Текст книги "Папа римский и война: Неизвестная история взаимоотношений Пия XII, Муссолини и Гитлера"

Глава 14
Тихая смерть

Невозможно понять действия папы без признания того, что у него имелись веские основания готовиться к существованию церкви в Европе под пятой Гитлера и его итальянского партнера. Многие тогда были уверены, что война закончится через несколько месяцев, весь континент окажется в руках гитлеровской коалиции, а Британия будет молить о мире[292]292
  Буффарини, заместитель министра внутренних дел Италии, во время встречи с нунцием неожиданно заметил, что Святой престол, опубликовав три папские телеграммы, пошел «против всей Европы». Нунций поинтересовался, что он имеет в виду под «всей Европой». «Разве вы не знаете, – отвечал Буффарини, – что мы и немцы поделили Европу?» Италия, добавил он, вступит в войну уже в ближайшие две недели, однако не будет воевать долго, так как все это скоро кончится (Borgongini to Maglione, May 23, 1940, отчет о встрече, прошедшей накануне, ADSS, vol. 1, n. 328).


[Закрыть].

Хотя большинство итальянцев были настроены против вступления страны в войну, новости о неожиданно быстром наступлении германских войск, с энтузиазмом распространяемые фашистской и католической прессой, начали склонять некоторых к противоположному мнению. Полицейский информатор в Генуе одним из первых сообщил о признаках изменений, отметив, что «в общественном мнении происходит масштабная эволюция под влиянием впечатляющих немецких побед. Сдвиг в настроениях людей происходит благодаря общей уверенности в том, что война продлится лишь несколько месяцев, а победа достанется легко на фоне серьезных поражений французов и британцев». Министерство народной культуры сообщало, что итальянцы «ошеломлены и изумлены» громкими победами немцев и быстрым крушением сопротивления союзников. Военная мощь Германии не только пугала, но и опьяняла. «Одни захлебываются от восторга; другие (и их больше, чем первых) расстроены, дезориентированы и встревожены»[293]293
  Визани (Visani 2007, pp. 133, 144) приводит выдержки из отчета канцелярии Министерства народной культуры Италии от 22 мая и из донесения генуэзского информатора от 24 мая.


[Закрыть].

Хотя общественное мнение в Италии было неоднородным, стремление Муссолини ввязаться в войну лишь росло. К 12 мая 1940 г., всего лишь через два дня после начала вторжения, немецкая армия, пройдя через Бельгию, входила во Францию в районе Седана. Бомбардировщики люфтваффе наносили удары по французским войскам, а немецкие истребители отражали атаки ВВС союзников. Уинстон Черчилль, ставший премьер-министром Великобритании не далее как 10 мая, через три дня попросил парламент утвердить военный кабинет. Его слова приобрели широкую известность: «Мне нечего вам предложить, кроме крови, тяжкого труда, слез и пота». Перспективы Британии выглядели не радужно. Уже 20 мая немецкие войска достигли пролива Ла-Манш, вышли на северо-восточное побережье Франции в районе Абвиля и окружили там силы союзников. В хвастливом отчете от 25 мая Гитлер сообщал дуче, что его силы не встречают серьезного отпора на территории Франции. Британские войска поспешно покидали континентальную часть Европы и грузились на корабли в Дюнкерке[294]294
  Hitler to Mussolini, May 25, 1940; Mackensen to Ribbentrop, May 26, 1940, DGFP, series D, vol. 9, nn. 317, 320; Goeschel 2018, p. 182.


[Закрыть].

Стремительность и легкие успехи германского наступления захватывали дух. Они произвели огромное впечатление и на зятя Муссолини, начинавшего сомневаться, разумно ли он поступает, противясь вступлению Италии в войну. Чиано встретился 28 мая с монсеньором Боргоньини, папским нунцием при итальянском правительстве. На этой встрече Чиано, вопреки обыкновению, уже не твердил, что он делает все возможное для предотвращения втягивания Италии в войну. В тот же день у Чиано состоялся еще более откровенный разговор с одним из его друзей – 58-летним промышленником Альберто Пирелли. Тот возглавлял одноименную компанию по производству резины, когда-то основанную его отцом, и часто совещался с Муссолини на протяжении последних двух десятилетий. Он располагал разветвленной сетью контактов в Европе, а также в Северной и Южной Америке и принадлежал к тем представителям итальянской деловой элиты, которые хорошо знали мир. По сути, это был образец промышленника, чья поддержка (порой неохотная, а порой горячая) в свое время помогла окрепнуть фашистскому режиму[295]295
  О роли, которую играл Пирелли и другие крупные промышленники Италии, пока фашистский режим несся к своему краху, см. в: Carace 2021.


[Закрыть].

По словам Чиано, если Италия присоединится к своему партнеру и объявит войну Франции, то в итоге наверняка приобретет не только Корсику, но еще и Ниццу – прибрежный французский город возле итальянской границы. Кроме того, она может получить все северо-западное побережье Африки, в том числе и Французское Марокко, а с ним желанный доступ к Атлантике. Гитлер, говорил Чиано промышленнику, согласен позволить Италии заместить Англию в Египте и заверил итальянцев, что Германия не претендует на средиземноморские порты. Когда-то Чиано страшился войны, теперь же он не ограничивался даже этим перечнем целей для захвата. «Мы возьмем Крит и Корфу, – обещал он Пирелли, – и вообще мы должны контролировать всю Грецию»[296]296
  Borgongini to Maglione, May 28, 1940, ADSS, vol. 1, n. 332; Pirelli 1984, pp. 262–263, diary entry for May 28, 1940. В ответе Макензена, направленном в Берлин на следующий день, тоже говорится, что Чиано жаждет увидеть, как Италия вступит в войну, и что он жалуется на командование итальянских вооруженных сил, которое постоянно оттягивает момент. «Если следовать советам военных, – говорил Чиано немецкому послу, – мы никогда и не будем готовы» (Mackensen to Foreign Ministry, Berlin, May 29, 1940, DGFP, series D, vol. 9, n. 343).


[Закрыть].

Близился день судьбоносного заявления Муссолини о вступлении Италии в войну. Между тем Бернардо Аттолико, который всего несколько дней назад был итальянским послом в Германии, вручил свои верительные грамоты в Ватикане – как новый посол Италии при Святом престоле. Те, кто был знаком с Аттолико, полагали, что в облике этого серьезного сутуловатого человека в очках с толстыми стеклами есть что-то профессорское. Аттолико был рад переезду в Рим. Добросовестный профессиональный дипломат немалого ума, он никогда не чувствовал себя уютно среди нацистов, к тому же его здоровье оставляло желать лучшего. В предыдущем году, после подписания Стального пакта, он жаловался другу: «Я болен, мне осталось жить недолго, я давно хочу вырваться из этой ужасной атмосферы, но не могу». Теперь же сам Гитлер помог Аттолико исполнить его мечту, дав знать Муссолини, что этот итальянский посол, недружественно настроенный к Германии, больше не является желанным гостем в Берлине.

Назначение в Ватикан имело для Аттолико еще один плюс: хотя сам он происходил из южноитальянской семьи среднего класса, его жена Элеонора принадлежала к римской элите, с давних пор тесно связанной с папами. Прочные родственные узы соединяли ее с высшими эшелонами церкви[297]297
  Petersen 1994, pp. 107, 112–113; Ciano 1980, pp. 421–422, diary entry for April 27, 1940. Элеонора, настолько же привлекательная и эффектная, насколько ее муж был невзрачным и сдержанным, отличалась наблюдательностью и немалыми талантами. Хотя Аттолико пять лет провел в Берлине, он так и не научился говорить по-немецки, и, когда Гитлер, владевший лишь этим языком, во время приемов подходил к послу поговорить, Элеонора стояла рядом с мужем и переводила. Это была высокая, стройная, уверенная в себе женщина, однако понтифик относился к ней без особой приязни. Следуя ватиканскому протоколу вручения верительных грамот, Аттолико привел с собой жену, чтобы представить ее папе. Позже Пий XII жаловался, что она болтала без умолку (Mackensen to Foreign Ministry, Berlin, April 30, 1940, DGFP, series D, vol. 9, n. 181; Informativa da Roma (n. 352 – Montuschi), May 2, 1940, ACS, MI, MAT, b. 217; d'Ormesson to Vichy, July 21, 1940, MAEC, Guerre Vichy, 559).


[Закрыть].

Аттолико видел свою новую задачу в налаживании гармоничных отношений между итальянским правительством и Ватиканом. В отличие от своего предшественника Дино Альфиери (твердолобого фашиста, горячо поддерживавшего альянс Италии с Германией), Аттолико представлял консервативную итальянскую элиту, которая выступала за католическое государство фашистского типа, но при этом не питала симпатии к Гитлеру и вообще к нацистам. Зная о напряженности в отношениях властей Италии и Ватикана, возникшей из-за нападений фашистов на продавцов и читателей ватиканской газеты, дипломат призвал дуче покончить с трениями и избегать действий, которые могли бы оскорбить папу. Рядом с этими двумя пунктами, приведенными в отчете Аттолико, Муссолини лично начертал своим цветным карандашом: «Да, М.». Он явно решил, что сейчас и в самом деле лучше не заходить слишком далеко[298]298
  Attolico to Ciano, May 21, 1940, ASDMAE, AISS, b. 113. Бабушио Риццо сообщал о своем разговоре с Монтини по этому поводу. Эта беседа состоялась 21 мая (Appunto per l'Eccellenza l'Ambasciatore, ASDMAE, AISS, b. 113), а 18 мая Монтини побеседовал с Аттолико. Отчет о беседе представлен в служебной записке Монтини, датированной тем же числом (AAV, Segr. Stato, 1940, Stato Città Vaticano, posiz. 63, ff. 56rv).


[Закрыть].

Посол Бернардо Аттолико и Элеонора Пьетромарки Аттолико с Адольфом Гитлером, Берлин, 10 декабря 1937 г.

Пий XII и сам делал все возможное для того, чтобы избегать дальнейшей эскалации конфликта, разгоревшегося вокруг ватиканской газеты. В обмен на обещание нового итальянского посла не мешать свободному распространению и чтению L'Osservatore Romano папа распорядился не публиковать материалы, которые, как выразился Аттолико, «явно противоречили высшим интересам страны»[299]299
  Как сообщал британский посол лондонскому руководству, результаты этого распоряжения вскоре стали очевидны всем. Раньше ватиканская газета была единственным в Италии печатным органом, объективно освещавшим международные события, «теперь же ее колонки состоят почти исключительно из информации на религиозную тему; она даже не пытается сообщать о событиях в мире или комментировать их. Газета тихо ушла из жизни, по крайней мере временно, как орган информации и интерпретации» (Osborne to Halifax, May 21, 1940, NAK, FO 371, 24935, 84–85; Attolico to Ciano, May 22, 1940, ASDMAE, AISS, b. 113). Статья в OR от 25 мая цит. по: Pighin 2010, pp. 43–44.


[Закрыть]. Новый посол Италии пообещал папе сделать все от него зависящее для устранения напряженности в отношениях между Ватиканом и итальянским правительством и выразил надежду, что успеху его сотрудничества с понтификом будет способствовать открытый обмен информацией. Папа, со своей стороны, заверил, что придерживается точно такого же мнения[300]300
  По словам посла, Пий XII заявил, что «был бы рад, если бы его уведомляли обо всех наших пожеланиях и позволяли ему по возможности удовлетворять их». Теперь, когда конфликт вокруг L'Osservatore Romano остался в прошлом, Аттолико на встрече с папой в конце мая поинтересовался, не хотел бы понтифик обсудить еще какие-то вопросы, которые он считает особенно важными. Да, отвечал папа, такие вопросы есть: его беспокоит, как итальянское правительство будет обращаться с иностранными дипломатами при Святом престоле, если Италия вступит в войну. Папа отметил, что представителям стран, которые Италия считает врагами, должно быть позволено оставаться в Риме, и итальянские власти не должны доставлять им какие-либо неприятности.
  Ватикан уже поднимал данную проблему, и у Аттолико был наготове ответ: хотя Латеранские соглашения действительно гарантируют право Святого престола свободно участвовать в дипломатических отношениях с другими странами, международное законодательство не требует, чтобы воюющее государство позволяло дипломатам, представляющим вражеские страны, оставаться на его территории.
  Возможно, это и так, отвечал папа, но правительству следует задуматься о последствиях, которые могут возникнуть, если оно займет такую позицию: «Если эти дипломаты найдут убежище в Ватикане – а я не способен этому помешать, – за ними будет не так легко наблюдать королевским властям». Впрочем, этот довод едва ли мог серьезно подействовать на дуче, у которого не было недостатка в шпионах в Ватикане (Attolico to Ciano, May 30, 1939 (отчет об аудиенции у папы, прошедшей 29 мая), n. 1565/692, ASDMAE, AISS, b. 152).


[Закрыть].

«Решение принято. Жребий брошен». Такую запись сделал Чиано в своем дневнике после того, как 30 мая Муссолини решил вступить в войну на стороне Гитлера. «Итальянский народ, – сообщал дуче в тот день в письме Гитлеру, – горит желанием выступить на стороне немецкого народа в борьбе против общего врага». Италия будет готова к непосредственному участию в войне не более чем через шесть дней, уверял Муссолини. Американский посол Уильям Филлипс отправил президенту Рузвельту эмоциональное письмо: «Мы имеем дело с итальянским крестьянином, которому… не хватает воображения, чтобы видеть что-то большее, чем всесокрушающая мощь немецкого оружия»[301]301
  Mackensen to Foreign Ministry, May 30, 1940; Mussolini to Hitler, May 30, 1940, DGFP, series D, vol. 9, nn. 350, 356; Ciano 1980, p. 436, diary entry for May 30, 1940; Phillips to FDR, May 31, 1940, FDR Library, pfsa 401, pp. 73–75. В тот же день посол отмечал в письме Уэллесу: «Муссолини явно зачарован теми достижениями, которых Германия добилась при помощи грубой силы, и видит для себя перспективу легкой и дешевой победы, которая даст ему возможность самовосхваления» (Phillips to Welles, FDR Library, psfa 401, pp. 82–83).


[Закрыть].

Муссолини решил бросить Италию в горнило войны, даже не собрав Большой фашистский совет или заседание министров своего собственного кабинета. Лишь после того, как он принял решение, дуче вызвал к себе командующих, чтобы известить их об этом. Никто не выступил против, возможно, памятуя о случае с маршалом Пьетро Бадольо, начальником генерального штаба вооруженных сил страны, который за несколько дней до этого высказал свои возражения. По мнению Бадольо, у Италии было сравнительно мало самолетов и танков и вступление в войну означало самоубийство. «У вас, синьор маршал, – ответил Муссолини, который быстро терял веру в своего начальника генштаба, – не хватает хладнокровия, чтобы точно оценивать ситуацию. Я говорю вам – к сентябрю все будет кончено, и мне нужно лишь несколько тысяч убитых, чтобы сидеть за столом мирных переговоров как воюющая сторона»[302]302
  Филлипс писал президенту Рузвельту, что Муссолини «несомненно, обладает комплексом Цезаря, так как стремится всеми правдами и неправдами к расширению империи». Как полагал дипломат, это стремление Муссолини вступить в войну особенно примечательно с учетом того, что сама Германия пока ничем не показала, что нуждается в содействии Италии (Phillips to FDR, May 31, 1940, FDR Library, psfa 401, pp. 73–77; Milza 2000, pp. 834–835).


[Закрыть].

Глава 15
Недолгая война

Десятки тысяч римлян стекались на пьяцца Венеция в середине дня 10 июня 1940 г. Они ждали, что Муссолини появится на балконе своего кабинета. По всей стране на центральных площадях городов и деревень включили громкоговорители, чтобы речь дуче услышали толпы, в которых полные энтузиазма чернорубашечники смешивались с теми, кого согнали ретивые фашистские чиновники.

В эти же дневные часы, немногим ранее, Чиано вызвал к себе французского и британского послов, чтобы зачитать им заявление короля.

«Полагаю, вы уже знаете, что я хочу сказать», – отметил Чиано, когда прибыл Андре Франсуа-Понсе, французский посол в Италии. Чиано явно чувствовал себя не в своей тарелке. Ради важного случая он облачился в форму командира авиационной эскадрильи, полагавшуюся ему по званию.

«Не нужно большого ума, чтобы понять это, – парировал посол. – Ваша форма достаточно красноречива».

После того как Чиано зачитал слова короля, объявлявшего войну, француз, не в силах сдержаться, резко бросил: «Вы ждали, пока мы не упадем ничком, и тогда всадили нам нож в спину. На вашем месте я бы очень гордился!»

Щеки Чиано залились румянцем. «Мой дорогой Понсе, – ответил он, – все это не продлится долго». Он уверил собеседника, что они скоро встретятся вновь при более приятных обстоятельствах.

«При условии, что вас к тому времени не убьют!» – воскликнул посол[303]303
  Ciano to all foreign diplomats, June 10, 1940, DDI, series 9, vol. 4, n. 842; Grandi 1985, p. 586; François-Poncet 1961, pp. 178–179; Bottai 1989, p. 193, diary entry for June 10, 1940.


[Закрыть].

Дуче в тот день был очень возбужден: конечно, если не действовать быстро, то война завершится еще до того, как он сделает хотя бы выстрел. Он сомневался лишь в том, что британцы согласятся заключить мир после того, как будет завоевана Франция. Если нет, странам гитлеровской коалиции придется атаковать и Британские острова. Диктатор провел утро дома, работая над предстоящим выступлением, текст которого он хотел выучить наизусть. Несмотря на занятость, он трижды прерывался, чтобы позвонить Кларе и велеть ей быть в палаццо Венеция к середине дня. Когда она явилась, группы молодежи в черной фашистской форме со знаменами и плакатами уже стекались на площадь перед дворцом. Она застала Муссолини в сильном волнении. «Время поэзии прошло!» – объявил он ей вместо приветствия.

В 18:00 итальянский диктатор вышел на свой балкончик. Облаченный в темную форму милиции, с темной фуражкой, он стоял, уперев руки в бока над широким черным ремнем, вздернув подбородок и выпятив грудь. Его встретило скандирование: «Ду-че, ду-че!» Громадная толпа растеклась далеко за пределы вместительной площади – на широкую улицу Виа-дель-Имперо, которая вела напрямую к расположенному неподалеку Колизею. Когда толпа притихла, он произнес речь, устремив взгляд в какую-то неясную даль. Он говорил своими обычными отрывистыми фразами, делая паузы и позволяя толпе разразиться восторженными криками:

Воины на земле, на море и в воздухе! Чернорубашечники революции и легионов! Мужчины и женщины Италии, империи, королевства Албания! Слушайте!

Час, назначенный судьбой, пробил в небесах нашего отечества. Это час бесповоротных решений. Война объявлена – официальное извещение об этом уже доставлено послам Великобритании и Франции. Мы вступаем в битву против плутократических и реакционных демократий Запада…

Эта грандиозная борьба… борьба бедняков против эксплуататоров, которые яростно цепляются за монополию на все богатства мира, на все его золото. Это борьба молодых плодовитых народов против народа бесплодного и угасающего…

У нас сейчас есть единственный девиз, обязательный для всех, единственный долг, возложенный на всех. Этот девиз, этот долг… Победа! И мы победим, чтобы наконец принести долгий справедливый мир Италии, всей Европе, всему миру.

Народ Италии! Берись за оружие и покажи свою стойкость, свою отвагу, свою доблесть![304]304
  De Felice 1981, pp. 841–842.


[Закрыть]

Произнеся эту речь, дуче скрылся в кабинете, но ревущая толпа вызывала его на балкон снова и снова. Наконец его нервная энергия иссякла, и Муссолини вернулся в комнаты дворца, чтобы как следует приветствовать Клару. Теперь он демонстрировал нежную сторону своей натуры, и серо-зеленые глаза Клары затуманились слезами. Жизнь уже никогда не будет прежней, говорил он ей, но он всегда будет любить ее и никогда не покинет. Когда позднее она собралась уходить, он попрощался с ней долгим поцелуем (во всяком случае Кларе показалось, что долгим, если верить ее записи в дневнике). В эту ночь он звонил ей домой еще три раза, чтобы услышать ее голос и заверить в своей преданности[305]305
  Petacci 2011, p. 327, diary entry for June 10, 10, 1940; Grandi 1985, pp. 588–589.


[Закрыть].

Между тем в Лондоне премьер-министра Черчилля, который имел обыкновение вздремнуть днем, разбудили, чтобы сообщить новости. «Любителям поглазеть на руины в Италии вскоре не придется для этого тащиться до Неаполя или Помпей», – сердито бросил он. В Париже уже не было времени для того, чтобы как следует отреагировать на это известие: члены правительства спешно бежали из столицы, к которой подходила германская армия[306]306
  Roberts 2018, p. 553. Министр иностранных дел Франции уведомил 10 июня папского нунция в Париже, что в этот день французское правительство покидает город. Немецкая армия вошла во французскую столицу четыре дня спустя. Через несколько дней после этого нунций направил в Ватикан письмо, где сообщал: «Слава Богу, в Париже теперь все завершилось, и у меня все благополучно. Оккупация города проходила весьма корректно, в обстановке величайшего спокойствия. Власти также дали мне все необходимые заверения. Кардинал, занимающий пост архиепископа [Парижа], остался здесь, как и все местные представители Курии и практически все духовенство» (French foreign minister to Valeri, Paris, June 19, 1940; Valeri to Maglione, June 20, 1940 (sent via the nuncio in Berlin), AAV, Nunz. Parigi, Nunziatura Valeri, b. 574, fasc. 368, ff. 1r, 12r).


[Закрыть].

Для Вашингтона новость о том, что Муссолини объявил войну, не стала неожиданностью, но тем не менее это известие оказалось серьезным ударом для президента Рузвельта, чьи просьбы дуче отмел[307]307
  За несколько часов до того, как Муссолини объявил о вступлении Италии в войну, военный атташе американского посольства в Риме отправил в Вашингтон депешу, где критиковал мотивы Муссолини: «Поскольку Италия сейчас не имеет того количества ресурсов, которое позволило бы ей вести боевые действия продолжительное время. Похоже, Дуче уверен, что война закончится в ближайшие месяцы… Если его оценка неверна и война затянется, то Италия, как полагают многие, не сможет поддерживать свое нормальное существование и потерпит крах» (Col. G. H. Paine, Rome, June 10, 1940, NARA, RG 165, 2062-716, 3, color 125).


[Закрыть]. Намного меньше произошедшее обеспокоило папского нунция в Германии. Во всяком случае, если монсеньор Орсениго и был расстроен вступлением Италии в войну на стороне Гитлера, то заместитель немецкого статс-секретаря, с которым он тогда встречался, этого не заметил. «В ходе нашего разговора, – вспоминал немецкий чиновник, – [нунций] выразил свое удовлетворение германскими победами. Казалось, он с нетерпением ждал, когда же Италия вступит в войну, и даже в шутку выразил надежду, что немцы войдут в Париж через Версаль[308]308
  Намек на Версальский мирный договор, который многие немцы считали унизительным для своей страны.


[Закрыть]»[309]309
  Friedländer 1966, p. 54; Paxton 1972, pp. 13–14. Хотя папа никогда не предпринимал никаких шагов, направленных на то, чтобы заменить Орсениго другой фигурой, свидетельства показывают его обеспокоенность тем, что нунций в Берлине слишком уж опасается предпринимать любые действия, которые могли бы задеть Гитлера. Телеграмма, отправленная кардиналом Мальоне в адрес Орсениго 13 апреля 1940 г., явно выдержана в успокаивающем тоне: «Святой Отец выразил желание, чтобы Ваше превосходительство переправляло ему все отчеты, какие захотят направить ему епископы. Вашему превосходительству не следует препятствовать таким епископам либо отговаривать их, если они считают своим пастырским долгом именно подобным образом представлять жалобы и протесты, касающиеся нарушений прав и свобод Церкви. Святой отец убежден, что нунциат в точности выполнит это его распоряжение» (ASRS, AA.EE.SS., Pio XII, parte Extracta, Germania, posiz. 600, f. 5r). В той же папке содержится датированная 1956 г. записка монсеньора Тардини по поводу отношения Орсениго к нацизму, которое он считал чрезмерно «пассивным». Тардини утверждал, что Орсениго «всегда питал сомнения и подозрения в адрес Его Высокопреосвященства кардинала Пачелли» (ff. 89v–90r).


[Закрыть].

Муссолини рассчитывал, что в Риме по окончании его речи зазвонят церковные колокола и придадут праздничный оттенок его выступлению, но они молчали. Папу заранее поставили в известность о планах правительства, и он твердо заявил, что никогда не согласится, чтобы римские колокола торжественно отмечали объявление войны. Если фашисты хотят, чтобы колокола звонили, им придется применить силу. В конечном итоге никто на это не пошел. Было не время настраивать против себя папу[310]310
  Встретившись утром 11 июня с новым французским послом, Мальоне пересказал эту историю, а уж потом попросил его убедить свое правительство уберечь Рим от союзнических бомбардировок, которые теперь, после вступления Италии в войну на стороне Гитлера, были вполне возможны (D'Ormesson to French Foreign Ministry, June 11, 1940, MAEC, Guerre Vichy, 461).


[Закрыть].

Со своей стороны папа не хотел рисковать и настраивать против себя дуче или Гитлера. Неделей раньше он выступил в соборе Святого Петра с широко освещавшимся обращением по случаю Дня св. Евгения I – его собственного тезоименитства[311]311
  Евгений I – римский папа, правивший в VII в., позже канонизированный.


[Закрыть]. Эта речь была одним из классических образцов выступлений Пия XII: написанная с великой тщательностью, выученная наизусть, произнесенная монотонно, без единого намека на спонтанность. Европу раздирала стремительно наступающая германская армия, сотни тысяч британских бойцов эвакуировались из Дюнкерка, а папа старался избегать слов, которые могла счесть обидными для себя та или другая сторона[312]312
  D'Ormesson to Foreign Ministry, Paris, June 2, 1940, MAEC, Papiers Duparc. Как отмечал британский посланник в Ватикане, тот факт, что речь папы «не содержала ни единого слова предостережения против вступления Италии в войну, явно указывает на то, что он считает это решение окончательным и бесповоротным» (Osborne to Halifax, June 4, 1940, NAK, FO 380/48, n. 86).


[Закрыть].

Итальянская пресса, сообщая об этом выступлении папы, подчеркивала, что он использовал тот же оборот, который постоянно повторял Муссолини: «справедливый мир». Дуче употребил эти слова и в своей речи об объявлении войны. Муссолини противопоставлял «справедливый мир» тому миру, который существовал в Европе после окончания Великой войны, – миру, который фашисты считали несправедливым плодом Версальского мирного договора[313]313
  «Pio XII, Padre dei popoli, invoca da Dio 'una pace giusta, onorevole e duratura,'» AR, June 4, 1940, p. 1. Итальянский посол, направляя Чиано копию этой речи, отмечал, что папа старательно избегал любых «полемических» политических комментариев. Более того, добавлял посол, папа даже выразил симпатию в отношении позиции Италии. Дипломат обращал особое внимание на приведенную папой цитату блаженного Августина – bellum geritur, ut pax acquiratur («война ведется ради достижения мира»), поясняя, что эта фраза «в данном отношении кажется мне примечательной. Можно сказать, она служит мостом между христианским понятием мира, который проповедует папа, и реалистичной необходимостью вести войну в настоящее время» (Attolico to Ciano, June 2, 1940, tel. 1602/710, ASDMAE, APSS, b. 48).


[Закрыть].

Шарля-Ру, французского посла при Святом престоле, отозвали во Францию, чтобы он помог справиться с разразившимся там кризисом, поэтому в Рим прибыл новый посол Франции. Он впервые встретился с папой 9 июня в ситуации, которая едва ли могла быть хуже для его страны. Владимир д'Ормессон, которому было 51, происходил из знатного французского семейства. Не совсем обычное имя посла объясняется тем, что его отец, видный дипломат, служил во французском посольстве в России, когда у него родился сын. Будущий посол получил тяжелое ранение во время Великой войны, стал одним из самых известных французских журналистов, освещавших католическую тематику, и, хотя прежде время от времени выполнял дипломатические задания, профессиональным дипломатом не был. В итальянском правительстве на него смотрели с подозрением, поскольку прекрасно знали о его статьях с критикой Муссолини. Он питал острую ненависть к нацистской Германии, так как его собственный сын, служивший во французской армии, был убит немцами всего за несколько недель до этого. Владимир д'Ормессон был «человеком необычайных способностей, храбрости и обаяния», заключил британский посланник, аккредитованный в Ватикане. Подробные отчеты нового французского посла, направляемые им на родину в течение нескольких последующих месяцев, хорошо освещают сумрачный мир папской политики[314]314
  Guariglia to Ciano, May 30, 1940, tel. 3480, ASDMAE, APSS, b. 49; Charles-Roux conversation with Guariglia, May 1940, MAEC, Papiers Chauvel, vol. 121; «Il146n4nuovo Ambasciatore di Francia,» OR, June 10, 1940, p. 2; Chassard 2015, p. 11; Osborne annual report for 1940, Osborne to Eden, November 13, 1941, NAK, R 10496/30/507, pp. 7–8.


[Закрыть].

После церемонии в папском Тронном зале д'Ормессон проследовал за папой в его кабинет для беседы наедине. Впоследствии дипломат отметил: «Учитывая трагические обстоятельства, в которых оказалась наша страна, можно было предположить, что Святой Отец воздержится от использования этого случая для преподавания нам урока "нравственности"». Понтифик не стал клеймить немцев за вторжение на родину посла и, хотя выразил сочувствие в связи с испытаниями, выпавшими на долю «старшего сына» католической церкви, заявил д'Ормессону, что Франция сама навлекла на себя эти тяготы. По его словам, они стали результатом дехристианизации – жесткой политики властей, направленной на отделение церкви от государства.

Папа также не удержался и заявил о своем изумлении в связи со стремительным взятием линии Мажино, которую французы называли непреодолимым барьером. «Где же, – вопрошал посла Пий XII, – Франция времен Вердена», которая годами сдерживала натиск германских войск в Великую войну? И хотя папа выразил сочувствие Франции, д'Ормессон отметил, что «Святой Отец довольно легко согласился играть лишь пассивную роль в той драме, которая сейчас раздирает христианский мир». Дипломат счел, что папа не является человеком действия. И что он слишком уж витает в облаках[315]315
  D'Ormesson report on his June 9 audience with the pope, June 11, 1940, MAEC, Guerre Vichy, 544; Chassard 2015, pp. 36–37.


[Закрыть].

Кардинал Эжен Тиссеран

Вскоре после того, как Муссолини объявил о вступлении Италии в войну, он снова начал оказывать давление на папу. Через два дня после его заявления британские самолеты подвергли бомбардировке Турин и Савону. Об этом сообщила французская пресса, а итальянская – нет. Новый посол Италии при Святом престоле ринулся в Апостольский дворец и позаботился, чтобы ватиканская газета не публиковала новости об этом авианалете, да и вообще материалы о войне, которые не основаны на официальных пресс-релизах итальянских властей[316]316
  Montini, June 12, 1940, AAV, Segr. Stato, 1940, Stato Città Vaticano, posiz. 63, ff. 73r–74r.


[Закрыть].

После визита посла понтифик обратился к своему самому доверенному советнику – монсеньору Монтини (будущему папе Павлу VI), чтобы тот помог сформулировать возможные варианты действий. В наспех набросанной служебной записке Монтини лаконично перечислил их. По его мнению, ватиканское ежедневное издание могло бы печатать официальные военные сводки, поступающие от обеих сторон конфликта, но тогда газету запретят в Италии, к тому же это настроит Муссолини против Святого престола. Другой путь – ограничиться публикацией лишь сводок, предоставляемых странами гитлеровской коалиции, но это нанесет ущерб престижу Ватикана за рубежом. Третий вариант – попросту приостановить издание газеты, но такой шаг, полагал монсеньор, стал бы «катастрофическим уже сегодня, а в будущем привел бы к чрезвычайно опасным последствиям». Оставался лишь один реалистичный выбор – устроить так, чтобы газета концентрировалась на церковных делах и религиозной жизни[317]317
  Montini, June 12, 1940, AAV, Segr. Stato, 1940, Stato Città Vaticano, posiz. 63, ff. 78r–79v.


[Закрыть].

Этот вопрос оказался для папы весьма насущным, так как очередной номер ватиканской газеты вот-вот должен был уйти в типографию. Редакция следовала недавно сложившейся практике: в номере приводились – без комментариев – не только итальянские и германские военные сводки, но и те, что поступали из Франции и других мест. Хотя папа нередко вел себя нерешительно, в тот день он действовал быстро и приказал приостановить печать текущего номера[318]318
  Распоряжение папы зафиксировано кардиналом Монтини в рукописной служебной записке (Montini, June 12, 1940, AAV, Segr. Stato, 1940, Stato Città Vaticano, b. 63, ff. 75r–76r).


[Закрыть].

Но, как оказалось, номер (он выходил вечером) уже напечатали. Кардинал Мальоне сообщил итальянскому послу о решении папы и поинтересовался, можно ли выпустить этот номер газеты в последний раз без цензуры. Но Аттолико не намерен был терпеть такое. В итоге папа распорядился, чтобы весь отпечатанный в тот день тираж пустили под нож. Газетным киоскам страны разослали сообщение: сегодня L'Osservatore Romano не выйдет из-за «поломки типографского оборудования». «Таким образом, – заключил Аттолико в своем отчете, направленном министру Чиано, – вопрос был однозначно решен»[319]319
  Attolico to Ciano, June 13, 1940, n. 1752, ASDMAE, AISS, b. 113.


[Закрыть].

После того как Муссолини объявил о вступлении Италии в войну, на первой полосе L'Avvenire d'Italia, ведущей ежедневной католической газеты страны, появился кричащий заголовок: «ПОБЕДА!», под которым размещалась статья директора издания. Она начиналась так: «Сегодня долг каждого – один: СЛУЖИТЬ. Везде. Всегда». На другой день газета напечатала послание, которое архиепископ Болоньи приказал всем священнослужителям своей епархии зачитывать с амвона: «Тот, кто обладает высокой властью, принял решение, и наша Италия вступила в войну. Следуя закону нашей веры, мы обязаны неукоснительно повиноваться Его Королевскому Величеству и всем, кто делит с ним ответственность за жизнь государства»[320]320
  R. Manzini, "L'ora delL'Italia," «Dovere,» AI, June 11, 1940, p. 1; «Il Card. Arcivescovo di Bologna invita il popolo alla preghiera,» AI, June 12, 1940, p. 2.


[Закрыть].

Руководители католических газет Италии ни за что не решились бы публиковать редакционные статьи, которые, по их мнению, вызвали бы недовольство папы. Поэтому они заполняли страницы своих изданий портретами дуче и горячими воззваниями итальянского духовенства к католикам ответить на призыв родины и отправиться на войну. Между тем ватиканская газета хранила молчание. «Судя по всему, – замечал новый французский посол, – издание Святого престола собирается понемногу сократиться до размеров какого-нибудь "Приходского вестника"»[321]321
  «La dichiarazione di guerra dell'Italia alla Francia e alla Gran Bretagna,» OR, June 12, 1940, p. 1; Visani 2007, p. 127; d'Ormesson to French Foreign Ministry, June 13, 1940, MAEN, RSS 576, PO/1, 1183.


[Закрыть].

Французское правительство бежало, а немецкие войска стремительно приближались к Парижу. На фоне этих событий д'Ормессон тщетно пытался убедить папу высказаться. Посол отмечал: «Скорее всего, Святой Отец сейчас не скажет ничего, а при удобном случае будет издавать благочестивые и тщательно сбалансированные стенания».

Д'Ормессон все же отыскал в Ватикане союзника – внушительного с виду кардинала Тиссерана с окладистой бородой. Этот единственный в Риме кардинал-неитальянец, каждую неделю обедавший с семьей посла, служил в Курии секретарем Конгрегации по делам восточных церквей[322]322
  Ныне Дикастерия по делам Восточных церквей.


[Закрыть]. Посол признавался в дневнике: «[Он] видится мне эдаким слоном в посудной лавке». Склонность кардинала откровенно высказываться ощущалась как глоток свежего воздуха в затхлой атмосфере Ватикана, где уклончивость и затемнение смысла были, по сути, образом жизни. Вскоре он даже приобрел прозвище Кардинал Де Голль, отсылающее к фамилии лидера французского Сопротивления. Д'Ормессон опасался, что фашистские власти найдут способ задушить активность откровенного кардинала. Органы политического сыска накопили толстенные папки материалов на него, из которых явствовало, что полиция не раз (зачастую неудачно) пыталась проследить за ним, когда он покидал Ватикан. Между тем сам папа не питал особой симпатии к французскому кардиналу, так и не простив Тиссерану то, что он в свое время противился его избранию[323]323
  На более позднем этапе войны уже другой французский посол при Святом престоле сходным образом отметил, что у папы не хватало терпения на Тиссерана, и указал на глубокую несовместимость чувствительной и дипломатичной натуры папы и этим «неотесанным сыном Лотарингии». Более характерным представителем тогдашних кардиналов Ватикана был Никола Канали – главная фигура среди трех кардиналов, выполнявших административные функции в Ватикане. Британский посланник описывал его как «тирана, которого не любят и боятся» и добавлял, что «его называют благочестивым и справедливым, но при этом упрямым и жестким». Д'Ормессон отправился с визитом к тучному и сварливому Канали вскоре после того, как поселился на территории Ватикана по служебной необходимости. Когда посол стал жаловаться на Муссолини, кардинал воскликнул: «Бедная Италия!», однако его слова не сопровождались какими-либо признаками подлинного возмущения. «Более того, – присовокупил д'Ормессон, – симпатии кардинала Канали к фашистскому режиму хорошо известны» (D'Ormesson to French Foreign Ministry, June 11, 1940, MAEN, RSS 576, PO/1, 1183; Fouilloux 2011, pp. 292–293; D'Ormesson to French Foreign Ministry, June 13, 1940, MAEN, RSS 576, PO/1, 1183; Osborne to Foreign Office, London, June 6, 1946, NAK, FO 371, 60812, ZM 1993, 1946; Chadwick 1986, p. 125; Chassard 2015, pp. 62, 168; Attolico to Foreign Ministry, December 9, 1940, ASDMAE, AISS, b. 164; Baudrillart 1998, p. 786, diary entry for January 10, 1941). Описания попыток полиции проследить за передвижениями Тиссерана по Риму см. в: ACS, MIFP, serie B, b. 25.


[Закрыть].

Вскоре после того, как Муссолини объявил войну, кардинал Тиссеран в письме архиепископу Парижскому резко отозвался о бездействии папы. В этом послании он вспоминал, что несколько месяцев назад безуспешно пытался убедить папу выпустить энциклику по поводу долга каждого человека внимать голосу своей совести, этого краеугольного камня христианства. «Боюсь, потомкам будет за что упрекнуть Святой престол, избравший политику удобства для себя и, по сути, ограничившийся ею… Это крайне печально, особенно когда вы живете при Пие XII»[324]324
  Немецкая полиция перехватила письмо Тиссерана, и оно по инстанциям добралось до главы полиции рейха – Рейнхарда Гейдриха. Он, в свою очередь, отправил копию в Рим, где шеф итальянской полиции доставил ее Муссолини (Chenaux 2003, p. 250; Fouilloux 2011, pp. 293–294; Divisione Polizia Politica, October 6, 1940, n. 500.28246, ACS, MIFP, Serie-B, b. 25).


[Закрыть].

На другой день после того, как Тиссеран написал это послание, Роберто Фариначчи, бывший секретарь итальянской фашистской партии, редактор Il Regime Fascista, самой реакционной среди итальянских газет, яростный критик Ватикана, направил дуче предупреждение насчет французского кардинала. Он приложил к своей депеше напечатанное на машинке письмо без подписи, сообщив, что его автор – начальник ватиканской полиции, «наш самый верный товарищ». Фраза о кардинале была напечатана в нем прописными буквами: «Для блага Италии необходимо присматривать за передвижениями всех, кто прибывает в Ватикан и убывает из него. НЕОБХОДИМО ПОСТАВИТЬ ПОД СТРОГОЕ НАБЛЮДЕНИЕ ВСЕ ПЕРЕДВИЖЕНИЯ И КОНТАКТЫ КАРДИНАЛА ТИССЕРАНА». Послание главы ватиканской полиции (если его действительно написал начальник одной из полицейских служб Ватикана) завершалось фашистским кличем: «Алала!»[325]325
  Farinacci to Mussolini, June 12, 1940, ACS, MI, MAT, b. 263. Тот же информатор предупреждал насчет еще одного французского прелата в Ватикане – монсеньора Рене Фонтенеля (он назвал его «французским шпионом»). По словам информатора, Фонтенель тоже регулярно покидал пределы Ватикана, причем совершенно беспрепятственно. Информатор заключал, что режиму совершенно необходимо разместить «чрезвычайно строгие службы надзора» у самых стен Ватикана (разумеется, снаружи). «Если такими мерами пренебречь, это может обойтись очень дорого!» – отмечал он.


[Закрыть].

Артуро Боккини, многоопытному шефу полиции Италии, каждое утро являвшемуся с докладом к Муссолини, не требовалось письма Фариначчи, чтобы взять Ватикан под наблюдение. Он не слишком оценил этот непрошеный совет, поскольку давно ввел такую практику. К тому же слежка не была секретом для французских и британских дипломатов, которые тогда как раз обустраивались в своих скромных резиденциях в Ватикане. У Муссолини, похоже, шпионы были везде[326]326
  D'Ormesson to French Foreign Ministry, June 13, 1940, MAEN, RSS 576, PO/1, 1183. Фариначчи написал письмо Муссолини (обращаясь к нему Caro Presidente [ «дорогой президент»]) на своем бланке председателя законодательной комиссии правосудия Палаты фасций и корпораций с указанием места и даты: Рим, 12 июня 1940 г. (ACS, MI, MAT, b. 263). Боккини не понравился намек Фариначчи на то, что он, шеф итальянской полиции, плохо делает свою работу. Это ясно из саркастической пометки, нацарапанной от руки в нижней части отпечатанного на машинке доклада осведомителя: «Да эти спасители мира, похоже, думают, что мы вечно дрыхнем!»


[Закрыть].

Между тем итальянское духовенство и католические институты страны, официально находившиеся под властью папы как епископа Рима, продолжали заявлять о своей поддержке вступления Италии в войну на стороне Гитлера. Особого внимания как католической, так и фашистской печати удостоилось патриотическое послание епископа Эвазио Колли, национального директора организации «Итальянское католическое действие». Колли провозглашал: «В эту тяжелую, суровую годину, когда отечество взывает ко всем своим детям, члены „Итальянского католического действия“ отвечают на призыв, проявляя глубочайшее чувство долга и великодушия, ставшее плодом их христианского образования». Лидеры различных групп, существовавших внутри этой организации, добавляли к воззванию Колли собственный призыв, убеждая подопечных поддержать войну. Показательным в этом смысле является письмо председателя группы «Мужчины-католики». Он писал: «Италия вступила в войну. Глава правительства провозгласил это, обращаясь ко всей Италии… Мы, мужчины „Католического действия“, встаем и восклицаем: "Presente!"[327]327
  Presente! (ит.) – ответ «Здесь!» при перекличке.


[Закрыть]»[328]328
  Призыв епископа Колли фигурирует во многих тогдашних публикациях. См., напр.: «Il patriottico appello dell'ACI,» AR, June 14, 1940, p. 1; «Un nobilissimo appello del Direttore Generale dell'ACI,» L'Italia, June 14, 1940, p. 2; «Patriottico appello dell'ACI,» AI, June 14, 1940, p. 2; «Il clero italiano per la vittoria delle nostre armi,» PI, June 14, 1940. Письмо Пьеро Паниги, национального председателя организации «Католические мужчины», появилось под тем же заголовком «I doveri verso la Patria in armi» и в AR (June 23, p. 2), и в AI (June 25, p. 2). Итальянское посольство в Ватикане, возглавляемое Аттолико, переслало 23 июня это письмо в Министерство иностранных дел Италии (ASDMAE, AISS, b. 164). Отец Джузеппе Боргино, национальный вице-директор «Итальянского католического действия», написал Монтини, чтобы сообщить добрую весть: Альфиери (в ту пору итальянский посол в Германии) направил письмо лично монсеньору Колли с похвалой за этот публичный призыв поддержать войну (July 6, 1940, AAV, Segr. Stato, 1940, Associazioni Cattoliche, posiz. 96, ff. 2r–4r).


[Закрыть].

Посольство Муссолини в Ватикане следило не только за подобными общенациональными призывами, но и за другими посланиями в поддержку войны, которые архиепископы и епископы страны направляли своим прихожанам[329]329
  «Как только это было объявлено, – писал Аттолико о вступлении Италии в войну, – итальянский епископат, как и прочее духовенство страны, поспешил оказаться в числе первых, кто напоминает верующим об обязанности, не жалея сил, служить отечеству и кто во всеуслышание желает Италии победы и еще большего процветания. Все епископы рассылали приходским и другим священникам наставления насчет того, как надлежит себя вести». Такие инструкции отправлял и епископ Специи. Адаптируя текст к особенностям своей приморской епархии, он писал: «Италия, ведомая нашим вечно победоносным королем-императором и нашим Дуче, творцом ее нынешнего величия, сражается за свободу своего моря». А епископ города Акви, обращаясь к своим клирикам и к прихожанам епархии, напоминал, что дуче завершил свое заявление о вступлении Италии в войну девизом «"Победа"… чтобы наконец даровать долгий мир и справедливость Италии, Европе, всему свету», тогда как король призвал снова «добиться победы наших славных армий». В заключение епископ провозглашал: «Пусть же Господь исполнит эти желания, ибо это – желания всех итальянцев». Датированный 15 июня 1940 г. доклад итальянского посольства с упоминанием о нескольких призывах итальянского епископата поддержать войну см. в: ASDMAE, AISS, b. 164.


[Закрыть]. Особое внимание католическая и фашистская пресса обратила на призыв к оружию, с которым выступил один из наиболее почтенных клириков Италии – отец Агостино Джемелли, основатель и руководитель Миланского католического университета. «Все мы должны готовиться к победе, – говорил Джемелли. – Пусть Господь внемлет нашим молитвам, пусть Пресвятая Дева защитит нас, пусть она станет той путеводной звездой, которая приведет наше отечество к победе»[330]330
  Посол Аттолико прислал Чиано газетные вырезки с материалами о речи Джемелли (Attolico to Ciano, June 21, 1940, n. 1838/814, ASDMAE, AISS, b. 164). Многие католические и фашистские газеты уделили массу внимания этому выступлению Джемелли. См.: «Patriottico appello di Padre Gemelli,» PI, June 19, 1940; «Un nobile appello di Padre Gemelli ai professori e studenti dell'Università Cattolica,» AI, June 20, 1940, p. 2; «Un nobile appello di Padre Gemelli,» L'Italia, June 19, 1940, p. 3.


[Закрыть].