Текст книги "Пир окончен"

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

В тот февральский день у Стефана Беста пропало настроение писать. Освещение было неважное и становилось все хуже. Оно начало ухудшаться с полудня. Казалось, Лондон укрывается одеялом самого плотного тумана из всех, что он уже видел в этом году. Писать что-либо было совершенно бесполезно. Стефан вытер кисти и швырнул их на стол. Той же тряпкой он вытер испачканные краской руки и обернулся к женщине, сидящей на небольшом возвышении в противоположном конце мастерской.

– Джулия, – сказал он, – освещение никуда не годится.

Женщина поднялась со стула, сладко потянулась и улыбнулась ему.

– И слава Богу. Давай подбросим поленьев в камин, сядем перед ним и не будем думать ни о работе, ни о чем, а только о нас двоих.

Стефан не ответил. Скривив губы, он повернулся к холсту, натянутому на мольберт, снял очки и пристально всмотрелся в нарисованные голову и плечи. Зрелище, судя по всему, вызвало у него приступ отвращения. И художник воскликнул:

– Ба, какая гадость!

К нему подошла женщина, встала рядом и привычным жестом положила руку ему на плечо.

– И совсем не гадость. Это божественно! В самом деле, Стефан, ты сегодня просто невыносим. Какая муха тебя укусила?

Он отшатнулся от женщины, словно прикосновение ее руки было ему неприятно.

– Не люблю халтуру. Первый твой портрет получился куда лучше… у него был класс… характер. Тебе он не понравился, потому что ты на нем такая, как есть. Но это, – Стефан указал на холст, – это не ты. Это хорошенькая женщина на десять лет моложе тебя. Я старался угодить тебе, но свою подпись не поставлю ни за что…

Стефан сделал жест, будто хочет сорвать полотно с мольберта и уничтожить его. Женщина коротко вскрикнула и удержала его руку.

– Стефан! Ты что… правда, ты сегодня в жутком настроении, и все время только и грубишь мне. Проклятье – я вовсе не так стара, как ты говоришь!

Стефан надел очки, повернулся и так пронзил ее безжалостным взглядом, что она поморщилась.

– Почему вы, женщины, так боитесь показать свой возраст. Ума не приложу. Я не перестану утверждать, что красота есть и в морщинах, и в седине. Так-то, дорогая моя. А вовсе не в этой ерунде, которой вы замазываете лицо и красите волосы. Все это только внушает жалость. Итак, это ты! Портрет женщины, которая не желает смотреть правде в глаза.

Накрашенное лицо Джулии вспыхнуло. Она бросила на Стефана сердитый взгляд, отошла к камину и поставила ногу на решетку.

– Ненавижу тебя таким, – проговорила она низким голосом.

Стефан вдруг почувствовал, что ненавидит ее в любом состоянии. Он ненавидел и самого себя за то, что у него не хватало храбрости еще несколько недель назад сказать ей, что охладел к ней… что любовь между ними кончилась. Откровенная жестокость, свойственная характеру Стефана, временами приходила в противоречие с жалостью, которую он испытывал ко всем, кто страдал. Внутренне же он понимал, что эта женщина по-своему привязана к нему. Пусть эта привязанность эгоистического свойства, лишенная каких бы то ни было духовных качеств, но это тоже любовь и ее нельзя грубо отвергать. Таким образом, Стефан оказался как бы в долгу у Джулии, и этот долг был довольно велик. Она ввела его в круг богатых женщин, он писал их портреты, мог требовать за портрет двести гиней – и получал их.

Правда, Стефан предпочел бы писать портреты тех женщин, у которых, к сожалению, не было столько денег. Но, утвердившись в положении известного портретиста, надо было поддерживать свою высокую репутацию, и Стефан уже не мог позволить себе раствориться в безвестности.

И все же, даже если принять во внимание все обстоятельства, он очень жалел о том, что на его пути встретилась Джулия Делимор.

Река скрылась в тумане. Лондон выглядел бесцветным и безлюдным. В студии было холодно, несмотря на огонь в большом камине, который представлял главную достопримечательность комнаты.

Стефан засунул руки в карманы и нахмурился.

У него появилась мысль сделать в работе перерыв, отказаться от новых двух заказов и поехать за границу. Год еще только начинался. На путешествие ему требовалось тридцать пять фунтов. Можно было бы совершить пеший поход по Испании. Он бы уговорил поехать с ним Ноэля Тернера. Стефан знал, что парень дошел до ручки, потому что его любимая сестра, как раз перед Рождеством вышла замуж. Мужа Эвелин звали Поль Севанич, он был родом из Югославии – славный парень, довольно известный скульптор, обаятельный человек, который сразу всем понравился. Но Ноэль, естественно, чувствовал отчуждение своей сестры. Да, он позвонит Ноэлю и предложит ему поездку в Испанию. Затем надо избавиться от Джулии. Мысли Стефана прервал ее голос.

– Не порти мне настроения, Стефан. Туман и без того действует на нервы. Иди сюда, сядь, отдохни.

Нехотя Стефан повернулся и сел рядом с Джулией у камина. Скосил один глаз на шелковое голубое платье.

– Ты замерзнешь с голыми плечами. Почему бы тебе не переодеться?

Холодные бирюзовые глаза женщины смягчились. Больше всего она любила Стефана именно таким: в вельветовых штанах, в свитере, со спутанными волосами, похожим на «работягу». За всю жизнь из всех мужчин самое глубокое чувство ей внушал Стефан Бест. Он никогда не принадлежал ей целиком. Джулия это знала. И это обстоятельство придавало особую остроту ее роману. В ее характере была такая чисто мужская черта, как страсть к охоте. Заполучить Стефана в качестве любовника было ее триумфом. Небогатый, как все художники, Стефан тратил деньги с такой же скоростью, как зарабатывал их. К тому же он прославился своей безудержной щедростью. Он устраивал для своих старых друзей роскошные праздники, а то, что ни один из нищих, но искренних художников, обращавшихся к нему за помощью, не уходил с пустыми руками, стало общеизвестным фактом.

Да, у Стефана не было больших капиталов, не было титула или поместья. Но Джулия Делимор с готовностью обменяла бы все, что ей принадлежало, на Стефана. Она была не прочь развестись, если бы он женился на ней. Но пока что Стефан недвусмысленно дал ей понять, что женитьба не входит в его планы.

Джулия придвинулась поближе к Стефану и обняла голыми руками его за шею. Оба запястья украшали бесценные драгоценности – на одном Джулия носила наручные часики с бриллиантом и изумрудом, которые сэр Уильям купил для нее в Париже, на другом – бриллиантовый браслет из знаменитой коллекции Делиморов. Бриллианты сверкали в ее ушах, а с бархатной ленточки, обвивавшей шею и скрывавшей ее недостатки, свисал чудесный старинный кулон. Выражение лица, обращенного с мольбой к Стефану, было трагическим.

– Неужели ты ни капельки не любишь меня, милый?

Машинально руки Стефана обхватили ее, но делал он это совершенно равнодушно.

– Может быть, чуть-чуть, но не так, как бы ты хотела, Джулия. Жаль, что ты никак не можешь этого понять.

Женщина прикусила губу.

– Какой ты жестокий.

– Я честный. Честность и жестокость очень часто идут рука об руку, дорогая. Это неизбежно.

Руки Джулии сильнее сжали шею Стефана.

– Но ты же знаешь, что я обожаю тебя и готова ради тебя всем пожертвовать.

Стефан слегка сжал ее талию ладонями и рассмеялся.

– Мне совсем не нужны твои жертвы. Ярко-голубые глаза из-под накрашенных ресниц жгли его медленным огнем.

– Я молю Бога, чтобы они были тебе нужны.

– Но мне ничего не нужно.

– Почему ты так изменился? Когда-то ты был влюблен в меня.

Стефан нахмурился и беспокойно задвигался в круге, образованном ее руками.

– Джулия, милая… послушай! Все эти разговоры только расстраивают нас обоих. Мы столько раз обсуждали эту тему. Зачем повторять это снова и снова. Когда мы впервые встретились с тобой, ты очень привлекала меня, это правда. И мы очень хорошо проводили с тобой время. Я глубоко благодарен тебе за твое великодушие. Но я в самом начале предупредил тебя, что у меня нет серьезных намерений. Ведь я никогда не вводил тебя в заблуждение. Никогда не признавался тебе в любви.

Руки Джулии отпустили его шею. В эту минуту она выглядела старой, изможденной, бледной и только на щеках горели яркие пятна румян.

– Да, я знаю, ты никогда не признавался мне в любви. Я думаю, что ты никого не любишь, кроме себя самого. Ты самый отъявленный эгоист, какого мне приходилось встречать в жизни.

Стефан с облегчением вздохнул. Так-то лучше. Он предпочитал ссору признаниям в любви, которые вызвали бы в нем одно раздражение и даже тошноту. Его недолгое увлечение угасло. Вот и хорошо. Стефан постарался свести все к шутке.

– Ну, ну – а как насчет соринки в чужом глазу и бревна в своем? Разве наша маленькая Джулия не эгоистка? Вот она, здесь, наслаждается лондонской жизнью, в то время, как ее печальный супруг чахнет и страдает одышкой на горных вершинах.

Но он не дождался ответного смешка. Губы Джулии сжались в злую линию. Дрожащей рукой она зажгла сигарету и швырнула сгоревшую спичку в камин.

– Вилли может убираться к черту.

– Но, милая моя, ты все еще носишь его благородное имя вместе с его фамильными драгоценностями. Может, ты их тоже пошлешь вместе с ним к черту? – с издевкой спросил Стефан.

Джулия резко обернулась к нему.

– Ты прекрасно знаешь, что я не могу выносить даже одного вида этого старого занудного идиота и что его титул, как и его драгоценности для меня ничего не стоят.

Стефан тоже закурил сигарету.

– Тогда, дорогая, избавляйся от него, как хочешь, но, прошу тебя, не надейся, что я предложу себя в качестве твоего четвертого мужа.

Быстрым, порывистым движением Джулия вынула изо рта сигарету и посмотрела на него горящими глазами.

– Ты еще никогда не вел себя так нагло.

– Прости, Джулия, – сказал Стефан усталым голосом, – право, я не хотел тебя обидеть. Мы так хорошо проводили с тобой время, еще раз повторяю: я тебе так благодарен, но…

– О, да! – перебила его Джулия, поднимая голос до истерических ноток, – ты всегда был со мной честен… ты всегда говорил, что не можешь полюбить меня и так далее, и тому подобное. Старая пластинка. Заезженная. Меня от нее тошнит.

Стефан пожал плечами с таким видом, словно намекал, что тут он бессилен. Джулия посмотрела на него долгим тяжелым взглядом.

– У тебя кто-то есть?

– Уверяю тебя, нет. Никого нет, и я не намерен никого заводить. От женщин одни только неприятности. Я отправляюсь в скором времени за границу с одним своим приятелем. Прошу тебя, Джулия, смотри на вещи философски. Мне бы не хотелось ссориться с тобой. Куда лучше, если мы останемся друзьями.

При этих словах он отвернулся от женщины, нахмурив брови. Какое право имела Джулия Делимор, известная своими похождениями, смотреть на него так, будто он нанес ей смертельный удар. Это не входило в правила игры. Своим поведением она внушала ему отвращение. Стефан всегда чутко относился к страданиям других, несмотря на обвинения Джулии в эгоизме.

– Друзьями! – Джулия произнесла это слово со смесью ненависти и горечи. Она сделала попытку овладеть собой. В ее планы не входило подвергать свою гордость слишком сильному унижению и впадать в постыдную слабость в тщетной попытке удержать мужчину, которого она, очевидно, уже потеряла. Джулия закурила другую сигарету. Ее руки дрожали, когда она положила свою маленькую золотую зажигалку обратно в сумочку. Потом она рассмеялась, и в ее смехе звенел металл.

– Какими же мы будем друзьями, Стефан? Чувствительными и поверяющими друг другу свои тайны, или же такими, которые раскланиваются на улице, говоря при этом: «заходи ко мне как-нибудь»… – Джулия опять рассмеялась.

– Мне жаль, что ты так это воспринимаешь, Джулия, – сказал Стефан низким голосом.

– А как ты хочешь, чтобы женщина воспринимала отказ? С воплем радости вроде: «я так на это надеялась»? В самом деле, Стефан, из какого теста ты сделан? По-видимому, у тебя камень в том месте, где должно быть сердце.

Стефан начал медленно покрываться краской. Что эта женщина знает о его сердце, подумал он с горечью. Разве она понимает, как он глубоко несчастлив? Просто он не мог ни с одной женщиной продолжать отношения, если огонь выгорал. И Стефан сказал:

– Давай не будем спорить, из чего сделано мое сердце. Мне было бы куда больше по душе, если бы ты сказала мне, что мы сможем остаться друзьями, и что ты согласна, чтобы я закончил твой портрет…

–..И дал звонок, чтобы опускали занавес, – закончила за него Джулия.

Ее грудь лихорадочно вздымалась. Потом она снова рассмеялась.

– Ну что ж. Это не имеет значения. Наверное, так и должно быть. Единственный мужчина, которого я полюбила по-настоящему… Видимо, за все нужно платить. Когда-то я тоже не слишком хорошо обходилась с теми мужчинами, которые любили меня, но которых не любила я.

– Разве я обходился с тобой плохо? – спросил Стефан с той неожиданной обезоруживающей улыбкой, которая смягчила его жесткое, изможденное лицо.

Джулия глубоко затянулась сигаретой.

– Да, я признаю, что ты никогда ничего мне не обещал. Между нами не было обмана. Но ты жесток. Иногда, даже когда мы занимались с тобой любовью, у меня появлялось странное ощущение, что ты равнодушен и далек от меня.

– Прости, – проговорил Стефан все тем же мягким голосом.

– А все дело в том, что ты все еще любишь ту девушку, Верону, которая вышла замуж за другого, правда?

Стефан отшатнулся, словно одно только слово «Верона» взломало стену равнодушия, на которую всегда жаловались Джулия и женщины до нее, терзая его за это. Вот уже почти три года он ничего не слышал о Вероне. От близнецов Тернер, с которыми Верона изредка переписывалась, он знал только то, что она до сих пор на Ближнем Востоке. По-видимому, счастлива. Но ни Эвелин, ни Ноэль не получали от нее известий с прошлого лета. Стефан, стоя в своей студии и глядя поверх головы Джулии на небольшую картину маслом, изображающую гавань Дьеппа, которая висела на дальней стене, понимал, что Джулия права. Он никогда не был по-настоящему влюблен ни в кого, кроме Вероны, и до сих пор любил ее. Один Бог знает, почему. Кроме красоты и странной и обольстительной смеси целомудрия и страсти, которую выдавали ее глаза, ее губы, у нее была масса недостатков. Слабая, нерешительная, беспомощная перед «ударами судьбы» – она предала свою сердечную любовь и свободу духа, не говоря уже об искусстве, ради преимуществ «удачного замужества». Нежное, но ни на что не пригодное существо – вот что такое Верона. Отнюдь не объект поклонения мужчины. И все же он боготворил ее.

Он все стоял, тупо глядя на маленькую картину, которую она отдала ему для выставки. Верона тогда сказала, что заберет ее обратно, как только вернется домой. Стефан знал, что не осмелится посмотреть назад, на противоположную стену мастерской, где в нише висела картина «La Femme Abandonee». Портрет Вероны. Только он один видел ее такой.

Нет, мрачно поправил он себя, без всяких сомнений, Форбс Джеффертон тоже видел ее такой.

Почему, во имя чего Джулия решила назвать имя Вероны и открыть дорогу ко всем прошлым воспоминаниям, о которых он в последнее время задумывался все реже, спрашивал себя Стефан, поддавшись внезапно нахлынувшему на него бессильному гневу.

А Джулия смотрела сейчас мимо него, прямо на портрет Вероны.

– Она, видимо, поражала своей красотой. Никогда я не видела таких волос. У меня были волосы такого же цвета. Понимаешь? О, как противно стареть. Знаешь, что самое скверное, что ты сделал со мной, Стефан? Ты заставил меня осознать свой возраст.

С чувством, похожим на облегчение, Стефан отбросил воспоминания о Вероне и снова обратился к Джулии Делимор. Он бросил сигарету, быстро обнял ее и поцеловал в макушку крашеных завитых волос.

– Не дури, Джулия. Ты дьявольски хороша и прекрасно об этом знаешь. Пусть твои волосы будут в серебре седины, но вместе с твоими бирюзовыми глазами они производят фурор.

В его объятиях Джулия позволила себе немного расслабиться, прижалась лицом к его плечу, наслаждаясь этим мгновением и сознавая с той горькой неизбежностью, с какой сознают неотвратимость смерти, что Стефан Бест никогда больше не будет ее любовником. Со сдавленным смехом Джулия сказала:

– Все правильно. Еще укажи мне мое законное место бабушки и передай мне вязанье. С тебя хватит.

Стефан еще раз поцеловал ее и по-дружески встряхнул.

– Сними это платье, давай попьем чаю. Потом я отвезу тебя домой. Тебе не следует задерживаться надолго. Туман станет совсем плотным.

Джулия на мгновение прильнула к нему.

– Я на самом деле любила тебя Стефан… по настоящему.

– Я этого не заслуживаю, – сказал Стефан. Он произнес те же смиренные слова, которые произносило бесчисленное множество мужчин в подобной ситуации. Но еще он прибавил:

– У нас с тобой так много было хорошего, и я так тебе благодарен. Джулия, милая, прошу тебя, останемся друзьями.

Джулия отвернулась от него, чтобы он, не дай Бог, не увидел примечательного и во многих отношениях уникального зрелища слез, катящихся по ее накрашенным щекам. Джулия Делимор подумала: «Вот бы бедняга старый Вилли увидел меня сейчас, у него бы начался приступ, он бы скончался на месте. Что я за идиотка! Чем скорее я пройду через это, тем лучше».

Она подобрала тяжелые шелковые юбки своего старинного платья и грациозно пошла по мастерской к спальне, в которой переодевалась. Тыльной стороной ладони Джулия вытерла глаза и, обернувшись, сказала небрежным тоном через плечо:

– Пожалуй, я сейчас одену пальто и шляпу и ты, Стефан, сразу отвезешь меня домой. Я сейчас не в настроении для милых бесед. Что же касается портрета – безусловно, его надо закончить. Он очень хорош. Он добавит тебе еще больше славы, мой дорогой. Но я неделю-другую не буду позировать. Ты уезжаешь за границу, ты сам это только что сказал. А я поеду и вызволю Вилли с горных вершин и возьму его недели на две в Канны.

Стефан почувствовал невыразимую радость и нечто вроде настоящей благодарности – нечто вроде уважения к ней за то, как она приняла разрыв в их отношениях, и сказал:

– Вот и договорились. Мы оба немного отдохнем за границей, потом закончим портрет.

Дверь в спальню закрылась. Стефан остался один. Глубоко вздохнув, он подошел к камину, ткнул ногой полено – и по нему снова заиграли языки пламени. День пропал окончательно. Он чувствовал себя измотанным. Он знал, что Джулия будет одеваться, приводить в порядок лицо и прическу по крайней мере еще полчаса. Стефан подошел к телефону, стоящему на письменном столике в дальнем конце комнаты и набрал номер Ноэля Тернера. Ноэль оказался дома. После взаимных приветствий Стефан без предисловий предложил ему поехать в Испанию.

– Я хочу убраться из Лондона ко всем чертям. Как ты на это смотришь, Ноэль? Кроме всего прочего, меня уже до смерти тошнит рисовать хорошеньких женщин, я бы хотел писать андалузийскую природу. Мне рассказали о небольшом местечке близ Малаги – там, в деревушке Торремолинос есть замок в мавританском стиле, переделанный под пансион. В это время года, если не ошибаюсь, там цветут маки, а горы покрыты дикими ирисами. Ну что ты на это скажешь?

– Это похоже на сон. Я прокашлял все утро, мое горло забито туманом, – раздался жизнерадостный молодой голос Ноэля, – и я только и мечтаю о том, чтобы сесть на ослика и проехать по горам вместе с тобой, дорогой мой Стефан. Но я не смогу этого сделать ни на следующей неделе, ни через две. Твое предложение обрушилось на меня так внезапно. У меня есть работа, которую я должен закончить. Я освобожусь только в середине марта.

– Как жаль, – сказал Стефан.

– Знаешь, – продолжал Ноэль, – приходи часов в шесть, мы выпьем и обсудим это дело. Еще будет Эвелин с мужем.

– Кажется, я свободен, – неуверенно сказал Стефан.

– И если туман не будет слишком густым…

– Туман не помеха, – сказал Стефан. – Я могу дойти до тебя пешком.

– Между прочим, – добавил Ноэль равнодушным тоном, – я слышал, что Верона вернулась.

Стефан почувствовал, как напрягся всем телом. Глаза сузились. Второй раз за этот день при нем произносили вслух это имя. Поразительно! Но почему у него так сильно забилось сердце? Верона – это всего лишь одно имя… призрак прошлого, причем очень назойливый призрак, где бы он не возникал. Верона больше ничего не значила для него. И это навсегда. Беззаботным тоном Стефан сказал:

– Это интересно. А что бравый майор с супругой получили назначение в Англию или только приехали в отпуск?

– Я сам с Вероной не разговаривал, – сказал Ноэль, – с ней разговаривала Эви. Вчера вечером Верона звонила ей по телефону. Она здесь уже недели две, но ни с кем не виделась, потому что лежала в постели. Я слышал, что бедняжка очень больна. Более того, по словам Эви, она чуть не умерла.

Стефан Бест в этот момент почувствовал, что сердце как будто сжала холодная рука.

– А! И чем же она больна?

– Я не знаю. Наверное, Эви знает больше. Во всяком случае, Верона сейчас в Хэмпстеде, у родителей, а ее муж остался в Египте. Ее отправили домой одну по состоянию здоровья.

– О, – только и мог выговорить Стефан.

– Увидимся позже, старина, – сказал Ноэль и повесил трубку.

Стефан медленно положил трубку на аппарат. Он снял очки и тщательно протер стекла носовым платком. Ему казалось, что этим туманным днем в его мастерской разорвалась бомба и разрушила все, что его окружало, всю его благополучную и интересную жизнь, которую он создал вокруг себя с тех пор, как Верона ушла от него. Кругом он видел одни развалины. Нетронутым оставалось одно прошлое, оно поднялось и встало перед ним… неумолимое, безжалостное… и все потому, что Верона вернулась в Лондон. Верона была в своем старом доме. Боже мой, подумалось ему, он мог поднять сейчас телефонную трубку и услышать ее голос, если бы захотел, как это бывало сотни раз в прежние дни.

Верона одинока и больна. Он помнил ее пышущей здоровьем – сверкающие глаза, удивительная жизненная энергия, несмотря на хрупкое сложение – и не мог связать такие понятия, как Верона и опасная болезнь. Мысль об этом так растревожила Стефана, и ему тут же захотелось увидеть Верону. Но это, конечно, невозможно. Верона – замужняя дама, у нее уже есть уютное гнездышко. Вряд ли ей хочется нарушать свой покой. Что же до него – к чему подвергать себя пытке видеть Верону женой другого, потерянную навсегда.

В мастерскую вошла Джулия Делимор, одетая, как картинка с обложки «Вог», в соболином коротеньком жакете и кокетливой меховой шапочке, сдвинутой набок. Умело накрашенная, с улыбкой на алых губах, в сером свете февральского дня она легко могла бы сойти за двадцатипятилетнюю девушку.

– Я готова, – объявила Джулия. Стефан с трудом оторвался от мыслей о Вероне и усмехнулся.

– Выглядишь как всегда на миллион, милая. Дай мне пять минут, чтобы я переоделся в костюм, и тогда я смогу отвезти тебя домой, – сказал он.

– Давай поскорей, Стефан, – сказала Джулия с таким видом, будто ей не терпелось уехать.

Как только он вышел, Джулия сунула руки в соболиную муфточку и долго стояла, пристально вглядываясь в портрет Вероны, на котором та была как живая.