Текст книги "Имя Зверя"

Он взглянул на Пола.

– Вы были на исповеди? – спросил он.

Пол кивнул. Он вчера получил отпущение грехов.

– Туда нельзя входить, имея грех на душе, – пробормотал старик. Ниже замка он нашел в двери круглое углубление, заменявшее ручку, и с заметным усилием потянул за него. Дверь стала подниматься. Пол наклонился, чтобы помочь старику, и вдвоем они открыли дверь до конца. У их ног начинался головокружительный спуск во тьму по древним, истертым ступеням, едва освещенным лампой.

Глава 32

Когда Майкл проснулся, голова у него раскалывалась от боли. Несколько секунд он не мог сообразить, где находится, откуда пришел, что с ним случилось. Он чувствовал одновременно голод и дурноту. Комната, в которой он спал, промерзла. Помянув недобрым словом аскетизм иезуитов, он громко застонал, но никто не появился.

Высунув ноги из-под одеяла, Майкл попробовал подняться. От этого движения у него закружилась голова. Он не помнил, чтобы когда-нибудь чувствовал себя хуже. Тем не менее он вспомнил, что есть заботы и поважнее, чем головная боль. Поднявшись на ноги, он побрел в ванную.

Умывшись, Майкл пошатываясь вернулся в спальню и снова залез под одеяло, все еще дрожа от холода. Он позвал Пола, но не получил ответа. Лежа на жесткой кровати, он снова погрузился в тревожный сон, полный навязчивых сновидений.

Он шел во тьме. Вокруг раздавались громкий рев и поступь мягких лап. Он знал, что это сфинксы, рыча как львы, гонят его в темную пустыню. Пирамида была близко – прямо перед ним. Если он не успеет дойти до нее, сфинксы набросятся на него и разорвут. Внезапно Майкл проснулся, весь в поту и дрожа. Он долго лежал неподвижно, не в силах отогнать видение. Черные сфинксы, гигантская пирамида все еще были рядом.

Потом он взглянул на часы и обнаружил, что уже полдень. Голова болела еще сильнее. Майкл осторожно встал с постели и обнаружил свою одежду на стуле – ту, что была на нем вчера, дешевая и уродливая. Ему захотелось сменить белье. Ощутить прикосновение шелка к коже. Вернуть Айше.

Он медленно оделся и вышел на кухню. Когда он открыл дверь, его ослепил яркий солнечный свет. На столе лежала записка от Пола. Брат писал, что должен уйти по делам, но надеется вернуться к вечеру.

Им овладела тоска. Что случилось с Айше? Он чувствовал себя беспомощным, не зная даже, жива она или мертва, не зная, как начать ее поиски. Обнаружив кофе, он смолол его, морщась от шума кофемолки. Через пять минут, проглотив первую чашку горячего черного кофе, он почувствовал себя лучше.

В ванной он нашел лекарства от простуды. Вылечить они его, конечно, не могли, но хотя бы немного прояснят голову. Майкл проглотил таблетки, запив их кофе.

Прихватив кофейник, он вернулся в кабинет Пола. Если бы он мог выработать план действий, провести расследование... Держа чашку в руке, Майкл бесцельно рассматривал ряды книг на полках, думая, что, вероятно, это только часть обширной библиотеки брата. Остальное, очевидно, осталось в Риме. Он увидел знакомые имена: Фанон, Саид, Хурани, Джеллнер. Но большинство книг было ему неизвестно – некоторые по-французски и итальянски, но большинство по-арабски. Фундаменталистские трактаты и проповеди. На одной из полок стояло собрание трудов по новозаветным апокрифам. Здесь были книги на коптском, греческом и сирийском языках. Следующая полка содержала сочинения о библейских пророчествах, а также несколько популярных книг, недавно изданных в Соединенных Штатах. Муновская публикация о Втором Пришествии. Трактат «Свидетельства Иеговы» об Армагеддоне. Майкл поразился, насколько обширен круг чтения брата.

Однако он не мог понять системы. Пол должен был тщательно отобрать книги, которые привез в Египет. Они наверняка каким-то образом связаны с его работой здесь. Он говорил Майклу, что изучает исламский фундаментализм, но книги свидетельствовали, что сфера его интересов куда более широка. Очевидно, Пол занимался современным периодом. За исключением Корана и двух стандартных сборников «хадитов», все книги по исламу были написаны в нынешнем веке. Но какая связь между ними и трудами по Новому Завету? Или с книгами по современному американскому милленарианизму? Может быть, Пол проводит сравнительное изучение исламского и христианского фундаментализма?

Майкл вздрогнул и обернулся, как будто испугавшись какого-то звука или движения. Но в комнате было тихо. Его беспокоило что-то связанное с книгами, их несовместимость друг с другом. Впрочем, скорее всего, просто дает о себе знать тревога за Айше, вот и все. В конце концов, что он знает о работе своего брата?

На одной из полок он обнаружил большой альбом с фотографиями, засунутый между Библейским атласом и словарем Вебстера. Он показался знакомым. Вытащив его, Майкл узнал в нем альбом, в котором отец хранил семейные фотографии. Должно быть, Пол привез его сюда из Оксфорда после похорон.

С альбомом в руках Майкл пересек комнату и уселся в позолоченное кресло в стиле «Лувис Хамаста-шар» – излюбленном стиле мебельщиков, селившихся вокруг станции Баб-эль-Лук. Слова «Лувис Хамаста-шар» в переводе означали «Людовик XIV» – но лишь слова, а не сам стиль. Кресло казалось здесь неуместным, как и мебель в большинстве приходов, которые видел Майкл. Он открыл альбом, сразу же вспомнив зимние дни и огонь, горящий в маленьком камине. Когда-то он сидел вот так со своей матерью, разглядывал альбомы с фотографиями... Снимок, изображающий его самого и Пола на пляже в Брайтоне; его мать в саду играет в теннис с сыновьями; Майкл с дядей Джурджи в старом семейном доме в Каире; Пол на своем первом причастии, смущенный, гордый.

По каким-то причинам из альбома вынуты многие фотографии, а на их месте остались пустоты. Майкл сперва не мог понять, что именно и почему вынуто, но вскоре все стало ясно: в альбоме не было фотографий отца – ни в одиночку, ни с матерью, ни с Майклом, ни с Полом, – ни с кем. Майкл торопливо пролистал альбом. Да, он не ошибся: ни одной фотографии отца.

После этого Майкл долго сидел в неудобном кресле, разглядывал прошлое, в котором теперь не было никакого смысла. Он знал, что Пол и отец часто спорили, чаще всего о войне и мире, о теории «справедливых войн». Но отец и Пол всегда были близки друг другу, и он завидовал этой близости к отцу, который у него самого вызывал восхищение и страх. Неужели Пол скрывал неприязнь к отцу?

Майкл встал и подошел к полкам, чтобы вернуть альбом на место. При этом он заметил угол конверта, выглядывающий из-за Библейского атласа. Это был толстый манильский конверт, судя по всему, набитый фотографиями. Может быть, фотографиями отца – теми, которые Пол вынул из альбома?

Майкл вернулся с конвертом в кресло. Почему Пол прячет его за книгами? Может, он не в силах уничтожить фотографии, но хочет убрать их подальше? Конверт не был запечатан. Майкл открыл его и высыпал содержимое на пол.

Это были не фотографии отца. Он не понимал, как мог его брат, священник, хранить такие вещи? Может быть, они принадлежат отцу Доминику? – На ковер вывалилась куча черно-белых и цветных фотографий, снабженных ярлыками, объединенных в небольшие пачки. В этом виделось если не извращение, то какая-то дьявольская система.

Майкл взял одну пачку. Снимок головы человека лет тридцати, вероятно, араба; выглядит так, будто извлечен из полицейского досье. К нему прикреплена другая фотография, лицо того же самого человека, несомненно, мертвого, более крупным планом. На обратной стороне – дата. Было еще несколько таких же пар фотографий – женское или мужское лицо, затем снимок того же самого человека, но мертвого. Под ними оказались другие фотографии, снятые на месте террористических актов, все с датами, с тошнотворными подробностями боен. Майкл и раньше видел подобные фотографии, но сейчас ему не было от этого легче.

Его тошнило. В ванной он выблевал весь выпитый кофе, но лучше себя не почувствовал. Вернувшись в кабинет, он онемевшими пальцами собрал фотографии, засунул их в конверт, положил его назад на полку.

Возвращая конверт на место, он заметил за книгами еще какой-то предмет – что-то завернутое в грубую ткань. Вытащив сверток, он развернул ткань. Внутри оказался пистолет, «вальтер Р-36», излюбленное когда-то оружие итальянских Красных Бригад. Здесь же нашлась дюжина запасных патронов, завернутых в бумагу. Бумага оказалась письмом, отправленным из Ватикана и адресованным отцу Полу Ханту.

Глава 33

Майкл открыл глаза. Он снова лежал в кровати, только сейчас было уже темно. Кто-то наклонился над ним, кто-то, казавшийся знакомым и незнакомым одновременно.

– Сколько времени ты так лежишь?

– Как так? – Он попытался сесть, но рука толкнула его, не давая подтянуться. Болели глаза.

– Майкл, ты понимаешь меня?

На мгновение он подумал, что это Айше. Но это было невозможно. Айше мертва. Мертва или исчезла – не важно. И голос принадлежал мужчине. В нем было что-то еще, что – он не мог определить.

– Майкл, я пойду за врачом. Все будет в порядке, ему можно доверять.

Да, вот в чем дело. Голос говорил по-английски. Должно быть, это Пол, его брат. Майкл чувствовал ладонь, лежавшую на его лбу, заботливую, но... Но – что? Он знал, что должен что-то вспомнить, что-то касающееся Пола. Но не мог.

– Я скоро вернусь, – произнес голос Пола.

Может быть, они вернулись в Англию, домой?

Может быть, Египет ему только приснился?..

К нему опять пришел сон, сон о черной пирамиде. Он взобрался по крутой насыпи и сейчас стоял у подножия. Над его головой на невообразимой высоте – в десятках, сотнях футов – вход.

Перед ним протянулся длинный коридор, с обеих сторон освещенный высокими факелами. Ему не хотелось идти дальше, но он каким-то образом все же оказался в коридоре. За его спиной раздался грохот, и он понял, что заперт внутри пирамиды.

Сон отлетел, сменившись другими, из которых он ничего не запомнил. Когда он снова проснулся, в его памяти осталась только пирамида.

– Мистер Хант! Вы меня слышите, мистер Хант?

Майкл очень осторожно открыл глаза. Комната была едва освещена. Он решил, что это, видимо, та же самая комната, в которой он был раньше. Да, он был здесь с Полом. Только... Только ему необходимо вспомнить что-то связанное с Полом.

– Пол... – прошептал он.

– Все в порядке, мистер Хант. Ваш брат здесь. Он поговорит с вами позже, когда вы наберетесь сил. А сейчас я хочу осмотреть вас. Пожалуйста, не двигайтесь. Расслабьтесь. Я не потревожу вас.

В глаза – сначала в левый, а потом в правый – ударил яркий свет, ослепив его. Потом свет погас. Мягкие руки ощупали его грудь, к коже прижался холодный и твердый стетоскоп. Запястье его сжали чьи-то пальцы. Укол в руку. Темнота.

Фигура в полутемной комнате, сидящая на высокой платформе. Человек с козлиной головой. Красные, как угли, глаза следят за ним.

– Айше, – прошептал он. – Пора вскрывать мумию.

– Он бредит. – Голос врача. Что здесь делает доктор Филипс? Почему этот глупец говорит по-арабски? Разве он не знает, что они в Англии?

– То, что мы подозревали? – спросил Пол. Но ведь Пол в Риме?

– Сейчас нельзя сказать определенно. Можно только надеяться, что нет. Пока что в столице отмечено всего несколько случаев.

– Официально.

– Да, знаю. Но даже неофициальные сообщения называют разумные цифры. Поначалу эпидемия распространяется медленно.

– Когда вы будете знать точно?

– О вашем брате? Что-нибудь через сутки. Очень трудно, когда нет доступа к лаборатории. Вы же знаете, все лаборатории закрыты.

– Закрыты? Я не знал... Но зачем, ради всего святого?

– А как вы думаете? Конечно, «джахилийя». Западная наука, западная медицина. Все антиисламское должно быть выброшено на свалку.

– А Майкл? Если диагноз подтвердится, вы сможете вылечить его? У вас есть лекарства?

Недолгая пауза.

– Нет. При обычных обстоятельствах лекарства нужно выписывать из-за рубежа. Но сейчас введено эмбарго. Границы закрыты. Однако я и несколько моих коллег делаем все, что можем. Есть способы.

– Может быть, вывезти его из страны? Я могу это организовать.

– Сомневаюсь. Не в его нынешнем состоянии. Тем более если ему станет хуже. Но особых причин для беспокойства нет. Вполне возможно, что это всего лишь результат тревоги и истощения. Сейчас у вашего брата лихорадка, только и всего. Других симптомов нет.

– Я пойду в церковь. Я хочу помолиться.

– Да, конечно. Молитесь за него. Это все, что вы можете сделать. Молитесь за всех них.

– За всех нас, доктор. Я буду молиться за всех вас.

Сны были бесконечны и бессистемны. Только сон о пирамиде имел какой-то смысл. Майкл прошел многие мили по освещенным факелами коридорам, мрачным, гладким и блестящим. Чем дальше он шел, тем отчетливее чувствовалась древность этого сооружения. Где-то вдали раздавались хлопанье крыльев, как будто навстречу ему по гулким пространствам огромного здания летела большая птица или летучая мышь. И откуда-то из другого места доносились тяжелые шаги, как будто его преследовал какой-то ужасный зверь. Или человек с головой козла.

В течение трех дней врач приходил несколько раз в сутки. Майкл постепенно приходил в сознание. В промежутках между приступами бреда он мог уже отвечать на вопросы. Он спрашивал об Айше и Поле, но врач не позволял говорить на темы, которые могли потревожить его.

На четвертый день врач заявил, что Майкл поправляется. Он подцепил какую-то инфекцию, обострившуюся из-за нервного напряжения, которое он испытал. Покой и регулярное питание – и через неделю он встанет с постели. Но после этого ему нужно быть в покое.

– Как только вы будете в состоянии путешествовать, мы вывезем вас из Египта. Ваш брат говорил мне, что ваша жизнь в опасности, пока вы находитесь в стране.

– Я должен найти Айше. Я не уеду без нее.

– Об этом мы поговорим позже. А сейчас вам нужен покой.

– Вы не сказали, как вас зовут.

– Фарис Ибрагимьян, – ответил врач. Он был невысоким, седоватым человеком, с лицом, покрытым морщинами. – Вы не помните меня, – сказал он. – Я был другом вашей матери. Близким другом. Вы были еще ребенком, когда мы познакомились.

– Мне кажется, я вспоминаю. Я помню, как она упоминала ваше имя. Наши семьи дружили.

– Да, – сказал врач, – наши семьи дружили. До Суэца. Тогда все развалилось. Почти вся моя семья уехала в Европу, а я остался. Тогда здесь были нужны мои знания.

– А сейчас?

Маленький доктор поморщился и, отвернувшись, принялся собирать склянки с лекарствами.

– Сколько времени я был болен?

– Около четырех дней. Вы быстро поправились, я доволен вами.

– Я припоминаю...

– Да?

– Вы разговаривали с моим братом. А может быть, это мне приснилось. Мне снилось много снов. Но я помню что-то об эпидемии, распространившейся в столице. Вы говорили о ней с беспокойством.

Доктор ответил не сразу. Он занялся своими пузырьками, сортируя их и убирая в маленькую сумку. У него были длинные тонкие пальцы с широкими костяшками.

– Да, – сказал он. – Вы правы. Это был не сон. Сейчас вы вне опасности, и я могу вам все сказать. В стране вспышка чумы. Первые сообщения пришли из Верхнего Египта недели две назад. Санитарное состояние в провинциях ухудшилось, естественно, выросла опасность эпидемий. Сперва никто не верил. Затем были зарегистрированы новые случаи заболевания. Правительство, конечно, пыталось замалчивать. Затем оно решило ввести карантин. Но было слишком поздно. Случаи чумы отмечены уже в Александрии.

– И заболевшие умирают?

– Да, естественно. Власти запрещают врачам использовать современные лекарства. Медицина – часть зловредной западной культуры. Поэтому люди умирают и будут умирать. Бог свидетель, эпидемия может уничтожить большинство населения.

– Но Всемирная Организация Здравоохранения наверняка...

Доктор засмеялся:

– Я же говорил вам – границы закрыты. Все аэропорты, морские порты, вообще все пропускные пункты. Никому не позволено въезжать в страну или покидать ее. Египет объявлен Дар-эль-Исламом, а весь остальной мир, даже исламские страны, теперь называется Дар-эль-Куфр: Царство Неверных. Сегодня утром по радио было сделано заявление о чуме. Аллах испытывает правоверных. Он выпалывает мунафикун – лицемеров.

В священных преданиях нашлись подходящие цитаты. Полная блокада оправдывается словами Пророка из Эль-Бухари: «Если вы услышите, что в какой-то стране чума, не езжайте туда. А если чума появится в вашей стране, не покидайте ее. Ничего лучшего не найдешь».

– А когда начнут умирать члены Совета? Доктор пожал плечами:

– И об этом уже позаботились. Опять же Эль-Бухари. «Те, кто умерли от чумы, – мученики». Говорят, что Аллах позаботится о больных. Возможно, так и будет.

Майкл почему-то вспомнил фигуру с козлиной головой, взгляд огромных глаз, темные ноздри, голова, медленно поворачивающаяся в свете тысячи ламп.

– А если нет?

– Чума может опустошить страну. Если это вирус-мутант, его ничто не остановит. У меня имеются сомнения насчет долговременных эффектов вакцинации. Она ослабляет иммунную систему. Мутация чумы в сочетании с ослабленным иммунитетом у населения способна привести к ужасным последствиям. Жертвой болезни могут стать даже люди, которые при обычных условиях не заразились бы. Может быть, то, что границы на замке, – благо для человечества. – Врач сделал паузу. – Поговорили, и хватит. Вы утомлены. Вам нужен покой. Как вы думаете, сможете попозже поесть супа?

Майкл кивнул.

– Когда придет Пол?

Ибрагимьян не ответил.

– Я спрашиваю: когда придет Пол?

Маленький врач поднял глаза к небу.

– Нет, – сказал он. – Пол не придет. Я видел его в последний раз в тот день, когда он привел меня к вам. С тех пор он исчез. В среду утром он должен был служить мессу, но не явился. И в нунциатуру не приходил уже много дней.

Наступила тишина. Майкл вспомнил фотографии, которые нашел у Пола в кабинете.

Глава 34

Кафедральный собор Христа и Благословенной Девы Марии, Дарем-Сити, Англия, 24 декабря

Собор был погружен в тишину и полумрак, среди которой мерцали огоньки нескольких свечей. Раздавался кашель. Затем кто-то чихнул. Над головами собравшихся величественные каменные своды скрывались в тени, сливаясь с мраком. Главный неф и боковые приделы были полны народа – как всегда, в этот день года в церкви собиралось больше всего прихожан. Люди пришли на праздник Девяти проповедей и рождественских гимнов, одевшись в тяжелые пальто и шерстяные шарфы, резиновые ботинки и вязаные перчатки, и привели с собой детей и свои детские воспоминания о празднике Рождества.

У массивных южных дверей раздался шорох шагов. Головы людей повернулись в сторону процессии. Хор запел «В городе царя Давида», – сперва одинокий детский голос в пустоте, удивительно чистый и высокий, затем к нему присоединились другие. И свечи, светящаяся река, текущая с востока на запад. Впереди плыл высокий серебряный крест с длинными свечами по бокам, потом медленно двигался спиной вперед регент, плавно поднимающий и опускающий руки, дирижируя хором, за ним сам хор в белых стихарях. У некоторых – крестики на малиновых ленточках вокруг шеи. А затем внезапно появились яркие одеяния старшего духовенства – каноники, архидьяконы, почетные гости, декан и, самым последним, – новый епископ, Саймон Эштон. В правой руке он держал деревянный посох. Перед ним шел служитель – старик в черной одежде, неся короткий серебряный жезл.

На епископа устремилось множество любопытных взглядов. Он был назначен всего три месяца назад и в первый раз служил рождественскую мессу в своем соборе, со своей собственной паствой. Прихожане испытывали смешанные чувства к новому пастырю. Его предшественник был одиозной фигурой, заслужившим сильную неприязнь как церковных консерваторов, так и прихожан, но любимый либералами. Эштон принадлежал к евангелическому крылу Церкви и имел тесные связи с архиепископом Кэйри. Он был против посвящения женщин в сан, отвергал саму мысль о гомосексуализме среди духовенства и посвятил себя возрождению христианского влияния в век материализма.

Вскоре после своего назначения епископ прочел проповедь, которая широко цитировалась в прессе и угрожала сделать его по меньшей мере такой же одиозной фигурой, каким был его предшественник. В мусульманских странах, говорил епископ, христианские общины, если они вообще имеются, нередко существуют в условиях суровых притеснений. Международные мусульманские миссии стараются обратить в свою веру коптов, армян, сирийцев, маронитов. Епископ осудил подобные действия, намекая, что если в таких странах, как Египет, Иран и Сирия, христиане не получат возможность свободно исповедовать свою религию, мусульмане тоже могут столкнуться с ограничениями своих свобод. Проповедь была громогласно осуждена мусульманскими лидерами в Брэдфорде, Манчестере, Лондоне и других городах.

Хор дошел до четвертого стиха:

Он, как и мы, был ребенком

И, как мы, день за днем рос.

Он был маленьким, слабым и беспомощным,

Знал улыбки и слезы, как и мы.

Где-то в центре нефа, как раз там, где проходил хвост процессии, возникло движение. Какой-то человек поднялся со скамьи на южной стороне церкви и направился к процессии. Сперва его заметили только несколько человек. Он встал перед епископом, заставив его остановиться. Хор, не зная, что происходит за его спиной, продолжал двигаться вперед. Среди каменных стен лилась песня, мелодия неземной красоты:

И наши глаза, наконец, увидят его

Сквозь его спасительную любовь...

– Что такое? – спросил епископ. – Чего вы хотите? Если вам нужно поговорить со мной, приходите после. Нельзя прерывать службу.

Человек, сжимая что-то в правой руке, покачал головой и неслышно прошептал несколько слов. С ближайших скамей раздались удивленные голоса.

– Пожалуйста, – сказал епископ. – Отойдите. Я...

Раздался грохот, как будто в соборе прогремел гром, эхом отражаясь от огромных резных колонн нефа. Хор умолк. Кто-то закричал. Епископ упал на колени, будто собрался молиться. Когда он повалился на спину, раздался второй выстрел. Больше епископ не двигался. Все замерло.

Убийца епископа одним движением поднял пистолет, засунул ствол себе в рот, выдохнул и нажал на спуск.