Текст книги "Пять минут прощания (сборник)"

заметки по логике
ГОВОРИ «ДА»! ДИЛЕММА ЖЕНЫ ГРАФОМАНА

Один человек долго сочинял роман и наконец решил его издать.

Разумеется, не за свой счет – это ему было унизительно.

Он хотел издаться как нормальный писатель. Чтобы издательство приняло его роман к печати. И заплатило гонорар, пусть небольшой, неважно. Важен принцип.

Но для начала он показал свое сочинение жене.

Только не надо говорить, что он сделал это напрасно. Ну, Чехов никому не показывал своих сочинений в рукописи. А Лев Толстой показывал. Какая разница? Эти рассуждения отвлекают нас от сути вопроса.

Жена прочитала и задумалась.

Что говорить?

Промолчать нельзя.

Уклончивая или кисло-сладкая оценка только разозлит автора. Он сразу поймет, что а) вещь не понравилась, и b) его считают обидчивым идиотом.

«Мне нравится, но это вряд ли напечатают» – тоже не годится.

Почему не напечатают? «Слишком талантливо»? Лицемерие.

«Слишком жестоко»? Ерунда, такую жесть гонят, страшное дело.

Надо говорить прямо и однозначно. Да или нет.

Итак, жена задумалась.

Хорошо бы сказать «да» – если бы заранее знать, что книгу напечатают.

Тогда все в порядке.

А допустим, она скажет «нет», а книгу издадут и расхвалят?

Тогда он от нее убежит с первой же редактрисой или журналисткой, которая напишет хорошую рецензию.

Но если сказать «нет» и в издательстве тоже скажут «нет»?

Тогда он будет страшно огорчен, и его придется целыми днями морально поддерживать. Если, конечно, не разводиться. А зачем разводиться? Нельзя же разводиться с человеком из-за того, что он написал плохую книгу и ее не стали печатать!

Но трудно морально поддерживать человека, которому сама сказала «ты написал плохую книгу, и правильно тебя не печатают». Это как-то странно.

Другое дело – морально поддерживать того, кто написал хорошую книгу, а эти тупые гады в издательстве ничего не поняли. Это легче и приятнее. И укрепляет союз двух любящих людей.

Поэтому она сказала:

– Да! Очень! Ты просто… Просто слов нет!

– Спасибо! – сказал он и нежно поцеловал ей руку. – Я верил, что ты оценишь. Но я решил еще немного поработать над стилем. Уточнить кое-какие сюжетные узлы. Подумать над психологией героев…

Потом подруга спросила ее:

– А что там на самом деле? Чистая графомания? Или есть проблески?

– Не помню, – засмеялась она. – Да и какая разница?

сны на 30 апреля 2011 года
ЛЮКСЕМБУРГ И ФЛАМЕНКА

Первый сон.

Зима, поздний вечер, Москва, заснеженные переулки. Очень старомосковские названия: Малый Расшивный, Полупожарный, Староглинский. Сквозь сон понимаю, что таких переулков на самом деле нет.

Мы втроем идем по скользкому нечищеному тротуару. Женщина по имени Лариса Трофимовна, мой приятель NN и я.

Лариса Трофимовна – моя жена. Во сне жена. Пожилая, толстая, в большой шубе, но без шапки. Коротко стриженные седые волосы.

NN – знаменитый, но очень одиозный журналист. Цепной пес режима. Демагог, лжец и все такое. Беда в том, что он – мой старый друг, я помню его еще по тем временам, когда ни о каком режиме и слышно не было: сплошной энтузиазм грядущих перемен, разрешенных публикаций, первых общественных дискуссий. Я рад, что никого вокруг нет и мы можем спокойно поболтать.

– Ах, как мы сидели в «Люксембурге»! – говорит он, показывая на разрушенный двухэтажный дом, огороженный зеленой сеткой. – Вот здесь он был, помнишь?

– Где-где? – спрашивает Лариса Трофимовна. – Кто здесь был?

– Кафе так называлось, – объясняет NN. – Теперь видишь, сломали. Трофимовна, это твоя тачка? – спрашивает он ее, показывая на машину под горой снега.

– Моя, – кивает она.

– Почистить надо, Трофимовна! – смеется он.

Она машет рукой и тоже смеется.

Странно, что он ее так называет.

Тротуар кончается. Дальше идти надо по заснеженному газону: там протоптана дорожка. Чтобы туда попасть, надо перешагнуть через низкий – не выше полуметра – каменный забор. NN подает руку Ларисе Трофимовне.

Вижу ее пальцы. Кольца сильно врезались в набрякшую кожу.

Второй сон.

Включаю старую электроплитку на четырех железных ножках. Плитка стоит на полу. И я сижу на полу. Втыкаю матерчатый шнур в фарфоровую розетку. Спираль быстро раскаляется. Ставлю сковородку. Лью немного постного масла.

Я уже приготовил, что буду жарить.

Это книга, называется «Фламенка». Провансальский галантный роман в стихах XIII века. Русский перевод, издание «Литературные памятники», маленький формат, в мягкой обложке. Серо-зеленая, как вареная капуста. Кладу ее в пузырящееся масло. Подливаю кипяченой воды из чайника. Накрываю стеклянной крышкой.

Видно, как она там набухает и томится.

У меня просто слюнки текут.

Предвкушаю, как буду резать на тонкие слоистые ломтики, солить и есть.

Но вдруг становится жалко Фламенку. Уже не книгу, а героиню. Красавицу, узницу ревнивого мужа.

Ножом поддеваю книгу и сбрасываю со сковороды. Беру в руки.

Она горячая и как будто живая.

этнография и антропология
ГОРЕ МАЛОВЕРАМ!

Одна моя знакомая рассказывала.

Она арабистка, закончила МГИМО. Красивая женщина, очень русского (или даже северноевропейского) обличья. Светловолосая и сероглазая.

Дело было лет пятнадцать тому назад в Египте, на одном из каирских базаров. Она разговаривала с лавочником, обращаясь к нему по-английски. Лавочник пытался ей что-то втюхать, при этом негромко переговариваясь с соседом. Дескать, я сейчас скажу: «сто фунтов», а ты скажи: «ну, ладно, семьдесят». Классический базарный прием. Тем более что вещь стоила в лучшем случае двадцать.

Тогда она обратилась к ним по-арабски: не надо, господа!

– Вы откуда? – спросил старый лавочник.

– Из Европы, – на всякий случай ответила она.

– Вы христианка? – спросил тот.

– Да, конечно, – сказала она.

– И вы так хорошо говорите по-арабски? – удивился он.

– Не только говорю, – сказала она и продекламировала целую суру Корана, которую знала наизусть со студенческих лет.

Лавочник был изумлен. Он поклонился ей, приложив руку к сердцу, и долго отказывался взять деньги за покупку. В конце концов согласился принять символическую сумму.

Она пошла дальше, как вдруг через несколько минут ее нагнали какие-то мальчишки.

– Мадам! – закричали они. – Мадам, вас просят вернуться!

Ей стало немножко не по себе. Тем более что мальчишки обступили ее плотным кольцом.

Она вернулась.

Вокруг лавочки собралось человек двадцать мужчин.

В середине стоял старый лавочник.

– Мадам, – сказал он. – Эти люди мне не поверили. Эти люди не верят, что христианка из Европы может наизусть читать Коран. Прошу вас, мадам.

Она перевела дух и прочитала суру Корана.

– Вот! Вот! – воскликнул старик и простер к ней руку, а потом повернулся к собравшимся: – Стыдитесь, маловеры! Видите, сколь всемогущ Аллах?

не пробуждай воспоминаний
ВСЁ ТЕЧЕТ, ВСЁ ВЫДЫХАЕТСЯ

Исчезают прежние запахи.

Где запах свежего черного хлеба? Кисловатый дух ржаного, мягкий и глубокий – орловского, уютный и нежный – круглого обдирного.

Запах свежего огурца, пупырчатого, с крупными семечками внутри.

Запах рыночного подсолнечного масла.

Горчичный запах нового костюма.

Запах постельного белья, которое стирали в корыте коричневым ядровым мылом и сушили во дворе на морозе.

Запах нафталина весной и осенью, когда прячут и вынимают зимние вещи.

Запах сухой апельсиновой корки – вместо нафталина.

Запах толстой мелованной бумаги – альбом репродукций, который подарили на день рождения.

Тонкий запах музея – смесь сухого навощенного паркета, старых холстов, старого дерева, штофной обивки кресел, перетянутых желтым шнуром.

Сводящий с ума запах вокзала и поезда: пропитка деревянных шпал, горячее масло вагонных букс, древесный дымок из кипятильников, линкруст в вагоне. А на дальних станциях – еще и дым паровоза.

Запах девушки. Не духов и дезодорантов, а именно ее, ее собственный. Нежная кожа, только что вымытая голова, свежевыглаженная блузка. Как будто жар утюга остался.

Дурманно-сладкий запах роз в цветочном магазине.

Старый дачный запах – керосинка, сырой деревянный пол на веранде, смородиновый лист, свежая земля на грядках. Чуть винный запах из погреба с картошкой; она прорастает тонкими белыми стебельками.

Клумба, огороженная косо торчащими из земли кирпичами.

Леденцовый щекотный запах ирисов.

китайские костяные шары
ОТЧИМ ДОЧЕРИ МИЛЛИОНЕРА

Одна женщина написала в свой ЖЖ.

Написала, что ей уже тридцать пять, что она живет в маленькой квартире с двенадцатилетней дочкой. Что отец совсем не помогает дочери, хотя признал ее и дал свою фамилию.

Это было его условие – либо алименты, либо отцовство.

«Ты, конечно, можешь, – сказал он, – подавать в суд, проводить экспертизы, но я отобьюсь. Или затяну дело на много лет. И мы станем врагами. А я даже врагу не пожелаю иметь меня во врагах». Суровый каламбур.

Конечно, ей захотелось крикнуть: «Да ничего нам от тебя не надо!» Но потом она подумала: пусть лучше ее девочка будет законной дочерью очень богатого и влиятельного человека. Вдруг это пригодится в дальнейшем? В работе, в карьере. У вас такая редкая фамилия, вы не родственница такого-то? – Я его дочь. – Ого! И вообще кто знает, как повернется жизнь.

Поэтому она подписала бумагу, что отказывается от алиментов.

Жизнь повернулась, но совсем не так. У нее никого не было. Зарплату снизили, потому что кризис. Девочка растет замкнутая, учится неважно.

Вот об этом она написала длинный печальный пост.

Было очень много комментариев. Злые люди писали, что ей поделом досталось: хотела мужика пузом к стенке прижать, но просчиталась. Добрые объясняли, что ее отказ не имеет юридического значения. Остальные пытались догадаться, кто отец ребенка. Об этом были длинные-предлинные треды, споры и рассуждения. Поэтому пост вышел в топ.

А один мужчина написал ей в личку.

Они встретились в кафе. Потом еще раз. На третий раз он сказал, что ей нужен настоящий друг и надежный защитник. То есть сделал предложение.

– А вы мою девочку удочерите? – спросила она.

– Зачем? – усмехнулся он. – Мы лучше раскрутим папашу. У меня есть очень сильные юристы. Я сам юрист.

– Как мне везет на сильных мужчин! – оскалилась она. – Какое ты барахло, извини пожалуйста.

– Конечно, – сказал он. – «Какое вы барахло» звучит слишком изысканно. Но какая ты фантазерка! Я думал, ты меня сразу узнаешь. Я работаю в правовом департаменте, на девятом этаже. Мы иногда ездим на лифте вместе. Но ты смотришь в пол или на стенку. Ты мне нравилась. Просто очень! Когда я тебе написал и мы увиделись, я подумал – вот ведь судьба. Разузнал о тебе, конечно. Живешь ты с мамой. Ребенка у тебя нет. Тебе не тридцать пять, а двадцать девять.

– А теперь не нравлюсь? – спросила она.

– Зачем ты это написала? Убедиться, что все люди – сволочи?

– А ты? Ты ведь не знал, кто я такая, когда мне в личку писал? А?

– Не знал, – сказал он.

– Зачем же написал? Хотел стать отчимом дочери миллионера?

– Извини, – он помахал рукой официанту. – Мне пора идти.

– У меня на самом деле есть ребенок, – сказала она. – В Анапе, у бабушки. То есть у маминой сестры. У двоюродной бабушки.

Подошел официант.

– Принесите нам еще кофе, – сказал он.

сны на 13 мая 2011 года
КУКОЛКА И МАМА

Первый сон.

Мне приснилось, что я проснулся, открыл глаза и на светлом блестящем паркете, вдалеке, ближе к двери – увидел какую-то черную штучку. Она была продолговатая, размером в ладонь. Протерев глаза, я увидел, что эта штучка не просто черная, а с желтой полоской. Несколько минут я лежал, пытаясь догадаться, что это такое и откуда взялось. Потом встал, подошел поближе. Нагнулся.

Это был резиновый негритенок в желтой фестончатой набедренной повязке.

Куколка. Литой бесполый голыш. Не совсем черный, а темно-коричневый. Руки прижаты к телу и сложены на животе, пупырышки на голове обозначают кудрявую африканскую шевелюру. Красный рот и носик пуговкой. Веселые глазки.

Этого негритенка мама привезла мне из-за границы. Не помню откуда. Мне было лет шесть или семь. Но помню, как я схватил его и спросил:

– А набедренная повязка у него снимается?

Мама с папой расхохотались. И потом много раз повторяли эту историю гостям. Гости смеялись; я не понимал, что тут смешного. Но все время снимал с него эту желтую резиновую юбочку и надевал снова. Потом она разорвалась. Или потерялась.

Все это я вспомнил во сне, и мне приснилось, что я возвращаюсь в постель и засыпаю, и снится мне еще один сон.

Второй сон.

Я сижу в машине. Сестра Ксения за рулем, а я рядом. Мы ждем маму. Ксения говорит, что она скоро придет. Мимо нас проносится машина, похожая на старую «победу», но какая-то другая, современная. За рулем сидит мама. Я не успеваю удивиться – ведь мама не умеет водить, – как вдруг эта машина дает задний ход и едет к нам. Резко и неловко пытается припарковаться, все время криво и косо заезжая на свободное место.

Я кричу Ксюше:

– Зачем ты ее пустила за руль! Ей надо под капельницей лежать!

Тут мамина машина снова выезжает на середину улицы, резко рвет назад, на полсотни метров, двумя колесами заезжает на тротуар – слышен скрежет днища о бордюр – и едва не врезается задом в автомобиль, который стоит в отдалении. Там люди, они с криками бросаются в разные стороны.

Я всматриваюсь и не вижу, что там случилось. Но все-таки мне кажется, что ничего страшного, никого не сшибли, чужую машину не протаранили.

Мама медленно идет по улице к нам.

Я спрашиваю:

– Машину не разбила? – она молчит. – Машину не разбила? Не врезалась? Ты меня слышишь? Слышишь? Отвечай!

Она не понимает. Ее глаза смотрят в сторону. У нее неживое лицо.

Не старое, не морщинистое, а такое, как много-много лет назад.

Но мертвое.

сон на 14 мая 2011 года
РЫБЫ И ЦИРК

Первый сон.

Солнце, тепло, окно открыто. Я сижу у окна, разговариваю по телефону – такая простенькая черная трубка у меня в руке. Подоконник низкий. Я сижу на полу. Смотрю на телефонную розетку – она прямо под доской подоконника, рядом с батареей. К ней идет от плинтуса розово-желтый двойной проводок. А от розетки к трубке – витой черный шнур.

Я роняю трубку, она падает наружу. Я выглядываю из окна, ожидая увидеть, как она висит и стукается о стену.

Но нет! Оказывается, это не четвертый этаж, как на самом деле, а первый. Очень низкий. Трубка лежит на земле – то есть на сером каменистом берегу. Полметра шириной, не больше. Прямо к стене дома подходит озеро. Мелководье. Вода прозрачная, и видно, что теплая. К берегу подплывают рыбы. Два больших сазана и одна долгоносая стерлядь. Они смотрят на меня, на телефонную трубку. Кажется, они хотят ее спереть. Я дергаю за шнур, втаскиваю ее обратно.

Стерлядка уплывает. Сазаны смотрят на меня голубыми глазами.

Второй сон.

С какой-то женщиной (кто она?) я прихожу в цирк. Это не представление, а что-то вроде генеральной репетиции. Зрители есть, но их немного. Да и само здание небольшое. Мне все время кажется, что моя спутница чем-то недовольна. Я стараюсь ее получше усадить, спрашиваю, хорошо ли ей видно.

Пахнет опилками, лошадьми, старым обивочным бархатом – запах цирка.

Сначала выступают дрессированные собачки, болонки.

Потом красивый конный номер. Вольтижировка. Все хлопают.

На манеж выбегают собачки, едят лошадиный навоз. Дрессировщица визжит, ловит их, они разбегаются. Наездники хохочут. Зрители тоже.

Выходит шпрехшталмейстер во фраке. Говорит: «Перерыв десять минут, а потом прогоним всю программу».

Я говорю своей спутнице:

– Ну, всё, пошли.

– Нет, я хочу дальше смотреть, – говорит она. – А ты иди, пообедай пока. Поешь горячего супу.

Вот так раз, думаю я. Ведь я с трудом затащил ее сюда, она говорила, что не любит цирк и только из-за меня согласна зайти на пять минут. Но я не хочу задавать вопросы и вообще выяснять отношения.

– Я бы лучше хлебнул холодного борща! – чужими словами говорю я.

Она смеется:

– Давай я тебя провожу.

Мы вдвоем выходим из боковой улицы на центральную. Небольшой приятный город, похожий на Владимир. Таблички с названиями улиц очень маленькие, но яркие.

– Вот здесь полно кафе! – она чмокает меня в щеку и убегает назад.

Я прохожу пару кварталов, поворачиваю направо, налево, еще куда-то и вдруг соображаю, что забыл, где цирк. И адреса не помню. Спрашивать почему-то неловко. Ну, думаю, найду афишную тумбу, и там, наверное, прочитаю.

На другой стороне улицы вижу большую – размером в забор, она и натянута на забор – бежевую театральную афишу. Название спектакля – «Лачуга, вилла, кладбище». Красивая картинка, как гравюра XIX века, – деревья и церковь.

Фамилия автора очень длинная, на букву «В». Я ее издали не могу прочесть. Кажется, А. Великопольский. Но церковь – протестантская кирха. Значит, какой-нибудь А. Вайсмюллердорф.

Понятно, про что спектакль. Про юношу из бедной деревни, который стал богачом, а потом осознал тщету земных стремлений.

Мне становится так скучно, что я просыпаюсь.

отцы пустынники и жены непорочны
ПОСЛУШАНИЕ

Марина Петровна решилась наконец поговорить со Светой. На кухне, когда та наливала воду в чайник.

Закрыла дверь.

– Ты любишь Мишу? – спросила она и посмотрела ей в глаза.

– Да, – ответила Света, не отводя взгляда.

Света была Мишина подруга. Миша был парализован: авария, перелом позвоночника. Со Светой они познакомились уже после этого. Марина Петровна гуляла с Мишей в парке, и тут какая-то девушка выкатилась на роликах из поперечной аллейки и чуть не врезалась в его кресло-коляску. «Завидую!» – усмехнулся Миша. «А я – вам, – серьезно сказала она. – Наверное, вы умеете ценить жизнь».

Света стала приходить к Мише два раза в неделю. Приносила учебники, просто книжки. Они часами разговаривали. Иногда Света закрывала дверь. Было тихо. Марина Петровна пыталась подглядеть. Однажды увидела: Света гладит Мишу по голове, по лицу, по губам, а он целует ее пальцы.

– Значит, ты его любишь, и что дальше?

– Не знаю, – сказала Света и сильно включила воду. – Нет, я все понимаю, мы в ответе за тех, и все такое… Но я не могу ничего обещать.

Завернула кран и вышла из кухни.

Марина Петровна сначала зло засмеялась над собственными фантазиями насчет Мишиной судьбы. Потом испугалась. Решила, что Света – воровка или наводчица. Надо хоть что-то про нее узнать. Проклятая доверчивость! Раньше было надо, а теперь ведь не спросишь: «А где вы, к примеру, живете?». Но все-таки спросила, в тот же день. Света назвала адрес. Назавтра Марина Петровна сидела в машине у ее дома. У нее было полдня времени, потому что с Мишей оставался муж.

Она увидела, как Света выходит из дома, идет по переулку. Поехала следом, но, пока разворачивалась, Света исчезла. Марина Петровна кружила по кварталу целый час и совсем было решила плюнуть и поехать домой. Но вдруг увидела, как Света катит инвалидную коляску. Красивый парень. Света гладила его по голове, нагибалась и что-то шептала ему на ухо. Он улыбался.

– Здравствуйте, Светлана! – крикнула Марина Петровна из окна машины.

Света в ответ помахала рукой.

На следующий день Марина Петровна стояла у окна и думала, как сказать Мише, что Света больше не придет.

Света шла по двору. Набрала код, вошла в подъезд.

Когда Света вышла из лифта, Марина Петровна загородила ей дорогу.

– Я люблю Мишу, – сразу сказала Света. – И Алешу тоже люблю. И Диму. У меня их трое. Им нужна любовь, понимаете?

– А тебе, тебе зачем?

– Мне тоже нужна любовь. Я очень люблю, когда меня сильно любят.

– Да ты просто блядь! – задохнулась Марина Петровна.

– Я девушка, – сказала Света. – Дайте пройти.

Марина Петровна посторонилась.

этнография и антропология
ВЕЖЛИВОСТЬ КОРОЛЕЙ

У всех, конечно, бывали случаи, когда важные встречи срывались. Когда человек, с которым договорились, опаздывал или не приходил вовсе. Или всего за полчаса предупреждал, что не придет.

У меня так тоже было сотни или тысячи раз (кстати, подсчитать бы!).

Всякий раз я получал какие-то объяснения. От обидного «совсем замотался» до вполне приемлемого «сердце прихватило» или «срочно вызвали к начальству».

Кстати, высокое начальство, когда отменяло назначенную встречу, всякий раз ссылалось на еще более высокое начальство, которое смешало все карты и сломало все планы.

В общем, все мои родные и друзья, приятели и сослуживцы, работодатели и работники или просто люди, с которыми меня сталкивала жизнь, – все они всякий раз довольно подробно объясняли, почему опоздали, или не пришли, или отменили встречу. Правдиво или с долей вранья, убедительно или не очень, уважительно или панибратски – но объясняли.

Все, да не все.

Была у нас в дачном поселке бригада маляров. Две женщины и мужчина. Работали, кстати, неплохо и, в общем, недорого.

Бывало, прожду их целый день. Нету! И телефон ни у кого не отвечает. Назавтра иду по поселку, вижу – вот они идут, голубчики.

Здороваются как ни в чем не бывало.

Я говорю:

– Сергей! Наташа! Люба! Вы что? Мы ведь договорились, что вы придете?

– Ну да, – степенно отвечает Сергей.

– Что вы в четверг, вчера то есть, придете к восьми утра?!

– Ну да, – кивает он.

– Где ж вы были?! Я вас ждал! Я специально заранее, с вечера приехал!

Сергей смотрит на меня сквозь старенькие исцарапанные очки и достойно, невозмутимо, негромко, как-то даже величественно, почти что царственно говорит:

– Обстоятельства изменились.

И разводит руками.

Что это за обстоятельства, я понял чуть позже.

В следующий раз они сказали, что работают у нашей соседки. И что она их очень задерживает, прямо вот не выпускает с участка.

Я решил соседке позвонить.

– Здрасте, – сказал я. – Это Денис Драгунский… Я насчет маляров.

– Я уж собралась вам звонить, – сказала она. – Когда вы их отпустите ко мне?

Оказалось, эти орлы работали в третьем месте.