Текст книги "Бесконечная шутка"

А дело в том, что на третью неделю первого курса Орин предпринял крайне малообещающую попытку сменить университетский теннис в пользу университетского футбола. Причина, которую он предъявил родителям, – Аврил ясно дала понять, что в принципе не хотела бы, чтобы ее дети чувствовали, будто обязаны оправдываться или объяснять ей любые резкие или даже до безумного внезапные важные решения, которые им взбредут в голову, а насчет Чокнутого Аиста до сих пор неясно, дошло ли до него вообще, что Орин учится в БУ, все еще в метрополии Бостона, но Орину тем не менее казалось, что подобный ход требует каких-то объяснений, – что стоило открыться осеннему сезону теннисных тренировок, как он обнаружил, что психически остался лишь пустой выхолощенной шелухой, в плане соревнований, совершенно выгорел. Орин играл, ел, спал и испражнялся теннисом со времен, когда сам был не выше своей ракетки. По его словам, он осознал, что в восемнадцать достиг того теннисного уровня, какой был ему уготован. Перспектива дальнейшего роста – жизненно важная морковка, которой Штитт сотоварищи из ЭТА были мастерами болтать перед носом – исчезла с началом третьесортной теннисной программы, тренер которой держал на стене кабинета постер с Биллом Тилденом[82]82
  Известный американский теннисист начала 20-го века (1893–1953).


[Закрыть] и критику игры мог предложить только на уровне «подгибай колени» и «следи за мячом». Все это было, конечно, правдой, про выгорание, и совершенно удобоваримо в части «ушел-из-тенниса-», но объяснить компоненту «-в-футбол» Орину было уже куда труднее, отчасти потому, что он сам имел довольно смутное представление о правилах, тактиках и неметрических площадках американского футбола; более того, он ни разу не касался настоящего кожаного шероховатого футбольного мяча и, как большинство серьезных теннисистов, всегда находил шизоидные отскоки деформированного мяча дезориентирующими и нервирующими. И более того, решение имело мало общего с самим футболом или с причиной, о которой Орин закончил рассказывать, как только Аврил разве что ногами не затопала, чтобы он прекратил чувствовать себя любым образом вынужденным или обязанным делать что угодно, кроме как просить их всесторонней и безоговорочной поддержки в любых решениях, которые, как ему кажется, требуются для его личного счастья, когда он завел слегка лиричную волынку о стуке подлокотниками, «Сисбумбе»[83]83
  Классическая кричалка чирлидеров, существующая с 1867 года.


[Закрыть] группы поддержки, духе мужского братства и запахе дерна, покрытого капельками росы, на стадионе «Никерсон» на рассвете, когда он приходил туда наблюдать, как включаются разбрызгиватели и превращают лимонную дольку солнца в павлиньи радуги отражений. Про отражения разбрызгивателей, кстати, тоже правда, и они ему нравились; а вот все остальное было выдумкой. А настоящая причина перехода в футбол, во всей своей неизбежной банальности настоящих причин, заключалась в том, что за недели, пока Орин каждое утро на рассвете наблюдал за авторазбрызгивателями и тренировками группы поддержки (которая действительно занималась на рассвете), он умудрился влюбиться как школьник – в комплекте с расширенными зрачками и дрожащими коленками – в некую пышноволосую второкурсницу – жонглера жезлом, за маршем и трюками которой он наблюдал через дифрагированный спектр павлиньих разбрызгивателей с дальнего конца покрытого росой дерна стадиона, жонглершу, которая посещала некоторые из общекомандных спортивных вечеринок, куда ходил Орин и его косоглазый партнер по парным играм в БУ, и которая танцевала так же, как жонглировала, и сама по себе была едва ли не человеком – группой поддержки, т. е. как минимум превращала все твердое в теле Орина в водянистое, отдаленное и странным образом преломленное.

Орин Инканденца, у которого, как и у многих детей запойных алкоголиков и больных ОКС[84]84
  Обсессивно-компульсивный синдром.


[Закрыть], были некоторые психологические проблемы с сексуальной озабоченностью, порисовал праздные горизонтальные 8 на посткоитальных боках уже дюжин студенток БУ. Но в этот раз все было по-другому. Он, бывало, терял самообладание, но еще не терял голову. Осенними днями в установленный тренером тихий час он валялся в постели, сжимая теннисный мяч и взахлеб рассказывая о жонглирующей за завесами разбрызгивателей второкурснице, пока его партнер лежал далеко на другом конце огромной кровати, одновременно глядя на Орина и на то, как меняют цвет новоанглийские листья на деревьях за окном. Школьное прозвище, которое они придумали для жонглерши Орина, – СКОЗА: Самая Красивая, Очаровательная и Завлекательная в Америке. Дело было не в одной красоте, но она действительно была почти гротескно миловидна. Маман на ее фоне выглядела как аппетитная долька, которую так и хочется взять из фруктовницы, и но когда ты уже занес над фруктовницей руку, передумываешь, потому что вблизи замечаешь дольку куда свежее и не такую навощенную. Жонглерша была так красива, что даже старшим футболистам из «Терьеров» БУ не хватало слюны, чтобы заговорить с ней на спортивных вечеринках. Более того – ее практически повсеместно избегали. Жонглерша вызывала в гетеросексуальных самцах то, что, как ей позже объяснили в УРОТе, называлось «комплексом Актеона» – как бы глубокий филогенетический страх перед трансчеловеческой красотой. В связи с чем партнер Орина – как страдающий косоглазием он считался неким экспертом по женской недоступности, – как ему казалось, мог сделать только одно: предупредить О. о том, что это та ужасно привлекательная девушка, про которую заранее знаешь, что она не связывается с мирскими однокашниками и, очевидно, посещает БУ-спортивные мероприятия исключительно из слабого научного интереса, пока сама ждет, когда ей позвонит с заднего сиденья своего зеленого лимузина «инфинити» аскапартический[85]85
  От имени великана Аскапарта.


[Закрыть] дико-успешный-в-бизнесе мужчина с внешностью модели и раздвоенным подбородком и т. д. Ни одна местная спортивная знаменитость не подбиралась к ней достаточно близко, чтобы в полной мере насладиться элизиями и пропусками апикальных согласных среднеюжного акцента и ее странно плоским, но резонирующим голосом, который создавал впечатление, будто кто-то внятно проговаривает слова в звукоизолированном помещении. Если она танцевала, на танцах, то только с другими чирлидерами, жонглерами и терьеретками из группы поддержки, потому что ни одному мужчине не хватало духу или пороху ее пригласить. Орин на вечеринках сам не осмеливался подойти к ней ближе чем на четыре метра, потому что вдруг забывал, где ставить ударения в подсознательно вдохновленном Чарльзом Тэвисом стратегическом вступительном слове «скажи-мне-каких-мужчин-ты-считаешь-привлекательным-и-я-сымитирую-их-поведение-для-тебя», которое так отлично срабатывало с другими Субъектами из БУ. Он только с третьего раза разобрал сквозь шум в ушах, что зовут ее не Джоэл. Пышные волосы были цвета рыжего золота, кожа – персиково-бледная, руки – в веснушках, зигоматика – неописуема, глаза – HD-экстра-естественно-зеленые. Только потом он узнает, что почти едко чистый аромат просохшего льняного белья, который витал вокруг нее, был особым кислотным одуванчиковым маслом, по-особенному настоянным ее химиком-папочкой в Шайни-Прайзе, Кентукки.

Стоит ли говорить, что у теннисной команды Бостонского университета не было ни чирлидеров, ни групп поддержки с жонглерами – это особая привилегия больших видов спорта, которые вообще-то привлекают зрителей. Ну это, в принципе, понятно.

Теннисный тренер перенес решение Орина нелегко, и Орину пришлось передать ему салфетку и постоять рядом пару минут под постером Большого Билла Тилдена, – который стоял со взглядом доброго дядюшки в длинных белых штанах времен Второй мировой и трепал по затылку боллбоя, – глядя, как вымокает и просмаркивается насквозь салфетка, тем временем пытаясь разъяснить, что значит «выгорел», «выхолощенная шелуха» и «морковка». Тренер все переспрашивал, значит ли это, что мать Орина больше не придет смотреть тренировки.

Уже бывший партнер Орина, косоглазый и в гомосвитере, но в целом приличный парень, был наследником «Фермерского мяса Никерсон» и упросил отца с раздвоенным подбородком и солидными связями в БУ сделать «пару звоночков» с заднего сиденья своего темно-зеленого «лексуса». Старшего футбольного тренера БУ, босса-«Терьера», оклахомца в изгнании, который реально ходил в свитере с вырезом под горло и свистком на шее, заинтриговал размер левой руки, протянутой (невежливо, но интригующе) во время знакомства, – то была теннисная рука Орина, размером почти с бидон; вторая же, с вполне человеческими пропорциями, скрывалась под спортивной курткой, тактически наброшенной на широко расправленное правое плечо.

Но с наброшенной курткой в американский футбол играть нельзя. А реальная скорость Орина проявлялась только в трехметровых боковых рывках. А потом еще оказалось, что идея прямого физического контакта с оппонентом так глубоко укоренилась в его сознании как чужеродная и ужасающая, что попытки Орина, даже на дублирующих позициях, выглядели неописуемо жалко. Его обозвали задохликом, затем маменькиным сыночком, а потом самым что ни на есть ссыклом. Наконец ему сказали, что, судя по всему, у него, видимо, на месте, где должны быть яйца, болтается пустой мешок, и если он не хочет расстаться со стипендией, то не стоит казать носа из второстепенных видов спорта, где то, что бьешь, не дает сдачи. Тренер наконец даже схватил Орина за маску шлема и ткнул пальцем на ворота южного туннеля стадиона. Орин ушел с поля на юг в одиночку и безутешный, со шлемом под тощей правой рукой, даже без тоскливого взгляда через плечо на СКОЗу группы поддержки, упражнявшуюся в шпагатах с вращающимся в воздухе жезлом в щемящей сердце дали под северными воротами гостевой команды.

В чем АА из метрополии Бостона правы, хоть и банальны, – что и поцелуи, и зуботычины судьбы иллюстрируют изначальное личное бессилие отдельного человека перед действительно значимыми событиями его жизни [100]: т. е. почти все важное, что с тобой происходит, происходит не благодаря твоим планам. Судьба не звонит заранее; судьба всегда высовывается такая из переулка в плаще и говорит «Пс-с», чего обычно даже не слышишь, потому что слишком торопишься на или с чего-нибудь важного, что пытался спланировать. Судьбоносное событие, произошедшее в то момент с Орином Инканденцой, заключалось в том, что он просто хмуро шел под воротами команды хозяев и входил в тень зева южного туннеля, когда откуда-то позади, с поля раздался громкий и зловеще ортопедический хруст, плюс затем вопль. Оказалось, что лучший защитный тэкл БУ – 180-килограммовый будущий профи, беззубый любитель раскрасок, – во время тренировки бросков к пантеру спецкоманд не просто заблокировал удар университетского пантера, но и совершил серьезную ошибку в расчетах, не остановился вовремя и врезался в хилого бедолагу без щитков со все еще задранной над головой ногой в бутсе, рухнул на него мешком и переломал в ноге пантера все что можно, от тазовой кости до плюсны, с жутким крупнокалиберным треском. Две мажоретки из поддержки и один водонос лишились чувств от одних только криков пантера. Заблокированный мяч срикошетил от шлема тэкла, безумно заскакал и укатился без присмотра в самую тень южного туннеля, где Орин обернулся посмотреть, как пантер корчится, а лайнмен поднимается с пальцем во рту и виноватым выражением. Тренер защиты отключил микрофон, бросился и с очень близкого расстояния засвистел в свисток на лайнмена, без остановки, пока огромный тэкл не расплакался и не стал колотить себя по лбу ладонью. Так как рядом никого не оказалось, Орин подобрал заблокированный мяч, на который ему нетерпеливо указывал со своей скамьи у середины поля старший тренер. Орин держал футбольный мяч (отношения с которым во время проб у него сложились не очень), чувствуя его странный овальный вес, и смотрел на санитаров с носилками, пантера, ассистентов и тренера. Слишком далеко, чтобы бросать, и уж точно Орин не поплетется еще раз один вдоль боковой линии туда и обратно под далеким зеленым взглядом жонглерши, завладевшей его ЦНС.

То, что Орин за всю свою жизнь ни разу не пинал мяч любой формы до этого поворотного момента, стало незапланированным и каким-то трогательным откровением, которое тронуло Джоэль ван Дайн куда сильнее, чем статус или рекорды времени мяча в полете.

И но в этот самый миг, когда изо ртов повыпадали свистки, а люди тыкали пальцами, и под тем самым зеленым и подернутым дымкой разбрызгивателей взглядом Орин открыл для себя в американском футболе новую нишу и новую морковку. Карьера в Шоу, которую он и не мечтал спланировать. Вскоре он уже посылал мяч на 60 ярдов без помех, упражняясь на поле наедине с ассистентом спецкоманд – мечтательным человеком с «Голуазом» во рту, который применял метафоры с небом и полетом и называл Орина «эфебом» – телефонный звонок тайком младшему брату показал, что Орин напрасно переживал, и это не оскорбление. На вторую неделю О. бил на 65 ярдов – по-прежнему без снэпов[86]86
  Передача мяча от центра назад.


[Закрыть] или помех, – с чистым и безупречным ритмом, с пугающе тотальной концентрацией на взаимодействии между ногой и кожаным яйцом. На третью неделю его уже не отвлекали и десять бешеных гипофизных великанов, которые бушевали, пока он принимал снэп и делал шаг вперед среди хрюка, хруста и мясистых шлепов межличностных контактов, с пофигистичной походкой санитаров, которые вышли тогда на поле и ушли, когда отсвистели свистки. Его отвели в сторонку и извинились за колкость насчет пустого мешка, а также объяснили – с цитатами из правил, – что физический контакт с пантером запрещается драконовски и карается колоссальным ярдажом и потерей мяча. Шансы услышать на поле винтовочный треск отныне бесполезной ноги экс-пантера – один к миллиону, заверили его. Старший тренер позволил Орину подслушать, как он сообщил защите, что любой несчастный, кто хоть пальцем тронет нового звездного мастера пантов команды, после игры может не останавливаться до самого южного туннеля, выхода со стадиона и ближайшей остановки с общественным транспортом до какого-нибудь другого учебно-спортивного заведения.

Очевидно, начинался футбольный сезон. Прохлада, все полумертвое, горящие листья, горячий шоколад, енотовые шубы, жонглирование в перерыве игры и нечто под названием «Волна». Толпы экспоненциально больше и демонстративней, чем на теннисных турнирах. Хозяева – SUNY-«Буффало»[87]87
  Университет штата Нью-Йорк.


[Закрыть] Хозяева – Сиракузы, команда Бостонского колледжа, команда Род-Айленда, Хозяева – презренные «Минитмены» УМ-Амхерст[88]88
  Университет Массачусетса Амхерст.


[Закрыть]. В среднем Орин выбивал 69 ярдов и не собирался останавливаться на достигнутом, глаза не отрывались от стимула блестящего жезла и такой увесистой спортивной морковки, какой он не видал с четырнадцати лет. Он посылал мяч все лучше и лучше, а его удар – танцевальная комбинация движений и переносов веса не менее сложная и точная, чем кик-подача, – становился все машинальней, и он чувствовал, как от постоянного и мощного панта растягиваются сухожилия и аддукторы – левая бутса зависала ровно в 90° относительно земли, колено к носу, канкан-удар в гуле толпы таком бешеном и полном, что будто выдавливал воздух со стадиона, – один бессловесный оргазмический вопль, что поднимается и создает вакуум, засасывающий за собой мяч в небеса, – кожаное яйцо, уменьшающееся в идеальной спирали, словно в погоне за ревом толпы, который оно же и вызывало.

К Хэллоуину его контроль над мячом стал не хуже дальности удара. Не случайно ассистент спецкоманд называл его удар «прикосновением». Помните, что футбольное поле – по сути, неестественно вытянутый теннисный травяной корт, и что белые линии под сложными углами так же обозначают тактику и движения, саму возможность игры. И Орина Инканденцу, у которого всю жизнь были посредственные обводящие удары, Штитт обвинял в том, что тот попал в зависимость от слишком частых свечей, выработанных в качестве компенсации. Как и равно слабый в обводящих повелитель Эсхатона Майкл Пемулис после него, Орин строил свою ограниченную игру вокруг сверхъестественной свечи, а это, понятно, просто парабола над оппонентом, которая в идеале приземляется ровнехонько у задней черты и которую трудно принять и вернуть. Герхарду Штитту, Делинту и их депрессивным проректорам понадобилось просидеть за попкорном без масла всего один картридж одной игры БУ, чтобы понять, как же Орин отыскал свою нишу в большом спорте. Орин до сих пор только «бийт свеча», заметил Штитт, иллюстрируя указкой и несколько раз перематывая четвертый даун, только теперь ногой, «бийт пант», и теперь еще с десятком ребят из бронированной и налитой тестостероном массовки, вместо Орина реагирующей на ответ, который выдумывает оппонент; Штитт утверждал, что Орин в этой гротескно физической и собственнической американской игре случайно наткнулся на способ легитимизировать ту же самую зависимость от всего одного удара, которая не давала ему развить смелость развивать слабые места, а эта неготовность рискнуть временной неудачей и слабостью ради пользы в будущем и была главным гербицидом для теннисной морковки Орина Инканденцы. Пубертатность-шмüбертатность – а настоящую причину выгорания в теннисе Штитт понял. Штитту энергично поддакивали и массово игнорировали во время просмотра в Комнате отдыха. Позже Штитт сказал Делинту, что у него сразу несколько очень нехороших предчувствий о будущем Орина, в глубине души.

Но, в общем, к Хэллоуину первого года Орин регулярно посылал панты за 20-ярдовую отметку оппонентов, так раскручивая мяч со шнурков бутсов, что он либо падал и выкатывался в аут за белую боковую линию, либо приземлялся на конец, подскакивал и будто сжимался в воздухе, зависнув и кружа в ожидании, когда какой-нибудь «Терьер» за линией схватки добьет его одним касанием. Ассистент спецкоманд сказал Орину, что такие удары называются угловыми, и что Орин Инканденца лучший угловой игрок из всех, что он видел в жизни. Как тут не улыбнуться. Фулл райд Орина обновили под эгидой североамериканского спорта более брутального, но и куда более популярного, чем теннис. Это после второй игры на поле хозяев, примерно в то же время, когда некая по-актеоновски красивая жонглерша, вызывающая массовую поддержку в перерывах, начала как-то адресовать свои блестящие па у боковой линии конкретно Орину. В общем, и так вот единственные сердцека-либерные романтические отношения в жизни Орина пустили двойные корни на расстоянии, во время игр, без единой фонемы лично: любовь передавалась – над травяными просторами, под моновокальный рев стадионов – целиком в стилизованных повторяющихся движениях, его – функциональных, ее – праздничных, через их личные танцы преданности зрелищу, которое они оба – каждый в своей роли – старались сделать как можно более развлекательными.

Но, в общем, суть в том, что за дальностью пришла и точность. В первую пару игр перед Орином ставили задачу просто пнуть мяч на четвертом дауне с глаз долой к черту на кулички. Мечтательный ассистент сказал, что это естественные рост и развитие пантера. Контролю предшествует чистая сила. В дебютной игре на поле хозяев его, в мешковатой униформе без щитков и номером вайд-ресивера, вызвали, когда первая атака БУ захлебнулась на 40-й отметке команды Сиракуз, которая еще понятия не имела, что представляет американский университет последний сезон в истории. Но это лирическое отступление. Аналитики университетского спорта впоследствии будут говорить об игре как о водоразделе между двумя эрами. Опять отступление. Орин в тот день выдал 73 ярда, со средним временем мяча в воздухе восемь целых сколько-то там десятых секунд; но этот первый официальный пант, экстатический, – морковка, СКОЗА, моновокальный рев зрителя большого спорта, – он послал над головой ожидающего бэка «Оранджменов», над воротами, сетками безопасности за воротами, первыми тремя секциями мест на колени заслуженного проф. теологии в ряду 52, который оттуда не мог разглядеть игру без театрального бинокля. Записали его как удар на 40 ярдов, это спортивное крещение пантом. На самом деле пант был почти под 90 ярдов, с таким долгим временем в воздухе, что, как говаривал асе. спецкоманд, можно было успеть нежно и чувственно заняться любовью. От звука ортопедического удара фанаты большого спорта притихли, а пилот морской пехоты США в отставке, который всегда приходил на игры с пробниками вазелина и толкал их на никерсоновских трибунах мужикам с поцарапанными костяшками, рассказывал после игры собутыльникам в бруклайнской забегаловке, что первый официальный пант этого самого пацана Инканденцы орал точно так же, как орали большебрюхие «Берты» во времена «Раскатов грома»[89]89
  Rolling thunder– военная операция во Вьетнаме.


[Закрыть], – преувеличенный В-В-ВУМ зажигательного тоннажа, аж уши закладывает.

Через четыре недели успехи Орина в пинании больших яйцеобразных мячей превзошли все достижения по отбиванию маленьких и круглых. Разумеется, теннис и Эсхатон не помешали. Но тут дело было не в одном спорте, в этом его влечении к публичному панту. Не в одних тренировках высочайшего уровня и опыте игры на пределе возможностей, импортированных из одного вида спорта в другой. Он сказал Джоэль ван Дайн – о, Джоэль, эти акцент и жезл, и мозгозамыкающая краса, – сказал ей в ходе все более и более откровенной беседы, когда она каким-то чудом подошла к нему на мероприятии в честь Дня Колумба и попросила расписаться на вмятом мяче, в котором он на тренировке пробил дыру, – сдутый пузырь шлепнулся в сузафон сузафониста «Марширующих Терьеров» и был извлечен, и вручен Джоэль грузным тубистом, потным и отупевшим под актеоновски умоляющим взглядом девушки, – попросила – Орин вдруг теперь тоже весь мокрый и понятия не имеет, что сказать или процитировать привлекательного, – попросила с пустовато-резонирующим голосом врастяжку посвятить прохудившийся снаряд Ее Личному Папочке, Джо Лону ван Дайну из ШайниПрайза, Кентукки, а еще, добавила она, из «Дайн-Райни Протон Донор Реагент Корп.» из близлежащего Боаза, Кентукки, и вовлекла его (О.) во все менее одностороннюю и формальную беседу – со СКОЗой было легко поддерживать, типа, тет-а-тет один на один, ведь ни один другой «Терьер» не подходил к ней ближе чем на четыре метра, – и постепенно Орин замечал, что уже почти смотрит ей в глаза, рассказывая, что она не спортивная, эта тяга к панту, а скорее во многом эмоциональная и/ или даже, если так еще выражаются, духовная: отрицание молчания: тут возносятся 30 000 голосов, душ, изливая одобрение единодушно. Он напомнил о чистых числах. Безумии. Это он сейчас просто думает вслух. Экстаз и поддержка зрителей такие тотальные, что перестают быть множественными и сливаются в один как бы коитальный стон, одну долгую гласную, песнь чрева, рокот рева, приливный, амниотический, – голос, можно сказать, Бога. Это не чинные теннисные аплодисменты, на которые по-отечески цыкает арбитр. Он сказал, что это он просто размышляет, импровизирует; он смотрел ей в глаза и не тонул, теперь его ужас трансформировался в то, ужасом перед чем он был. Он говорил, что звук этих душ – как Единый звук, оглушающий, нарастающий, ждущий, когда его освободит нога; Орин говорил, что ему, казалось, особенно нравится, как он буквально не слышит, как думает, – может, клише, но все же там он преображался, его собственное «Я» превосходило себя, тогда как на корте от себя сбежать не получалось, ощущение чьего-то присутствия в небе, толпа как паства, сотрясающая стадион кульминация, когда мяч взлетает и описывает кафедральную арку, падая, словно целую вечность…Ему даже в голову не пришло поинтересоваться, какое поведение ей больше нравится. Ему не пришлось разрабатывать стратегий или даже планов. Позже он понял, ужасом перед чем был тот ужас. И как оказалось, ему не пришлось ничего ей обещать. Все и так было даром.

После осени первого курса и победы БУ в чемпионате Янки Конференс, плюс нетриумфального, но все равно беспрецедентного появления на Кубке К-Л-РМКИ/Форзиции в Лас-Вегасе, который посетили первые лица страны, Орин принял положенную субсидию на жилье вне кампуса и съехался с Джоэль ван Дайн, сногсшибательной кентуккийкой, в квартире в Восточном Кембридже в трех остановках метро от БУ и в новом мире неудобств публичной звездности большого спорта в городе, где в барах устраивают поножовщины за счет и вассалитет.

Джоэль побывала на полуночном ужине Дня благодарения в ЭТА и пережила Аврил, а потом Орин провел первое Рождество в жизни вне дома, полетев в Падуку, а затем доехав на прокатном внедорожнике в поросший кудзу Шайни-Прайз, штат Кентукки, распил пунш с Джоэль, ее мамой, Личным Папочкой и его верными борзыми, под белой искусственной елочкой с красными шарами, ознакомившись на экскурсии по штормовому подвалу с невероятной джолоновской коллекцией боросиликатных колб со всеми до единого растворами в известном нам мире, которые могут превратить синий лакмус в красный, подтверждением чему служили плавающие на поверхности красные прямоугольнички, – Орин часто кивал и старался изо всех сил, а Джоэль успокаивала, что подумаешь, мистер ван Д. ни разу ему не улыбнулся, – ну, он просто Такой, вот и все, как Маман – Такая, из-за чего Джоэль тоже пришлось непросто. Орин все уши прожужжал Марлону Бэйну, Россу Риту и косоглазому Никерсону, что он по всем признакам кое в кого влюблен.

В канун Нового года первого курса в Шайни-Прайзе, вдали от онанских волнений на новом Северо-востоке, в последний вечер до эры спонсирования, Орин впервые увидел, как Джоэль употребляет совсем маленькие дозы кокаина. Сам Орин вышел из фазы увлечения веществами примерно тогда же, когда открыл секс, – плюс, понятно, нельзя было забывать про мочу для С/ОНАНАСС, – и он отказался, от кокаина, но при этом не осуждал Джоэль и не портил ей удовольствие, и обнаружил, что ему приятно быть со СКОЗой прямо в момент, когда она употребляла, нашел волнующим ощущение опосредованного риска, которое у него ассоциировалось с тем, как отдаешь всего себя не каким-нибудь чужим преставлениям об игре, а только самому себе, и как не осуждаешь человека под кайфом, когда он чувствует себя свободней и лучше, чем обычно, с тобой, наедине, под красными шарами. В этом они были идеальной парой: ее употребление тогда было исключительно рекреационным, а он не только не возражал, но никогда и не подчеркивал, что не возражает, – как и она, что он воздерживается; тема веществ была естественной и какой-то свободной. Еще одна причина, почему их любовь словно родилась под счастливой звездой, заключалась в том, что Джоэль на втором курсе решила сосредоточиться на кино/картриджах, академически, на специальностях БУ либо «Теория кинокартриджей», либо «Производство кинокартриджей». Или сразу на обеих. СКОЗА была синефилом, хотя вкусы у нее были довольно мейнстримные: она говорила О., что предпочитает фильмы, где «все взрывается кхренам» [101]. Орин понемногу познакомил ее с артхаусом, концептуальным и высокоинтеллектуальным аван – и апрегардным кино, и научил ее ориентироваться в некоторых самых эзотерических меню «ИнтерЛейса». Он сорвался на холм в Энфилде и приволок «Брачное соглашение между Раем и Адом» Чокнутого Аиста, которое произвело на нее неизгладимое впечатление. Сразу после Дня благодарения Сам взял СКОЗу вместе с Литом в подмастерья на съемках «Американского века через кирпич» в обмен на разрешение снять ее большой палец, который тянет струну щипкового инструмента. После того, как закончился только слегка разочаровывающий сезон второго курса, О. летал с ней в Торонто смотреть съемки «Кровавой сестры: Крутой монашки». Сам после просмотра дейлизов водил Орина и его возлюбленную гулять, развлекая Джоэль своим диковинным даром вызывать канадские такси, пока Орин стоял рядом, закутавшись по нос в свитер; а потом Орин довозил их обоих обратно в отель «Онтарио Плейс», останавливая такси, когда их обоих тошнило, и как пожарный нес Джоэль на плече, пока Чокнутый Аист под его присмотром по стеночке передвигался по номеру. Сам показывал им конференц-центр Университета Торонто, где они впервые познакомились с Маман. Если оглянуться назад, наверное, это постепенно и стало началом конца. Тем летом Джоэль отказалась от шестого летнего курса в Институте жонглеров Дикси в Оксфорде, Массачусетс, и разрешила Самому придумать ей сценический псевдоним и использовать на съемках в «Юриспруденции низких температур», «Страсти (к) страсти» и «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих», и путешествовала с Самим и Марио, пока Орин оправлялся в Бостоне от небольшой хирургической операции на гипертрофированных левых квадрицепсах в Массачусетской центральной больнице, где не меньше четырех медсестер и женщин-физиотерапевтов в крыле спортивной медицины подали на раздельное жительство с супругом, с правами на детей.

Истинные притязания СКОЗы лежали не на актерском поприще, как знал Орин, отчасти поэтому он так долго продержался. У Джоэль, когда они познакомились, уже было кое-какое скромное кинооборудование, любезно предоставленное Личным Папочкой. Теперь же у нее появился доступ к самому что ни на есть серьезному цифровому железу. Ко второму курсу Орина она уже не жонглировала и не разжигала поддержку в болельщиках. Весь его первый полный сезон она простояла за различными белыми линиями с небольшим цифровым «Болексом R32», экспонометрами и объективами, включая капризный зум «Анжинье», за который О. заплатил из своего кармана, в подарок, и снимала небольшие, на полсектора диска памяти, клипы 78-го номера – пантера БУ, иногда с помощью Лита (и никогда – Самого), экспериментируя со скоростью, фокусным расстоянием и цифровыми масками, совершенствуя технику. Орин, несмотря на заинтересованность в изменении коммерческих вкусов СКОЗы, и сам потеплел душой к пленке, картриджам, театру и вообще всему, что редуцировало его до состояния стадного очевидения, но он уважал творческие позывы Джоэль, в определенной степени; и он обнаружил, что ему реально нравилось смотреть футбольные записи Джоэль ван Дайн, где в ролях был в основном только он один-единственный, и всегда предпочитал маленькие 0.5-секторные клипы просмотру картриджей Самого или мейнстримного кино, где все взрывалось, а Джоэль подскакивала и тыкала в экран; и еще он обнаружил, что они (клипы ее авторства с ним в главной роли) куда увлекательней, чем зернистые многолюдные записи игр на пленке, которые команда смотрела от начала до конца по воле старшего тренера. Орину нравилось, когда Джоэль не было дома, опускать реостат до упора, и вытаскивать дискеты, и разогревать попкорн «Джиффи Поп», и без конца пересматривать ее десятисекундные клипы с ним. Каждый раз после перемотки он видел что-то другое, что-то новое. Панты в клипах разворачивались, как цветы в таймлапсе, и просмотр как будто раскрывал его с таких сторон, что он и спланировать не мог. Он был весь зрение. Но только когда смотрел один. Иногда появлялась эрекция. Никогда не мастурбировал; мало ли Джоэль вернется. Несмотря на последнюю стадию пубертатного возраста и заметно увядающую день ото дня красоту, Джоэль все еще была девственницей, когда Орин с ней познакомился. Прежде ее избегали, как в БУ, так и в Шайни-Прайзе – Боазе вместе взятых: красота отвращала любого ухажера. Она посвятила всю жизнь жонглированию и любительскому кино. Дисней Лит говаривал, что у нее дар: камеру держит твердо; даже ранние клипы с начала сезона ГВ словно с треноги снимали. Клипы второго курса были немые, и потому ничто не заглушало пронзительный визг картриджа в приводе ТП. Вращение цифровой дискеты в картридже на 450 об/мин немного напоминает далекий пылесос. Сквозь решетки на окнах проникал ночной шум машин и сирен с самой Сторроу 500. Орин, когда смотрел, искал не тишины. (В уборке Джоэль сущий дьявол. Дома всегда стерильно. Сходство с поведением Маман даже немного пугает. Только Джоэль не против бардака и не сводит всех с ума попытками скрыть недовольство, если против, чтобы не ранить чьи-то чувства. При Джоэль бардак просто исчезает среди ночи, проснулся – а дома уже стерильно. Как типа после эльфов.) На третьем курсе, вскоре после того, как он начал смотреть клипы, Орин сорвался по Содружке на холм и приволок Джоэль совместимый с «Болексом» магнитофон «Тацуоки» с синхроимпульсом, кардиоидный микрофон, дешевенькую треногу с кожухом, чтобы заглушать жужжанье «Болекса», солидный приемник «Пилотон» и моток синхроимпульсовых кабелей – в общем, целый кофр изобилия. Лит научил ее пользоваться «Пилотоном» за три недели. Теперь у клипов был звук. Орин едва не сжигал попкорн. Он подгорает, когда надувается фольга; надо снимать с плиты до того, как вырастает купол. Даже тогда Орин не брал в рот попкорн из микроволновки. Ему нравилось, когда Джоэль не было, приглушать трековые светильники, тащить всю полку с картриджами и без конца пересматривать ее десятисекундные клипы его пантов. Вот он против Делавэра на второй игре на поле хозяев в ГГСТ.