиграет, если мы закроем двери перед женевским издательством и позволим обладателям прав на сочинения Корнеля самим обнародовать комментарии господина Вольтера.

Примеры типографских орнаментов из сборника Фурнье. 1742 (см. примеч. 2 на с. 96)

Почему же, сударь, эти столь сомнительные подписки получили такое распространение? Потому что книготорговец беден. Суммы, которые он должен вложить в дело, значительны, а предприятие подвержено рискам. Вот он и предлагает скидку, дабы заручиться наличными средствами и избежать банкротства.

Если же он разбогатеет настолько, чтобы взяться за большое дело и завершить его, не используя свои текущие поступления, неужели мы думаем, будто он отважится на что-то по-настоящему значимое? Потерпи он неудачу – у него останется привилегия, то есть право собственности на имущество, не приносящее дохода. Ожидай его успех – он лишится этого права по истечении шести лет. Позвольте же спросить, как соотносятся между собой его ожидания и его риски? Хотите знать точную меру его возможного везения? Она подобна соотношению числа книг, имеющих долгую судьбу, с числом тех, чей век скоротечен. Ни уменьшить, ни увеличить её мы не можем. Это ставка на удачу, если не считать тех случаев, когда репутация автора, своеобразие затронутой им темы, смелость или новизна его замысла, пристрастность и любопытство публики позволяют торговцу хотя бы окупить вложения.

Я вижу, что люди, излишне доверяющие сентенциям общего рода, без конца совершают одну и ту же ошибку: они смотрят на книгопечатание как на ткацкую мануфактуру. Они полагают, будто издатель может производить свою продукцию, приняв в расчёт лишь количество продаж, и будто все его риски сводятся только к странностям вкуса и капризам моды. Они забывают, а может просто не знают, что невозможно сбыть издание по разумной цене, не напечатав определённое количество экземпляров. Остатки старомодной ткани, залежавшиеся на складах у торговца шёлком, имеют некоторую цену. Остатки неудачного издания на складе книготорговца не стоят решительно ничего. Прибавьте сюда и то, что из десяти изданий удачным в самом лучшем случае окажется лишь одно, ещё четыре окупятся только с течением времени, а остальные пять принесут одни убытки.

Я буду ссылаться на факты, потому что не больше вашего доверяю словам скрытных и склонных к обману торговцев. А факты не лгут. Найдётся ли издательский фонд шире, богаче и разнообразней, чем фонд покойного Дюрана[89]89
  Издательский фонд Лорана Дюрана (см. примеч. 1 на с. 92), умершего в 1763 г., был выставлен на продажу 24 февраля 1764 г. Во всех подобных случаях предпродажную инвентаризацию и оценку фондов производили представители гильдии во главе с синдиком.


[Закрыть]? Его оценивают примерно в девятьсот тысяч франков[90]90
  Франк представлял собой не монету, а единицу денежного счёта и был равен ливру (20 су).


[Закрыть]. Для начала, часть книг тысяч на четыреста пятьдесят пойдёт прямиком в макулатуру. Подумайте, что получат его вдова и дети, когда из оставшегося наследства будут погашены долги?

Я знаю, что длительность привилегии в известной мере сообразована с характером сочинения, с вложениями, на которые идёт торговец, с рисками предприятия, с его значимостью и с предполагаемыми сроками сбыта. Но кто в состоянии произвести точные расчёты при таком количестве переменных? Поэтому так часто случается, что срок привилегии уже истёк, а склады всё ещё переполнены.

Однако есть одно соображение, которое особенно стоит учесть, если мы собираемся оставить сочинения на произвол всеобщей конкуренции. Слава – наивысшая награда для автора[91]91
  Писатель, намеревавшийся опубликовать своё сочинение, либо печатал его за собственный счет, либо продавал рукопись издателю. Суммы авторского вознаграждения бывали разными: так, за перевод «Истории Греции» (1743) Дидро получил 300 ливров, а за «Нескромные сокровища» (1748) 1 200 ливров. Контракт издателя «Энциклопедии» принес ему 7 200 ливров (из них – 1 200 по выходе первого тома; остальные деньги выплачивались в виде жалования по 144 ливра в месяц), но его сотрудники в большинстве своем трудились безвозмездно. В частности, шевалье де Жокур, написавший для «Энциклопедии» более 17000 статей (четверть от их общего числа), был вынужден продать собственный дом, чтобы оплачивать помогавших ему секретарей. Дом у него купил издатель Ле Бретон.


[Закрыть], многочисленные переиздания – самый верный показатель успешных продаж, а продажи – явный признак общественного расположения и признания. А поскольку тщеславных авторов и корыстных торговцев у нас хватает, представляете, какое множество переизданий обрушится на нас, тем более если произведение пользуется некоторым успехом. Каждое последующее из этих переизданий одним незначительным дополнением, одним ироничным высказыванием, одной двусмысленной фразой, одной дерзкой мыслью, одним оригинальным примечанием будет перечёркивать все предыдущие. И вот результат – три-четыре торговца уже разорены, принесённые в жертву пятому, который при этом может и вовсе не разбогатеет, а может и разбогатеет, но за счёт нас, бедных литераторов. И вам, сударь, прекрасно известно, что мои выводы не лишены оснований.

И что же получится? А вот что: наиболее благоразумные книгоиздатели уступят дорогу дуракам; из-за того, что к привилегиям, которыми раньше все спешили набить свои портфели, доверия теперь ещё меньше, чем к банковским билетам[92]92
  Недоверие к банковским билетам связано с крахом «системы Ло». B 1716 г. шотландский финансист Джон Ло (John Low, 1671–1729) организовал в Париже акционерный банк, занимавшийся выпуском бумажных денег. В 1718 г. банк был преобразован в государственный, а сам Ло был назначен в 1720 г. генеральным контролером (министром) финансов Франции. Чрезмерная эмиссия не обеспеченных золотом банковских билетов породила ажиотаж, слухи о банкротстве и волнения в Париже. Осенью 1720 г. «система Ло» рухнула, а сам Ло бежал из Франции.


[Закрыть], торговцы примутся заполнять свои лавки и склады любыми изданиями без разбора – подлинными и контрафактными, столичными и провинциальными, французскими и иностранными; а печатать у нас станут так же, как у нас строят, – лишь в самом крайнем случае, поскольку издатель будет пребывать в уверенности: чем больше рукописей он купит – тем больше денег потратит на других, чем меньше приобретёт для себя – тем меньше оставит своим детям.

И впрямь, ну зачем идти на риск первым? Не лучше ли подождать, когда сочинение начнёт пользоваться успехом, и извлечь из этого выгоду? Тем более, что на большой тираж смельчак наверняка не отважится, и, двигаясь вслед за ним, можно вполне прилично заработать, совершенно ничем не рискуя.

В определённых обстоятельствах торговец высказывает иногда соображения, которые выявляют его расположение духа. И я к ним охотно прислушиваюсь. Если ему предлагают произведение стоящее, но не слишком привлекательное для покупателей, что он отвечает? «Да, издержки велики и возврат средств не будет быстрым, но для издательского фонда эта книга подходит: две-три такие вещи – и можно не сомневаться, что хватит на то, чтобы поставить на ноги своего отпрыска». Так давайте не будем лишать его имущества, а его дочь – приданого.

Без капитала производители никогда не смогут получать прибыль от своих фабрик, а книготорговцы без привилегий – что фабриканты без капитала. Я говорю «без привилегий», потому что это слово не должно больше резать вам слух.

Если гильдию, в которой никто не может взяться за большое дело, поскольку все имеют одинаково невысокий достаток, вы предпочитаете гильдии, в которой богатство распределено неравномерно, – передавайте права на все издания без разбора в общее пользование, так тому и быть. Однако приготовьтесь к неприятным последствиям. Они будут разными, но вот первое, что вас ждёт: никакого взаимного кредита; никаких скидок для провинции; наплыв заграничных книг; отсутствие хороших изданий; низкопробная отливка шрифтов; крах бумажных фабрик. Уделом книгопечатания станут судебные постановления, брошюры и листовки-однодневки. Этого ли вы добиваетесь? Меня же, признаюсь, такая будущность книжной торговли прельщает ещё меньше, нежели та картина, которую я вам описал, рассказывая о состоянии сего промысла после указа 1665 года. И более всего меня удручает то, что, единожды причинив вред, мы уже ничего не сможем исправить.

Но прежде чем продолжить – ибо есть ещё важные вопросы, которых я не успел коснуться, – мне следует предостеречь вас от известного софизма[93]93
  Во времена Дидро слово «софизм» имело единственное значение – ложный, вводящий в заблуждение аргумент.


[Закрыть] ревнителей системы[94]94
  Выражение gens à système заимствовано у Тюрго (Anne-Robert Turgot, 1727–1781). В «Похвальном слове Гурнэ» (Eloge de Gournay, 1759) Тюрго назвал «ревнителями системы» приверженцев Венсана де Гурнэ (Vincent de Gournay, 1712–1759), коммерсанта, оказавшего большое влияние на развитие французской экономической мысли – противника монополий и сторонника свободной конкуренции.


[Закрыть]. Руководствуясь весьма поверхностными представлениями о природе многочисленных и разнообразных областей торговли, они наверняка поспешат заявить, что большую часть соображений, выдвинутых мною в отношении книгопечатания, можно с равным успехом распространить на всех, кто обладает исключительными привилегиями, – так, словно все исключительные привилегии одинаковы; словно условия повсюду одни и те же, а если и различаются, то это не затрагивает сути дела; словно политика не знает таких обстоятельств, когда в целом вроде бы убедительный довод на поверку оказывался применимым лишь в отдельных случаях, а то и неприменимым вовсе. Сударь, давайте обсуждать проблему, а не искать пространных решений, которые можно применять к самым разным сферам. Ведь речь не о том, чтобы объявить: «Все исключительные привилегии плохи». Речь о том, чтобы показать, что сутью исключительной привилегии книгоиздателя является вовсе не собственность. Если бы эта привилегия основывалась только на приобретении определённой материальной ценности и на праве, единым образом регулирующем все приобретения на свете, то она была бы противна общественным интересам, и её необходимо было бы упразднить, невзирая на собственность. Вот в чём заключается трудность. Прошу вас, задайтесь вопросом – какую пользу мы получим от самоуправной передачи имущества одного книготорговца другому? Пусть вам с толком объяснят, почему так важно, чтобы какую-нибудь книгу печатал и продавал именно тот, а не другой издатель. Содействие – о большем я и не прошу. Пока же я вижу лишь, что нынешний собственник смотрит на свои имущественные права как на временные, а потому стремится делать для себя как можно лучше, а для нас как можно хуже, ибо немыслимо представить, чтобы его и наши интересы совпадали. Будь всё иначе, дела бы обстояли куда лучше, и ничего не пришлось бы менять.

Позвольте, сударь, по секрету поведать вам, что думают некоторые люди. Их можно назвать прожектёрами, негодяями, чудаками, недалёкими или злонамеренными типами – как вам будет угодно. Люди эти, не обнаружив в сиих нововведениях никакой прямой или опосредованной пользы для общества, подозревают в них чью-то тайную корысть и даже, скажу не обинуясь, намерение наложить руку на всю книжную торговлю. По их словам, умысел этот настолько ужасен, что разом довести его до конца никто не осмеливается, а потому торговцев и публику приучают к нему постепенно, предпринимая шаги, прикрытые самыми благородными и великодушными чувствами, а именно – почитают память наших великих сочинителей, осыпая милостями их обездоленное потомство. «Смотрите, – продолжают они, это именно их слова, – в один ряд с сим благовидным предлогом ставятся властные и иные соображения. Их-то и пустят в ход, когда будет ясно, что можно больше не церемониться». Подобные мрачные взгляды никогда не найдут поддержки у тех, кто, как и я, уверен в справедливости, бескорыстии и душевном благородстве наших начальников, кто со всем подобающим уважением относится к их должностям и чинам. Но сударь, кто поручится за их последователей? Если в руках у них окажутся заранее заготовленные орудия нападения, можно ли быть уверенным, что они ими не воспользуются? За сегодняшний день торговец спокоен, но, по-вашему, так ли беспочвенны его опасения за день завтрашний?

Находятся и другие люди, решившие, будто замысел состоит в том, чтобы непременным условием возобновления постепенно истекающих привилегий сделать перепечатку некоторых важных трудов, коих пока не хватает на прилавках и ещё долго не будет хватать, ибо от подобных изданий торговцев удерживают слишком большие, непосильные для них затраты и слишком медленный возврат средств, дожидаться которого они не в состоянии. Подобная повинность по природе своей схожа с теми пошлинами, коими монарх изволит облагать всё остальное имущество подданных, когда того требуют неотложные нужды государства. Осуждать такую меру я не осмелюсь, о её применении нам известно. Но она ни в коем случае не должна служить основанием для перераспределения собственности. Если бы она могла стать оправданием для подобного беззакония, любой благоразумный магистрат от неё отказался бы. Особое же внимание надобно уделить тому, чтобы всячески облегчить это бремя и привести его в строгое соответствие со стоимостью возобновляемой привилегии. Впрочем, вы и сами убедитесь, что рано или поздно она заронит семя самых яростных раздоров. Я бы предпочёл, чтобы она применялась только в отношении лицензий, выдаваемых в исключительных случаях, таких, например, как негласные разрешения, контрафакция заграничных изданий и тому подобное.

Есть и такие люди – и их большинство, – которые полагают, будто цель властей состоит в преобразовании всех привилегий в самые обычные разрешения без каких-либо исключающих оговорок; они будут предоставляться многим книготорговцам одновременно, отчего у нас возникнет состязательность при производстве книг и конкуренция при их сбыте, а самые лучшие издания начнут продаваться по самой низкой цене.

Но во-первых, рассуждать так – значит рассматривать издательскую привилегию как некую милость, коей можно произвольно удостоить или лишить книготорговца, забыв о том, что на самом деле она – залог настоящей собственности, любое посягательство на которую будет несправедливостью. О последствиях этой несправедливости вы сможете судить, опираясь на факты, а я постараюсь приводить их всякий раз, как только смогу; таков мой метод, надеюсь, он подойдет и вам.