Текст книги "Настанет день"

Вернувшись в участок, Дэнни и Стив доложили сержанту Стривакису и разошлись. Стив двинулся на поиски вдовушки своего брата, а Дэнни на поиски выпивки. В то время как на Восточном и Западном побережье толковали об экономическом спаде и войне, о телефонах и бейсболе, об анархистах и бомбах, на Юге и Среднем Западе подняла голову и начала свое шествие по стране Прогрессивная партия и ее стороннички из числа ревнителей «нашей старой доброй религии».

Дэнни не знал ни единого человека, который всерьез относился бы к законопроектам о запрете спиртного, пусть даже их удалось протащить в палату представителей. Казалось невозможным, чтобы у этих чопорных ханжей-запретителей появился хоть какой-то шанс. Но в одно прекрасное утро страна проснулась и обнаружила, что идиоты не только получили шанс, но и заняли устойчивые позиции. И вот теперь право каждого взрослого гражданина США спокойно наклюкаться висит на волоске: дело должен решить штат Небраска. В ближайшие два месяца ему предстоит голосованием определить судьбу закона Волстеда [22]22
  Законопроект, запрещавший употребление спиртных напитков, был предложен конгрессменом Эндрю Волстедом.


[Закрыть] и всех любителей спиртного в стране.

Небраска. При этом слове Дэнни представлял себе элеваторы да силосные башни под серо-голубым небом. И пшеница, бесконечные снопы пшеницы. Есть у них бары? Или одни силосные башни?

Вот церкви у них есть, это он знал точно. И проповедники, проклинающие безбожный Северо-Восток, омываемый белой пивной пеной, полный смуглокожих иммигрантов, погрязший в прелюбодеянии и язычестве.

Небраска. Подумать только.

Дэнни заказал два ирландских виски и кружку холодного пива. Он снял рубашку, которую носил расстегнутой поверх майки. Навалился на стойку; бармен принес ему выпивку. Бармена звали Альфонс, и поговаривали, что он связан с бандитами из восточных районов города, хотя Дэнни еще не встречал копа, которому удалось бы что-то пришить Альфонсу. Да и потом, если подозреваемый – щедрый бармен, кто станет рыть чересчур глубоко?

– Правду говорят, ты завязал с боксом?

– Не уверен, – ответил Дэнни.

– В этом твоем бою я просадил денежки. Думал, вы оба продержитесь до третьего раунда.

Дэнни развел руками:

– Парня хватил удар, черт его дери.

– А ты тут при чем? Он тоже на тебя замахнулся, я сам видел.

– Вот как? – Дэнни осушил первую рюмку виски. – Ну, тогда все отлично.

– Скучаешь по этому делу?

– Пока нет.

– Дурной знак. – Альфонс мгновенно убрал пустую рюмку со стойки. – Человек не скучает только по тем вещам, в которых перестал находить смак.

– Бог ты мой, – протянул Дэнни. – Сколько с меня за твою премудрость?

Альфонс налил в высокий стакан виски с содовой и ушел с ним вглубь бара. Возможно, его теория была не такой уж глупой. Сейчас, в эту минуту, Дэнни не находил смака в том, чтобы кого-то бить. Он сейчас находил смак в тишине и запахе гавани. Он находил смак в выпивке. А после пары стаканчиков он находил смак и еще кое в чем – в молоденьких работницах и в Альфонсовых копченых свиных ножках. И разумеется, в осеннем ветре и в печальной музыке, которую итальянцы каждый вечер играли в переулках: в одном квартале звучала флейта, в следующем – скрипка, затем кларнет, потом мандолина. А когда основательно нагружался, Дэнни находил смак во всем на свете.

Мясистая рука хлопнула его по спине. Он обернулся и увидел, что на него взирает Стив.

– Надеюсь, ты еще не против компании.

– Еще нет.

– И еще ставишь всем по первой?

– По первой. – Дэнни поймал взгляд темных глаз Альфонса и указал на стойку. – А где вдова Койл?

Стив скинул пальто и уселся:

– Молится. Ставит свечки.

– Почему?

– Без всякой причины. Может, из-за любви?

– Значит, ты ей рассказал, – заключил Дэнни.

– Рассказал.

Альфонс принес Стиву стаканчик ржаного виски и кружку пива. Когда бармен отошел, Дэнни спросил:

– А что ты ей рассказал? Насчет гриппа на корабле?

– Чуть-чуть.

– «Чуть-чуть». – Дэнни опрокинул вторую порцию. – С нас взяли клятву молчать все власти – штата, страны, да еще флотское начальство. И ты проболтался вдове?

– Ну, не совсем так.

– А как?

– Ну, так, так. – Стив тоже выпил. – Она схватила детей и кинулась в церковь. Если кому и разболтает, так только самому Христу.

– И еще пастору. И двум священникам. И нескольким монашкам. И собственным детям.

Стив заметил:

– Между прочим, долго это скрывать не удастся, как ни крути.

Дэнни поднял кружку:

– В детективы ты явно не рвешься.

– Твое здоровье.

Они чокнулись и выпили.

Дэнни посмотрел на свои руки. Доктор с катера говорил, что грипп иногда проявляется на них, даже если нет других симптомов – ни в горле, ни в голове. Кожа вокруг костяшек желтеет, объяснял врач, кончики пальцев утолщаются, суставы опухают.

– Как горло? – спросил Стив.

Дэнни убрал руки со стойки.

– Отлично. А у тебя?

– В порядке. Сколько ты еще собираешься это делать?

– Что делать? – уточнил Дэнни. – Пить?

– Рисковать нашими с тобой жизнями и получать за это меньше трамвайного вагоновожатого.

– Вагоновожатые – ценные кадры. – Дэнни поднял стакан с виски. – Они жизненно необходимы.

– А портовые грузчики?

– Они тоже.

– Коглин, – произнес Стив мягко, но Дэнни знал, что по фамилии тот его называет только в минуты раздражения. – Коглин, ты нам нужен. Твой голос. Твое обаяние.

– Что-что? Обаяние?

– Не выделывайся. Ей-ей, твоя ложная скромность нам сейчас ни хрена не поможет.

– Кому это нам?

Стив вздохнул:

– Мы с ними по разные стороны баррикад. Они нас убьют, если смогут.

– Бросай петь в своем квартете. – Дэнни восхищенно округлил глаза. – Подыщи себе актерскую труппу.

– Погнали нас задаром на этот корабль, Дэн.

Дэнни нахмурился:

– Нам дают погулять две субботы. Нам…

– Эта чертова штука убивает! Чего ради мы туда поперлись?

– Может, исполняли долг?

– Долг, как же.

Стив отвернулся.

Дэнни фыркнул. Надо бы как-то развеять хандру, слишком быстро он трезвел.

– Да послушай, Стив. Ну кто стал бы нами нарочно рисковать? Господи помилуй! Кто? Когда у тебя столько успешных арестов? Когда у меня такой отец? Такой дядя? Стали бы нами рисковать?

– Стали бы.

– Почему?

– Потому что им, между прочим, и в голову не приходит, что они не могут так поступить.

Дэнни еще раз принужденно фыркнул, хотя вдруг почувствовал растерянность, как человек, пытающийся выловить монетки из быстрого ручья.

Стив продолжал:

– Ты не замечал, что когда мы им нужны, то они распинаются про долг, а вот когда они нам нужны, то распинаются про финансирование? – Он негромко звякнул своим стаканом о стакан Дэнни. – Если из-за сегодняшнего мы помрем, наши родные не получат ни гроша, черт побери.

Дэнни устало хмыкнул, глядя на пустой бар:

– И что же делать?

– Сражаться, – ответил Стив.

Дэнни помотал головой:

– Весь мир сейчас сражается. Франция, долбаная Бельгия, и сколько там погибло? Никто даже не знает точного числа. По-твоему, положение хоть как-то улучшается?

Стив, в свою очередь, покачал головой.

– И что же? – Дэнни чувствовал: вот сейчас он что-нибудь сломает. Что-то большое. И оно сразу разлетится на куски. – Так уж заведено в мире, Стив. В нашем растреклятом мире.

Стив снова покачал головой:

– Не в нашем.

– Ну и черт с ним. – Дэнни попытался стряхнуть с себя вдруг возникшее ощущение, что он – часть какой-то большой картины, большого преступления. – Давай я тебе закажу еще.

– В их мире, – добавил Стив.

Глава четвертая

Воскресным днем Дэнни отправился в Южный Бостон, в отцовский дом, чтобы повидаться со Старейшинами. Воскресный обед в доме Коглинов считался мероприятием политическим, и, пригласив его присоединиться к ним в обеденный час, Старейшины словно бы поднимали его на более высокую ступень. Дэнни в глубине души надеялся, что одна из причин – значок детектива, на который вот уже несколько месяцев намекали и отец, и дядя Эдди. Ему двадцать семь, и он стал бы самым молодым детективом в истории БУП.

Накануне вечером отец ему позвонил:

– Поговаривают, старина Джордж Стривакис тронулся умом.

– Я не замечал, – ответил Дэнни.

– Он отправил тебя на задание, – напомнил отец. – Верно?

– Он предложил, я согласился.

– Направил тебя на корабль, полный зачумленных солдат.

– По-моему, это не чума.

– А что же это, по-твоему?

– Видимо, острая пневмония. «Чума» – слишком уж громкое слово, сэр.

Отец вздохнул:

– Не понимаю, что тебе взбрело в голову.

– Значит, Стив один должен был этим заниматься?

– Если необходимо.

– Получается, его жизнь дешевле моей.

– Он Койл, а не Коглин. Мне, видишь ли, незачем оправдываться, когда я защищаю своих родных.

– Кто-нибудь должен был это сделать, папа.

– Но не кто-то из Коглинов, – возразил отец. – Не ты. Тебя растили не для того, чтобы ты играл в игры со смертью.

– «Защищать и служить», – процитировал Дэнни.

До него донесся едва слышный вздох.

– Завтра обед. Ровно в четыре. Или это для тебя недостаточно рискованное занятие?

– Как-нибудь справлюсь, – улыбнулся Дэнни, но отец уже повесил трубку.

Так что на другой день он шагал по Кей-стрит, солнце вовсю грело стены из бурого и красного кирпича, из открытых окон доносился запах тушеной капусты, тушеной картошки, тушеной грудинки. Его брат Джо, игравший с ребятами на улице, заметил Дэнни, просиял и подбежал к нему.

На Джо был его лучший воскресный наряд – шоколадного цвета костюмчик с бриджами, белая рубашка с голубым галстучком и в тон костюмчику кепка, надетая набекрень. Дэнни присутствовал при том, как все это покупалось. Джо все время вертелся, а мать с Норой твердили ему, какой он в таком костюме взрослый и красивый и что у отца в его возрасте ничего подобного не было, между тем как Джо не сводил глаз с Дэнни, словно тот мог ему помочь улизнуть.

Дэнни подхватил мальчика, когда тот подпрыгнул и обнял его, прижимаясь щекой к его щеке, обвив его шею руками. Он вдруг вспомнил, насколько сильно его любит младший брат, и удивился, что может надолго об этом забывать.

Для своих одиннадцати Джо был маловат ростом, но Дэнни знал, что брат с лихвой возмещает это, будучи одним из главных юных хулиганов в здешних хулиганских краях. Джо откинулся назад и улыбнулся:

– Говорят, ты бокс бросил.

– Ходят такие слухи.

Джо протянул руку и пощупал его форменный воротничок.

– Почему?

– Решил, что лучше потренировать тебя, – ответил Дэнни. – Первым делом надо научить тебя танцевать.

– Никто же не танцует.

– Что ты. Еще как. Все великие боксеры ходили на уроки танца.

Не спуская брата с рук, Дэнни прошел несколько шагов по тротуару и вдруг по-балетному крутанулся. Джо зашлепал его по плечам:

– Хватит, хватит.

Дэнни снова совершил пируэт:

– Я тебя смущаю?

– Хватит. – Джо засмеялся и опять стал лупить его по плечам.

– Стыдно перед друзьями, а?

Джо ухватил его за уши и потянул:

– Ладно тебе.

Ребята, толпившиеся на улице, смотрели на Дэнни с таким видом, словно не могли решить, надо ли его бояться.

Он оторвал от себя Джо и, щекоча, спустил на тротуар. Тут Нора открыла дверь на крыльцо, и ему сразу захотелось убежать.

– Джо! – окликнула она мальчика. – Мама зовет. Говорит, надо вымыться.

– Я и так чистый.

Нора приподняла бровь:

– Я об этом не спрашивала, юноша.

Джо обреченно помахал приятелям и потащился вверх по ступенькам. Когда он проходил мимо Норы, та взъерошила ему волосы, а он хлопнул ее по рукам и пошел дальше. Нора прислонилась к дверному косяку, изучающе глядя на Дэнни. Вдвоем со старым негром Эйвери Уоллисом она прислуживала в доме Коглинов, только положение у Норы было куда менее определенным, чем у Эйвери. Пять лет назад, в канун Рождества, ее привел в этот дом случай или судьба – дрожащую от холода, что-то невнятно бормочущую беженку с северных берегов Ирландии. Никто не знал, от чего она бежала, но с тех пор, как отец Дэнни принес ее, замерзшую и грязную, укутав в свою шинель, она сжилась с семьей Коглинов. Не то чтобы член семьи, вовсе нет, по крайней мере для Дэнни, но все равно – человек, влившийся в семью.

– Чему обязаны? – поинтересовалась она.

– К Старейшинам, – кратко объяснил он.

– Всё они что-то замышляют и затевают, Эйден, разве не так? И какое же у тебя место в их замыслах?

Он чуть наклонился к ней:

– Только мать зовет меня Эйденом.

Она отстранилась:

– Так я для тебя теперь как мать, так, что ли?

– Не совсем. Хотя из тебя бы вышла неплохая мамочка.

– Подумайте, какой пай-мальчик, воды не замутит.

– Тебя замутил.

Глаза у нее на мгновение вспыхнули. Светлые глаза цвета базилика.

– Тебе надо бы сходить покаяться.

– Не нужно мне каяться, ни в чем и ни перед кем. Иди сама.

– Почему я?

Он пожал плечами.

Она прислонилась к двери, вздохнула. Глаза у нее были усталые. Ему хотелось стиснуть ее и сжимать долго, до изнеможения.

– Что ты говорила Джо?

Нора сделала шаг вперед, сложила руки на груди:

– О чем?

– О моем боксе.

Она грустно улыбнулась:

– Говорила, что ты больше никогда не выйдешь на ринг. Только и всего.

– Только и всего?

– Я по твоему лицу вижу, Дэнни. Ты это разлюбил.

Ему захотелось кивнуть, но он сдержался. Она угадала, и ему было мучительно осознавать, что она видит его насквозь. Всегда видела. И всегда будет видеть. Он иногда задумывался о своих прошлых ипостасях, о разных Дэнни: о Дэнни-мальчишке, о Дэнни, когда-то мечтавшем стать президентом, о Дэнни, который хотел поступить в колледж, о Дэнни, который слишком поздно понял, что влюбился в Нору. Но главный из этого множества Дэнни был в собственности у Норы, и она обходилась с ним как с вещицей, болтающейся у нее где-то на дне сумочки, среди крупинок талька и случайных мелких монеток.

– Значит, ты хочешь войти, – проговорила она.

– Верно.

Она шагнула назад:

– Входи.

Старейшины вышли из кабинета: цветущие мужчины, обращавшиеся с его матерью и с Норой по-старосветски галантно, что в душе раздражало Дэнни.

Первыми заняли свои места за обеденным столом Клод Месплед и Патрик Доннеган, олдермен и политический босс Шестого района, без слов понимающие друг друга, как старые супруги за бриджем.

Напротив них уселся Сайлас Пендергаст, прокурор округа Саффолк, непосредственный начальник Коннора, брата Дэнни. Сайлас умел выглядеть несгибаемым и независимым, на самом же деле он всю жизнь пресмыкался перед администрацией, оплатившей его обучение в юридической школе и с тех пор державшей его при себе в постоянном легком опьянении.

В конце стола, рядом с отцом Дэнни, расположился Билл Мадиган, заместитель начальника полиции, по слухам особо приближенный к комиссару О’Мире. Возле Мадигана – человек, которого Дэнни раньше никогда не встречал: некто Чарльз Стидмен, высокий, молчаливый, единственный из всех, кто щеголял прической за три доллара; остальные платили за визит к парикмахеру не больше пятидесяти центов. Стидмен был облачен в белый костюм, белый галстук и двухцветные короткие гетры. Он рассказал матери Дэнни, в ответ на ее вопрос, что, помимо всего прочего, является вице-президентом Ассоциации рестораторов и владельцев гостиниц Новой Англии, а также председателем Союза фидуциарной[23]23
  Фидуциарный (от лат. fiducia – «уверенность, надежность») – основанный на доверии, доверительный. Речь идет об особых, доверительных отношениях между оказывающими фидуциарные услуги и теми, кто ими пользуется.


[Закрыть] безопасности округа Саффолк.

По глазам матери и ее неуверенной улыбке Дэнни заключил, что она понятия не имеет, о чем идет речь, но она все равно вежливо кивнула.

– Это что же, профсоюз вроде ИРМ? – поинтересовался Дэнни.

– ИРМ – преступники, – заявил его отец. – Ведут подрывную деятельность.

Чарльз Стидмен успокаивающе поднял руку и улыбнулся Дэнни, глаза у него были ясные, как хрусталь.

– Не совсем ИРМ, несколько другое, Дэнни. Я банкир.

– О, банкир! – воскликнула мать Дэнни. – Как замечательно.

Последним, между Коннором и Джо, братьями Дэнни, за стол уселся дядюшка Эдди Маккенна, не родной его дядя, но все равно что член семьи: закадычный друг отца еще с подростковых времен, когда они носились по здешним улицам, осваивая новую родину.

В полицейском управлении они являли собой впечатляющую пару. Томас Коглин был воплощением аккуратности во всем – в прическе, фигуре, речи, а Эдди Маккенна был огромным хвастливым обжорой. Он руководил Службой особых отрядов – подразделением, занимавшимся массовыми шествиями, визитами сановников, а также стачками, бунтами и прочими беспорядками.

При дядюшке Эдди эта служба приобрела более расплывчатые, но и более широкие полномочия: теневое управление внутри официального, державшее преступность на низком уровне путем, как говорили знающие люди, «искоренения проблем до того, как они укоренятся». Отряды Эдди состояли из копов-ковбоев того самого сорта, который комиссар О’Мира поклялся изгнать из рядов полиции. Служба эта накрывала шайки грабителей, когда те только направлялись на дело, хватала рецидивистов, едва вышедших из ворот Чарлстаунской тюрьмы, и обладала сетью платных осведомителей и уличных топтунов – сетью настолько разветвленной, что она была бы сущим благословением для каждого копа в городе, да только Маккенна хранил все имена агентов исключительно в собственной голове.

Он посмотрел через стол на Дэнни и направил ему в грудь вилку:

– Слышал, что вчера приключилось, пока ты занимался богоугодными делами в порту?

Дэнни покачал головой. Он все утро отсыпался после пьянки со Стивом Койлом.

Между тем Нора внесла и поставила на стол блюдо дымящейся зеленой фасоли с чесноком.

– Они забастовали, – сообщил Эдди Маккенна.

– Кто? – не понял Дэнни.

– «Сокс» и «Кабс», – пояснил Коннор. – Мы там были, я и Джо.

– Всех их давно пора отправить воевать с кайзером, – заметил Маккенна. – Свора лодырей и большевичков.

Коннор хмыкнул:

– Представляешь, Дэн? Народ просто очумел.

Дэнни улыбнулся, вообразив себе эту картинку:

– Вы меня не разыгрываете?

– Нет, так все и было, – оживился Джо. – Они разозлились на хозяев, не вышли играть, и зрители взбесились и начали кидаться чем попало и орать.

– Так что, – продолжал Коннор, – пришлось послать к ним Сладкого Фица [24]24
  Имеется в виду Джон Фицджеральд (1863–1950), дед 35-го президента США Джона Кеннеди, в описываемое время – конгрессмен от штата Массачусетс, ранее – мэр Бостона (1910–1914).


[Закрыть], чтобы успокоить всю эту толпу. Сам мэр на матче, представляешь? Да и губернатор.

– Калвин Кулидж. – Отец покачал головой, как он всегда делал при упоминании имени губернатора. – Республиканец из Вермонта у руля демократического Массачусетса. – Он вздохнул. – Господи спаси.

– И вот все они на матче, – рассказывал Коннор. – Кроме Питерса, он хоть и нынешний мэр, но всем наплевать, зато на трибунах Карли [25]25
  Карли Джеймс – мэр Бостона с 1914 по 1918 год.


[Закрыть] и Сладкий Фиц, два бывших мэра, и оба, черт побери, куда популярнее теперешнего, и вот они выставляют Фица с мегафоном, и он гасит бунт в зародыше, еще до того, как все по-настоящему полыхнуло. Но народ на дешевых местах все равно рвет и мечет, швыряет тяжелые предметы, выдирает кресла и прочее. И тут парни выходят-таки играть, но их никто не приветствует, черт возьми.

Эдди Маккенна похлопал по своему обширному животу и с шумом выдохнул через нос:

– Надеюсь, теперь у этих большевичков отберут медали серии. У меня просто все переворачивается внутри, когда я думаю, что им вручили награды просто за то, что они отыграли. Что ж, ладно. Бейсбол все равно сдох. Сборище дармоедов, у которых кишка тонка сражаться за свою страну. И хуже всех – Рут. Ты слышал, Дэн, что теперь он хочет сделаться хиттером? Читал в одной утренней газете – больше, видите ли, не желает стоять питчером, заявляет, что не выйдет на площадку, если они не станут платить ему больше и к тому же если его не снимут с питчерской горки. Можешь в такое поверить?

– Куда катится мир? – Отец глотнул бордо.

– А вообще, – Дэнни обвел взглядом стол, – из-за чего сыр-бор?

– Ммм?

– Чем они недовольны-то? Ведь просто так забастовку не устраивают.

Джо ответил:

– Кажется, они говорили, что хозяева изменили договор.

Мальчик закатил глаза, стараясь припомнить подробности. Джо был заядлый болельщик. За этим столом – самый надежный источник информации обо всем, что касается бейсбола.

– И им сократили плату. Платят меньше, чем в других сериях. Вот они и забастовали. – Он пожал плечами, словно для него все это было вполне логично, после чего переключился на индейку.

– Я согласен с Эдди, – заметил отец. – Бейсбол мертв. И никогда не воскреснет.

– Воскреснет, – с отчаянием в голосе возразил Джо. – Обязательно.

– Куда катится страна? – произнес отец, одарив их очередной улыбкой из своей богатой коллекции, на сей раз – улыбкой язвительной. – Каждый считает, что это в порядке вещей – наняться на работу, а потом забастовать, когда работа покажется трудной.

Они с Коннором вышли со своим кофе и папиросами на заднюю террасу, и Джо последовал за ними. Во дворе он забрался на дерево, поскольку знал, что ему это делать не разрешается, но что братья закроют на это глаза.

Коннор и Дэнни были очень мало похожи друг на друга. Когда они сообщали новым знакомым, что они братья, многие считали это шуткой: Дэнни – высокий, темноволосый и широкоплечий, Коннор же – блондин среднего роста, в точности как отец. Впрочем, Дэнни унаследовал от отца голубые глаза и чувство юмора, тогда как карие глаза Коннора и его нрав – суетливая предупредительность, маскирующая упрямство, – достались ему от матери.

– Папа говорит, ты вчера на корабле был?

Дэнни кивнул:

– Верно, был.

– Я слышал, там больные солдаты.

– Утечка информации. В этом доме всюду дыры, как в гудзоновских шинах, – вздохнул Дэнни.

– Ну, я же все-таки служу у окружного прокурора.

– Ты-то у нас приближен к кругам, да, – фыркнул Дэнни.

Коннор нахмурился:

– И насколько дело плохо? Я про солдат.

Дэнни опустил взгляд на папиросу, покатал ее между большим и указательным пальцем.

– Довольно плохо.

– А что с ними такое?

– Тебе честно? Не знаю. Может быть, инфлюэнца, пневмония или какая-нибудь дрянь, о которой никто не слышал. – Дэнни пожал плечами. – Надеюсь, с солдат она ни на кого не перекинется.

Коннор прислонился к перилам:

– Говорят, скоро все это кончится.

– Война? – Дэнни кивнул: – Ну да.

На мгновение у Коннора сделался неловкий вид. Восходящая звезда окружной прокуратуры, он всегда горячо поддерживал вступление Америки в войну, но при этом как-то ухитрился избежать призыва. Оба его брата отлично знали, кто в их семье обычно организует это «как-то».

Джо крикнул:

– Эй, там, внизу! – И они, подняв глаза, увидели, что он добрался до предпоследней ветки.

– Голову разобьешь, – предупредил Коннор. – Мать тебя пристрелит.

– Не собираюсь я ее разбивать, а у мамы нет пистолета.

– Она у папы возьмет.

Джо замер, словно обдумывая это предположение.

– Как Нора? – непринужденно поинтересовался Дэнни.

– Спроси у нее сам. Она странная девчонка. С мамой и папой такая смиренница, правда? А тебя она не пыталась обращать в большевизм?

– В большевизм? – Дэнни улыбнулся. – Еще чего не хватало.

– Ты бы послушал, Дэн, как она толкует о правах рабочих, о женском равноправии, о бедных иммигрантских детях на фабриках и прочее, и прочее. Наш старик с ума сойдет, если ее когда-нибудь услышит. Но это все переменится, имей в виду.

– Вот как? – Дэнни усмехнулся при мысли, что Нора может перемениться. Упрямая Нора, которая предпочтет умереть от жажды, если ты ей прикажешь: «Пей». – И как же это произойдет?

Коннор повернул голову, глаза у него смеялись.

– А ты не слышал?

– Да я по восемьдесят часов в неделю работаю. Видимо, упустил какие-то слухи.

– Я собираюсь на ней жениться.

У Дэнни пересохло во рту. Он прочистил горло:

– Ты ей сделал предложение?

– Пока нет. Но я поговорил об этом с папой.

– Значит, с папой поговорил, а с ней нет.

Коннор пожал плечами и снова ухмыльнулся до ушей:

– А что ты удивляешься? Она красавица, мы с ней ходим в кино и на всякие представления, а у мамы она уже научилась готовить. Она будет отличной женой.

– Кон… – начал Дэнни, но младший брат предостерегающе поднял руку:

– Дэн, я знаю, между вами… что-то было. Я не слепой. Вся семья знает.

Для самого Дэнни это была новость. Над их головами Джо сновал по дереву, точно белка. Становилось прохладно; череду ближних домов укутывал мягкий сумрак.

– Дэн, ты слушаешь? Потому я тебе и рассказываю. Хочу узнать, как тебе это.

Дэнни привалился к перилам:

– А что у нас с Норой, по-твоему, «было»?

– Ну, я не знаю.

Дэнни кивнул. И подумал: она за него никогда не выйдет.

– А если она скажет «нет»?

– С чего бы ей говорить «нет»? – Коннор воздел руки, услышав столь нелепое предположение.

– Большевички непредсказуемы.

Коннор рассмеялся:

– Я же говорю, все переменится. Почему бы ей не сказать «да»? Мы проводим вместе все свободное время, имей в виду. Мы…

– Да-да, в кино ходите. Человек, с которым посещаешь увеселительные заведения. Это совсем другое дело, это не…

– Что – не?

– Не любовь.

Коннор сощурился.

– Это и есть любовь. – Он покачал головой, глядя на брата. – Почему ты вечно все усложняешь, Дэн? Мужчина встречает женщину, у них общие взгляды, общие традиции. Они женятся, воспитывают детей. Это и есть любовь.

Дэнни пожал плечами. Чем больше терялся Коннор, тем сильнее он злился. Это всегда было опасное сочетание, особенно если Коннор сидел где-нибудь в баре. Конечно, из всех братьев именно Дэнни – боксер, зато Коннор славится в семье драчливостью.

Коннор был на десять месяцев моложе Дэнни: это называлось «ирландские близнецы». Но, если не считать кровных уз, между ними было мало общего. Они окончили школу в один и тот же день: Дэнни – едва не вылетев, Коннор – на год раньше положенного и с отличием. Дэнни тут же пошел служить в полицию, а Коннор был принят в Бостонский католический колледж в Саут-Энде на полное обеспечение. После двух лет ускоренной учебы он получил диплом с отличием и поступил в Саффолкскую юридическую школу. Никогда не возникало вопросов, куда он пойдет работать после окончания. Его ждало местечко в офисе окружного прокурора еще с тех пор, как он в ранней юности подрабатывал там курьером. Теперь, отслужив там уже четыре года, он получал все более крупные дела.

– Как работа? – спросил Дэнни.

Коннор закурил новую папиросу:

– В наших краях водятся паршивые люди, имей в виду.

– Расскажи-ка.

– Я не об «ураганах» и не о садовых воришках. Я о радикалах, бомбистах.

Дэнни задрал голову и показал на шрам у себя на шее.

Коннор усмехнулся:

– Точно, точно. Вы только поглядите, с кем я разговариваю. Я никогда раньше не догадывался, какие… какие это злостные типы. К нам попал сейчас один парень, мы его вышлем, если выиграем процесс, так вот, он угрожал взорвать сенат.

– Одни словесные угрозы, больше ничего? – уточнил Дэнни.

На это Коннор раздраженно помотал головой:

– Вовсе нет. Тут я неделю назад ходил на повешение…

– Куда-куда? – удивился Дэнни.

Брат кивнул:

– Такая работа, иногда приходится. Сайлас хочет, чтобы граждане штата знали: мы представляем их интересы, пока не поставлена точка.

– Костюм у тебя слишком для этого легкомысленный. Какого он цвета? Желтый?

Коннор отмахнулся:

– Песочный.

– Вот как. Песочный.

– На самом деле ничего веселого. – Коннор перевел взгляд вглубь двора. – В этих повешениях. – Он чуть улыбнулся. – Хотя наши на работе говорят, что и к этому привыкаешь.

Они помолчали. Дэнни чувствовал, как на их маленький мирок наезжает глыба большого мира, с его виселицами и недугами, с его бомбами и бедностью.

– Так, значит, ты собрался жениться на Норе, – произнес он наконец.

– Планирую. – Коннор шевельнул бровями.

Дэнни положил ему руку на плечо:

– Ну что ж, удачи тебе, Кон.

– Спасибо. – Он улыбнулся. – Кстати, я слышал, ты переехал в другое место.

– Не в другое место, а на другой этаж, – поправил Дэнни. – Оттуда вид лучше.

– Давно?

– С месяц назад, – ответил Дэнни. – Похоже, некоторые новости доходят медленно.

– Так бывает, когда не заходишь к матери.

Дэнни прижал руку к сердцу, изобразил ирландский акцент:

– Этот уж мне кошмарный сынок, не считает нужным каждый божий день навещать свою милую старую матушку.

Коннор хмыкнул:

– Но ты остаешься в Норт-Энде?

– Это мой дом.

– Это паршивая дыра.

– Ты там вырос, – вдруг встрял в разговор Джо, свешиваясь с нижней ветки.

– Правда, – согласился Коннор, – и папа нас оттуда перевез, как только смог.

– Сменив одни трущобы на другие, – добавил Дэнни.

– Зато на ирландские, – подчеркнул Коннор. – По-моему, куда лучше трущоб, где живут макаронники.

Джо спрыгнул на землю.

– У нас не трущобы, – заявил он.

– На Кей-стрит трущоб нет, – подтвердил Дэнни.

– Ничего похожего. – Джо поднялся на крыльцо. – Уж я-то знаю трущобы, – чрезвычайно уверенно заявил он и шмыгнул в дом.

В отцовском кабинете курили сигары. Спросили у Дэнни, не желает ли он тоже. От сигары он отказался, скрутил папиросу и уселся рядом с Мадиганом, заместителем начальника полиции. Месплед и Доннеган пристроились к графинам, а Чарльз Стидмен стоял у высокого окна позади отцовского стола, раскуривая сигару. В углу у дверей отец и Эдди Маккенна стоя беседовали с Сайласом Пендергастом. Окружной прокурор много кивал и мало говорил. Потом кивнул всем, снял с крючка шляпу и распрощался.

– Превосходный человек, – заметил отец, обходя стол. – Понимает, что такое общее благо.

Он вынул сигару из ящичка, отрезал кончик и, подняв бровь, улыбнулся. Все улыбнулись в ответ: заразительность отцовского юмора, подумалось Дэнни, не зависит от того, понимаете ли вы, над чем тот шутит.

– Томас, – произнес замначальника полиции, почтительно обращаясь к младшему по званию, – полагаю, вы разъяснили ему порядок подчиненности.

Отец Дэнни зажег сигару и раскурил ее.

– Я ему объяснил: тому, кто едет на заднем сиденье экипажа, незачем видеть морду лошади. Думаю, он понял, о чем я.

Клод Месплед похлопал Дэнни по плечу:

– Твой отец отменный переговорщик.

Отец бросил взгляд на Клода; Чарльз Стидмен уселся у окна позади Коглина-старшего, а Эдди Маккенна сел слева от Дэнни. Два политика, один банкир, трое копов. Любопытная компания.

Отец произнес:

– Знаете, почему в Чикаго будут большие проблемы? Почему после Волстедова закона преступность резко рванет вверх?

Все ждали продолжения. Отец затянулся, глянул на бокал с бренди, стоявший на столе у его локтя, но не притронулся к нему.

– Потому что Чикаго – новый город, джентльмены. Пожар начисто выжег его историю, а заодно и его нравственные ценности [26]26
  Имеется в виду Большой пожар Чикаго (8–10 октября 1871 года).


[Закрыть]. А Нью-Йорк слишком плотно заселен, слишком беспорядочно растет, в нем слишком много приезжих. Там и сейчас-то не удается поддерживать порядок. Но Бостон, – он поднял бокал и отпил, свет заиграл на стекле, – Бостон – город небольшой, новые веяния его не коснулись. Бостон понимает, что значит общее благо, понимает естественный ход вещей, что и говорить. – Он поднял руку с бокалом. – За наш прекрасный город, джентльмены. За старую потаскуху.

Они чокнулись, и Дэнни заметил, что отец улыбается ему, скорее глазами, чем губами. Поведение Томаса Коглина менялось стремительно, и следовало почаще напоминать себе, что все это – грани одного и того же человека, всегда уверенного, что он действует во имя общего блага. Томас Коглин был слугой общего блага. Его торговым представителем, распорядителем его парадов; он шествовал в первых рядах погребальной процессии, когда хоронили павших друзей общего блага, он ободрял его колеблющихся союзников.