Текст книги "Деспотия и демократия. Всякий человек, обладающий властью, склонен злоупотреблять ею"

Отсюда вытекает общий принцип поведения, распространяющийся как на поступки, так и на слова. Если данное слово сплачивает людей, произнесите его; если действие его направлено к их изолированию, к приведению их в состояние дикости, не произносите его, разве только этого требует спасение вашего друга.

* * *

Остается лишь рассмотреть, как разобщенные части общества могут связываться и сближаться друг с другом. Между этими частями имеется одна, главная, которая предписывает закон всем остальным, – это столичный город. Какова природа этой части общества? Она ненасытна. Если она пожирает слишком много, то истощает все другие части. Если она получает недостаточное питание, она становится слабой, и вслед за нею чахнут и другие. Столица привлекает к себе все. Она поглощает и получает всё от других, и в этом отношении похожа на сокровищницу нации. Сама она ничего не производит. Функция еб подобна функции сердца у животного. Но функция сердца состоит в том, чтобы получать и рассылать кровь; а столица получает и рассылает золото в обмен на все, что удовлетворяет его прожорливость. Это – место, где все потребляется.

Где должно быть это место? Мне думается, что в центре тех частей, которые на него работают, и тех вещей, которые потребляются там. Если его поместить так, то что произойдет? Естественно, что к этому центру и от него протянется множество дорог, которые можно сравнить с венами и артериями; вены будут приносить к нему кровь или питательную субстанцию; артерии будут разносить кровь или золото, которыми он расплачивается. Таким путем установится взаимное тяготение центра к окружности и окружности к центру. Так станут возникать в различных местах деревни, между этими деревнями – маленькими складами запасов разного рода – протянутся проселочные дороги; постепенно эти маленькие склады, умножаясь и разрастаясь, превратятся из деревень в села, из сел в небольшие местечки, а из последних – в малые, средние и большие города. Правительству уже не нужно будет заботиться о том, чтобы создавать их; это сделается само собой.

Если все будет устроено хорошо, то я не знаю, стоит ли ставить какие-либо пределы росту столицы. Ведь чрезмерно сердце жиреет лишь тогда, когда остальные части тела живого существа находятся в болезненном состоянии. Таким путем создается так называемое внутреннее обращение; его никогда не следует стеснять регламентацией, которая может повредить всему механизму.

Для того, чтобы достойным образом осветить этот вопрос, я должен был бы обладать умом Монтескье или вашим. Я убежден, что женщина, которая сделала своим молитвенником «Дух законов», книгу, где деспот сравнивается с дикарем, срубающим дерево, чтобы удобнее было воспользоваться его плодами, – терпеливо выслушает то, что я осмелюсь изложить ей, и поймет, что смелость моя является лишь знаком величайшего восхищения.

Всякое правление, основанное на произволе, дурно; я не делаю здесь исключения и для правителя хорошего, твердого, справедливого и просвещенного, ибо такой правитель внушит привычку уважать и преданно служить любому правителю, каков бы он ни был. Он отнимет у народа право обсуждать, выражать свои желания или отвергать; право возражать, возражать даже тому, что благо. Право возражения в человеческом обществе является, на мой взгляд, правом естественным, неотчуждаемым и священным.

Деспот, управляющий по своему усмотрению, будь он даже лучший из людей, совершает преступление. Он – пастырь, который низводит своих поданных на положение скота, заставляя их забыть о чувстве свободы, которое трудно вернуть, раз оно утеряно; он обеспечивает подданным счастье на десять лет, но за это счастье потомки будут расплачиваться двадцатью веками бедствий.

Одним из величайших несчастий, могущих постичь свободную нацию, было бы последовательное царствование двух или трех справедливых и просвещенных деспотов. Три таких государя, как Елизавета, – и англичане были бы незаметно низведены до рабства, длительность которого трудно определить.

Горе народам, если их государь завещает своим детям столь нерушимую и грозную политику! Горе народу, у которого не останется никакой, даже непрочной надежды на свободу! Такой народ впадет в сладкий сон смерти. В семьях и в империях за хорошими отцами и хорошими государями следует длинный ряд глупцов или злодеев: такова печальная участь всех семей и всех наследственных монархий.

Взвесим шансы. Государь может быть просвещенным и добрым, но слабым; просвещенным и добрым, но ленивым; добрым, но невежественным; просвещенным, но злым. Из всех этих случаев единственно благоприятным является тот, в котором государь окажется просвещенным, добрым, трудолюбивым и твердым, но если эти качества, взятые даже в отдельности, столь редки, то как же редко встретится их соединение в одном человеке!

* * *

Но вот народ созван для составления законов. И вот законы составлены, записаны, обнародованы; они кратки и ясны. Они проникают в умы благодаря просвещению и с течением времени запечатлеваются, переходят от поколения к поколению. Нужно следить, чтобы они не искажались руками комментаторов. Все должно быть сделано, чтобы обеспечить навсегда чистоту законов, их постоянство и традицию.

Это уже много, но это не всё. Тот, кто развязал своему преемнику руки для совершения благих дел, но не сумел найти верное средство, чтобы помешать ему совершать дела дурные и тем избежать роковых ошибок, тот, затратив много усилий, достигнет лишь незначительных результатов.

Если целью вашего величества было обессмертить свое имя, то цель эта уже достигнута. Чем более ваши подданные будут чувствовать себя счастливыми при вашем царствовании, тем ярче засияет ваша слава, если недостойные преемники не последуют по вашему пути. Но вы, очевидно, в силу присущих вам качеств, предпочтете благо, даже остающееся неизвестным, всему блеску славы. Помните же, что законы, формально проведенные, напечатанные, обнародованные, известные всем и соблюдаемые всеми, все же являются лишь пустыми словами, не имеющими силы, если нет физического существа, неистребимого, вечного, к которому эти слова могут быть отнесены; это физическое существо должно говорить и действовать, и поэтому тут недостаточно мрамора, ибо мрамор безответен и безгласен.

Кто же должен быть этим существом – физическим, сопротивляющимся, говорящим и действующим? Им и должна быть сама Комиссия. Превратив ее в постоянное учреждение, я тем самым предотвращу гибель моих законов и моих учреждений. Тут будет хранилище моей мудрости и ныне, и в последующие царствования. Я придам ему стойкость и формы, совместимые с общим благополучием.

Представляя мой народ, это учреждение будет весьма заинтересована в том, чтобы иметь в своем составе наиболее честных й просвещенных людей, и я предоставлю народу выбор таких уполномоченных без всяких ограничений. Если кем-либо будут обнаружены незаконные действия со стороны данного представителя, он подвергнется исключению; происки почти всегда становятся известными. Провинция может отозвать своего представителя без всяких формальностей. Напротив того, министерство будет лишено всякой возможности как назначать, так и исключать. Я определю весьма точно ту часть своей власти, которую мне будет угодно вручить этому учреждению. Дело важное и трудное, но не невозможное.

Определив это, я буду строжайше придерживаться поставленных себе пределов. Я потребую от подданных публичной присяги в свободном и неподкупном выборе представителей. Люди редко преступают присягу, даже во Франции. В форме присяги чаще всего выражают свое уважение к богу и к людям.

Я постараюсь закрепить всеми способами как для себя, так и для моих преемников совершенное мною отчуждение прав в пользу этой коллегии. Я не буду созывать ее для каких-либо посторонних целей, чтобы предотвратить попытки расширения ее власти. Эти представители не должны вмешиваться ни в вопросы войны, ни в политику, ни в финансы. Вся их компетенция сводится лишь к охранению уже изданных законов, а также к рассмотрению тех законов, которые предстоит издать, отменить, и прочее. Я сам укажу сроки созывов, их продолжительность, так, чтобы нельзя было сократить их свыше.

В этот трибунал я передам или поставлю в нем все такие, щекотливые и трудные, вопросы законодательства.

При этом, редко случается, чтобы всеобщее благо не приходило в столкновение с какими-либо частными интересами. Но именно это соревнование, эта борьба всеобщей воли и воли отдельных лиц составляют особое преимущество демократии по сравнению со всеми другими видами правления.

* * *

Будучи составлено из представителей общества, это учреждение всегда будет лучше понимать общественный или свой интерес, нежели сам государь. Но ведь государь создан для народа, а не народ для государя, к тому же, государи более подвержены сумасбродствам, нежели просвещенные нации; народ реже уязвляет своих правителей, нежели правители народ.

Если беспристрастно рассмотреть споры, происходящие между английским парламентом и королем, то почти всегда мы увидим, что неправ монарх: он желает посягнуть на свободу народа, а народ лишь защищается.

Несчастны не те царства, в которых постепенно усиливается власть нации, а, наоборот, те, в которых власть государя становится неограниченной. Если бы пришлось делать выбор между государем, слишком сильным по сравнению со своей нацией, и между нацией, просвещенной и более сильной по сравнению со своим государем, то последнее явилось бы меньшим злом.

Я убежден, что если бы вашему величеству внезапно предложили перенести английскую конституцию в Российскую империю, вряд ли вы отказались бы от этого. В самом деле, что вы потеряли бы? Сохранив за собою свободу делать добро и будучи стесненной лишь в том, чтобы делать зло, – чего вы и сами не желаете, – вы не потеряете ничего. И почему желать для своих преемников сохранения такой власти, которою они склонны злоупотреблять?..

Столь полезный институт, стоивший Англии потоков крови, вам не стоил бы ничего. Правда, здесь он, к сожалению, никогда не имел бы такого веса, как там, и если бы и приобрел когда-либо такой вес, то это произошло бы лишь при ваших отдаленных преемниках, быть может, даже при другой династии.

Зато он предотвратил бы те бурные периоды регентств во времена малолетства государя, когда министры действуют во вред государству, когда каждый руководствуется лишь своими интересами за счет интересов нации; когда важно иметь такого представителя нации, который воспрепятствовал бы гибели государства, а не просто способствовал чьему-либо возвышению; когда, как мы это знаем по опыту, при отсутствии законодательного органа, сопротивляющегося носителям верховной власти, рушатся многовековые здания.

Что же касается злоупотреблений, то злоупотребления представительного корпуса легче устранить, нежели злоупотребления высшей власти, совершенные ее носителями.

Законы, вверенные одному человеку и подверженные влиянью всех его страстей и капризов, превращаются в ничто, и последствия этого губительны.

* * *

Создание такого учреждения приведет к значительному прогрессу цивилизации. По своей природе оно способно разрастаться во всех направлениях, – как это наблюдалось у нас, – приумножая славу и богатство страны.

Даже если бы это учреждение стало со временем лишь великим призраком свободы, оно все же оказало бы известное влияние на дух народа: народ должен быть свободным – это лучше всего – или, по крайней мере, считать себя свободным: такое убеждение всегда приводит к наилучшим последствиям.

Пусть же ваше величество создаст эту великую реальную свободу или ее великий призрак. Пусть это учреждение будет самым прекрасным, самым торжественным, самым блестящим, отличным и чтимым, какое только возможно!

О, Монтескье, как жаль, что ты не на моем месте! Какие бы слова ты нашел! Как бы ответили тебе! Как бы ты слушал, и как бы слушали тебя!

Лишь нация есть истинный суверен; истинным законодателем может быть лишь народ. В редких случаях народ искренне подчиняется тем законам, которые бывают предписаны ему свыше. Он может любить законы, уважать их, он будет повиноваться им и охранять их, как свое кровное детище, только тогда, когда он сам явится их творцом. Не произвольные веления какого-либо одного лица, а воля тысяч людей, принявших единое решение по поводу своего благополучия и своей безопасности, – вот основа закона. Законы суть мираж, когда они не повелевают всеми в равной степени; они мираж и тогда, когда какой-либо член общества может безнаказанно нарушать их.

Поэтому первая статья кодекса должна создать гарантии, обеспечивающие законам их авторитет. Первая строка правильно составленного кодекса должна ограничивать государя. Пусть кодекс начинается следующими словами: «Мы, народ, и мы, государь этого народа, совместно клянемся охранять законы, которыми мы в равной мере будем судимы. И, если случится нам, государю, изменить или нарушить их, пусть каждый подданный (ибо враг народа есть враг и каждого человека в отдельности) будет освобожден от присяги на верность нам, начнет преследовать нас, низвергнет нас и пусть даже приговорит нас к смерти, если того потребуют обстоятельства».

Таково первое установление нашего кодекса. Горе государю, переставшему соблюдать законы, горе народу, терпящему пренебрежение к законам! И коль скоро единственная опасность, грозящая закону, есть власть государя, такая присяга государя и народа должна приноситься при издании каждого закона, и на подлиннике закона, и на публичных копиях должно быть обозначено, что сия присяга была действительно принесена. Всякий государь, отказывающийся принести подобную присягу, заранее выказывает себя деспотом и тираном.

Второй закон предписывает представителям народа собираться каждые пять лет для обсуждения того, соблюдал ли государь в точности закон, которому он присягал, а также, дабы постановить о наказании, которое заслужил последний в том случае, если закон был им нарушаем. Они будут постановлять также о продлении власти государя или о низложении его, равно как и возобновлении им присяги на верность законам, о чем следует составить надлежащий акт.

Народы! Если вы имеете власть над вашими государями, составьте кодекс! Если же вся полнота власти принадлежит вашему государю, забудьте о кодексе, ибо, составляя его, вы в этом случае куете цепи лишь для самих себя.

После сего вступления кодекс, по моему мнению, должен определить, какой вид правления избирает для себя нация.

Русская императрица, несомненно, является деспотом. Входит ли в намерения ее сохранение деспотизма и на будущее, для ее наследников, или же она намерена отказаться от него?

Если она сохраняет деспотизм для себя и для своих наследников, пусть составит свой кодекс так, как ей заблагорассудится, народ явится лишь свидетелем сего. Если же она желает отказаться от деспотизма, пусть отказ этот будет сделан формально, и если он явится искренним, пусть совместно со своей нацией она изыщет наиболее надежные средства к тому, чтобы воспрепятствовать возрождению деспотизма. Пусть тогда в первой же главе народ прочтет непреклонную гибель тому, кто станет стремиться к деспотизму в будущем. Отказаться властвовать по произволу – вот что должен сделать хороший монарх, предлагая наказ своей нации, если только монарх столь же велик, как Екатерина II, и столь же враждебен тирании, как она.

Если, читая только что написанные мною строки, она обратится к своей совести, если сердце ее затрепещет от радости, значит, она не пожелает больше править рабами. Если же она содрогнется, если кровь отхлынет от лица ее и она побледнеет, признаем же, что она почитает себя лучшей, чем она есть на самом деле.

* * *

Обсудим вопрос, следует ли поставить политические учреждения под санкцию религии. Я не склонен допускать вмешательства в действия верховной власти тех лиц, которые проповедуют перед сувереном волю высшего существа и говорят от имени этого существа все, что им вздумается. Я не склонен ставить в зависимость от фанатизма то, что должно подчиняться лишь разуму. Я не склонен превращать предмет убеждения в предмет веры. Я отнюдь не склонен придавать какое-либо значение людям, говорящим от имени всемогущего. Религия – это такая опора, которая служит к гибели возведенного на ней здания.

Расстояние между алтарем и троном должно быть как можно большим. Опыт всех времен и всех стран показал, сколь опасным для трона является близкое соседство алтаря. Ни в одной стране не удавалось, без применения насилия, низвести духовенство до положения простых граждан.

Духовенство часто осмеливается утверждать, что оно подчинено только божеству, и всечасно помнит об этом. Повсюду претендовало оно на особую юрисдикцию, повсюду оно присваивало себе право связывать людей присягой и освобождать от нее. Сохранить за духовенством такие привилегии – значит уступить ему во всем. Мы вправе не только презирать ту породу людей, которые освящают преступления, когда это им выгодно, – мы не можем доверять людям, которые одни сохранили королевскую привилегию публичного обращения к собравшемуся народу и притом от имени владыки вселенной.

Мудрая и просвещенная политика должна строго предписывать священникам темы, на которые они могут говорить публично, и не дозволять отклоняться от этих тем под угрозой самых тяжких кар. Самые страшные общественные волнения возникают по вине смутьянов, которые стремятся прикрыть свои замыслы религией. Рано или поздно на троне окажется человек суеверный, другими словами, рано или поздно наступит царствование священников, и тогда горе народам. Духовенство, система воззрений которого соткана из нелепостей, втайне стремится к укреплению невежества: разум – враг веры, а вера – основа привилегий, богатства и престижа духовенства.

Священник есть лицо священное в глазах народа; но интересы и безопасность монархов требуют того, чтобы духовенство было лишено этого ореола. Дурные короли нуждаются в дурных богах, дабы у них черпать примеры для своей тирании; они нуждаются и в священниках для того, чтобы заставить почитать этих богов-тиранов; человек же свободный и справедливый хочет иметь бога, который был бы ему отцом, он жаждет равенства и любви к законам, которые охраняли бы его права.

Екатерина и Монтескье начали свои труды с обращения к богу; они поступили бы куда лучше, начав с указания на необходимость законов, составляющих основу благополучия людей, с договора, устанавливающего права нашей свободы и собственности; это было бы разумно как для той, так и для другого.

Понимая, сколь важна разумная политика, они должны бы чувствовать зло и опасаться усилить это зло. Не давая никаких привилегий религии и сословию духовенства, я постарался бы поставить его в условия, одинаковые со всем обществом, я постарался бы сделать из священников таких же подданных, как и все остальные. Их истинный ранг был бы чуть повыше или чуть пониже актерского.

Любой разумный человек, окинув беспристрастным взором все земные религии, не может не усмотреть в них сплетение сумасбродных и лживых утверждений, систему, в которой имеются следующие ранги: бог, жрец, король, народ. Может ли суверен согласиться на такой порядок? Даже в демократическом государстве религия приводит к печальным последствиям. Поэтому мой совет суверенам: унижайте, сколько вы можете, ту систему лжи, которая унижает вас самих.

Все корпорации обладают одним общим пороком – стремлением к превосходству. У духовенства этот порок более явен, ближе смыкается с насилием и более опасен, нежели у какого-либо иного класса. Горе нации, у которой воспитание юного короля вверено священнику! Священник будет воспитывать короля для бога, то есть для самого себя. Он станет вбивать ему в голову два принципа: отказ от разума и глубокую преданность религии; он постарается развить в нем нетерпимость и независимость от всякой другой власти, кроме власти божьей. Все поучения его сведутся к следующему: «Перед лицом бога вы – ничто, по отношению к народу вы – абсолютный властелин», при этом он, понятно, сделает изъятие для себя самого.

* * *

Глава I. Ст. 6–7. Россия есть европейская держава.

Не все ли равно, азиатская она или европейская. Важно, чтобы она была великой, процветающей и устойчивой. Нравы повсюду суть следствие законодательства и правления; они бывают хорошими либо дурными, а не африканскими, азиатскими или европейскими. Рабство бывает и у полюса, где царит холод; есть рабство и в Константинополе, где человек задыхается от жары.

Мы не станем оспаривать влияния климата на нравы. Но современное положение Греции и Италии, а также будущее положение России покажут достаточно ясно, что хорошие или дурные нравы определяются иными причинами.

Российская империя занимает пространство на 32 градуса широты и на 165 градусов долготы. Попытка цивилизовать сразу столь огромную страну представляется мне проектом, превышающим человеческие силы, в особенности, когда я окидываю взором границы и вижу там пустыни, здесь ледники, а далее – различные варварские племена.

Мне представлялось бы весьма разумным перенести столицу в центр страны. Весьма нецелесообразно помещать сердце на кончике пальца. Поместив столицу в центр, следует провести отсюда большие дороги, устроить сообщение со всеми частями империи, обеспечить пребывание знати на принадлежащих ей землях, устроить проселочные дороги, склады для провианта.

Избрав лицо невысокого происхождения и без большого состояния, следовало бы поручить ему какой-либо округ, предоставить ему возможность проведения там мудро составленного плана цивилизации, который послужил бы образцом для всех других округов. Такой губернатор должен быть человеком твердым, умным и образованным; не будучи подведомственным суду, он отвечал бы за свои деяния только перед государыней.

Этот округ был бы по отношению к остальным частям империи тем, чем является в Европе Франция по отношению к странам, ее окружающим, – он неизбежно стал бы законодателем для остальных. Если бы императрице удалось в течение всего царствования цивилизовать лишь один только этот округ, она сделала бы большое дело.

Между тем, в монархических государствах легче всего воспрепятствовать назначению достойного человека на высокую должность, указав, что народ предвосхитил это назначение. Средством этим часто пользуются людская злоба и зависть. То же средство применяется и в отношениях между дворами, когда нужно удержать министра от хорошего начинания; другому министру было бы нетрудно после этого прославиться за счет первого, разоблачив и тем самым сведя на нет его начинание. Крайне редко встречаются министры, способные признать своих предшественников достаточно великими, достаточно честными и хорошими, дабы продолжать проект, начатый ранее. В силу этого злоупотребления укореняются надолго. В силу этого всякая инициатива гибнет и ничто не доводится до конца.

Гибельное влияние сей глупой гордыни распространяется на все отрасли управления. Гордыня эта сдерживает прогресс, и народы неизменно пребывали бы в состоянии варварства, если бы все их руководители упорствовали в своих заблуждениях. Но ваше императорское величество не позволяет говорить дурно о тех, которых вы называете своими друзьями, и посему помолчим.

* * *

Ст. 12. Лучше повиноваться законам одного господина, нежели угождать многим.

Согласен с этим, но при условии, что сам государь будет первым рабом законов. Законы должны быть направлены главным образом, против властелинов, как наиболее могущественных и наиболее опасных злоумышленников. Прочие злоумышленники могут лишь поколебать порядок общества, а те – ниспровергнуть.

В империи имеется лишь один дворец и сотни миллионов хижин вкруг этого дворца. Здравый смысл, величие души, справедливость, твердость, гений – все эти качества, которые делают короля великим, могут выпасть на долю дворца лишь в одном случае из сотен миллионов, поэтому, по закону природы, которого мы не в силах изменить, не следует допускать, чтобы нами правил глупец, злодей или безумец. Пока мы не нашли средства устранить это зло, мы не добьемся ничего.

Ст. 15. Задачей монархического правления должны быть счастье граждан, могущество и блеск государства и слава государя.

Незачем спрашивать, какова цель абсолютной власти, спросим лишь, каковы последствия ее. Они сводятся к тому, что вся свобода и собственность попадают в полную зависимость от одного человека.

Если такой правитель – человек справедливый, просвещенный и твердый, его труды будут на благо всем, по крайней мере, в течение его царствования; но для этого требуются все эти три качества, ибо если властитель будет только справедливым, не будучи образованным и твердым, то он или не сделает ничего, или же будет делать только глупости; то же следует сказать о недостатке справедливости, стойкости или просвещенности. Но даже одно из сих качеств редко достигает полного своего выражения, – что же сказать обо всех них в совокупности!

Если предположить, что самые размеры России требуют деспота, то Россия обречена быть управляемой дурно в девятнадцати случаях из двадцати. Если – по особому благоволению природы – в России будут царствовать подряд три хороших деспота, то и это будет для нее великим несчастьем, как, впрочем, и для всякой другой нации, для коей подчинение тирании не является привычным состоянием. Ибо эти три превосходных деспота внушат народу привычку к слепому повиновению; во время их царствования народы забудут свои неотчуждаемые права; они впадут в пагубное состояние апатии и беспечности, и не будут испытывать той беспрерывной тревоги, которая является надежным стражем свободы. Абсолютная власть из рук доброго властителя, сделавшего столько хороших дел, закрепленная давностью и обычаем, будет затем передана другому властителю, и тогда – все потеряно.

Я говорил императрице, что если бы Англия имела последовательно трех таких государей, как Елизавета Английская, то она была бы порабощена навеки. Императрица ответила на это: «Я думаю так же». Поэтому во всякой стране верховная власть должна быть ограниченной, и притом ограниченной наипрочнейше. Труднее, нежели издать законы, и даже хорошие законы, обезопасить эти законы от всяких посягательств со стороны властителя. Для хорошего деспота решение связать руки своему преемнику было бы чем-то героическим; именно этот вопрос должен быть поставлен перед Комиссией в первую очередь.

Ст. 16. Свобода индивида и свобода властителя.

Так как в силу естественного порядка на одного мудреца приходится двадцать глупцов, хорошее правительство должно как можно меньше ограничивать свободу индивидов и как можно больше – свободу властителя.

Почему Россия управляется менее хорошо, чем Франция? Потому, что естественная свобода индивида сведена здесь к нулю, а верховная власть не ограничена ничем. Почему Франция управляется менее хорошо, чем Англия? Потому, что верховная власть во Франции еще слишком велика, а естественная свобода слишком ограничена.

Императрица, которой я изложил сии соображения, сказала мне: «Значит, по вашему мнению, я должна устроить парламент по английскому образцу?» На это я ответил: «Если бы ваше императорское величество могли его создать одним мановением волшебной палочки, то думаю, что он существовал бы завтра же».

Я усматриваю лишь некоторое формальное различие между деспотизмом и чистой монархией. Деспот поступает так, как ему заблагорассудится, не соблюдая каких-либо условностей; монарх связан известными формами, которыми он, однако, может пренебречь, когда ему будет угодно, но даже когда формы эти соблюдены, они могут лишь затянуть исполнение воли монарха, но не изменить ее.

Наказ Екатерины II продиктован духом чистой монархии. Чистая монархия или остается сама собой, или же возвращается к деспотизму, в зависимости от характера монарха. И посему это дурной вид правления. Правление, при котором властитель может свободно творить благо и связан для дурного, обычно называют умеренной монархией.

Но, скажут, нужна постепенность в переходе от деспотизма к чистой монархии, а от чистой монархий к монархии умеренной. Не согласен. Властитель справедливый, твердый, просвещенный, могущий выполнить все, что задумал, не должен оставлять чего-либо недоделанным в расчете на преемников, которые будут склонны вернуться к чистой монархии, – таков опыт всех веков и всех народов.

Я осмелился указать императрице, что существует одна болезнь, коей монархи: подвержены в большей мере, нежели народы, а именно – сумасбродство. Екатерина согласилась, не приняв сие за оскорбление.

* * *

Глава III. Ст. 19. Государь является источником всякой власти, как политической, так и гражданской.

Я не понимаю этого. Мне думается, что источником всякой политической и гражданской власти является согласие народа, представленного своими депутатами, или собранием граждан. Именно исходя из подобной тиранической идеи, властитель заканчивает все свои указы следующей нелепой формулой: «ибо такова наша добрая воля». Разве не знаем мы, на основании достаточно длительного опыта, что «добрая воля» властителей сводится лишь к тому, чтобы душить свои народы?

Русская императрица, отказываясь от своей законодательной прерогативы в пользу подданных, предоставляет им самим издавать законы для себя, и посему она может заканчивать свои указы более разумной формулой: «ибо такова добрая воля наших народов».

Было бы уместным твердо определить права властей средних и притом таким образом, чтобы они не могли быть отменяемы ни самим законодателем, ни его наследниками. Находясь в зависимости от верховной власти, они станут ничем. Свободный народ отличается от народа рабского лишь неприкосновенностью некоторых привилегий, принадлежащих человеку как таковому, каждому классу граждан и каждому гражданину как члену общества.

Нет ни прав, ни законов, ни свободы там, где государь распоряжается правами и законами по своему усмотрению. Тщетны будут старания государя, справедливого и творящего благо, создать хорошие законы, если тот, кому он передаст свой скипетр, сможет их отменить. Он должен связать самого себя и своих преемников – таково высшее проявление его героизма, человечности и любви к своим подданным; в то же время это одна из труднейших проблем законодательства. Я знаю только три или четыре решения: это – развитие знания, или народное образование, ясность кодекса и законов, далее, воспитание, национальная присяга и периодический созыв Генеральных штатов.