Текст книги "Настанет день"

Глава восьмая

Когда волна гриппа схлынула, Дэнни снова стал патрулировать свою территорию днем и учиться изображать радикала ночью. Что касается последнего, то Эдди Маккенна каждую неделю, не реже, оставлял у его двери пакеты. Дэнни обнаруживал пачки свежих социалистических и коммунистических газеток и листков, экземпляры «Капитала» и «Коммунистического манифеста», речи Джека Рида, Эммы Голдмен, Большого Билла Хейвуда, Джима Ларкина, Джо Хилла и Панчо Вильи [40]40
  Рид Джек (Джон) (1887–1920) – американский журналист, поэт, коммунистический деятель, автор знаменитой книги «Десять дней, которые потрясли мир». Голдмен Эмма (1869–1940) – американская анархистка. Хейвуд Большой Билл (Уильям) (1869–1928) – один из основателей ИРМ, член исполкома Социалистической партии Америки. Ларкин Джим (1876–1947) – ирландско-американский профсоюзный лидер. Хилл Джо (1879–1915) – шведско-американский активист рабочего движения, автор и исполнитель песен, член ИРМ. Вилья Панчо (Хосе Арамбула, 1878–1923) – один из предводителей повстанцев во время Мексиканской революции.


[Закрыть]. Он углублялся в непролазную чащу пропагандистской риторики. С таким же успехом это мог быть, к примеру, учебник по инженерному делу: во всяком случае, простому человеку, в представлении Дэнни, эти произведения мало что могли сказать. При этом он так часто натыкался на слова «тирания», «империализм», «гнет капитала», «солидарность», «восстание», что даже начал подозревать: видимо, пришлось выработать специальный язык, чтобы рабочие всего мира уж точно смогли правильно конспектировать эти тексты, даже толком не понимая их. А когда в словах нет смысла, думал Дэнни, как эти олухи (а среди авторов большевистской и анархистской литературы он так пока и не нашел никого, кто не был бы олухом) сумеют всей толпой хотя бы улицу перейти, не говоря уж – совершить переворот в целой стране?

В промежутках между чтением он знакомился с депешами о происходящем на «переднем крае пролетарской революции» (как это обычно именовалось). Он читал, как бастующих угольщиков заживо сжигают в их домах вместе с семьями, как рабочих, входящих в ИРМ, вымазывают дегтем и вываливают в перьях, как создателей трудовых организаций убивают на темных улочках маленьких городков, как разрушают и запрещают профсоюзы, как рабочего человека сажают в тюрьму, избивают, высылают. Как изображают его главным врагом Американского Пути.

Дэнни с удивлением обнаружил, что иногда даже испытывает сочувствие к этим людям. Конечно, не ко всем: он всегда считал анархистов болванами, которые не предлагают ничего, кроме кровопролития, и среди того, что он теперь читал, немногое могло поколебать его в этом убеждении. Коммунисты поражали его безнадежной наивностью: они гнались за утопией, закрывая глаза на основополагающую черту животного под названием человек – алчность. Большевики верили, что ее можно вылечить, как болезнь, но Дэнни знал, что собственничество – это такой же жизненно важный орган, как сердце, и, если его удалить, погибнет весь организм. Социалисты были умнее прочих, собственнических инстинктов не отрицали, но их лозунги почти не отличались от коммунистических.

Дэнни никак не мог понять, почему профсоюзы запрещают и преследуют. Ему представлялось, что их так называемая изменническая демагогия означает лишь, что человек просто требует, чтобы с ним обращались как с человеком.

Он упомянул об этом в разговоре с Маккенной за чашкой кофе в Саут-Энде, и Маккенна погрозил ему пальцем:

– Ты должен беспокоиться не об этих людях, мой юный друг. Лучше спроси себя: «Кто их финансирует? И с какой целью?»

Дэнни зевнул, теперь он все время чувствовал усталость, и он не мог припомнить, когда в последний раз позволял себе хорошенько выспаться ночью.

– Попробую догадаться. Большевики?

– Ты чертовски прав. Из самой России. Это не праздная болтовня, парень. Ленин сам объявил, что народ России не успокоится, пока все народы мира не присоединятся к его революции. Это, черт побери, очень даже реальная угроза для этой страны. – Он стукнул указательным пальцем по столу. – Моей страны.

Дэнни подавил очередной зевок, заслонившись кулаком.

– Как там дела с моим прикрытием?

– Почти готово, – ответил Маккенна. – Ты еще не вступил в эту штуку, которую они называют полицейским профсоюзом?

– Во вторник иду на собрание.

– Почему все так долго тянется?

– Если Дэнни Коглин, сын капитана Коглина, вдруг ни с того ни с сего попросится в Бостонский клуб, могут возникнуть подозрения.

– Разумно.

– Мой бывший напарник по патрулю…

– Тот, который заболел гриппом, знаю. Жаль его.

– Он всегда выступал за профсоюз. Я специально выжидаю, чтобы подумали, будто его болезнь меня усовестила. Пусть считают, что у меня мягкое сердце.

Маккенна запалил окурок сигары.

– У тебя всегда было мягкое сердце, сынок. Просто ты его лучше прячешь, чем большинство людей.

Дэнни пожал плечами:

– Мне кажется, теперь я начинаю прятать его от себя самого.

– Такое всегда опасно. – Маккенна кивнул, словно был хорошо знаком с этой проблемой. – Наступит день, когда ты уже не сможешь вспомнить, где ты потерял те кусочки своей души, за которые так когда-то держался. И почему ты так старался их удержать.

Как-то вечером, когда прохладный воздух пах горящей листвой, Дэнни явился на ужин к Тессе и ее отцу. Квартира у них оказалась больше, чем у него. У него была только плитка на холодильнике, а у семейства Абруцце имелась кухонька с дровяной плитой. Тесса готовила, забрав назад длинные темные волосы, влажные и блестящие от печного жара. Федерико откупорил вино, которое принес Дэнни, и отставил бутылку на подоконник, чтобы вино «подышало». Они с Дэнни сидели за маленьким обеденным столом в гостиной и потягивали анисовую.

Федерико заметил:

– В последнее время я почти не вижу вас.

– Много работы, – ответил Дэнни.

– Даже теперь, когда грипп миновал?

Дэнни кивнул. У копов были все основания обижаться на свое управление. Сотрудник бостонской полиции получал один выходной в двадцать дней, и в этот день он не имел права покидать город – на случай непредвиденных обстоятельств. Поэтому большинство холостых копов снимали жилье возле своих участков – зачем устраиваться основательно, если через несколько часов все равно топать на работу? Не говоря уже о том, что три ночи в неделю следовало ночевать в участке, на одной из вонючих коек, кишащих вшами и клопами, на которой только что валялся бедолага, заступивший на смену после тебя.

– Мне кажется, вы чересчур много работаете.

– Объясните это моему шефу.

Федерико улыбнулся. У него была удивительная улыбка, казалось, она могла согреть промерзшую зимнюю комнату. Дэнни подумал, это оттого, что за ней скрывалось страдание. Он так же улыбался, когда шепотом поблагодарил его за «это печальное дело», то есть за вынос мертвого младенца Тессы из квартиры.

Старик сказал, что, если бы не его, Дэнни, работа, они бы пригласили его на ужин сразу же, как только Тесса оправилась от гриппа.

Дэнни посмотрел на Тессу, поймав ее взгляд. Она опустила голову, и прядь волос выбилась из-за ее уха и упала на глаза. Тут он напомнил себе: она – не американская девушка, для которой переспать с практически незнакомым мужчиной – вещь, может быть, и не самая простая, но и не такая уж невозможная. Она итальянка. Старый Свет. Веди себя прилично.

Он снова перевел взгляд на ее отца:

– Чем вы занимаетесь, сэр?

– Федерико, – поправил старик и похлопал его по руке. – Мы пили анисовую, преломили хлеб, а значит, вы должны звать меня Федерико.

Дэнни согласился:

– Чем вы занимаетесь, Федерико?

– Дарую ангельское дыхание смертным. – Он взмахнул рукой, точно импресарио.

Там, куда он указал, в простенке между двумя окнами, стоял фонограф, который Дэнни заметил еще с порога как некий чужеродный для этой комнаты элемент. Ящик фонографа был из первоклассного материала – мелкослойного красного дерева с резным орнаментом, напомнившим Дэнни о европейских монарших домах. Вверху помещалась вертушка с лиловой бархатной подложкой, а внизу имелся шкафчик для пластинок с двумя дверцами, украшенными резьбой, судя по всему, ручной работы.

Когда на этом устройстве с позолоченной металлической ручкой крутилась пластинка, шум мотора был почти неразличим. Такого звучания Дэнни раньше никогда в жизни не слышал. Они слушали интермеццо из «Сельской чести» Масканьи, и Дэнни твердо знал, что, войди он в гостиную с завязанными глазами, он бы решил, что певица поет прямо здесь, рядом. Он еще раз взглянул на фонограф и заключил, что аппарат наверняка стоит в три-четыре раза дороже дровяной плиты.

– «Сильвертон Б-двенадцать», – объявил Федерико с еще более распевными интонациями, чем обычно. – Я ими торгую. Я продаю и «Б-одиннадцать», но мне больше нравится, как выглядит «двенадцатый». Стиль Людовика Шестнадцатого существенно превосходит стиль Людовика Пятнадцатого. Вы согласны?

– Конечно, – ответил Дэнни, хотя, если бы ему сказали то же самое о каком-нибудь Людовике Третьем или Иване Восьмом, ему все равно пришлось бы это принять на веру.

– С ним не сравнится никакой другой фонограф на рынке, – вещал Федерико с лучащимся взором проповедника. – Никакой другой аппарат не способен проигрывать все существующие типы пластинок – «эдисон», «пате», «виктор», «колумбия» и «сильвертон», только подумайте. Нет, друг мой, такими возможностями обладает лишь он. Вы можете купить фонограф и за восемь долларов, – он поморщился, – но будет ли он звучать как этот? Услышите ли вы ангелов? Вряд ли. А потом ваша дешевая иголка износится, начнет скакать по бороздкам, и скоро вы будете слышать только треск и шорох. И каков же результат, смею спросить? Вы просто обеднеете на восемь долларов. – Он снова простер руку в сторону ящичка с фонографом, точно гордый отец первенца. – Качество стоит дорого. Но это разумно.

Дэнни подавил смешок, очень уж его забавлял этот маленький старичок с его горячей верой в капиталистические ценности.

– Папа, – проговорила Тесса, стоявшая у плиты, – не будь такой… – Она помолчала, подыскивая слово. – Eccitato.

– Возбужденный, – подсказал Дэнни.

Она сдвинула брови, поглядев на него:

– Васпуш?..

– Воз-буж, – поправил он. – Воз-буж-денный.

– Вузбужденный.

– Почти так.

Она подняла деревянную ложку.

– Этот английский! – воскликнула она.

Дэнни вдруг подумал: а какова на вкус ее шея, золотисто-коричневая, точно мед? Женщины были его слабостью с тех пор, как он достаточно повзрослел, чтобы замечать их и видеть, что и они, в свою очередь, обращают на него внимание. Он зачарованно смотрел на шею Тессы, на ее горло. Страшная, восхитительная жажда обладания. Присвоить на одну ночь чьи-то глаза, капли пота, биение сердца.

И эти мысли – здесь, при ее отце. Господи!

Он снова повернулся к старику, внимавшему звукам музыки, полузакрыв глаза. Воплощенное неведение. Милый, любезный, не ведающий обычаев Нового Света.

– Я люблю музыку, – проговорил Федерико и открыл глаза. – Когда я был маленьким, менестрели и трубадуры заходили к нам в деревню с весны до конца лета. Я слушал и смотрел, как они играют, пока мать меня не прогоняла, иногда ей даже приходилось меня стегнуть. Эти звуки. Ах, эти звуки! Язык – лишь слабая замена им. Вы понимаете?

Дэнни покачал головой:

– Не уверен.

Федерико подтащил кресло ближе к столу и наклонился вперед:

– Человек рождается со змеиным языком. Так было всегда. А птица не умеет лгать. Лев – охотник, его должны бояться, это правда, но он верен своей природе. Дерево и камень тоже ей верны, они – лишь дерево и камень. Не больше, но и не меньше. А человек – единственное создание, которое способно произносить слова, и он использует этот великий дар, чтобы предавать истину, предавать себя, предавать природу и Бога. Человек укажет на дерево и будет уверять вас, что это не дерево, встанет над вашим трупом и будет утверждать, что это не он вас убил. Видите ли, слова – это речь для мозга, а мозг – всего лишь машина. Но музыка, – он торжествующе улыбнулся и воздел указательный палец, – музыка обращается к душе.

– Никогда так об этом не думал.

Федерико показал на свое сокровище:

– Эта вещь сделана из дерева. Она – дерево, но и не совсем дерево. Да, древесина есть древесина, но какое она имеет отношение к музыке, которая из нее исходит? Что это такое? Есть ли у нас слово для такой древесины, смею спросить? Для такого дерева?

Дэнни слегка пожал плечами, решив, что старик немного захмелел.

Федерико вновь закрыл глаза, его ладони запорхали у ушей, точно он дирижировал музыкой сам, призывал ее ворваться в комнату.

Дэнни снова заметил, что Тесса смотрит на него, но на сей раз она не опустила глаза. Он улыбнулся. Румянец залил ей лицо и шею, но все-таки она не отвела взгляд.

Он опять повернулся к ее отцу. Глаза у него были по-прежнему закрыты, руки дирижировали, хотя музыка уже смолкла и игла покачивалась на последних бороздках.

Стив Койл расплылся в улыбке, увидев, как Дэнни входит в Фэй-холл, традиционное место собраний Бостонского клуба. Он пробрался вдоль ряда складных стульев, заметно приволакивая ногу. Пожал руку Дэнни:

– Спасибо, что пришел.

На такое Дэнни не рассчитывал. Он почувствовал себя вдвойне виноватым – обманным путем внедряться в БК, в то время как его бывший напарник по патрулю, больной и безработный, явился сюда поддержать борьбу, в которой он теперь даже не участвует.

Дэнни вымученно улыбнулся:

– Не ожидал тебя здесь встретить.

Стив оглянулся на людей, обустраивавших сцену.

– Между прочим, они мне разрешают им помогать. Я живой пример того, что бывает, когда за твоей спиной нет профсоюза, понимаешь? – Он хлопнул Дэнни по плечу. – А ты как?

– Порядок, – ответил Дэнни. В течение последних пяти лет он знал жизнь своего напарника до мельчайших подробностей, часто – с точностью до минуты. Ему вдруг показалось странным, что он две недели не интересовался им. Странно и стыдно. – Как ты-то себя чувствуешь?

Стив пожал плечами:

– Я бы поныл, да кто станет слушать?

Он громко рассмеялся и снова хлопнул Дэнни по плечу. На подбородке у него пробивалась седая щетина. Казалось, он затерялся где-то внутри своего тела, искореженного недавней болезнью. Его словно бы перевернули вверх ногами и встряхнули.

– Хорошо выглядишь, – произнес Дэнни.

– Враки. – Снова неловкий смех. – Я так рад, что ты пришел.

– Да ладно тебе, – отозвался Дэнни.

– Глядишь, превратим тебя в профсоюзного деятеля.

– Вот уж вряд ли.

Стив в третий раз хлопнул его по плечу и повел со всеми знакомить. Дэнни шапочно знал примерно половину присутствующих: они так или иначе пересекались по службе. Казалось, при Стиве им всем немного не по себе. Как будто неудачи заразны, точно грипп. Дэнни видел все это по их лицам, когда они жали Стиву руку: они предпочли бы, чтобы он умер. Смерть создает иллюзию героизма. Увечье же обращает эту иллюзию в зловонный дым.

Глава БК, рядовой патрульный по имени Марк Дентон, прошагал к сцене. Это был высокий человек, ростом с Дэнни, тощий как палка, с зализанными назад черными волосами, с белой кожей, гладкой и лоснящейся, точно фортепианные клавиши.

Дэнни и остальные заняли свои места, а Марк Дентон вышел на трибуну и улыбнулся в зал:

– Мэр Питерс отменил встречу, которую мы назначали на конец недели.

В зале недовольно загалдели, раздалось несколько свистков.

Дентон успокаивающе поднял ладонь:

– Ходят слухи о забастовке трамвайных работников, и мэр полагает, что сейчас это более насущная проблема. Придется нам встать в конец очереди.

– Может, нам тоже забастовать? – послышался чей-то голос.

Глаза Дентона сверкнули.

– Мы сейчас говорим не о стачке, парни. От нас только чего-нибудь подобного и ждут. Знаете, как на этом сыграют газеты? Ты что же, и правда хочешь дать им в руки такое оружие, Тимми?

– Нет, не хочу, Марк, но какие у нас другие пути? Мы подыхаем с голодухи.

Дентон признал это, уверенно кивнув:

– Я знаю. Но даже шепотом сказать «забастовка» – это ересь, парни. Вы это знаете не хуже меня. Сейчас лучший шанс для нас – притвориться терпеливыми и пойти на переговоры с Сэмюэлом Гомперсом и АФТ.

– А они правда затеваются? – спросил кто-то за спиной Дэнни.

Дентон кивнул:

– Вообще-то, я планировал вынести это предложение на голосование попозже, но зачем ждать? – Он пожал плечами. – Все, кто поддерживает идею начать переговоры о вступлении БК в Американскую федерацию труда, скажите «да».

Дэнни почувствовал это – почти осязаемое вскипание крови во всем зале, некий коллективный порыв. Он не мог отрицать, что и в нем кровь вскипела. Вступить в самый могущественный профсоюз страны! Бог ты мой.

– Да! – хором выкрикнули собравшиеся.

– Кто против?

Молчание.

– Предложение принято, – заключил Дентон.

Возможно ли? Ни одно полицейское управление в стране до сих пор не сумело такое провернуть. Вдруг они будут первыми, у кого получится? И тогда они смогут в буквальном смысле изменить ход истории.

Дэнни напомнил себе, что он-то во всем этом не участвует. Потому что это – просто шутки, детские игры. Сборище наивных людей, чересчур драматизирующих ситуацию и считающих, что разговорами удастся изменить мир. Так не делается, хотел сказать им Дэнни. Нет, делается совсем по-другому.

После Дентона на сцену выступили копы, переболевшие гриппом. Они называли себя счастливчиками: в отличие от других они уцелели. Из двадцати поднявшихся на сцену двенадцать уже вернулись к несению службы. Но восемь уже никогда не вернутся. Дэнни опустил глаза, когда к трибуне подошел Стив. Всего два месяца назад Стив распевал в квартете, а теперь двух слов не мог связать. Он то и дело заикался. Он просил не забывать его и других. Просил помнить, что они – братья и друзья.

Вместе с девятнадцатью остальными выжившими он покинул сцену под громкие аплодисменты.

Одни толпились возле электрических кофейников, другие передавали по кругу фляжку. Дэнни скоро понял, на какие главные группы делятся завсегдатаи клуба. Тут были Говоруны – громогласные, как Ропер из 7-го участка, так и сыпавший цифрами, а потом ввязавшийся в какую-то терминологическую дискуссию на повышенных тонах. Тут были Большевики и Социалисты, например Куган из 13-го участка или Шоу, служивший при штаб-квартире управления и занимавшийся исполнением выданных ею ордеров; эти являли собой копию радикалов и иже с ними, чьи работы Дэнни штудировал в последнее время: в арсенале – сплошь модная риторика, что ни фраза – то бессмысленный лозунг. Тут были Эмоционалы, такие как Хэннити из 11-го участка, чьи глаза всегда увлажнялись, когда он слышал слова «братство» или «справедливость». Таким образом, по большей части все они были, как выражался старый отец Туи, учитель английского в школе у Дэнни, «трепаться умелы, да не делать дело».

Но были тут и такие, как Дон Слэттерли, детектив из отдела краж, или Кевин Макрей, рядовой коп из 6-го участка, или Эммет Стрэк, ветеран с двадцатипятилетним стажем из 3-го, говорили они очень мало, но за всем наблюдали и всё видели. Они двигались в толпе, роняя слова предостережения, или лаконично призывая к сдержанности, или вселяя проблески надежды, но главным образом они слушали и оценивали. Когда они отходили, оставшиеся смотрели им в спину, точно собаки вслед ушедшему хозяину. Вот на этих-то личностей и немногих им подобных, решил Дэнни, полицейскому начальству как раз и следует обратить внимание, если оно хочет предотвратить забастовку.

Когда он очутился возле кофейников, к нему вдруг подошел Марк Дентон и протянул руку:

– Сын Томми Коглина, так?

– Дэнни. – Они обменялись рукопожатиями.

– Вы были на Салютейшн во время взрыва?

Дэнни кивнул.

– Но это территория портовой полиции, – заметил Дентон, размешивая сахар.

– Просто не повезло, – объяснил Дэнни. – Взял вора у доков и как раз сдавал его на Салютейшн, а тут…

– В нашем управлении, Коглин, вас неплохо знают. Говорят, что капитан Томми не в состоянии контролировать только одно – собственного сына. Благодаря этому вы пользуетесь определенной популярностью. Возможно, нам пригодятся такие парни, как вы.

– Спасибо. Я об этом подумаю.

Дентон обшарил глазами комнату. Наклонился к нему поближе:

– Только думайте побыстрее, ладно?

Тессе нравилось отдыхать на крыльце дома, когда ее отец разъезжал, продавая свои «сильвертоны Б-12». Она курила маленькие черные сигаретки, и иногда по вечерам Дэнни сидел там вместе с ней. Было в Тессе что-то такое, что вселяло в него беспокойство. Собственные руки и ноги при ней казались ему нескладными, он словно забывал, как их правильно располагать. Они говорили о погоде, о еде, но никогда не упоминали ни о гриппе, ни о ее младенце, ни о том дне, когда Дэнни принес ее в Хеймаркетскую больницу неотложной помощи.

Вскоре они переместились с крыльца на крышу. Теперь туда уже никто не поднимался.

Он узнал, что Тессе двадцать лет. Что выросла она в сицилийской деревне под названием Альтофонте. Когда ей было шестнадцать, один могущественный человек по имени Примо Альевери увидел, как она проезжает на велосипеде мимо кафе, где он сидел со своими подручными. Он навел справки, затем устроил встречу с ее отцом. Федерико работал в их деревне учителем музыки. Его уважали за знание трех языков, только поговаривали, что он малость pazzo [41]41
  Чудаковатый (ит.).


[Закрыть], ибо чересчур поздно женился. Мать Тессы скончалась, когда той было десять, и отец растил дочь один, не имея ни родственников, ни денег. Так что сговор совершили быстро.

Тесса отправилась с отцом в Коллесано, на побережье Тирренского моря; прибыли они туда на другой день после ее семнадцатого дня рождения. Федерико нанял людей, чтобы охранять приданое Тессы, состоявшее по большей части из драгоценностей и монет, доставшихся ей по материнской линии. Но в первую же ночь, которую они провели в гостевом домике поместья Примо Альевери, охранников перерезали, а приданое украли. Примо Альевери почувствовал себя оскорбленным. Он прочесал всю деревню в поисках разбойников. Уже в сумерках, за изысканным ужином в парадной гостиной, он заверил гостей, что он и его люди уже вплотную подобрались к подозреваемым. Приданое вернут, и свадьба, как и намечалось, состоится в ближайшие выходные.

Когда Федерико впал в блаженную дрему, люди Примо отвели его в гостевой домик, а сам Примо изнасиловал Тессу прямо на столе и еще раз на полу у камина. Затем он отослал ее вслед за отцом, она пыталась разбудить Федерико, но тот спал мертвым сном. Она легла на пол у кровати, вся в крови, и незаметно уснула.

Утром их разбудил гвалт во внутреннем дворе, перекрываемый криками Примо. Они вышли из гостевого домика; перед ними возвышался Примо с двумя своими людьми, за спиной у них висели ружья. Лошади Тессы и Федерико вместе с фургоном уже ждали у двери. Примо воззрился на гостей:

– Мой большой друг из вашей деревни написал мне, что твоя дочь – не девица. Она puttana и не годится в невесты для человека моего положения. Убирайся с глаз моих, коротышка.

В эти мгновения и в несколько последующих Федерико еще протирал глаза со сна. Казалось, он в полнейшем замешательстве.

Потом он увидел кровь, пропитавшую красивое белое платье дочери, пока та спала. Тесса так и не поняла, откуда он взял кнут, но он хлестнул им по глазам одного из прислужников Примо и напугал лошадей. Второй прислужник нагнулся к своему раненому товарищу, но тут лошадь Тессы, рыжая кобыла, вырвалась из упряжи, лягнула его в грудь и убежала. А Тесса как завороженная смотрела на отца, милого, мягкого, слегка pazzo, на отца, который ударами кнута сшиб Примо Альевери на землю и хлестал его до тех пор, пока по двору не полетели клочья кожи. С помощью одного из охранников (и его ружья) Федерико получил ее приданое обратно. Сундучок стоял на самом видном месте в хозяйской спальне. Поймав сбежавшую лошадь, они с отцом еще до темноты покинули деревню. Два дня спустя, истратив половину приданого на взятки, они добрались до Чефалу [42]42
  Чефалу – портовый городок на острове Сицилия.


[Закрыть], сели на корабль и приплыли в Америку.

Рассказ был сбивчивым – не из-за того, что Тесса еще не освоила язык, а потому, что старалась быть точной.

Дэнни усмехнулся:

– Значит, в тот день, когда я тебя нес… когда я с ума сходил, пытаясь подбирать итальянские слова, ты отлично понимала по-английски?

Тесса чуть приподняла брови и слабо улыбнулась.

– Я в тот день ничего не понимала, кроме боли. А ты хочешь, чтобы я тогда еще понимала по-английски?.. Этот ваш… безумный язык. Говорите четыре слова, где хватило бы одного. Помнить английский в тот день? – Она отмахнулась. – Глупый мальчик.

– Мальчик? – повторил Дэнни. – Я на несколько лет старше тебя, милочка.

– Да, да. – Она закурила очередную едкую сигарету. – Но ты мальчик. У вас страна мальчиков. И девочек. Никто так и не вырос. Вы слишком много радуетесь.

– Чему радуемся?

– Этому. – Она взмахнула рукой, указывая на небо. – Этой большой глупой стране. У вас, американцев, нет истории. Только «сейчас». Сейчас, сейчас, сейчас. Одно хочу сейчас, другое сейчас.

Дэнни ощутил внезапный прилив раздражения:

– Но при этом все чертовски торопятся удрать из своих стран и приехать сюда.

– Ну да. Улицы, вымощенные золотом. Великая Америка, где каждый может нажить богатство. А что с теми, кто не смог? Как насчет рабочих, полисмен Дэнни? А? Они работают и работают, а когда заболевают, компания говорит им: «Прочь. Идите домой и не возвращайтесь». А если они поранятся на работе? То же самое. Вы, американцы, всё болтаете о вашей свободе, но я вижу одних рабов, которые думают, будто свободны. Я вижу компании, которые обращаются с детьми и родными рабочих по-свински, как…

– И все-таки ты здесь.

Она пристально посмотрела на него большими темными глазами. Это был осторожный, вдумчивый взгляд; он уже привык к нему. Тесса никогда ничего не делала бездумно. К каждому дню она относилась так, словно сначала должна его изучить, а потом уже дать ему оценку.

– Ты прав. – Она стряхнула пепел, постучав сигаретой о парапет. – У вас страна куда более… abbondante [43]43
  Изобильная (ит.).


[Закрыть], чем Италия. У вас эти большие города. У вас в одном квартале больше автомобилей, чем во всем Палермо. Но вы очень молодая страна, полисмен Дэнни. Вы как ребенок, который считает себя умнее отца и дяди, а ведь те жили до него.

Дэнни пожал плечами. Он заметил, что Тесса смотрит на него, спокойно и настороженно, как всегда. Он резко отодвинулся.

Однажды вечером в Фэй-холле он сидел в дальнем конце зала, ожидая начала очередного собрания, когда вдруг понял, что уже добыл все сведения, которых от него ждали отец, Эдди Маккенна и Старейшины. Так, он узнал, что Марк Дентон был как раз тем человеком, каких они опасались: умным, спокойным, бесстрашным и осмотрительным. Он узнал, что его доверенные лица – Эммет Стрэк, Кевин Макрей, Дон Слэттерли и Стивен Кирнс – сделаны из того же теста. Еще он узнал, кто здесь пустой шлак, то есть кого легче всего склонить на свою сторону, подкупить.

И когда Марк Дентон снова прошагал по сцене к трибуне, чтобы открыть собрание, Дэнни обнаружил, что за время, прошедшее с первой встречи, уже выяснил все, что необходимо. В первый раз он сюда явился семь собраний назад.

Оставалось посидеть с Маккенной или с отцом, все изложить, и тогда он окажется на полпути к золотому значку. А может, и ближе, черт побери. Протяни руку – и возьмешь.

Почему же он все еще здесь?

Этот вопрос он задавал себе уже месяц.

Марк Дентон произнес: «Джентльмены»; голос его звучал тише, чем обычно, он почти шептал:

– Джентльмены, прошу внимания.

Было что-то особенное в этом шепоте: его услышал каждый. Тишина накрывала зал волнами и наконец докатилась до задних рядов. Марк Дентон благодарно кивнул. Он слабо улыбнулся и несколько раз моргнул.

– Как многим из вас известно, – начал Дентон, – меня готовил к службе Джон Темпл из Девятого участка. Он говаривал, что если ему удастся сделать копа даже из меня, то не будет причины отказываться даже от дамочек.

По рядам пробежали смешки.

– Полицейский Джон Темпл скончался сегодня днем. Причина – осложнения после гриппа. Ему был пятьдесят один год.

Те, что были в шляпах, сняли их. Более тысячи мужчин склонили головы в прокуренном зале. Дентон заговорил снова:

– Мы могли бы также почтить память полицейского Марвина Тарлтона из Пятнадцатого участка, этой ночью он умер по той же причине.

– Марвин умер? – вскрикнул кто-то. – Да он же шел на поправку.

Дентон покачал головой:

– Его сердце отказало вчера в одиннадцать вечера. – Он наклонился над трибуной. – По распоряжению управления семьи обоих не получат компенсаций, причитающихся в случае потери кормильца, поскольку городские власти уже вынесли аналогичное решение по ряду подобных случаев…

Его на какое-то время заглушили недовольные «у-у», свист, грохот переворачиваемых стульев.

– …поскольку, – надрывался он, – поскольку… поскольку…

Нескольких человек затащили обратно на места. Постепенно все притихли.

– Поскольку, – повторил Марк Дентон, – город считает, что эти люди умерли не при исполнении.

– Как же они тогда заполучили этот чертов грипп, а? – крикнул Боб Реминг. – Подцепили от своих собак?

Дентон произнес:

– Власти ответят, что да. Собакам собачья смерть. Город считает, что грипп они подхватили случайно. Вот то, с чем нам приходится соглашаться.

Он сошел с трибуны, и тут в воздух взлетел стул. В считаные секунды началась потасовка. За ней – вторая. Перед самым носом у Дэнни тоже замахали руками, и он отступил назад. Зал наполнили вопли, здание словно сотрясалось от гнева и отчаяния.

– Вы разозлились? – крикнул Марк Дентон.

Дэнни заметил, что в толпу вклинился Кевин Макрей и разнял двух дерущихся, просто схватив их за волосы и сбив с ног.

– Разозлились? – снова крикнул Дентон. – Тогда вперед, дубасьте друг друга, черт побери.

Зал начал успокаиваться. Половина собравшихся уже вновь повернулась к сцене.

– Вот чего они от вас добиваются, – провозгласил Дентон. – Чтобы вы сами себя исколошматили до полусмерти. Валяйте. Мэр, губернатор, городской совет – они все над вами только посмеются.

Все снова уселись.

– Вы достаточно разозлились, чтобы наконец сделать что-нибудь? – спросил Марк Дентон.

Молчание.

– Ну? – крикнул Дентон.

– Да! – прокричал в ответ хор из тысячи голосов.

– Мы – профсоюз, ребята. А это означает, что мы собираемся вместе как единый орган, с единой целью. И мы потребуем соблюдения своих прав. Прав человека. Кто-нибудь из вас хочет это трусливо пересидеть? Тогда сидите, черт побери! А остальные – покажите мне, кто мы такие.

Они поднялись все как один, тысяча мужчин, кое-кто – с кровью на лице, а кто-то – со слезами ярости в глазах. И Дэнни тоже поднялся. Теперь он перестал быть Иудой.

В тот же вечер он отправился в Южный Бостон, к зданию 6-го участка, чтобы встретить отца после работы.

– Я выхожу из игры.

Коглин-старший помедлил на ступеньках:

– Из какой игры?

– Из всей этой затеи с профсоюзным «кротом», радикалами и прочим.

Отец спустился вниз и подошел к нему поближе.

– Эти радикалы могут к сорока годам сделать тебя капитаном, сынок.

– Все равно.

– Тебе все равно? – Отец улыбнулся, морща губы. – Если ты откажешься от этого шанса, тебе еще пять лет не выпадет возможность получить золотой значок. Если вообще выпадет.

Страх холодком разлился у Дэнни в груди, но он поглубже зарыл руки в карманы и помотал головой: