Текст книги "Бесконечная шутка"

Если слушать внимательно, то кажется, будто все путешествия с Веществом под ручку у спикеров кончались на одном и том же обрыве. Теперь тебе как потребителю Вещества Конец. Ты перед пропастью. Теперь у тебя два варианта. Или стереть себе напрочь карту – лучше всего бритвой, или есть еще таблетки, или всегда можно тихо задохнуться в выхлопах твоей неоплаченной машины в заложенном гараже бессемейного дома. Не по-взрывному, а так, всхлипом[105]105
  Отсылка к стихотворению Т. С. Элиота «Полые люди» (The Hollow Men). У него же Дэвид Фостер Уоллес перенял активное использование сносок.


[Закрыть]. Лучше чисто, тихо и (раз вся твоя жизнь была долгим тщетным бегством от боли) безболезненно. Хотя некоторые из алкоголиков и наркоманов, составляющих 70 % суицидников каждый год, стараются уйти по-балаклавски[106]106
  Отсылка к героической и катастрофической атаке легкой бригады 1854 года во время Крымской войны, вошедшей в культуру в качестве идиомы благодаря стихотворению Альфреда Теннисона.


[Закрыть] роскошно и красиво: одна из старейших членов Группы «Белый флаг» – прогнатическая дама по имени Луиза Б., которая в 81-м году до э. с. хотела стереть себе карту в прыжке со старого Хэнкок-билдинг в центре, но всего через шесть этажей после прыжка ее подхватил порыв термического восходящего ветра и кувырнул назад, в затемненное окно офиса арбитражной фирмы на тридцать четвертом этаже, где она и приземлилась на лакированный конференц-стол, отделавшись только порезами, открытым переломом ключицы и опытом намеренного самоуничтожения, прерванного вмешательством извне, отчего стала оголтелой христианкой – просто-таки до пены у рта, – так что ее сравнительно игнорируют и избегают, хотя ее история – в целом обычная, но более зрелищная – вошла в мифологию бостонских АА. Но, в общем, когда оказываешься на этом обрыве в Конце своего пути с Веществом, можно либо взять люгер или бритву и стереть собственную карту – хоть в шестьдесят, хоть в двадцать семь, хоть в семнадцать, – либо можно открыть самое начало «Желтых страниц» или Файла Психослужб Интернета и лепетать в 02:00 в трубку, и признаться доброму дедушкиному голосу, что у тебя проблемы, смертельно серьезные проблемы, и голос постарается тебя утешить и уговорить продержаться еще пару часов, пока на пороге перед рассветом не появятся с улыбкой двое приятно-искренних, до странного спокойных мужчин в консервативных костюмах, будут тихо беседовать с тобой несколько часов и уйдут, и ты не вспомнишь ничего, что они говорили, кроме ощущения, что они жутко напоминали тебя, были когда-то на твоем месте – в говне по уши, но теперь почему-то больше нет, не в говне, по крайней мере, не похоже, если только все это не какая-то невероятно запутанная афера, все это их АА, и ну, в общем, ты сидишь на остатках мебели в лавандовом рассвете и осознаешь, что теперь у тебя буквально не осталось иного выбора, кроме как попробовать эту тему с АА или стереть свою карту, так что весь оставшийся день в последнем безрадостном горьком прощальном запое ты добиваешь все Вещество, какое находишь дома, и на следующий день решаешь рискнуть, смирить гордость и, может быть, еще здравый смысл, и попробовать эти самые собрания этой самой «Программы», которая в лучшем случае – какой-нибудь наивный унитарно-церковный бред, а в худшем – прикрытие для коварного и мозгопромывающего культа, где будешь трезвым только потому, что 24 часа в сутки продаешь целлофановые букетики искусственных цветов на разделительных полосах загруженных шоссе. Но что характеризует этот обрывистый нексус ровно двух вариантов, эту жалкую развилку, которую бостонские АА называют Дном, – в этот момент ты думаешь, может, продавать цветы на разделительных полосах – не так уж и плохо, по сравнению с тем, что в это время творится в твоей жизни. И именно это в первую очередь и объединяет бостонских АА: оказывается, именно это самое усталое, жалкое отчаяние «хоть-промывайте-мозги, – хоть-эксплуатируйте, – что-угодно» стало обрывом практически для всех АА, которых ты повстречаешь, – это выясняется, как только по-настоящему набираешься смелости прекратить шнырять по углам собраний и подходишь к людям с протянутой влажной рукой и пробуешь по-настоящему познакомиться лично с бостонскими АА. Как говаривает один суровый старик или старушка, которых ты всегда особенно боялся, но к которым тянулся, никто не Приходит потому, что у него жизнь удалась, все замечательно и просто хочется закрыть дырки в социальном распорядке вечера. Все – нет, все Приходят с мертвым взглядом, рвотно-белым лицом, поджав хвост и с припрятанным дома зачитанным до дыр каталогом оружия и боеприпасов (для своей карты), на случай, если эта последняя отчаянная соломинка с обнимашками и клише обернется просто наивным бредом. Ты не один такой, скажут они: эта изначальная безнадега знакома каждой живой душе в просторном холодном помещении салат-бара. Они как выжившие с «Гинденбурга». И если продержаться подольше, то по ощущениям каждое собрание – как воссоединение.

А затем трясущихся новичков, достаточно отчаянных и жалких, чтобы Держаться, приходить и заглянуть под малообещающую бессодержательную поверхность, как обнаружил Дон Гейтли, затем объединяет второй общий опыт. Шокирующее открытие, что все это, похоже, реально помогает. Удерживает от употребления Вещества. Это неправдоподобно и шокирует. Когда на Гейтли наконец после четырех месяцев пребывания в Эннет-Хаусе неожиданно снизошло, что вот уже несколько дней как он не тешил себя обычной идеей выскользнуть в блок № 7 и как-нибудь неуремически кайфануть, чтобы ни один суд не доказал, и вот уже несколько дней как он даже не думал об оральных наркотиках, или туго скрученном дюбуа, или ледяном пенном пивасике в жаркий денек… когда он осознал, что различные Вещества, без поглощения которых он и дня прожить не мог, даже не вспоминались почти неделю, Гейтли испытал не столько благодарность или радость, сколько чистый шок. Сама мысль, что АА реально каким-то образом помогают, застала его врасплох. Он подозревал какую-то подставу. Какую-то новую подставу. На этом этапе он и прочие жильцы Эннета, которые еще держались и на которых начало снисходить, что АА помогают, стали вместе засиживаться допоздна и совместно сходить с ума от мозгового штурма, ведь оказалось попросту невозможным понять, как же так АА помогли. Да, видимо, это все, похоже, действительно как-то помогает, но Гейтли никак в ум взять не мог, чем может помочь просиживание задницы каждый вечер на недружелюбных к геморрою складных стульях, глядя на носовые поры и слушая клише. Еще никто не сумел разгадать АА, вот очередная скрепляющая воедино общность. А народ с кучей лет в АА просто из себя выводит, если спрашивать «Как». Спросишь страшных стариканов, «Как помогают АА», а они только улыбнутся своими леденящими улыбочками и ответят: «Отлично». Помогает – и все; и точка. Всем новичкам, которые отринули здравый смысл, решились Держаться и приходить, а потом обнаружили, что их клетки через какое-то время вдруг распахнулись, самым что ни на есть таинственным образом, знакомо это ощущение глубокого шока и возможной подставы; у бостонских аашников позеленее, где-то с шестью месяцами трезвости, вместо блаженного ликования все еще видно туповатое подозрение – вид лупоглазых дикарей, впервые узревших зажигалку «Зиппо». И, в общем, это их объединяет, эта робкая совокупность возможных проблесков чего-то вроде надежды, неохотный шаг к вроде бы признанию, что эта самая неромантичная, немодная, клишированная тема АА – такая маловероятная и малообещающая, настолько противная всему, что они привыкли так сильно любить, – действительно может держать зубастую пасть любовника на замке. Процесс – ловкий реверс всего того, что привело тебя на Дно и Сюда: сначала Вещества такие волшебно прекрасные, такие недостающие детальки внутреннего пазла, и поначалу ты знаешь, в глубине души, что они тебя ни за что не подведут; ну просто знаешь. Но они подводят. А затем эта придурошная анархическая клоунада встреч в дешевых помещениях, затертых слоганов, приторных улыбок и отвратительного кофе – такой идиотизм, и ты просто знаешь, что это ну никак не может помочь, разве что самым полнейшим дебилам… и вдруг Гейтли вроде бы обнаруживает, что АА – тот самый верный друг, которого он уже вроде как потерял, когда Пришел. И так что ты Держишься, не употребляешь, а потом из чистого ужаса перед ожогом от молока дуешь на воду и принимаешь близко к сердцу неправдоподобные предупреждения по-прежнему просиживать все вечерние собрания от звонка до звонка, даже когда жажда Вещества затихла и тебе кажется, что наконец-то все под контролем и дальше справишься сам – все равно не решаешься справляться сам, принимаешь к сердцу предупреждения, ведь теперь ты уже не веришь, что способен отличить правду от вымысла, ведь АА помогают, хоть это и неправдоподобно, а без веры в свое восприятие ты запутавшийся, обескураженный, и когда люди со временем в АА настойчиво советуют продолжать приходить, ты киваешь как робот и продолжаешь, и моешь полы, и вычищаешь пепельницы, и заполняешь заляпанные стальные капсулы отвратительным кофе, каждые утро и вечер падаешь на большие колени и просишь помощи у неба, которое все равно кажется полированным щитом, от которого мольбы только отскакивают, – как вообще можно молиться «Богу», в которого, как ты до сих пор думаешь, верят одни дебилы? – но старики говорят, неважно, во что ты там веришь или не веришь, Просто Делай, говорят они, и, словно выдрессированный организм без всякой независимой человеческой воли, ты и делаешь как велено, продолжаешь и приходишь, ежевечерне, и теперь готов на все, лишь бы тебя не выкинули из «дома на полпути», где сперва так старательно напрашивался на выселение, Держишься и Держишься, собрание за собранием, теплый день за холодным днем…; и не только более-менее уходит позыв кайфануть, но и вообще все по жизни – прямо как тебе неправдоподобно обещали, когда ты только Пришел, – все постепенно становится как-то лучше, внутри, какое-то время, потом опять хуже, потом намного лучше, потом какое-то время хуже, но так, что все равно лучше, реальнее, чувствуешь себя странно разослепленным, а это здорово, пусть многое, что ты теперь видишь в себе и в своей прошлой жизни, видеть невыносимо, – и к этому времени все происходящее уже настолько неправдоподобно и непостижимо, ты настолько обескуражен, что понимаешь: у тебя поврежден мозг, до сих пор, от стольких лет употребления Вещества, – и тогда решаешь, что лучше и дальше Держаться в бостонских АА, где народ постарше и как будто не такой больной на голову – ну или по крайней мере не настолько этим обескураженный – объяснит в жестких императивных инфинитивах, что делать, где и когда (хотя ни за что – Как или Зачем); и в этот момент уже начинаешь почти по-библейски Слепо Верить в стариков-аашников – Слепая Вера рождается не из фанатизма или даже доверия, но просто из хладнокровного понимания, что в себя-то ты все равно уже ни капельки не веришь[135]; и теперь, если старики скажут Прыгать, ты попросишь показать рукой желательную высоту, и теперь ты принадлежишь им, и ты – свободен.

Второй спикер от Группы «Продвинутые основы», чье имя Гейтли не разобрал из-за громкого «Здравствуй» зрителей, но инициал которого – И., мужик еще огромнее, чем Джон Л., ирландец с грин-картой в фетровой кепке, толстовке «Шинн Фейн» и брюхом как мешок с мукой, но и вполне заметной задницей, чтобы уравновесить брюхо, делится своим переживанием надежды, перечисляя, что приобрел, когда последовал своему решению Прийти, заткнуть бутылку, завернуть флакон с гидрохлоридом фентермина [136] и бросить дальнобоить по 96 часов кряду в состоянии химического психоза. Вознаграждение за воздержание, подчеркивает он, было более чем духовное. Только в бостонских АА можно услышать, как пятидесятилетний иммигрант разливается соловьем о первом твердом испражнении во взрослой жизни.

– Мня страсть как поносило всю сызнательную жизню. Нах слали в сральниках всех стоянок отсюдыть и до Ньорка. Епт, без б, в родном толкане обои снизу аж кучерявились. Но однажды короч… До гроба не забуду. Эт, знач, неделя, как я значок в стольник получил. Три месяца ни капли. Сижу, знач, дома в комнате задумчивости, да. Ну, короч, тужусь, как обычно, ниче такова… и вдруг аж прибалдел. Плеск такой, я уж думал – лопатник в очко проеб, пушт не приык к плескам. Вот вам крест, думал, лопатник. Ну и нагибаюсь промеж колен, зырю чо, в темноте-то, и глазам не верю. И, люди добрые, аж перед парашей на колени бухнулси и ну реально зырить. С любовью зырить, сечете? И, тарищи, не в словах описать, какая то была красотень. В хезнике-то говно плаает. Реальное говно, диситыльна. Твердое, по краям закрухленное, хнутое слихка. Его будт… на заводе слабали и ко мне поклали, а не плеснули. И вид такой, как Бох велел шоб было. Тарищи, у таво говна чуть ли не пульс билси. И тама, на коленях, я вазблаарил Вышшие Силы, кторые предпачаю звать Всесильным Бохом, и с тех пор все блаарю и блаарю Вышшие Силы, утром, днем и вечером, а в доме неизвеснава архитекра – уж завсехда. – красное кожаное лицо мужика весь его рассказ сияет. Гейтли и остальные белофлаговцы катаются от хохота, – говно с пульсом, ода твердому стулу; но беспросветные глаза некоторых трясущихся позади новичков ширятся в одной им понятной Идентификации и возможной надежде, они не смеют и вообразить… Послание донесено.

Самое главнейшее достоинство Гейтли как сотрудника с проживанием в Эннет-Хаусе – не считая размера, который не стоит так просто списывать со счетов в месте, где нужно поддерживать порядок среди новоприбывших с отходняком, еще в Отмене, с вращающимися глазами, как у перепуганной коровы, с сережкой в веке и татуировкой «Рожден быть неприятным», – не считая того, что его руки размером с отрубы говядины, какие редко видишь где-то кроме крюков мясника, – в общем, его большой плюс вот в чем: он умеет передать собственный опыт, как сперва ненавидел АА, новеньким жильцам Хауса, которые ненавидят АА и терпеть не могут, когда их заставляют ходить, сидеть на пороносовой близости и слушать вечер за вечером левую неправдоподобную клишированную чушь. АА правда кажутся какими-то левыми, сперва, а иногда и есть левые, рассказывает Гейтли новым жильцам, и говорит, что ни в коем случае не ожидает, будто они поверят ему на слово, будто если они достаточно отчаянные и жалкие, чтобы какое-то время вопреки здравому смыслу Держаться, то АА обязательно помогут. Но, говорит, он зато откроет самое прекрасное в АА: тебя никто не выгонит. Если ты Пришел, так Пришел. Никого не выгоняют, ни за что. А значит, можно говорить что угодно. Рассказывай про твердое говно сколько влезет. Агрегатное состояние говна – это еще цветочки. Гейтли говорит, что руку дает на отсечение, у новых жильцов Эннет-Хауса не получится стереть улыбки с лиц бостонских аашников. Невозможно, говорит он. Этот народ уже наслушался. Энурез. Импотенция. Приапизм. Онанизм. Фонтанирующее недержание. Автокастрация. Сложные параноические галлюцинации, самая грандиознейшая мегаломания, коммунизм, крайний бирчизм, национал-социалистский бундизм, нервные срывы, содомия, скотоложство, растления дочерей, признания в любых уровнях неприличия. Копрофилия и – фагия. Да блин, личная предпочитаемая Высшая Сила четырехлетнего белофлаговца Гленна К. – Сатана. Ну да, никто в «Белом Флаге» Гленна К. не жалует, и надвинутый капюшон, макияж и канделябр, который он с собой таскает, вызывают недовольство, но Гленн К. все равно останется членом ровно столько, сколько сам захочет Держаться.

Так что говорите что хотите, предлагает Гейтли. Отправляйтесь на Собрание для новичков в 19:30, поднимите трясущуюся граблю и расскажите все правду без прикрас. Что в голову придет. Валяйте. Этим утром Гейтли, сразу после обязательной утренней медитации, рассказывал новенькому одержимому татушками плюгавенькому Юэллу, который какой-то юрист, с гипертоническим румянцем и белой бородкой, рассказывал, как он, Гейтли, значительно воспрял духом после 30 дней трезвости, когда обнаружил, что на Собрании новичков можно поднять здоровенную граблю и во всеуслышанье заявить, как же он ненавидит эту левую аашную чушь про благодарность, и покорность, и чудеса, и как же он это все ненавидит и считает, что это бред сивой кобылы, и аашников ненавидит, и все они самовлюбленные самодовольные дебилы, и говноеды с этими своими лоботомированными улыбочками и левыми телячьими нежностями, и как он им всем желает невероятно жестокого зла во всех красках техниколора, – Гейтли стоял и плевался ядом, мокрогубый и красноухий, напрашивался, чтобы его выгнали, специально выбешивал аашников, чтобы дали ему пенделя, и он бы вернулся в Эннет-Хаус, и сказал бы калеке Пэт Монтесян и своему консультанту Эухенио М. в лицо, что в АА ему дали пенделя, как его умоляли искренне раскрыть душу, и ну пожалуйста, он искренне и раскрыл по самое не балуй, а лыбящиеся лицемеры потрясали кулаками и прогнали его на фиг… и ну, в общем, яд так и хлестал гейзерами на собраниях, и но как он обнаружил, ветераны-белофлаговцы всей Группой, пока он, типа, вслух желал им зла, только и делали, что яростно кивали в сопереживающей Идентификации и раздражающе подбадривали, выкрикивая: «Приходи еще!», а один-два флаговца со средними количествами трезвой жизни подходили после собрания и говорили, как славно, что он поделился, и бляха-муха, как же они сегодня Идентифицировались на славу и разделили его глубочайшие искренние чувства, и как он им услужил, подарив реальный опыт типа «А-когда-то-мы-сами», потому что теперь они вспомнили, что чувствовали себя в точности как Гейтли, когда Пришли впервые, – только, признавались втайне они, им-то не хватало духу честно поделиться этим с Группой, – и вот так они неправдоподобно и безумно перевернули все вверх ногами, и Гейтли чувствовал себя каким-то героем АА, гением ядовитого духа, одновременно разочарованным и ликующим, а прежде чем пожелать ему оревуаров и попросить возвращаться, каждый обязательно записывал свой телефонный номер на корешке лотерейного билета – телефонные номера, по которым Гейтли и не подумал бы звонить (о чем с ними говорить-то?), но которые вдруг оказалось просто приятно иметь при себе в кошельке, просто носить с собой, просто на случай мало ли чего; и еще плюс, может, после собрания, где Гейтли разливал яд, к нему медленно подползал бочком, как краб, один из стариков энфилдцев-белофлаговцев с геологическими количествами трезвой жизни в АА, перекрученным больным стариковским телом и чистыми ярко-белыми глазами, и тянулся похлопать по огромному вспотевшему плечу, и говорил с надтреснутым фремитическим хрипом курильщика, что «ну, ты хотя бы задорный засранец, поддал нам жару», и что «ну, может, все у тебя будет как надо, Дон Г., всякое может быть, ты только Приходи Еще, и, если интересно послушать совет от человека, который наверняка за день выжирал столько, сколько ты-то за всю жизнь не выпил, попробуй просто тихо посидеть на собраниях, и вынуть бананы из ушей, и забить их в рот, и заткнуться на хрен, и послушать в кои-то веки, хоть раз, наверно, в своей жизни по-настоящему послушать, и тогда-то, может быть, все у тебя будет как надо»; и вот они не предлагали телефонные номера – только не настоящие старики, – и Гейтли знает, что надо наступать на горло своей гордости и самому ртом просить номера больных угрюмых спокойных старожилов «Белого Флага» – «Крокодилов», как их зовут белофлаговцы помладше, потому что перекрученные старики обычно сбиваются вместе с отвратительными, похожими на какашки сигарами в углу кафетерия «Провидента» под глянцевой фотографией 16 х 20 крокодилов или аллигаторов, греющихся на солнышке на каком-то буйно-зеленом бережку, на которой кто-то в шутку, где только доля шутки, снизу фломастером начеркал легендарную надпись «Угол стариканов», и эти старики сбиваются под ней, крутят зеленые сигары в кривых пальцах и говорят, не раскрывая рта полностью, на какие-то совершенно таинственные темы, доступные только давним трезвенникам. Гейтли как бы даже побаивается этих аашных стариков во фланелевых рубахах с варикозными носами и седыми ежиками, коричневыми зубами и прохладным лукавым одобрением во взгляде, чувствует себя третьеразрядным дубиной-охотником племени в присутствии невозмутимых вождей, которые правят по какому-то негласному шаманскому праву[137], и так что он, конечно, их ненавидит, Крокодилов, из-за того, что побаивается, но, как ни странно, с удовольствием сидит в том же большом кафетерии дома престарелых, что и они, и смотрит в том же направлении, что и они, каждое воскресенье, а чуть позже обнаруживает, что ему даже нравится кататься самое большее на 30 км/ч в их идеально отлаженных седанах 25-летней давности, когда его стали брать на Служения «Белого флага» в другие Группы бостонских АА. В итоге он даже прислушивается к немногословному предложению и начинает сам выходить и рассказывать свою личную страшную историю публично, из-за кафедры, вместе с другими членами «Белого Флага» – Группой, в которую он нехотя наконец официально вступил. Так и надо поступать, если ты новенький, обладаешь так называемым Даром Отчаяния и готов на любые мучения, лишь бы вести трезвый образ жизни, – официально вступаешь в Группу, вписываешь имя и дни трезвости в официальный список секретаря Группы и лично близко знакомишься с остальными членами Группы, и по-талисмански хранишь их номера в кошельке; и – самое главное – Проявляешь Активность в Группе, что здесь, в бостонских АА Гейтли, значит не просто мыть затоптанные полы после «Отче наш», и варить кофе, и вычищать пепельницы от окурков и мерзких мокрых от слюны обрубков сигар, но и регулярно появляться в обычные вечерние часы в обычном притоне «Группы Белого Флага» – «Элит ой (неон в букве «Н» не горит) Закусочной» по соседству с «Пончиками Стива» в Энфилдском Центре, – появляешься и выпиваешь зубогубительные литры кофе, и затем залезаешь в отлаженные седаны Крокодилов, подвески которых просаживаются под весом Гейтли, и едешь, с глазами, пустыми от кофеина, сигарного дыма и ангста из-за публичных выступлений, в какую-нибудь лоуэлльскую Группу «Радости жизни», или чарльзтаунскую Группу «Закрытой бутылки», или в бриджуотерский государственный вытрезвитель, или конкордскую тюрьму, и, кроме одного-двух других бледных новичков с пустыми глазами и «Даром крайнего Отчаяния», в этих машинах в основном только Крокодилы с геологическими эпохами трезвой жизни – это в основном мужики, которые посещают «Белый Флаг» десятилетиями и до сих пор выезжают на каждое запланированное Служение, каждый раз, надежные как смерть, и даже когда по Спонтанному играют «Келтикс», они все равно выходят на дорогу по зову Служения, не устают Проявлять бешеную Активность в Группе; и Крокодилы в машине советуют Гейтли вовсе не считать совпадение долгого воздержания и бешено неустанной Активности в АА совпадением. Их шеи сзади изрезаны складками. Крокодилы спереди смотрят в зеркало заднего вида, щурятся своими мешковатыми ярко-белыми глазами на Гейтли с другими ребятами на перекошенном заднем сиденье и говорят, что не пересказать, сколько они повидали новичков, которые Приходили, а потом их снова засасывало Туда, ненадолго Приходили в АА, и Держались, и набирали немного времени трезвой жизни, и все становилось получше, в плане головы и по жизни, а через какое-то время потерянные новенькие наглели, решали, что уже «Выздоровели», и вдруг засиживались за новой работой, которую нашли благодаря трезвости, а может, покупали сезонный абонемент на «Келтикс», или по-новому открывали для себя трах и трахались напропалую (эти сушеные, заскорузлые, беззубые, совершенно постсексуальные пни реально говорили «трахаться»), но так или иначе несчастные наглые бестолковые новенькие засранцы постепенно откалывались от бешеной Активности в Группе, а потом и от самой Группы, а потом мало-помалу вообще от собраний АА, а затем, без защиты собраний или Группы, через некоторое время – о, а время не вопрос, Болезнь дьявольски терпелива, – как через некоторое время они забывали, что это такое, – те, кто нагло откалывался, – они забывали, кто и что они такое, забывали про Болезнь, пока, типа, в один прекрасный день, типа, например, приходят такие на «Келтикс» – «Сиксерс», и в старом добром Межштатном Центре «Флит/Ферст» духота, и кажется, что ну какой вред от одного холодного пивасика, после стольких лет трезвости, теперь-то, когда они «Выздоровели». Всего одну баночку. Не убьет же. А после одной они как будто и не бросали, если у них Болезнь. И как через месяц, или шесть, или через год они Возвращались, назад в залы бостонских АА и в свою старую Группу, покачиваясь, с белой горячкой, снова поджав хвост, а может, пройдет и пять-десятьлет, прежде чем они наберутся сил Вернуться, снова размазанные по стенке, а может, их организм уже не готов к повторному злоупотреблению после трезвой жизни, и они Там и умирают – Крокодилы всегда говорили «Там» приглушенно, с вьетнамской серьезностью, – а может – еще хуже – кого-нибудь убивали по пьянке и остаток жизни мотали срок в ИУМ-Уолполе, напиваясь самогоном на изюме, выгнанном в параше без сидушки, и все силясь вспомнить, что же они натворили такого, Там, что попали сюда; а может – что самое страшное – эти наглые новички откалывались Туда и с ними не происходило абсолютно ничего ужасного, чтобы настал Конец, просто напивались 24/7/365, возвращались к нежизни, за решетками, к несмерти, снова-здорова в клетку Болезни. Крокодилы рассказывают, что со счета сбиваются, когда вспоминают тех, кто Приходил ненадолго, откалывался, возвращался Туда и умирал, или, к сожалению, не умирал. Некоторых белофлаговцы даже показывают – изможденных серых призраков, ползущих по тротуарам со всеми своими пожитками в мусорном мешке, – пока они медленно проезжают мимо в отлаженных машинах. Старый эмфиземный Фрэнсис Г. особенно любит стопорить свой «Лесабр» на углу перед каким-нибудь горемычным бездомным хмырем, который когда-то был в АА и нагло откололся, опускать окно и кричать: «Живи на всю катушку!»

Естественно – тут Крокодилы толкают друг друга узловатыми локтями, фыркают и хрюкают, – когда они говорят Гейтли либо Держаться в АА и быть бешено Активным, либо сдохнуть в канаве – это же только предложение. Тут они хрипят, давятся и шлепают по коленям. Это классическая шутка для своих. По ратифицированной традиции в бостонских АА не бывает «должен» и «не должен». Никаких доктрин, догм, правил. Выгнать тебя никто не может. Необязательно делать, как тебе скажут. Делай как хочешь – если ты все еще себе веришь. Крокодилы ревут, фыркают, колотят по приборке и скачут на переднем сиденье в безрадостном смехе АА.

Бостонские АА считают себя доброкачественной анархией, любой порядок в их рядах – функция от Чуда. Ни «обязан», ни «должен», – только любовь, поддержка и изредка скромное предложение, основанное на разделенном опыте. Неавторитарное, свободное от догм движение. При этом цинику от бога с прирожденным чутьем на брехню, Гейтли понадобилось больше года, чтобы понять, в чем, как ему кажется, бостонские АА втайне догматичны. Естественно, нельзя принимать альтернативных Веществ; это само собой; но официальная линия Содружества – если ты сорвешься, отколешься, накосячишь или оступишься, выйдешь на ночь Туда, употребишь Вещество и снова заведешь Болезнь, то знай: они не только зовут, но настаивают, чтобы ты вернулся на собрания как можно скорее. В этом они довольно искренни, ведь многие новенькие по чуть-чуть срываются и косячат, в плане стопроцентного воздержания, поначалу. Никто не будет осуждать или читать нотации. Все хотят только помочь. Все знают, что вернувшийся оступант и так наказал себя сверх всякой меры, просто снова побывав Там, и что, когда ты снова накосячил, а Вещество все зовет тебя без умолку, требуется невероятное отчаяние и покорность, чтобы свернуть шею гордости, приплестись назад и снова отложить Вещество прочь. Сопереживание возможно благодаря какому-то искреннему состраданию к косякам, хотя некоторые из АА и покивают с самодовольным видом, когда узнают, что оступант не послушал простых советов. Даже новичков, которые еще не могут бросить и приходят с подозрительными выпуклостями в карманах курток размером с фляжку и в течение собрания все сильнее кренятся на правый борт, настойчиво призывают приходить еще, Держаться, оставаться, – главное, чтобы не перебивали. Нетрезвым после «Отче наш» не рекомендуют ехать домой в одиночку, но насильно ключи отнимать никто не станет. Бостонские АА подчеркивают независимость индивидуальности. Пожалуйста – говорите и делайте что хотите. Конечно, есть дюжина простых советов [138], и конечно, те, кто нагло решают, что не желают следовать простым советам, вечно возвращаются Туда, а потом плетутся назад, поджав хвост, и признаются из-за кафедры, что не последовали советам и расплатились за свою гордыню сполна, и научились на горьком опыте, но теперь они снова здесь и, видит Бог, уж в этот раз будут следовать советам неукоснительно, сами увидите, зуб дают. Наставник Гейтли Фрэнсис («Грозный Фрэнсис») Г. – Крокодил, которого Гейтли наконец набрался смелости попросить стать наставником, – сравнивает совершенно необязательные простые советы бостонских АА со, скажем, когда ты прыгаешь из самолета, тебе «советуют» надеть парашют.

Но, конечно, так-то поступай как знаешь. Затем он хохочет, пока так не заходится в кашле, что приходится сесть.

Главная засада в том, что нужно хотеть. Если не хочешь делать, как тебе велят, – то есть, простите, как тебе советуют – значит, тобой все еще управляет твоя воля, а Эухенио Мартинез из Эннет-Хауса не устает указывать, что твоя личная воля – паутина, до сих пор которую плетет Болезнь. Воля, которую ты по-прежнему называешь своей, уже пропиталась Веществом кто знает сколько лет тому назад. Она вся заросла паутинными волокнами Болезни. Его собственный термин для Болезни – Паук[139]. Паука надо Морить Голодом: от своей воли придется отказаться. Вот почему большинство Приходит и Держится только после того, как их чуть не убила собственная запутанная воля. Нужно хотеть отказаться от воли и слушать тех, кто знает, как Морить Голодом Паука. Нужно хотеть слушать советы, хотеть следовать традициям анонимности, смирения, сдаться на волю Группы. Если не подчиниться, никто тебя не выгонит. Им не придется. Ты сам себя выгонишь, если и дальше будешь следовать капризам собственной больной воли. Поэтому, наверное, почти все в Группе «Белый флаг» так стараются быть такими отвратительно смиренными, добрыми, полезными, тактичными, веселыми, неосуждающими, чистыми, энергичными, жизнерадостными, скромными, щедрыми, честными, порядочными, терпеливыми, терпимыми, внимательными, правдивыми. Это не Группа их заставляет. А просто в АА по-настоящему долго может продержаться только тот, кто сам готов стать таким. Вот почему циничным новичкам или зеленым жильцам Эннет-Хауса серьезные аашники кажутся странной помесью Ганди и мистера Роджерса[107]107
  Культовый персонаж-ведущий детской передачи.


[Закрыть] с татухами, увеличенной печенью и без зубов, которая раньше била жен и растлевала дочек, а теперь поет серенады о своем кишечнике. Все это совершенно необязательно; делай или умри.