Текст книги "Деспотия и демократия. Всякий человек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею"

Ст. 21. Существование законов, дозволяющих представления королю, определяющих, какие приказы заслуживают исполнения, устанавливающих само исполнение их и т. п., еще не создает непоколебимой конституции государства.

Примером этому служит Франция: она имела все эти преимущества, а все же ее конституция была опрокинута в одно мгновение. Ничего не будет достигнуто, пока не найдут секрет того, как можно обуздать глупого, злого или безрассудного ребенка, если он получит трон.

Во время царствования злых государей народ находится в состоянии войны с человеком, который им правит; чем больше будет дурных царствований, тем более длительным будет это состояние войны, и постепенно народ привыкнет видеть в своем властителе врага.

Первым словом того, кто вступает на престол, является слово о мире между моим народом и мною; один за другим все властители громко произносят сии слова, но до сих пор мы еще не дождались того, кто сумел бы сдержать слово; это был бы Мессия. Народы, не торопитесь восклицать: «Вот он, он уже пришел!» – Ждите чуда, которое должно явить нам такого властителя.

Повсюду, у всех народов я вижу памятники, напоминающие о власти монарха. Но я не нахожу ни одного памятника, который свидетельствовал бы о свободе народа. Если и приходится чего-либо опасаться, то, во всяком случае, не того, что монарх забудет о своих прерогативах, а того, что подданные забудут о своих правах.

* * *

Глава IV. Ст. 22 и 23. Надобно иметь хранилище законов.

Несомненно, этим хранилищем может быть лишь политическое учреждение. О нем-то и идет речь. Нужно охранить его от насильственного влияния как со стороны государя, так и со стороны чиновников. Нужно установить, как именно должно поступать это учреждение, если оно подвергнется насилию со стороны государя.

Свобода существует в демократиях. Дух свободы может быть и в монархиях, но здесь устои ее бывают совершенно иными; впрочем, когда нет свободы, следует строго оберегать дух свободы. Народ должен быть свободным, или пусть он почитает себя таковым. Человек, разрушающий этот предрассудок народа, является тяжким преступником. Изображение свободы начертано на тонкой паутине. Это изображение приковывает к себе взоры всего народа, возвышает его, поддерживает, радует. Проницательные взоры иных видят сквозь просветы паутины ненавистную голову деспота.

Но хорошо ли поступит тот, кто разорвет паутину? Он не причинит никакого вреда властителю, презренным рабом которого он сам является, но зато он причинит невыразимое зло народу, он приведет народ к разочарованию, печали, безнадежности, унижению, ибо покажет ему вдруг ненавистную голову.

Такой паутиной является учреждение, служащее хранилищем основных законов государства.

Ст. 28. Что есть хранилище законов? Это – учреждение, в котором воля государя подвергается рассмотрению, одобрению, обнародованию и исполнению.

Но каковы же гарантии силы и длительности этого учреждения? В России им является сенат, но сенат ничего не значит: это глас вопиющего в пустыне. Некогда Ирод приказал отрубить голову тому, кто вопиял в пустыне, и она затем была на блюде преподнесена Иродиаде.

Если это хранилище находится в подчинении и в зависимости от верховной власти, то всякое законодательство остается тщетным. Здесь лишь одна воля регулирует все, одна она устанавливает, следуя прихоти, что справедливо и что несправедливо. Называйте эту волю как угодно, она всегда останется лишь волею султана.

Ст. 29. Сие установление возбраняет народу безнаказанно презирать указы государевы.

Да, безнаказанно, это верно. Это учреждения останавливает самовольные замыслы и жадность государя. Но где же? Этого нет даже в Лондоне. Человек богатый покупает голоса своих избирателей, чтобы добиться чести быть их представителем; двор же покупает голоса этих представителей, дабы управлять более деспотично.

Разве мудрый народ не должен приложить старания к тому, чтобы предупредить тот и другой вид подкупа? Разве не удивительно, что народ не поспешил сделать это в тот же день, когда некий представитель имел бесстыдство сказать своим избирателям – после того как заставил их дожидаться в прихожей: «Я не знаю, чего вы хотите, но я буду поступать так, как мне заблагорассудится; я заплатил вам слишком дорого, а посему решил продать вас также возможно дороже».

Если право представительства может быть покупаемо, то представителем будет всегда наиболее богатый. Если оно не покупаемо, то представителя можно купить дешевле.

* * *

Глава V. Ст. 32. Очевидно, что в благоустроенном обществе злой человек не может вредить обществу, не вредя тем самым и себе.

Злой знает это; но он еще лучше знает, что, будучи злым, он может выиграть больше, нежели потерять в качестве члена общества, которому он причиняет вред. Думаете ли вы, что во Франции главные откупщики не сознавали того, что они вредят самим себе, причиняя вред обществу? И что же, отказались они от своего положения? Нет.

Надлежит сделать так, чтобы зло, причиняемое обществу, всегда было меньшим, чем то зло, которое люди причиняли бы себе. Но как этого достичь? Существуют и всегда будут существовать такие обстоятельства, которыми злой сумеет воспользоваться, покуда человек, приобретающий выгоду как злодей, не страдает от того зла, которое он причинил себе как гражданину. Сей принцип, во всей его строгости, применим к государю, ибо он, распоряжаясь всем, естественно, испытывает и ущерб от своих дурных поступков. Делая последовательно все выводы, можно сказать, что всякий дурной закон в конечном счете приводит к следующему: «Ваша воля, государь, чтобы мы сожгли наши дома».

Трудность вот в чем: естественные законы являются вечными и общими. Законы положительные суть лишь следствие законов естественных. Следовательно, положительные законы также суть вечные и общие законы. Между тем ясно, что такой-то положительный закон может быть хорошим и полезным при определенных обстоятельствах и дурным или вредным при обстоятельствах иных.

Ясно, что не существует такого кодекса, который через некоторое время не требовал бы исправлений. Эта трудность, быть может, не является неразрешимой, и ее следует разрешить.

Ст. 34. Равенство всех граждан состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам.

К этому следовало бы добавить: в равной мере. Из этой статьи вытекает необходимость отмены всех привилегий, присвоенных знати, духовному сословию, чиновничеству. Но я спрашиваю: как добиться того, чтобы граждане, не являющиеся равными по своему положению, влиянию и всякого рода иным возможностям, были равны перед законом? Так оно должно быть; предполагается, что оно так и есть, но этого никогда не было и быть не может. Вопрос заслуживает того, чтобы над ним хорошенько подумать.

По счастливой случайности может быть устранено неравенство между двумя индивидами, по природе своей равными. И бывает, напротив, – между двумя индивидами есть известное природное неравенство. Бывает условное неравенство, зависящее от того положения, которое занимает данный индивид в обществе. Если это различие в общественном положении возникло в результате достоинств индивида, то оно должно быть отнесено к категории естественного неравенства.

Я отношусь с уважением ко всякому такому неравенству, – оно принадлежит к особенностям, свойственным каждому. Но я не могу допустить тех искусственных прав и привилегий, которые связаны с сословностью и в силу которых общественные тяготы распределяются столь неравномерно, а авторитет закона подрывается. Изыщите другие средства для отличения людей: раздавайте деньги, ордена, воздвигайте памятники и т. д.

Вопрос этот представляет значительные трудности, которые преодолеваются лишь опытом, а может быть даже только гением. Опыт, идущий медлительным шагом, требует времени, а гений, сей посланец богов, хотя он и преодолевает одним скачком огромные пространства, заставляет ожидать себя в течение веков. Но пусть явился гений. Его начинают отвергать, его преследуют. Никто не будет его слушать, а если случайно и выслушают, то зависть превратит его проекты в воздушные замки и приведет их к крушению.

Быть может, труды гения и послужили бы общему интересу массы, если бы гению была предоставлена возможность действовать свободно, но ему ставят беспрестанно препятствия те носители власти, которые сами ничего не понимают и вместе с тем претендуют на право распоряжаться всем. Кто пользуется их доверием? Бесстыдный льстец, который, сам в то не веря, беспрестанно повторяет им, что они – совершенство. Их глупость порождает зло, и оно укрепляется надолго, ибо ложный стыд не позволяет им отказаться от своих замыслов; ложные решения исчерпывают себя еще до того, как им в противовес возникли правильные, и до того, как эти люди согласятся одобрить правильное решение, то самое, которое они ранее отвергли. Таким путем наступает беспорядок – он есть следствие сумасбродства государей, надменности министров и долготерпения жертв.

Положим, что порядок найден. Но кто в состоянии провести его в жизнь? Как многочисленны лица, составляющие оппозицию установлению этого порядка? Монарх был бы вынужден попрать присягу, которую он принес при своем короновании. В России или в Константинополе это значило бы рисковать своей короной и своей головой.

Но, скажут, необходимо вводить эту реформу постепенно, рассчитывая на двух-трех справедливых, добрых и просвещенных государей, наделенных твердостью духа. Но разве таков закон природы? Имеется существенная разница меж народом, граждански устроенным, и тем, коему еще предстоит это. Положение первого рисуется мне худшим, нежели положение второго: один здоров, а другой уже заражен старой, почти неизлечимой болезнью.

* * *

Ст. 38. О вольностях.

Надо представить себе точно и ясно, что есть вольность. Конечно, если бы граждане могли делать то, что воспрещают законы, свободы не было бы. Но если бы не гражданин, а государь имел такую возможность, – разве тогда была бы свобода? Несомненно, существовала бы лишь свобода одного человека и рабство всех.

Отсюда, полагаю, и вытекает, что рабство одного есть существенная предпосылка свободы для всех. Некий кацик совершил путешествие во Францию. Первым вопросом, который ему задали при дворе, был вопрос о том, имеет ли он рабов. «Рабов? – сказал он. – Я знаю лишь одного раба среди всех моих подданных. Этот раб – я!»

Сей прекрасный и возвышенный ответ не мог не навлечь на него презрение, ибо он находился у короля, который отозвался однажды о султане, приказавшем отрубить дюжину первых голов своего правительства, следующим образом: «Вот это называется царствовать!» Один из придворных имел смелость ответить королю: «Да, государь, но я наблюдал, во время своего пребывания в посольстве при Порте, как шесть государей, которые умели царствовать таким образом, были удушены один за другим». Государь прикинулся глухим и повернулся к нему спиной.

Деспоты любят говорить, что человек, боящийся высказать своему повелителю суровую, но полезную правду, трус, и они правы. Но они забывают, что деспот, карающий своей немилостью смельчака, рискнувшего сказать ему суровую и полезную правду, сам плодит вокруг себя трусов.

Не отрицаю, что сознательность, понимание, являющиеся следствием всеобщего образования, полезны, но сомневаюсь в надежности этого противоядия. 1) Как сделать это понимание всеобщим? Девятнадцать двадцатых нации в силу своего положения или же глупости обречены на невежество. 2) Одна двадцатая является и ныне весьма просвещенной, – но это не меняет положения. 3) Понимание не препятствует ни игре интересов, ни игре страстей: неразумный коммерсант ясно видит, что он разоряется, тем не менее он не уменьшает своих трат. Государь может создавать, что он управляет тиранически, сам или через своих министров, и, тем не менее, не откажется от своей тирании.

Возражения, приводимые против сдерживающего влияния того политического органа, которому вручен надзор за. верховной властью кажутся мне мало обоснованными. Доказательством служит английский парламент, – он, на мой взгляд, может представлять собой грозную силу, противодействующую власти короля. Пусть исключат из него всякого представителя, я не скажу обвиненного, но уличенного в подкупе, и пусть предоставят народу полную свободу в выборе представителей, и тогда мы увидим, чем станет эта противодействующая сила. Народ, не подкупленный подачками, несомненно, изберет наиболее честного и наиболее просвещенного человека; ведь люди обычно руководствуются своими интересами, если только они не ослеплены и не развращены.

Впрочем, следует заниматься просвещением и образованием, но не следует возлагать слишком много надежд на это средство. Во всяком случае, не думаю, что понимание или какое-либо другое средство могут обеспечить законам незыблемость. Думаю, что если не все, то некоторые из законов находятся в зависимости от обстоятельств и изменяются под их влиянием. При данном положении государства определенный закон является весьма мудрые; с изменением положения этот закон, в зависимости от обстоятельств, может стать весьма вредным.

Ст. 39. Нужно, чтобы гражданина охраняли от посягательств другого гражданина.

Это неполное определение: для политической свободы недостаточно, чтобы гражданина охраняли от посягательств другого гражданина, необходимо, чтобы он сам и общество были в безопасности от посягательств государя. Это не будет обеспечено, если государь не отречется; в какой-то мере от своей власти. Безопасность будет непрочной и в том случае, когда государь не примет всех мыслимых мер, чтобы это отречение не было взято назад кем-либо из безрассудных или тиранических преемников государя.

Но какова та часть власти, от которой он должен отречься? В чем состоит она? Кому она должна быть вручена? Носителем ее должно быть представительное собрание народа. Каковы должны быть прерогативы этого собрания? Из кого должно состоять это собрание? Как придать этому собранию некоторую силу? Сие – дело времени, общественного мнения, конституции этого собрания, его регламентов, санкции, приданной этим регламентам, присяги членов этого собрания, несменяемости его членов, сохранения за собою права действовать независимо от государя и т. д., и т. п.

Если государь искренне желает связать себя самого и своих преемников, он, конечно, найдет надлежащие способы.

* * *

Ст. 57. Законоположение должно применять к народному умствованию (духу).

Я держусь иного мнения: именно законодательство должно творить дух народа. Я знаю, что Солон следовал духу своего народа, но Солон не был деспотом, Солону не приходилось иметь дело с народом рабским и варварским. Когда можно сделать все и когда еще ничего не сделано, следует стремиться не к тому, чтобы издать лучшие из законов, какие народ может получить, – а дать ему возможно лучшие законы.

Ст. 59. Законы суть особенные и точные установления законодателя.

Все хорошие законы создала природа, законодатель же только обнародует их. Я охотно сказал бы государям: если вы хотите, чтобы ваши законы соблюдались, пусть они никогда не противоречат природе; я сказал бы духовенству: пусть ваша мораль не препятствует удовольствиям невинного характера. Громите, угрожайте сколько будет угодно, открывайте перед нашими глазами врата ада – вы все равно не заглушите во мне желания быть счастливым.

Желание быть счастливым есть первая статья того кодекса, который предшествует всякому законодательству, всякой религиозной системе.

Ст. 60. Мне кажется, что в этой статье нравы (обычаи) рассматриваются как нечто независимое от законов. Я же полагаю, что нравы являются следствием законов. Народ дикий имеет хорошие нравы, когда он придерживается естественных законов: человечности, добрых дел, верности, добросовестности и так далее. Народ просвещенный имеет хорошие нравы, когда он соблюдает законы естественные и гражданские.

Нравы могут быть хорошими даже тогда, когда соблюдаемые законы дурны. Напротив того, нет добрых нравов, когда законы не соблюдаются, будь то законы хорошие или дурные.

Если присмотреться поближе, то можно видеть, что различие нравов знати и нравов простого народа объясняется тою же причиной. Нравы простого народа, когда они хороши, соответствуют нравам дикаря, когда он хорош. Нравы знати – это нравы просвещенного народа, когда он плох. Другие различия касаются лишь грубости и вежливости.

Общий проект рассматривает только законы гражданские, политические и уголовные, но не законы естественные. Следовательно, первые – лишь существенное последствие последних, и посему – изменчивы.

Ст. 61. О способах предупреждения преступлений.

Без сомнения, существуют способы предупреждать преступления: 1) не создавать мнимых преступлений; 2) делать людей счастливыми; 3) просвещать их относительно их интересов; 4) бороться с леностью; 5) умерять строгость уголовных законов; 6) присуждать преступника к исправлению того вреда, который он причинил обществу своим преступлением.

Наказания смертью должны быть немногочисленны: из того, что один человек убит, еще не следует, что нужно убивать другого; убийца, когда он казнен, уже ни к чему не годен, а между тем имеется много общественных работ, к которым он мог бы быть приговорен. Следует чаще применять денежные наказания, выдавая часть денег потерпевшему.

Изгнание представляется мне нарушением международного права. Оно сводится к выпроваживанию преступника в дом своего соседа с предоставлением ему возможности творить зло где-нибудь в другом месте, а не у себя.

Мне думается, что следовало бы установить известный срок, по истечении которого определенные преступления (кроме тех, где речь идет о возмещении причиненного вреда, как при краже) не могли бы караться. Допустим, человек в возрасте 19 или 20 лет стал участником преступления, затем он женился, имеет детей, занимается ремеслом или торговлей; он честно ведет свое дело, он – хороший отец, хороший супруг, хороший – сосед, хороший гражданин; его доброе поведение известно всем. Через 18 или 19 лет его прежние товарищи по преступлению схвачены и доносят на него. Должно ли правосудие арестовать этого человека, лишить его положения, отнять его у жены и детей, посадить за тюремную решетку и из тюрьмы повести на казнь? Должен ли он быть судим за одно несчастное мгновенье в своей жизни? Или же следует признать, что в отношении таких граждан закон не должен взыскивать за преступление, если только можно быть уверенным в том, что этот человек не вернется к прежнему?

Я спрашиваю, не следует ли оставить такого гражданина в покое и, точно осведомившись о его жизни и поведении после свершенного преступления, освободить его от наказания и пощадить его репутацию? Такие случаи не редки: на моих глазах прошли два таких дела.

Это наводит меня на другой вопрос, а именно: не следует ли, чтобы гражданский закон имел несколько тайных статей, которые умеряли бы его суровость, ограничивали бы его, сохраняя за ним всю его грозную видимость. Я предпочел бы тайное несоблюдение закона публичному обнародованию помилования. Публичное оглашение помилования стоит в формальном противоречии с целью наказания. Помилование всегда делает человека стоящим выше закона, между тем он во всех случаях должен был бы стоять ниже законов. Поэтому не следует затрагивать вопроса о помиловании в Наказе; это – первая тайная статья. Закон, который отсек бы от общества его согрешившего сочлена, хотя бы даже исправившегося, напоминал бы хирурга, который ампутировал бы член больного тела в силу того, что этот член был когда-то поражен.

Я следую здесь сравнению, гласящему, что смертная казнь есть средство, которым врачуется больное общество.

* * *

Глава VIII. Ст. 81. О любви к родине и патриотизме.

Невозможно любить родину, которая нас не любит. Невозможно, чтобы патриотизм, не основанный на счастье, не угас.

Эгоистический государь постоянно обособляет себя от народа. Он мнит себя в состоянии войны с народом.

Блаженными будут те времена, когда государи почувствуют, что счастье их подданных и их собственная безопасность, в сущности, одно и то же. Они, перестав опасаться нашей силы, не будут стремиться к нашей слабости.

Восстают всегда лишь несчастные и угнетенные.

Глава X. Ст. 148. Государь представляет в своей особе все общество соединенное и содержит всю власть в своих руках.

Екатерина II, по-видимому, все же хочет напомнить в своем Наказе, что она является государыней. Здесь встречаются такие строки, в которых, сама того не замечая, она вновь берет в руки скипетр, от которого вначале отказалась.

Глава XI. Ст. 250–251. Происхождение общества.

Я придерживаюсь иного взгляда на происхождение общества. Если бы земля сама по себе могла удовлетворить все потребности человека, то общества не создалось бы. Отсюда вытекает, на мой взгляд, что людей объединила между собой необходимость борьбы против общего врага, врага, вечно существующего, а именно – природы. Они мыслили, что борьба эта, будет более успешной, если ее вести соединенными силами, а не разрозненно.

Зло заключается лишь, в том, что они пошли дальше этой дели. Они не удовольствовались победой, но пожелали устроить триумф; они не ограничились тем, что повергли врага на землю, но пожелали попрать его ногами; так в человечестве создалось много искусственных потребностей.

Устройте так, чтобы природа стала для человека доброй матерью, и чтобы земля удовлетворяла все его нужды, не требуя от него никакого труда, и в ту же минуту вы рассеете общество, не будет больше ни порока, ни добродетели, ни нападения, ни защиты, не будет законов. Впрочем, если даже причина сия не явилась ни главнейшей, ни единственной причиной образования общества, то во всяком случае можно сказать, что она всегда была и будет.

Люди соединились в общество, руководствуясь инстинктом, подобно слабым животным, собирающимся в стада. Вначале между ними, конечно, не имелось никакого соглашения. Дикие собаки собираются в стаи и охотятся вместе, лисицы также собираются и охотятся стаями. Обособленный человек не мог бы отдыхать в своей хижине, готовить себе пищу, охотиться, бороться со зверями, охранять свои стада и т. д. Пять человек выполняют, и выполняют хорошо, все эти работы. Раньше ценилось одно великое качество – телесная сила, и был один великий порок – леность.

Я решительно склонен думать, что именно заслуги приводили к власти. Все эти столь справедливые и разумные идеи о том, что не члены общества были созданы главою, а глава был создан ими, что существует молчаливый договор, что существуют неотчуждаемые права, свобода, собственность, – все эти идеи весьма новы. Ибо, если вспомнить, когда впервые возникло общество, они представляют крик уже угнетенного человека, они явились порождением длинного ряда бедствий, испытываемых вследствие злоупотреблений власти.

Нужно признать, что разум человека достиг уже значительного развития в тот момент, когда он мог поставить перед собою вопрос: «Что такое человек? что такое общество? что такое верховная власть?» Все эти вопросы широко популяризировались в наши дни. К чему же это привело? Ни к чему. Несмотря на протесты, исходящие от всех цивилизованных народов и выраженные их юристами и философами, деспотизм распространяется повсюду. Мы еще очень далеки от того, когда всякий указ будет начинаться словами: «Мы, Людовик, Фридрих, Екатерина, по милости наших подданных», а не «Мы, по милости божьей». Это нововведение обессмертит того государя, который первый прибегнет к нему.

«Милостью божьей» – выражение теократическое. «Помазание божье» – тоже теократическое выражение. Оба они весьма давнего происхождения, когда народы жили еще под господством жрецов; тогда жрец был и царем. Когда эти звания обособились, священник сохранил за собою привилегию посвящать в короли; он заставил короля быть у него в услужении. Что означает, при правильном толковании, эта церемония? А вот что: «Ты зависишь только от бога, и будь тираном, если ты того хочешь». Прочитайте в Библии обращение Самуила к народу.

Прежде всего нужно, чтобы общество было счастливым, и это будет достигнуто, если свобода и собственность будут обеспечены, если торговля не будет стесняема, если все классы граждан будут одинаково подчинены законам, если налоги будут посильными и распределены правильно, если они не превысят нужды государства, и если добродетель и таланты получат заслуженную награду.

Если бы человек был создан только для того, чтобы возделывать землю, собирать плоды, съедать и продавать их, то не о чем было бы говорить; однако мне думается, что мыслящее существо создано для того, чтобы быть счастливым во всех своих помыслах. Можно ли ставить предел духу и чувствам и говорить человеку: «Ты можешь думать только до этих границ, ты должен чувствовать только до этого предела?» Полагаю, что философия такого рода стремится держать человека в состоянии скота и обрекает его на посредственные радости и посредственное счастье, что совершенно противоречит его природе, а всякая философия, противоречащая природе человека, должна быть признана нелепой.

Столь же нелепо и законодательство, при котором гражданин вынужден беспрестанно приносить свои вкусы и свое счастье в жертву благу общества. Я хочу, чтобы общество было счастливым, но и я сам также желаю быть счастливым. Имеется столько же способов быть счастливым, сколько имеется людей. Наше личное счастье – основание всех наших подлинных обязанностей.

* * *

Ст. 258. О крепостных.

Чтобы воспрепятствовать злоупотреблениям рабством я предотвратить проистекающие от него опасности, нет иного средства, как отменить само рабство и управлять лишь свободными людьми. Эту меру трудно провести в стране, где нельзя дать почувствовать господам злые стороны рабства, а рабам – преимущества свободы, настолько одни деспотичны, а другие унижены.

Екатерина не говорит ничего об освобождении крепостных. Между тем вопрос этот весьма важен. Желает ли она, чтобы ее народ прозябал в рабстве? Разве неизвестно ей, что там, где нет свободы, нет ни правильной администрации, ни законов, ни населения, ни земледелия, ни торговли, ни богатства, ни наук, ни искусств, ни ремесел?

Есть превосходное средство для предупреждения восстаний крепостных против господ: сделать так, чтобы вовсе не было крепостных.

Ст. 265. О росте населения.

Имеется лишь одно средство благоприятствовать росту населения. Это – сделать народы счастливыми. Население растет быстро, и родившиеся остаются в живых там, где люди чувствуют себя хорошо; чувствуют же они себя хорошо там, где свобода и собственность священны.

Свобода и собственность являются священными там, где все одинаково подчинены закону и где налоги распределены по справедливости, пропорциональны потребностям общества, и взимание их производится соответственно имуществу; впрочем, не следует вмешиваться ни во что, все упорядочится само собою, будучи надлежащим образом охранено. Вопрос станет неразрешимым, если мы будем ставить для решения его все новые и новые условия: не нужно излишней опеки.

Опыт показывает: чем в большем наши крестьяне живут убожестве, тем больше рождают они детей, – да, но тем меньше детей остается в живых.

Ст. 343. Об эмиграции.

Все то, что Вы говорите, очень хорошо, – почему же вы поступили иначе? Есть лишь один закон, один принцип, говорящий против эмиграции людей и богатств. Эмиграция людей – симптом тирании; эмиграция богатств – симптом недоверия и потерн кредита в отношениях между государством и частными лицами.

Глава XIV. Ст. 252. Воспитание в детях любви к отечеству.

Как можно надеяться, чтобы отец внушил своему ребенку любовь к тому отечеству, которого он сам не любит?

Я скажу лучше государям: если вы желаете, чтобы отцы проповедовали своим детям любовь к родине, сделайте так, чтобы отцы полюбили ее; это чувство легко зарождается, так как во всех людях заложена склонность любить свое отечество, которая поддерживается больше действием моральных, нежели физических стимулов. Естественный вкус к общению, кровные и дружеские связи, привычка к климату и языку, известное, легко возникающее, расположение к определенному месту, обычаи, привычный образ жизни – все это, вместе взятое, привязывает разумное существо к той стране, в которой оно увидело свет и получило воспитание.

Нужно иметь могущественные мотивы, чтобы порвать столько нитей и предпочесть другую землю, которая явится совершенно чужой и новой для нас.

Глава XV. Ст. 364. Честь правителя.

Если правители лишены чести, то вскоре и вся страна будет лишена ее. Такие правители нередко принуждают честных лиц к бесчестному поведению.

Если правители, к примеру, создают пожизненные ренты, они уничтожают все родственные связи своих подданных. Они санкционируют тот отвратительный вид роскоши, который служит показателем богатства немногих и признаком нищеты масс.

* * *

Глава XIX. Ст. 454. О Наказе как таковом.

Сомневаюсь, чтобы, при том огромном количестве различных интересов, которые связывают или разделяют народы или которые, в пределах того же народа, связывают или разделяют стольких индивидов, кодекс мог быть столь кратким, столь простым и столь ясным произведением, как то воображают.

Обращусь к Наказу вашего величества о составлении законов. Я не спрашиваю, много ли найдется людей, способных вникнуть в него достаточно глубоко. Я спрошу только, есть ли во всех цивилизованных нациях хотя бы один человек из народа, который был бы в состоянии понять все эти статьи. А ведь этот Наказ составлен в выражениях весьма простых и весьма ясных.

Добавлю к этому небольшое замечание: любой вопрос из области интегрального и дифференциального исчисления может быть разрешен легче, чем какая-либо проблема политической экономии, если только добиваться наиболее точного решения ее. В математике нет ничего такого, чего, в конце концов, не мог бы разрешить гений Ньютона или какого-либо его преемника.

Другое дело те вопросы, о которых идет речь. С первого взгляда кажется, будто затруднений не так уж много, но вскоре выясняется, что одно затруднение влечет за собою другое. Это последнее– третье, и так далее – до бесконечности. И, наконец, замечаешь, что нужно либо отказаться от такого труда, либо попытаться охватить всю громадную систему социального порядка, из опасения получить результат неправильный и неполный. Данные и самый расчет здесь варьируются; в зависимости от страны, ее естественных богатств, ее денежной системы, ресурсов, связей, ее законов, обычаев, вкусов, ее торговли и ее нравов.

Где найти человека, достаточно образованного, чтобы охватить все эти элементы? Где найти ум, столь уравновешенный, что он не переоценит значение каждого из них? Все сведения, касающиеся отдельных сторон жизни общества, являются лишь ветвями одного древа, представляющего собою науку о человеке как члене общества.