Текст книги "Папа римский и война: Неизвестная история взаимоотношений Пия XII, Муссолини и Гитлера"

Глава 7
В попытке сохранить лицо

«Мы здесь находимся в очень непонятной ситуации, – писал посол Уильям Филлипс президенту Рузвельту 18 августа 1939 г., – и в мертвом затишье, свойственном середине августа в Риме, чувствуется общая тревога». С тех пор как Чиано вернулся из Зальцбурга, Филлипс безуспешно пытался встретиться с ним, чтобы выяснить, почему Гитлер так срочно вызывал его к себе. «Говорят, что папа серьезно обеспокоен», – добавлял Филлипс в письме президенту[147]147
  Phillips to FDR, August 18, 1939, FDR Library, psfa 401, pp. 20–23.


[Закрыть].

Муссолини продолжал демонстрировать самоуверенность, если не сказать сумасбродство. Однако диктатора немного смущали те сомнения, которые его генералы испытывали в отношении боеготовности итальянских войск, а также донесения о том, что итальянский народ без особого энтузиазма относится к возможности ввязывания в войну. Перепады настроения, которыми дуче и прежде страдал, становились все более частыми. Раздраженный утверждением одной лондонской газеты, что итальянские военные не готовы воевать, он дал волю гневу, разговаривая с зятем. По его словам, раньше он считал, что Италии лучше сохранять нейтралитет, но теперь склоняется к вступлению в войну на стороне Германии. «Иначе, – заявил дуче, – нас ждет вековое бесчестие»[148]148
  Grandi 1985, p. 529, diary entry for August 21, 1939.


[Закрыть].

На другой день после этой беседы Муссолини отдыхал (если он вообще обладал способностью отдыхать и расслабляться) в своем знаменитом убежище – палаццо Венеция. Там же находилась его любовница Клара Петаччи. По соседству с комнатой, где они проводили время, имелась небольшая ванная, куда Муссолини заглядывал после секса, чтобы освежиться (это сводилось у него к спрыскиванию лица любимым одеколоном). То был ранний период их романа, и Клара, которой тогда исполнилось 27, приходила в невероятный восторг от близости с человеком, которого она, подобно многим итальянским школьницам, с детства считала героическим воплощением мужской силы. В середине каждого дня она дожидалась его в Зодиакальном зале дворца и коротала время за шитьем новых платьев, ведением дневника, записи в котором становились все пространнее, или просто лежала на диване, предаваясь мечтаниям[149]149
  Petacci 2011, p. 423; Bosworth 2017, p. 106; Monelli 1953, pp. 155–156.


[Закрыть].

Этот день, подобно многим другим, позволил Кларе немного расширить свое политическое образование: явившись, Муссолини долго распространялся насчет международного положения. В этой нескончаемой речи проницательный анализ сочетался с самыми едкими замечаниями. Англии, говорил он в тот день Кларе, ни в коем случае не следовало давать гарантии Польше без предварительного соглашения с Россией, но она все же сделала это. «Теперь Россия поставит их на место!» – воскликнул он. Без поддержки России, пояснял дуче, англичане скоро поймут, что загнали себя в непростую ситуацию. «Они станут говорить: "Не стоит умирать ради Данцига… ради того, что не имеет к нам отношения"… А-а! Немцам везет. Вечно оказывается, что они имеют дело с идиотами или трусами»[150]150
  Petacci 2011, p. 173, diary entry for August 21, 1939.


[Закрыть].

На следующий день Бернардо Аттолико, посол Муссолини в Германии, явился в палаццо Венеция: он прикатил на поезде из Берлина со срочными новостями. Этот профессиональный дипломат (кстати, бывший посол Италии в Советском Союзе) казался настолько же мягким, насколько дуче казался жестким. Высокий, тучный, лысеющий, с оттопыренными ушами, с жиденькими седыми волосами, зачесанными назад, посол к тому же носил круглые очки с толстыми линзами.

«Дуче! – едва переведя дух, проговорил Аттолико. – В Берлине решили начать войну уже совсем скоро, через несколько дней!»

Дуче облизал губы и некоторое время размышлял, прежде чем непринужденно вымолвить: «В таком случае… путь Италии ясен: мы должны поддерживать наш альянс».

У шокированного Аттолико просто отнялся язык. Он некоторое время стоял молча. Но в конце концов Муссолини нарушил тишину. «Нам больше ничего не остается делать! Еще на майфельдском митинге[151]151
  Майфельд – огромный спортивный газон, устроенный у Олимпийского стадиона в преддверии берлинской Олимпиады 1936 г. Муссолини выступал на Майфельде вместе с Гитлером осенью 1937 г. – Прим. авт.


[Закрыть] я заявил, что народ фашистской Италии выступает с единых позиций и движим единой волей. Я сказал тогда Германии, перед миллионами немцев, которые там собрались, что с друзьями идут до конца»[152]152
  Bastianini 2005, pp. 69–73. Рассказывая об этой встрече, Бастианини отмечает, что он, как и Аттолико, тоже был шокирован. Он попытался убедить дуче не присоединяться к Гитлеру в этой войне. Однако это следует воспринимать с известным скептицизмом, как и высказывания представителей итальянской фашистской верхушки, сделанные постфактум. Другое дело Аттолико, профессиональный дипломат. Все существующие свидетельства говорят о том, что он без энтузиазма относился к идее вступления Италии в войну на стороне Гитлера. Подробнее об Аттолико см.: Losito 1994.


[Закрыть].

Мировая пресса передала 22 августа неожиданную новость: Германия заключает пакт о ненападении со своим главным врагом – Советским Союзом. Теперь нападение Германии на Польшу казалось неминуемым. На следующий день после того, как Иоахим фон Риббентроп и его советский визави Вячеслав Молотов подписали этот договор, французский и польский послы кинулись в Ватикан с одним и тем же требованием: если Германия вторгнется в Польшу, страну католическую, чрезвычайно важно, чтобы папа публично осудил вторжение[153]153
  Tardini notes, August 24, 1939, ADSS, vol. 1, n. 116. Первые сведения о пакте появились в The New York Times 22 августа: «Германия и Россия договариваются о ненападении. Риббентроп отправляется в Москву готовить текст пакта; Берлин стремительно расправляется с Польшей» (p. 1).


[Закрыть].

На другой день итальянский посол прибыл в Апостольский дворец, где встретился с монсеньором Доменико Тардини, заместителем государственного секретаря кардинала Мальоне, который пока не вернулся из летнего отпуска.

Посол предпочел бы встретиться с самим кардиналом, но понял, что с точки зрения доступа к папе почти ничего не теряет, встречаясь с монсеньором Тардини или с другим заместителем кардинала – монсеньором Джованни Монтини. Более того, всем в Ватикане было ясно, что папа более близок к этим двум заместителям, нежели к самому государственному секретарю.

У папы так и не сложились теплые личные отношения с Мальоне, и он никогда не чувствовал себя комфортно с ним. Они были почти ровесниками. Когда Мальоне служил нунцием во Франции, Пачелли был нунцием в Германии. К тому же кардинал Мальоне являлся одним из соперников Пачелли на недавнем конклаве, так что ему трудно было играть ту подчиненную роль, которую папа считал наиболее подобающей для своих сотрудников. Именно такое ревностное служение демонстрировали два главных заместителя Мальоне, которые верно служили будущему папе на тех же должностях, когда сам Пачелли был государственным секретарем[154]154
  См.: Coco 2019. После реорганизации по плану 1908 г. Государственный секретариат Ватикана разделили на две основные секции. Одна секция занималась «чрезвычайными церковными делами», и ее возглавлял, соответственно, секретарь Конгрегации по чрезвычайным церковным делам. Другая ведала «обычным делами», и ею руководил sostituto – заместитель государственного секретаря. Однако, как отмечает Грэм (Graham 1984, pp. 70–71), Пий XII никогда не относился к этому разграничению слишком серьезно, поэтому разделение обязанностей и полномочий между Тардини (руководившим первой секцией) и Монтини (руководившим второй секцией) никогда не было жестким.


[Закрыть].

Эти два заместителя очень отличались друг от друга. Один, 41-летний Джованни Баттиста Монтини, папский любимец, происходил из почтенной католической семьи, жившей в североитальянском городе Брешиа. Воспитанник элитных католических семинарий и колледжей, Монтини был назначен главным заместителем ватиканского государственного секретаря в 1937 г.[155]155
  Главный заместитель – должность руководителя одного из двух главных департаментов, на которые делится Государственный секретариат Ватикана. – Прим. авт.


[Закрыть].

Другой, Доменико Тардини, был почти на десяток лет старше Монтини, но его примерно в то же время назначили в Римской курии секретарем Конгрегации по чрезвычайным церковным делам: он отвечал за связи с правительствами. Выходец из римской семьи, обладавшей невеликим достатком, он отличался настолько же грубоватым нравом, насколько Монтини был изысканно-благовоспитанным. «Монсеньор Тардини – человек невысокий и плотный, довольно простого вида и поведения, скромного происхождения, – отмечал французский посол, – с весьма живым характером, порывистый, не самого тонкого воспитания». Хотя Тардини говорил лишь то, что хочет сказать, он был с собеседниками откровеннее, чем другие чиновники Государственного секретариата. Благодаря этой черте, которая воспринималась собеседниками как глоток свежего воздуха, а также своему язвительному юмору он снискал популярность среди иностранных послов, работавших в Ватикане[156]156
  D'Ormesson final report, October 28, 1940, MAEC, Guerre Vichy, 550. Дневниковая запись кардинала Бодрийяра, сделанная в тот день, когда он впервые встретился с обоими этими чиновниками, хорошо показывает контраст между ними (поражавший и многих других наблюдателей): «Монтини – утонченный, аристократичный; в манерах Тардини есть что-то плебейское» (Baudrillart 1996, p. 969, diary entry for February 25, 1939). Британский посланник в Ватикане описывал Тардини так: «Грубовато-добродушный, беззаботный римлянин, дружелюбный, жизнерадостный, говорливый» (Osborne report, June 6, 1946, NAK, FO 371, 60812, ZM, 1993, 1946). См. также: Casula 1989, pp. 207–212; Riccardi 1982. Хороший биографический очерк о Тардини представлен в предисловии Серджио Пагано к изданному дневнику Тардини (Pagano 2020, pp. vii–xxxii).


[Закрыть].

Французский посол метко описал Джованни Монтини, прибегнув к игре слов: «До некоторой степени он папский enfant de choeur – ou de coeur [алтарный мальчик папы – или дитя его сердца, то есть любимчик]». В некоторых отношениях он очень походил на понтифика: выходец из элитного католического семейства, интеллектуал, от рождения довольно застенчивый (и по натуре склонный выражаться мягко), осторожный в высказываниях: «эмоциональный, нерешительный, неуверенный в своих суждениях, он в то же время весьма обаятелен, искренен, откровенен и при этом уклончив». В завершение посол отмечал, что знающие люди видят у Монтини перспективу самому когда-нибудь стать понтификом. И в самом деле, через два с лишним десятилетия Монтини избрали папой под именем Павла VI[157]157
  В собственном биографическом очерке о Монтини, составленном для лондонского руководства в 1946 г., Осборн сходным образом предсказывает, что «он вполне может стать папой – не следующим, а через одного». Это предсказание сбылось в точности (Osborne report, June 6, 1946, NAK, FO 371, 60812, ZM, 1993, 1946).


[Закрыть].

Но вернемся к встрече Тардини с послом Муссолини. На ней Тардини заявил, что папа может лишь приветствовать любые предложения итальянского правительства, касающиеся предотвращения войны. Посол, как и прежде, отвечал, что папа в данных обстоятельствах может сделать лишь одну полезную вещь – призвать Польшу уступить Данциг немцам.

Тардини тут же уведомил понтифика о требованиях Италии. На другой день во время встречи в Кастель-Гандольфо ранним утром папа передал ему текст телеграммы, которую следовало зашифровать и отправить нунцию в Варшаве. В этом тексте папа довольно ясно выразил основную мысль, которую он хотел донести до польских властей: «Если Польша согласится удовлетворить в определенной мере претензии [немцев] в отношении Данцига, это может открыть путь к разрядке напряженности». То была не первая попытка папы убедить польское руководство действовать более гибко. Несколько раньше в том же месяце он уже поручал своему нунцию в Варшаве добиваться компромисса от польского правительства. Теперь же, получив эту новую телеграмму, нунций снова встретился с министром иностранных дел Польши и на сей раз выразил конкретное пожелание, чтобы Польша уступила немцам Данциг. Польский министр сразу же отверг эту просьбу[158]158
  Pignatti to Ciano, August 25 1939, DDI, series 8, vol. 13, n. 270; Friedländer 1966, pp. 28–31; Tardini notes, August 26, 1939, ADSS, vol. 1, n. 127.


[Закрыть].

Несмотря на все свое бахвальство, дуче не разделял оптимистического расчета фюрера на быстрое грядущее покорение Польши. Еще меньше он был уверен в легкости победы над Британией и Францией, если эти две державы исполнят свои угрозы и придут на помощь Польше в случае нападения Германии. Кроме того, итальянский диктатор (вопреки своим неоднократным заявлениям о мощи фашистской Италии) испытывал сомнения насчет способности своей страны вести войну в Европе. Он дважды в неделю встречался с королем, и на этих встречах Виктор Эммануил (по конституции – верховный главнокомандующий) не делал тайны из своей убежденности в скверном состоянии вооруженных сил страны и удручающем качестве ее генералов, а также из своей обеспокоенности тем, что Италия может стать легкой целью для удара Франции через Альпы. Не скрывал монарх и еще одно немаловажное обстоятельство: по его мнению, итальянцы психологически не были готовы к войне. К тому же король не любил немцев вообще и, в частности, Гитлера, к которому он относился с отвращением[159]159
  Grandi 1985, p. 532, diary entry for August 25, 1939.


[Закрыть].

Днем 25 августа Ганс Георг фон Макензен, немецкий посол в Италии, лично передал Муссолини письмо от Гитлера. В этом письме фюрер запоздало извещал итальянского коллегу о том, что Германия заключила пакт о ненападении с Москвой. Сидя за рабочим столом в палаццо Венеция, Муссолини, гордившийся своим знанием немецкого, очень внимательно прочел текст послания. Однако его реакция на этот текст оказалась довольно сдержанной. Он уже смирился с мыслью о том, что общеевропейский конфликт вот-вот разразится. Но, по его признанию немецкому послу, он предпочел бы, чтобы Гитлер отложил начало войны на год-другой. Тогда Италия могла бы лучше к ней подготовиться[160]160
  Mackensen to Ribbentrop, August 25, 1939, DGFP, series D, vol. 7, n. 280.


[Закрыть].

Заверяя Макензена, что Италия исполнит свои обязательства и поддержит Германию в войне, дуче уже искал какую-нибудь лазейку. На следующий день он отправил Гитлеру послание. Начальники штабов итальянских вооруженных сил, сообщал он фюреру, выяснили, какие поставки им потребуются от Германии, чтобы Италия могла участвовать в войне, которая может продлиться целый год. Далее следовал пространный список: шесть миллионов тонн угля, два миллиона тонн стали, семь миллионов тонн нефти… Муссолини знал, что немцы не смогут удовлетворить эти требования. Он заканчивал свое письмо на иной ноте: «Если вы полагаете, что имеется хоть какая-то возможность политического решения, я готов – как и в других случаях – оказать вам всемерную поддержку и предпринять любые инициативы, какие вы сочтете полезными».

Гитлер ответил в тот же день. Возглавляя военный штаб, который придерживался невысокого мнения о способностях и возможностях итальянских партнеров, Гитлер всегда был главной движущей силой заключения и поддержания альянса с Италией. Он до сих пор сохранял большую симпатию к дуче, помня те первые мюнхенские дни, когда именно Муссолини служил ему примером для подражания и источником вдохновения. Фюрер готов был сделать все, что в его силах, и помочь итальянскому диктатору сохранить лицо. Гитлер с сожалением проинформировал своего итальянского коллегу, что Германия не сможет обеспечить поставку требуемых ресурсов в полном объеме. «Понимая вашу позицию в этих обстоятельствах, Дуче, я просил бы вас попытаться остановить продвижение англо-французских сил с помощью активной пропаганды и уместных военных демонстраций, тех мер, которые вы уже предлагали мне»[161]161
  Позднее в тот же день Гитлер направил итальянскому диктатору еще одно послание с просьбой вынудить французов стянуть значительную часть войск к итальянской границе. Фюрер добавлял, что в случае, если вторжение в Польшу приведет к более широкомасштабной войне, он, быстро разделавшись с Польшей, сильнее ударит по Западу. «Теперь я должен просить вас об услуге, Дуче. В этой трудной борьбе лучшей помощью, какую вы и ваш народ могли бы оказать мне, было бы направление в Германию итальянских работников для их использования в промышленности и сельском хозяйстве» (Mussolini to Hitler (relayed by telephone by Ciano to Attolico in Berlin), August 26, 1939; Hitler to Mussolini, August 26, 1939; Hitler to Mussolini (communicated via Mackensen), August 26, 1939, DGFP, series D, vol. 7, nn. 301, 307, 341).


[Закрыть].

Послание Гитлера достигло своей цели: оно позволило Муссолини заявить, что, если он и не отправляет итальянские войска биться бок о бок с немецкими соратниками, так это лишь потому, что сам Гитлер не просил о такой помощи. Однако факт остается фактом: это стало для дуче большим унижением (первым в череде унижений, которые ему предстоит испытать в ходе войны) после всех лет, на протяжении которых он постоянно хвастался, что сумел превратить мягкосердечных итальянцев, обожающих бренчать на мандолине, в суровых и закаленных фашистских воителей.

На другой день, в воскресенье, большая толпа на пьяцца Венеция стала требовать, чтобы дуче вышел из своего дворца. Люди хотели выразить не энтузиазм в отношении войны, а веру в то, что их вождь сумеет отвратить ее. Диктатор появился на крошечном балкончике возле окна своего кабинета, вскинул руку в фашистском приветствии и отправился к Кларе в Зодиакальный зал.

«Золотце, ты видела? Они хотели лицезреть меня, и я согрел их сердца улыбкой, показал им, что дела идут все лучше и лучше. Эти люди не хотят войны… Мне пишут со всего мира, призывают, чтобы я выступил посредником». Затем, как часто бывало, Клара повернула разговор с политических вопросов на личные – на свою ревность к другим любовницам Муссолини. Особенно беспокоила Клару мысль о Маргерите Сарфатти, с которой у Муссолини был наиболее серьезный роман (впрочем, завершившийся больше десятка лет назад). Но как только Клара упомянула о Сарфатти, дуче вспомнил последний случай, когда жена читала ему нотации относительно его отношений с другими женщинами. Он сообщил Кларе, что это было 10 лет назад, когда жена застала его за телефонным разговором с Маргеритой. Однако теперь жена не проявляет никакого интереса ни к его романам, ни даже к нему самому. «Нет, – заверил он Клару, – я ее не люблю. Она просто мать моих детей… Мы всегда были очень, очень далеки друг от друга: мы слишком разные». Клару это на какое-то время успокоило, но ее сомнения, чувство неуверенности и незащищенности вскоре вернулись[162]162
  Petacci 2011, pp. 174–175, diary entry for August 27, 1939. Каждое утро шеф полиции приносил диктатору новые свидетельства того, что соотечественники дуче без особого энтузиазма относятся к идее вступления Италии в войну. В одном из типичных донесений, отправленном в тот же день, когда дуче махал толпе под окнами палаццо Венеция, римский информатор отмечал: «Здесь народ по-прежнему не верит, что Италия вступит в войну, если она начнется. Большинство в глубине души против этого». Осведомитель объяснял, что причина не только в «традиционном безразличии римлян», но и во влиянии на людей призывов папы к миру. Кроме того, они видят, что страна не сделала почти никаких приготовлений к войне: в Риме, например, нет противовоздушной обороны и не построено ни одного бомбоубежища (Informativa da Roma (n. 535 – Mezzabotta), August 27, 1939, ACS, MI, MAT, b. 220). Идентификация полицейских информаторов в этих донесениях (то есть привязка номеров донесений конкретным фамилиям) основана на работе Мауро Канали (Canali 2004), где приведен список с цифровыми кодами и именами.
  Муссолини по-прежнему надеялся, что он мог бы сыграть одну из ведущих ролей в разворачивающейся европейской драме, вновь выступив в качестве посредника. Немецкий посол, доставивший итальянскому диктатору письмо Гитлера, докладывал руководству: «Дуче решительно повторил мнение, которое он уже высказывал вчера: а именно, что он по-прежнему верит в возможность достижения всех наших целей без развязывания войны». Не желая показаться слабаком, Муссолини добавил, что, разумеется, через три-четыре года они вполне могут пойти войной на западные державы, но к тому времени их положение будет гораздо лучше (Mackensen to Ribbentrop, August 27, 1939, DGFP, series D, vol. 7, n. 349).


[Закрыть].

Между тем тревога папы все больше росла. Войска Германии концентрировались на польской границе, и французский посол вернулся в Ватикан, чтобы умолить папу сделать официальное заявление в поддержку Польши. «Его Святейшество, – писал монсеньор Тардини, вспоминая реакцию Пия XII на эту просьбу, – говорит, что это был бы чрезмерный шаг. Не следует забывать, что в рейхе живут 40 млн католиков. Только подумайте, что на них обрушится, если Святой престол пойдет на нечто подобное!» Впрочем, папа решил, что какие-то действия все же необходимы, и отправил отца Такки Вентури, своего эмиссара-иезуита, встретиться с Муссолини и призвать его сделать все возможное для сохранения мира в Европе и уж во всяком случае для того, чтобы не втягивать Италию в эту новую войну[163]163
  Montini and Tardini notes, August 28, 1939, ADSS, vol. 1, n. 144; Tardini notes, August 28, 1939, ADSS, vol. 1, n. 143. Примерно в это же время папа обратился к своему нунцию при итальянском правительстве, велев, чтобы тот встретился с Буффарини, заместителем Муссолини как министра, и попробовал разузнать подробности происходящего. Во время этой встречи Буффарини заявил, что Гитлер уверен в своей способности покорить Польшу за три недели и что ни Франция, ни Великобритания не станут воевать за польские интересы. Передавая подробности разговора, нунций добавлял: «Достопочтенный Буффарини пел дифирамбы Святому Отцу. Он говорил, что „это как раз такой папа, какой нужен“» (Borgongini Duca to Maglione, September 1, 1939, ADSS, vol. 1, n. 178).
  Но этим не ограничились лихорадочные усилия Ватикана, предпринимаемые буквально в последнюю минуту. Кардинал Мальоне, примчавшийся из неаполитанского отпуска, вызвал к себе посла Италии. Кардинал, как посол затем сообщил Чиано, «поведал, что Святой престол с восхищением следит за попытками Дуче и Вашего Превосходительства предотвратить катастрофу. Кардинал Мальоне от лица папы выразил надежду, что Дуче и Ваше Превосходительство сделают все возможное для достижения мира между противодействующими сторонами» (Pignatti to Ciano, August 29, 1939, tel. 4065R, ASDMAE, Gab., b. 1125).


[Закрыть].

То, что Муссолини не терпелось увидеться с посланцем папы, было очевидно по той стремительности, с которой он согласился на эту встречу. Такки Вентури направил свою просьбу о встрече в 12:30, и уже через час ему сообщили, что он должен явиться в палаццо Венеция в этот же день, в 17:00. Явившись, иезуит обнаружил Муссолини в довольно неплохом расположении духа и полной готовности передать папе собственное послание. Германия сегодня, заметил дуче, гораздо сильнее, чем в 1914 г., но даже тогда потребовались усилия всех главных мировых держав, чтобы победить ее. Однако, продолжал дуче, еще остается надежда. И он вынул листок бумаги, на котором заранее начертал послание. Это был совет, и диктатор хотел, чтобы папа передал его президенту Польши.

Текст был краткий: «Польша не противится возвращению Данцига Рейху. Она просит о прямых переговорах с Германией по вопросу уступок, которые позволили бы Польше осуществлять транзит через данцигский порт; по вопросу [Польского] коридора[164]164
  Польский коридор (Данцигский коридор) – полоса земли, переданная по условиям Версальского мирного договора 1919 г. Германией Польше для обеспечения ей доступа к Балтийскому морю.


[Закрыть]; по вопросу положения меньшинств»[165]165
  Tardini notes, August 29, 1939, ADSS, vol. 1, n. 148. Датированная 29 августа 1939 г. заметка Такки Вентури об аудиенции, которую ему дал Муссолини, хранится здесь: ARSI, Fondo Tacchi Venturi, Miscellanea, b. 11, fasc. 33, carte non numerate.


[Закрыть].

Хотя Муссолини зачастую резко завершал деловые встречи, в результате чего они оказывались слишком короткими, на сей раз он, казалось, не спешил выпроваживать своего давнего партнера-иезуита. Дуче заявил, что будет настоящим преступлением, если новая мировая война разразится всего лишь из-за вопроса о Данциге. Но если это случится (добавил Муссолини, предупреждая очередную просьбу иезуита, передаваемую от имени папы), он не станет опрометчиво швырять Италию в эту битву.

Такки Вентури поспешил передать папе записку диктатора. Узнав о просьбе Муссолини, Пий XII распорядился подготовить телеграммы для нунциев в Варшаве и Берлине. В Берлин быстро полетела телеграмма, подписанная кардиналом Мальоне:

Один дипломат предложил следующее решение данцигского вопроса: «Польский коридор и прилегающие к нему территории могли бы стать независимым государством наподобие Монако, Лихтенштейна и т. п. с гарантиями безопасности – или внешним администрированием – со стороны нейтральных держав, с предоставлением гарантий полной свободы всем национальностям и полной свободы торговли». Поскольку ситуация сейчас представляется чрезвычайно серьезной, я передаю вышеизложенное Вашему превосходительству по августейшему повелению Святого Отца с тем, чтобы вы воспользовались этим предложением как сочтете возможным и уместным[166]166
  Maglione to Orsenigo, Berlin, August 29, 1939, ADSS, vol. 1, n. 147; Tacchi Venturi to Maglione, August 30, 1939, ADSS, vol. 1, n. 151.


[Закрыть].

Заместители Мальоне обнаружили, что составить проект аналогичного послания, адресованного Польше, гораздо труднее. Всегда осторожный монсеньор Тардини даже задался вопросом, разумно ли для папы вообще направлять послание такого рода. Мало того, что из-за этого выплывут на свет тайные переговоры папы, Тардини видел еще три причины, по которым следовало бы отвергнуть такую идею. Во-первых, «может показаться, что Святой престол подыгрывает Гитлеру. Тот откусит еще один большой кусок – Данциг – и затем, ближайшей же весной, начнет [агрессию] снова». Во-вторых, «может показаться, что Святой престол добился еще одного Мюнхена»: по словам Тардини, в Мюнхене «Гитлер вопил, угрожал и в конце концов получил то, что хотел»[167]167
  Согласно Мюнхенскому соглашению, подписанному в сентябре 1938 г. между Германией, Великобританией, Францией и Италией, к Германии отходила Судетская область Чехословакии. Уже к 10 октября войска Германии заняли всю Судетскую область.


[Закрыть]. В-третьих, указывал монсеньор, «может показаться, что Святой престол чрезмерно связан с Муссолини. Более того, нетрудно будет догадаться, что лицом, с подачи которого сделано данное предложение… является он сам. Все это беспокоит меня, поскольку именно такие обвинения сейчас возводятся против Святого престола». Но папа отверг совет Тардини и все-таки решил отправить телеграмму, приказав своему нунцию в Варшаве встретиться с польским президентом[168]168
  Многоточие оригинала (у Тардини многоточие было, по сути, одним из любимых риторических приемов). Переработанный текст послания, отправленный нунцию в Варшаву, отражал кое-что из того, что так беспокоило Тардини. Указывалось, что предложение исходит не от неназванного «дипломата», как в случае послания папы в Берлин, а от «ответственного источника», что выглядело еще более туманно. Телеграмма, направленная в Берлин, оказалась короче той, которую направили в Варшаву: послание, адресованное нунцию в Польше, содержало еще слова «об особом расположении к Польше», которое питает понтифик (Tardini to Maglione, August 20, 1939; Maglione to Cortesi, nuncio in Warsaw, August 20, 1939, ADSS, vol. 1, nn. 152, 153).


[Закрыть].

Хотя папа и предпринял эту попытку стать посредником в мирном урегулировании германско-польских разногласий, он слабо надеялся на то, что она окажется успешной. «Польшу сокрушат в ближайшие несколько дней, – заявил он одному французскому прелату, посещавшему тогда Ватикан. – А Франция не способна ничего сделать для Польши, абсолютно ничего. Вы представляете, какой силой обладает Германия? Всеподавляющей»[169]169
  Bérard to Darlan, February 22, 1941, речь идет о разговоре, который состоялся в Кастель-Гандольфо 20 августа 1939 г. (MAEC, Guerre Vichy, 551). Опять-таки, именно британцы больше всего верили, что папа может сделать то, на что не способны лидеры великих держав Европы. В телеграмме с пометкой «чрезвычайно срочно» Аттолико сообщал Чиано, что, по мнению британского посла в Берлине, раз остальные попытки не увенчались успехом, следует призвать папу вмешаться в происходящее и выдвинуть конкретные мирные предложения, которые Британия и Италия могли бы затем совместно рекомендовать Варшаве и Берлину. Британский и итальянский послы в Берлине уже обсудили друг с другом возможность подготовки их правительствами такого обращения к папе и содержание предложений. Стараясь ускорить рассмотрение идеи вмешательства папы, Аттолико, всеми силами старавшийся не дать Муссолини втянуть Италию в войну на стороне Германии, добавил, что, если Италии позволят сыграть ключевую посредническую роль, это скажется на ситуации очень благотворно (Attolico to ministro degli esteri, August 20, 1939, tel. 4109R, ASDMAE, Gab., b. 1125).


[Закрыть].

Но папа все-таки сделал еще кое-что. За считаные часы до развязывания войны, 31 августа, он попросил Мальоне вызвать в Ватикан послов всех пяти стран, находящихся в центре этого кризиса, – Великобритании, Франции, Польши, Германии и Италии. Каждому была передана копия призыва папы избежать войны[170]170
  Charles-Roux 1947, p. 332. Французский текст папского послания, датированный 31 августа 1939 г., см. в: MAEN, RSS 576, PO/1, 1108. Встречи, которые проводил Муссолини в тот день, также описаны в заметках Тардини (Tardini notes, ADSS, vol. 1, n. 159). Сопроводительное письмо Бергена от 31 августа 1939 г. в Берлин, а также текст послания папы см. в: DGFP, series D, vol. 7, n. 473.
  Кардинал Мальоне предпринял 2 сентября необычный шаг и лично посетил Такки Вентури, чтобы попросить его передать Муссолини послание понтифика. Кардинал сообщил, что папа последовал совету дуче и направил нунцию в Варшаве требуемое послание для передачи его президенту Польши. Впрочем, не вполне ясно, дошла ли эта телеграмма до Варшавы. На следующий день Такки Вентури составил проект письма, адресованного Муссолини. Он писал: «События, произошедшие после вечера 31 августа, позволяют с уверенностью сказать, что из-за опоздания [телеграммы] или нежелания президента следовать совету папы результат оказался не тем, какого желал Его Святейшество, а вместе с ним и все мудрые фигуры мира» (ARSI, Fondo Tacchi Venturi, Miscellanea, b. 11, fasc. 33, carte non numerate).


[Закрыть].

Муссолини и сам пребывал в состоянии колоссального нервного напряжения, но в его случае оно смешивалось с приятным возбуждением. Накануне он, как часто бывало, несколько раз позвонил Кларе, прежде чем она прибыла в их зал в палаццо Венеция. Когда же она появилась под вечер, он сунул ей в руки юмористический журнал, сообщив, что ждет важный телефонный звонок и только потом освободится для занятий любовью. Но его нетерпение возобладало. Он грубо сорвал с нее платье, и, как отметила Клара в дневнике в тот же день, они предались «дикой, необузданной любви». В конце записи она добавила: «Я плачу от радости».

Вскоре раздался долгожданный звонок: Чиано сообщил диктатору о последних изменениях в германо-польском конфликте. Вернувшись к Кларе, дуче передал ей новость: война вот-вот разразится. «Бедные поляки, бедные поляки, какую катастрофу они устраивают! – воскликнул Муссолини. – Как они могут так обманываться – верить, что им помогут французы или англичане?»[171]171
  Petacci 2011, pp. 184–185, diary entry for August 20, 1939.


[Закрыть]