Текст книги "Смерть, какую ты заслужил"

159Но что же это за запах? Острая, как будто амиачная вонь. И пока он пытался установить ее источник, его внимание привлекло едва заметное движение на потолке. Он поднял глаза. Сперва он решил, что плитки у него над головой усеяны изюминами. Но у него на глазах изюмины вдруг заползали. Потолок был покрыт мухами.

8

Я пал духом и страшился приближения ночи.

Шеридан Ле Фаню. «Доклад о странных происшествиях на улице Онжье»

Каждый год, пока держались теплые дни, Малькольм Пономарь регулярно устраивал вечеринки и барбекю у себя в длинном, залитом светом софитов саду. Громкая музыка семидесятых сотрясала окрестные дома, пока гангстер развлекал преступников, порнозвезд, футболистов и их жен, актеров и продюсеров с телестудии «Гранада» и от случая к случаю представителей местной аристократии, со смехом именуемой «Чеширский сервиз».

В такие дни Лол Шепхерд отвозил матушку Пономаря и пуделя в их любимый отель в Блэкпуле, чтобы ни ей, ни собаке не пришлось страдать от шума или смотреть на раскрашенных «вонючек», которых Пономарь автобусами привозил для развлечения гостей. На сей раз миссис Пономарь, еще не оправившаяся после операции на бедре, восстанавливала силы в частной клинике.

Это была первая вечеринка Пономаря за сезон, импровизированный праздник по особому случаю: после полудня Пономарь стал свидетелем того, как «Манчестер сити» одолел «Тэнмер Роверс» со счетом два один. Всякий раз, когда его команда побеждала, Пономарь преисполнялся ликования в точности, как становился невероятно несчастным и злобным, когда она проигрывала. Как большинство болельщиков, Пономарь верил, что его личная удача загадочным образом связана со взлетами и падениями любимых игроков. А поскольку сегодняшняя победа практически гарантировала «Сити» переход в премьер-лигу под конец сезона, у Пономаря были все основания полагать, что и его будущее упрочено.

К девяти вечера дом и сад заполнились людьми. Никого конкретно Пономарю видеть не хотелось. Он умел убедительно играть роль приветливого злодея, но доступ в его сердце был открыт лишь немногим избранным. Тем не менее людям, желавшим повидать Малькольма Пономаря, не было числа. Познакомиться с ним, быть с ним увиденным давало им дразнящее ощущение опасности. Каковы бы ни были его прегрешения, никто бы не обвинил Пономаря, что с ним скучно.

После матча Пономарь ни с того ни с сего воткнул посреди газона флагшток и поднял на нем «крест святого Георгия»* [Флаг Англии, входящий в состав государственного флага Соединенного Королевства Великобритании]. Малькольм Пономарь был англичанином. Нет, не британцем – Уэльс, Шотландию и всякие там части Шотландии, якобы принадлежащие к Соединенному Королевству, он презирал. Пономарь был патриотом: дурить англичан он предпочитал больше всех прочих народов земли.

Незадолго до полуночи Малькольм Пономарь и Босуэл-пиарщик оказались втянуты в импровизированные дебаты с продюсером телестудии «Гранада». Когда-то этот продюсер по имени Дерек Тиди устроил так, чтобы матушка Пономаря побывала на съемках «Улицы Коронации». У Тиди были серебристые волосы, кирпично-красная физиономия и особый лоск, который появляется у тех, кому никогда больше не нужно думать о деньгах.

Рядом с Тиди стояла привлекательная – исключительно для личных нужд – ассистентка. Надеясь произвести на нее впечатление, Тиди спросил Пономаря, сколько тяжких преступлений он совершил за последнее время. Зная, что сейчас последует, Босуэл затаил дыхание.

– Сколько преступлений? – откликнулся Пономарь. – Я тебе расскажу про преступления. Знаешь, какие деньги зашибают дамочки из сетевого маркетинга «Эйвон»?

Продюсер нервно покачал головой. Юная ассистентка потянула его за рукав, точно хотела лично ассистировать при бегстве в иное, более безопасное измерение.

– Моя дочка какое-то время на них работала, поэтому я знаю, о чем говорю. Прежде чем сможешь представлять этих дрочков, нужно самому купить их каталоги. Купить, мать их, понимаешь! И продаются товары с правом возврата, поэтому у покупателей есть шанс отослать их назад. Если они так делают, представитель компании должен оплатить пересылку из своего кармана, черт побери. Дамочка (или парень, у меня нет предрассудков) получает в «Эйвон» двадцать пять процентов комиссионных на первую сотню вырученных фунтов и по двадцать пять процентов с дальнейшей выручки. Если они продают меньше чем на сотню, то получают примерно четыре фунта. Четыре гребаных фунта! И у правосудия хватает наглости называть преступником меня? А? Как тебе это?

Пономарь ткнул Тиди в грудь указательным пальцем, уверенный в непогрешимости своего аргумента, на который у собеседника уж точно не найдется ответа.

Продюсер, который не сумел определить, аргумент ли это вообще, оскалился, как напуганный шимпанзе. Думая, что разряжает напряжение, Босуэл тронул Пономаря за плечо.

– Мальк...

– Руку, – сказал Пономарь, подбородком указывая на кощунственную конечность.

– Малькольм, я уверен, Дерек ничего такого не имел в...

– Руку! – рявкнул Пономарь.

Босуэл беспомощно убрал руку.

Ухватив Тиди за щеку, Пономарь резко повернул пальцы.

– За тобой должок, Дерек, помни это. Я скоро к тебе обращусь.

На глаза Тиди навернулись слезы жалости к самому себе. Пономарь отпустил щеку, оставив пурпурно-красный след большого пальца. Спасение Тиди явилось в облике нервного Лола Шепхерда, который пришел прошептать что-то Пономарю на ухо. Без единого слова Пономарь двинулся прочь.

Он медленно пробирался через переполненный дом в комнату, которая служила ему кабинетом и где сейчас ждал Шеф. Сидя за письменным столом, безупречно одетый Шеф подпиливал сломанный ноготь. Когда на пороге возник Пономарь, карие, с набрякшими веками глаза поднялись. Вид у Шефа был не более похоронный, чем обычно. И невозможно определить, хорошие или дурные новости он принес Пономарю.

Без вопроса или подсказки Шеф сказал:

– Я нашел в стене вот это. – Он положил на стол перед собой расплющенную пулю.

– В какой, мать твою, стене? – спросил Пономарь.

– В доме Билли Дайя. Как ты знаешь, пистолет у Ньюи был девятого калибра. – Он тронул пулю кончиком пальца. – Эта как раз из такого.

– Ну и что? Да у каждого отморозка в Манчестере есть девятимиллиметровый, – возразил Пономарь.

Шеф невозмутимо смотрел ему в глаза.

– Почему ты говоришь мне это сейчас?

– Нашел только сегодня. Ходил туда, чтобы хорошенько все обнюхать.

– А почему Зверюга и Дюймовочка не заметили? Недотепы сонные!

– На самом деле вина не их, Малькольм, – спокойно объяснил Шеф. – Билли Дай жил трущобе. Я не шучу. В стенах у него так много дыр, что можно подумать, дом попал под обстрел картечи.

– А от Ньюи все еще ни слуху ни духу?

– Именно.

– Если он запил или подался куда с какой-нибудь шалавой, я его прикончу.

На мгновение прикрыв глаза, Шеф покачал головой.

– Я считаю, что он мертв.

– Господи! – Пономарь упал в кресло. – Что, черт побери, происходит?

– Его невеста грозит обратиться в полицию. Она считает, что мы его пришили.

– И опять все связано с хвастливым засранцем-писателем.

– Похоже на то.

– Как насчет Злыдня?

– Я ему звонил. Он задание выполнил, как ему и полагалось. Тут проблем нет, Малькольм, парень чист.

– Он на голове хренов мешок носит. Мы заплатили целое состояние отморозку с мешком на голове!

– Но свое слово держит и держал вот уже семь лет.

– Он стрелял в Дока и Зверюгу.

Шеф снова качнул головой.

– Нет. Если бы он стрелял, они были бы мертвы. Он дал пару предупредительных выстрелов, потому что они зарвались. А учитывая, что они поставили под угрозу его тщательно разработанные планы и его самого подвергли опасности, у него было право так поступить.

– Послушал бы самого себя ради разнообразия, – нахмурился Пономарь. – Говоришь, как гребаный приходской священник. – Вскочив, он стал расхаживать взад-вперед по кабинету. – Я хочу видеть тело Дайя.

– Мальк...

– Покажите мне гребаный труп! Я за него заплатил, так? Ты что, не слышал про права потребителей?

Сам того не зная, Шеф принадлежал к элитному клубу, в котором было только четыре члена. У принадлежащих к нему было одно общее свойство, отличавшие их от остального человечества: они знали, что собой представляет Малькольм Пономарь, но его не боялись. Еще тремя были сын Пономаря, его внучка Джудит и Злыдень.

Шеф решительно покачал головой, но Пономарь не унимался:

– Я хочу видеть, как хреновы черви ползают по лицу этой ехидной сволочи.

– Успокойся, Малькольм. Так дела не делаются. Ты же сам знаешь.

Налив себе скотча, Пономарь выпил его залпом, уставясь в стену.

– Да и тела, вероятно, уже нет, – продолжал Шеф. – А лица и подавно. К тому же голова и туловище скорее всего в разных местах. Давай серьезно, Малькольм. Не могу поверить, что парень, который за единую ночь завалил половину крутых всего Мосссайда, ну помнишь, того района, где стадион «Манчестер сити», оскользнется на каком-то журналистишке.

– А что, если так и было?

– И как же?

– Что, если Дай сбежал? Шеф устало вздохнул.

Решив расценить вздох своего лейтенанта как признание поражения, Пономарь стал развивать тему:

– Дай-ка я расскажу тебе небольшую историю. Мой старик однажды вытащил тетку из канала в Солфорде. Глупая корова пыталась утопиться. Папа прыгнул в воду и ее спас. Вот только старый дурень не умел плавать. Но ее на берег благополучно отбуксировал. Один-одинешенек.

– Не понимаю, к чему ты клонишь.

– В моменты кризиса у людей откуда-то ведь силы берутся, да? О которых они сами даже не подозревали. В обычной жизни Билли Дай был ленивым засранцем и никаким спортом не занимался. Но кто знает? Если в тебя стреляют, можно и в чемпиона по бегу превратиться.

– Даже если ты прав, Мальк, сомневаюсь, что мы можем что-то тут изменить.

– Но ты согласен, что лучше перестраховаться?

Шеф устало кивнул.

– По-моему, пора подключать Куколку.

После вынужденного ухода на пенсию со службы в тюрьме Куколка купил гараж на Стокпорт-роуд. В его налоговых декларациях значилось имя Эшли Блумер. За спиной рабочие называли его Куколкой – за большие неподвижные глаза, маленький, странно изящный ротик, густую копну вьющихся русых волос и странно безмятежную улыбку. В лицо его никак не называли. Даже в детстве почти никто не звал его Эшли или Эш.

От Куколки ничем не пахло. Он только выглядел так, словно от него воняет. Когда он учился в младших классах, «Блумерова вонь» была любимым времяпрепровождением на детской площадке. Ребенок, которого коснулись или «завоняли», становился «водилой», иными словами, в теории таким же вонючим и неприятным, каким считался Блумер, пока «салочка» не касался другого ребенка и тем самым не передавал проклятие дальше. Иногда, предпочитая дурную славу безвестности, игру начинал сам Блумер, ловя наугад какого-нибудь мальчишку и садясь ему на физиономию.

Теперь ему был сорок один, и никто про «Блумерову вонь» не вспоминал. Люди уже не разбегались при одном его приближении. Им просто хотелось убраться подальше. От такого садиста отказалось даже министерство внутренних дел. Перебрасывающиеся шуточными оскорблениями механики опасались обращаться так с Куколкой. Он был силен как зверь, с руками как дубины и короткой толстой шеей, на которой сидела скульптурная головка, такая маленькая, словно попала сюда по ошибке.

Любой понимал, что с Блумером что-то не в порядке. Это было видно по безумным глазам и застывшей улыбке. Он словно бы лучился, но не здоровьем или счастьем, а мстительностью. Если бы Куколку когда-нибудь судили за его отвратительные преступления, миллионы телезрителей, увидев его лицо на экране, удивилась бы, как раньше не замечали: «Только посмотрите на него. С первого же взгляда видно!»

Много лет назад один самоуверенный коммивояжер, выделываясь перед двумя подмастерьями Блумера, посмел приветствовать Куколку словами «Эй, улыбочка». Куколка последовал за шутником в мужской туалет и через несколько минут вышел один. Коммивояжера нашли на полу уборной. Потолок, стены, зеркала были забрызганы его кровью. Коммивояжер поправился, но был слишком напуган, чтобы подавать в суд.

Гараж никогда не процветал. Деньги едва-едва капали. Хотя на работе Куколка бывал редко, его дух словно бы витал над предприятием, как облако саранчи. Но хотя дела мастерской обычно шли скверно, Куколка как будто благоденствовал: носил дорогую одежду и каждые два года менял машину.

Жил он в собственной усадьбе в Пойтоне, со своей женой Терри и двумя детьми. Терри была глухой. Слух она потеряла в детстве после тяжелой свинки. Она не была умственно отсталой, но едва ли можно назвать проницательной женщину, способную посмотреть в это холодное, застывшее лицо и сказать «да». Они прожили вместе двадцать лет. За это время Терри ни разу не видела, чтобы Куколка читал книгу или газету, слушал музыку или смотрел телевизор. Он не выказывал никакого интереса к миру вокруг. Это ее не беспокоило. Она тоже всегда чувствовала себя оторванной от окружения. Он ни разу не ударил ни ее, ни детей. А ведь такое кое-что да значит, правда?

Она никогда не задумывалась всерьез, куда он уходит поздно вечером или откуда берутся деньги на новые ковры, вино из супермаркета и регулярные отпуска. Блумер утверждал, что ему везет на скачках. Терри была готова ему верить. Или точнее, не готова ему не верить.

Внимание Малькольма Пономаря Куколка привлек еще в бытность свою тюремным смотрителем. Он всегда соглашался увечить осужденных, так или иначе согрешивших против «Пономарчиков», или закрывать глаза, когда заранее устраивалась поножовщина. Совести у Блумера не было. За деньги он сделал бы что угодно с кем угодно. Если Злыдень был палачом Пономаря, то Куколка был его главным мучителем. От работы он получал удовольствие: одному мужику выбил зубы молотком, уборщице, обворовавшей кассу в клубе Пономаря, отбил грудь бейсбольной битой. Нет, разумеется, бизнес есть бизнес, но для Блумера он был еще и развлечением.

Как любой другой в преступном сообществе, Куколка слышал про Злыдня. И потому, узнав, что верность Злыдня под сомнением, втайне обрадовался. Как раз такого шанса он ждал: возможности перейти от увечий к убийствам.

Шеф встретился с Куколкой одним ранним вечером на автостоянке у железнодорожной станции Хейзл-гроув. Одетый, как всегда, с иголочки Куколка приехал на новенькой «ауди». На нем был костюм в узкую полоску и черный галстук. Белая шелковая рубашка. Выступавшие из манжет широкие запястья поросли черными волосками.

Куколка сел к шефу на заднее сиденье розового «роллс-ройса». За рулем прикорнул незнакомый Куколке нервный человечек. Очки на носу. Вытянутое и несчастное личико. Куколка спросил, можно ли доверять водителю, а Шеф ответил, что Лол состоит в «Пономарчиках», подразумевая, что Куколке до этого далеко и потому пусть придержит язык.

Шеф говорил вполголоса, курил сигарету (что случалось с ним не часто) и элегантно стряхивал пепел в серебряную пепельницу. Лишь изредка он устремлял на Куколку взгляд томных карих глаз. Эти глаза напомнили Куколке портрет, который он видел на крышке гроба в одном манчестерском музее. Какой-то египетский мальчишка в белой хламиде, законсервированный две тысячи лет назад, чтобы экскурсии школьников могли, хихикая, проходить мимо него по пути в сувенирный киоск. И поделом ему: родился египтянином и выглядит как педик.

– Вы понимаете, что от вас требуется? – размеренно и внятно спросил Шеф.

Куколка поймал взгляд водителя в зеркальце заднего вида. И улыбнулся. Водитель поспешно отвел глаза, словно его поймали за тем, как он заглядывает в декольте мировой судье.

– Думаю, да, – все еще улыбаясь, ответил Куколка.

В сухом тоне Куколки слышалась ленивая ухмылка. Шеф поглядел в это странное, с остановившимся взглядом лицо и попытался подавить дрожь отвращения.

– По-вашему, это повод для улыбки?

– Зависит от того, сколько вы планируете мне заплатить.

– Десять тысяч за доказательства, что писатель мертв.

Куколка усмехнулся.

– Недостаточно. Совсем недостаточно. Ведь тут замешан большой мальчик.

– Необязательно.

– Согласен. Но что, если? Это ведь я рискую. Не вы. Сволочь может выяснить, где я живу. И что тогда? Никто не знает, где, мать его, он живет, верно? И как он выглядит, тоже никто не знает. Без своего колпака он может подойти ко мне на улице, в пабе, где угодно. И я его не узнаю.

– Он наставит на вас «магнум» сорок четвертого калибра. Я бы сказал, это сужает крут подозреваемых.

– Да пошел ты...

Шеф отвернулся, силясь обуздать гнев. Он поджигал людей и за меньшее и, хотя курил лишь изредка, все равно повсюду носил с собой емкость с бензином для зажигалок. Но Пономарь уважал Куколку, а Шеф старался уважать Пономаря, поэтому смолчал.

– Одиннадцать косых плюс расходы. Все квитанции отдадите мне.

– А что, если это Злыдень? Что тогда?

– Тогда мы пересмотрим ваш гонорар.

– Но что, если следующим пропавшим окажусь я? Шеф нахмурился, показывая, что смысл вопроса от него ускользает.

– Мне нужны гарантии, что вы выплатите компенсацию моей семье. Потому что если этот парень так хорош, как о нем говорят, я иду на чертовский риск.

– Если вы настолько хороши, как о вас говорят, – подхватил его слова Шеф, – никаких проблем не возникнет.

Но Куколка на лесть не поддался.

– Я не жадничаю. Если бы вы попросили покалечить какого-нибудь подростка, все было бы иначе.

– Мы не мелкие преступники, знаете ли, – сказал Шеф. – Мы «Пономарчики». Если вы лишитесь жизни, Малькольм позаботится о вашей семье, так же как заботится обо всех, кто ему верен. Тут вам беспокоиться не о чем. И раз уж мы заговорили о безопасности... Я привез вам небольшой подарок. Лол?

Водитель подал Шефу аккуратный кожаный кейс с переднего сиденья. Шеф неспешно расстегнул замки и открыл его. Внутри оказался поблескивающий автоматический пистолет и две коробки патронов.

– Видите? Это «ПП-93». Стреляет очередями или одиночными выстрелами, в зависимости от того, что требуется. Русского производства, но пусть это вас не смущает. В магазин помещается тридцать патронов.

На Куколку это не произвело впечатления.

– Я предпочитаю ножи.

Не трудясь ответить, Шеф собрал оружие и передал его Куколке.

– Какой легкий, – удивился тот.

– Да. Стреляя, можно держать в одной руке. – Подъехала и припарковалась рядом набитая до отказа семейная колымага. Выделываясь перед друзьями, девчонка-подросток прижалась носом к стеклу и показала Шефу язык. – Ради всего святого, уберите его!

Куколка мрачно положил «ПП» назад в кейс.

– С чего мне начинать?

Шеф протянул ему дешевый блокнот со вложенной в него фотографией. С фотографии на них смотрел длинноволосый мужчина лет тридцати, старающийся сделать умное лицо в камеру.

– Что это за нечесаный недоносок?

– Тот самый писатель. Зовут Билли Дай.

– Дай? – переспросил Куколка и безрадостно хохотнул. – Что, подаяния просит?

– Вроде того, – отозвался Шеф. – Адрес в блокноте. Плюс адреса одного-двух человек, которые могут что-то про него знать. Мне все равно, как вы это провернете, но я хочу, чтобы вы доказали, что он мертв.

Куколка уставился на Шефа неподвижным, злобным взглядом.

– А если он жив?

– Тогда убейте его. И я хочу, чтобы вы привезли мне его голову. В буквальном смысле.

Куколка взялся за дело немедленно, начав со сбора информации о Билли Дайе: расспрашивал соседей, показывал фотографию в барах и букмекерских конторах. Поначалу Куколка никак не мог поверить, что у Билли был только один друг. У большинства людей есть приятели, с которыми выпиваешь, которые хотя бы вид делают, что они тебе друзья. Но Билли Дай оказался истинным отщепенцем. Вломившись в дом Дайя, Куколка нашел только три сообщения на автоответчике. Одно от шикарной дамочки по имени Рози, чей голос звучал так, будто в носу у нее затычка. «Я ни за чем конкретным не звоню, просто хотела поболтать». Второй, мужчина лет тридцати, имени не оставил. Куколка предположил, что это полицейский. «Дай, гад ты эдакий. Кстати, это не учебная тревога. Где ты шляешься, остолоп необщительный?» Последнее было от женщины, которая тоже имени не оставила. По голосу лет двадцать пять. «Билли, это я. Почему ты не ответил на мое письмо? Позвони мне. Нам правда нужно поговорить».

Набрав 1471, Куколка записал номер телефона. Код он узнал сразу. Городок Конглтон в Чешире. О Конглтоне у Куколки остались приятные воспоминания. Как-то он его посетил, чтобы плеснуть кислотой в лицо одной женщине. Из любопытства он набрал номер и стал ждать. Телефон звонил и звонил. Никто не брал трубку.

Весь день в «Липах» царила тишина, настолько глубокая, что ее было никак не замаскировать ни телевизором, ни стереомагнитофоном, ни жалкими попытками Билли поговорить с самим собой. Дождь барабанил в окна, в телефонных проводах выл ветер. Взявшиеся неведомо откуда мухи гудели у самого лица Билли, провоцируя его устроить бойню свернутой газетой. Три или четыре раза он слышал стук подков, когда по проселку проходили лошади. И всегда за этими звуками тишина воцарялась безмятежная, как смерть.

Ночью здание ожило. В скрипах старого дома чудились смутные и бессвязные угрозы. Гульгали трубы, бормотали половицы. Билли слышал, как открываются и хлопают двери. На третью ночь Билли, стараясь заснуть, снова услышал крик. На сей раз он звучал отдаленно, будто кто-то стенал в конце длинного туннеля. И опять Билли схватил обрез и прокрался на кухню. Никаких мух. Но ему показалось, он услышал шаги. Звук словно бы исходил из-под пола. Спустившись к двери в подвал, он прислушался. Никаких шагов. Но когда он прижался ухом к двери, раздался громкий крик. Звук едва-едва походил на человеческий – нечто среднее между рыком и скулежем.

Теперь Билли не на шутку испугался. Включив магнитофон, он стал раз за разом на предельной громкости гонять «Не бойся старухи с косой» «Блю ойстер культ». А еще, напившись, высунулся из окна спальни и стал смотреть, как лыбятся надгробья возле церкви. Воздух был тяжелым от мороси и дыма. Повинуясь глупой прихоти, Билли заорал, назвал Господа сволочью – в надежде, что его сосед-священник услышит и оскорбится. Он хотел, чтобы вспышка стала величественным жестом мятежного отчаяния. Но его голос прозвучал как зудение осы, и вышло беспомощно, как у школьника, сквернословящего в мокрой дождливой темноте.

Наконец он устроился на ступеньке лестницы, положив на колени обрез. С первым светом, трезвый и усталый, он спустился вниз, выключил магнитофон и прижал ухо к двери подвала. Ничего. Вконец измученный, он забрался в кровать и заснул.

После полудня Билли вынес «Ремингтон» в поле за кладбищем и пристрелил пугало. В отличие от пугал в детских книжках с картинками у этого не было головы. И вообще оно состояло из двух щеток, неумело связанных крестом, поверх которого был распялен старый плащ.

Билли эта нелепая конструкция показалась символом Бедфордшира, его жителей и обычаев. Загнав в обрез толстый патрон, он прицелился с двух ярдов.

Билли никогда раньше не стрелял, даже из духового ружья. Теперь он неловко спустил курок. Обрез громыхнул. Билли чуть пошатнулся, потеряв равновесие от отдачи. Крест переломился пополам, плащ взлетел в воздух и преодолел несколько футов прежде, чем, дымясь, упасть в пшеницу. Выстрелил «Ремингтон» гораздо громче, чем ожидал Билли. Звук раскатился диким эхом, отразился от земли в небо и назад на землю. Оказался таким мучительно громким, что у Билли заболели уши.

Однако, к немалому его изумлению, внутри у него затеплился огонек. Тот факт, что огнестрельное оружие каждый день приносит в мир все новые беды, теперь не имел никакого значения. Благодаря обрезу он чувствовал себя мужественным и живым. Опустив оружие, Билли немного подождал. На оглушительный выстрел непременно сбегутся люди. Но никто не появился. Из любопытства Билли вышел через поле на Черч-лейн и огляделся по сторонам. Никого не видно.

Билли перерыл шкафы и буфеты Злыдня, но не нашел ничего, говорившего, что у его друга есть хоть какое-то прошлое. Никаких фотографий, ни порнографических, ни прочих. Странно, но единственным достойным интереса предметом оказался бланк заявления о приеме на работу в манчестерскую полицию. Бланк был чистым, поэтому Билли его заполнил, вписав свое настоящее имя и адрес на Альберт-роуд. В графе «достижения» Билли вывел: «Однажды я подрочил шесть раз за день». Вопрос №7 гласил: «Почему вы хотите работать в полиции?» Ответом Билли стало: «Я толстый, ленивый и глупый, почему бы не получать за это зарплату?» Покончив с бланком, Билли его отослал – первым классом почтового отправления.

Когда сгустились сумерки, Билли пошел в паб, где за исключением двух тинейджеров оказался единственным посетителем. Владелица доверительно сообщила, что дела идут так скверно, что она подумывает о самоубийстве. Чтобы дать ей смысл жизни, Билли напился. Рассказав владелице, какая она чудесная женщина и насколько привлекательно выглядит для своего возраста, Билли повел «Харлей» в «Липы» по встречной полосе. В зловещий дом он вошел, чувствуя, как его подташнивает от дурных предчувствий.

Встретил его знакомый запах разложения.

Пройдя на кухню, он спустился к подвалу. Постоял у двери, слушая. Ни звука. Снова поднявшись по ступенькам, он заметил, что под столом ползает что-то крохотное и извивающееся. Наклонившись посмотреть, он увидел двух живых червей. Билли завернул их в бумажное полотенце и спустил в унитаз.

Часы на церковной колокольне пробили двенадцать. Взяв с кухонного стола «Ремингтон», Билли удостоверился, что он заряжен. Потом пошел наверх и сидел, баюкая оружие на коленях и ожидая, когда начнутся крики.

На следующий день у Билли был день рождения. Ему исполнилось тридцать три. Александр Великий в его возрасте завоевал весь известный тогда мир, Иисус закончил карьеру пастыря, Джон Леннон написал своя лучшие песни. Билли Дай написал четыре книги, и ни одной не продалось больше ста экземпляров.

В качестве подарка Билли устроил себе поездку в Кембридж, чтобы изучить архивы М. Р. Джеймса, хранящиеся в Королевском колледже. На байке дорога заняла лишь полчаса. Оставив «Харлей» на Королевском плацу, Билли прошел через главные ворота в библиотеку. За стойкой ждала неприветливая женщина в очках с лицом, как у разочарованной трески. Любая мелочь словно бы требовала от нее непомерных усилий. Билли пришлось подвергнуть ее допросу хотя бы для того, чтобы выяснить, где повесить куртку.

По счастью, архивариус оказалась настолько же милой, насколько библиотекарша гадкой. Она попросила у Билли какие-нибудь документы и рекомендательное письмо. Билли протянул паспорт и письмо, которое написал сам себе на фирменном бланке Би-би-си. В письме Билли был назван лучшим документалистом своего времени, а подписано оно было якобы генеральным директором Би-би-си.

Билли выбрал стол у окна с видом на двор и университетскую часовню. Заполнив бланк заказа, он отдал его архивариусу. Уйдя в другую комнату, она вскоре вернулась с означенным томом: полным рукописным вариантом «Потерянных сердец», любимой историей про приведения Билли. Восемь листов, исписанных с двух сторон непривлекательным и зачастую нечитабельным почерком. Билли ждал, когда ощутит дрожь, какую испытал при виде черновиков стихотворений Китса и Шелли, но все эмоции словно отключились.

Он твердил себе, что перед ним почерк великого мастера, что перед ним те самые слова, которые разбередили однажды его воображение. Но никакой реакции. Он не испытывал разочарования. Он вообще ничего не испытывал. Все смотрел и смотрел на холодные буквы и в конечном итоге пришел к выводу, что ему нужен очень и очень долгий отпуск.

С огромной неохотой он вернулся в «Липы». Припарковал байк у стены дома и поднял глаза на свое окно. И вздрогнул, увидев за стеклом бледное лицо. Под его взглядом лицо отодвинулось и растаяло в тенях.

Билли вошел в дом, заново потрясенный его ощутимой враждебностью.

Постоял у подножия лестницы.

– Стив? Это ты?

Он взбежал к своей спальне. Никого. Билли систематически обыскал остальные комнаты, послушал подо всеми запертыми дверьми и вынужденно заключил, что лицо существует лишь в его больном воображении. Он совершенно один.

В столовой появились еще две мухи. Билли выгнал их свернутым журналом, пришиб одну на оконной раме, вторую – на самом стекле в холле. Пав духом, но не желая поддаваться отчаянию, Билли решил прибраться в доме.

Сняв кожаную куртку, он повесил ее на гвоздик. Что-то выпало на пол из кармана. Это было письмо от Никки. Он совсем про него забыл. Бросив все, он пошел с мятым конвертом в гостиную и вскрыл его.

Письмо было на шести страницах. Билли читал его медленно, и прочитанное его потрясло. Когда Никки в декабре от него ушла, она забрала с собой одну тайну. Она ждала от Билли ребенка. Сейчас она на седьмом месяце. Никки писала, что из-за перепадов настроения Билли, его нежелания никуда ходить и постоянной ярости на мир и всех, кто в нем живет, ей все труднее становилось с ним жить. Но наперекор всему она все еще его любит. И скоро родит его дитя. Как насчет того, чтобы начать сначала? Если нет, она поймет. В конце концов, это же она от него ушла.

Билли уставился на последнюю страницу, содержавшую его любимые строчки. «Я пыталась перестать тебя любить. Но не могу. Даже когда у тебя скверное настроение, ты все равно нравишься мне больше, чем кто-либо, кого я встречала».

Это заявление Билли оценил. Никки точно суммировала то, как он сам себя воспринимал. В скверном настроении или нет, он все равно нравился себе больше, чем кто-либо, кого он встречал. Его захлестнули неожиданные эмоции. Никки его любит. Настолько, что собирается родить его ребенка. Все остальное вдруг потеряло значение. Его сотовый пропал – вероятно, не без помощи Злыдня. В самом доме телефонов не было. Но в поселке есть автомат, сразу за дверью «Пахаря». Он погнал «Харлей» по петляющей сказочной дороге, ведущей в деревушку. Чуть дрожа, стараясь не думать о глупости, которую собирается совершить (как бы здравый смысл не перевесил), он подъехал к будке, как раз когда из нее выходили две хихикающие девчонки-подростка.

После девчонок в будке пахло дешевыми духами и детскими конфетами. Вставив в щель монету в один фунт, Билли набрал номер, который стоял вверху первой страницы письма. Тишина, потом прерывистые тире: занято. Он попробовал снова, с тем же результатом.

Чертыхнувшись, Билли проклял свое невезение. И что теперь? И импульсивно набрал номер Тони. Через несколько гудков Билли услышал девчоночий голос. Это была Стефф, старшая дочка Тони.

– Але?

– Приветик. Тони дома?

Презрев светские условности, Стефф, которой было не больше девяти, бросила трубку на стол и заорала: