Текст книги "Бесконечная шутка"

Хэл наконец сплевывает.

Под бешеным взглядом Пемулиса Господ прочищает горло и обращается к Ингерсоллу, неуверенно заявляя, что в ходе сегодняшних предыгровых переговоров по Стартовой ситуации было установлено, что в странушке Сьерра-Леоне размером с пятак не имеется важных стратегических целей.

Ингерсолл отвечает через Средиземное море, что цель острого стратегического интереса появилась в Сьерра-Леоне в тот же самый миг, когда в Сьерра-Леоне решили припереться главы государств и полные ракетные мощи АМНАТа и СОВВАРа. Следовательно, впредь Сьерра-Леонне является – вернее, являлась, наигранно исправляется он с улыбкой, – де-факто ПУСКом. Если президенты и премьеры возжелали покинуть защиту своих отечественных оборонных сетей и устроить элитарные, не допускающие прочих Комбатантов уютные переговоры в какой-то халабуде в горах – это их дело, но Господ был в белой кепочке, недвусмысленно позволяющей чрезмерно эксплуатируемым и недостаточно вооруженным защитникам Единой Веры преследовать свои стратегические интересы, а ИРЛИВСИР был как раз остро заинтересован в совокупных очках ПРИСРАВИСа, которые капнули на его счет благодаря распылению стратегических мощей обоих Комбатантов всего одним ударом, подобным взмаху Пылающего Меча Высших Сил.

Энн Киттенплан делает пару дрожащих шажочков к Ингерсоллу, но ее удерживает и оттаскивает Ламонт Чу.

«Сонный ТиПи» Питерсон, который даже в лучших обстоятельствах какой-то контуженный, просит у Отиса П. Господа определения слова «эквивокационный», из-за чего Хэл Инканденца уже не сдерживается и хохочет во все горло.

За забором театра Пемулис кипит от гнева – не исключено, что не без воздействия дринов – и буквально прыгает на одном месте, да так, что с каждым приземлением фуражка на голове слегка подскакивает, после совещания Трельч и Аксфорд приходят к выводу, такое они прежде видели только в мультфильмах. Пемулис воет, что Господ своей нерешительностью потворствует Ингерсоллу в его ингерсолловых попытках беспрецедентно насрать на саму квинтэссенцию Эсхатона[130]. Игроки не могут быть целью. Игроки не внутри сраной игры. Игроки – часть аппарата игры. Они – часть карты. Снег падает на игроков, а не на территорию. Они часть карты, а не злоебучей территории. Стрелять можно только по территории. Не по карте. Это же одна-единственная основная граница, которая удерживает Эсхатон от того, чтобы сползти в хаос. Эсхатон, господа, это логика, аксиома, математическая справедливость, дисциплина, неподкупность и порядок. За то, что бьешь по реальным людям, очков не дают. Реальны только носки на карте. Пемулис все оглядывается через плечо на павильон и вопит «Хо-оспади!»

Сосед Ингерсолла по комнате Джей Джей Пенн пытается вставить, что на распыленной Энн Киттенплан несколько предметов одежды, которые стоят до фига ПРИСРАВИСа, и все велят ему заткнуться. Снег теперь сыпет так, что становится главной характеристикой окружения, и с точки зрения Хэла все вне крытого павильона выглядят размытыми, словно за пеленой.

Господ бешено стучит по клавиатуре под наконец раскрывшимся старым пляжным зонтом, который приварил к тележке предыдущий гейм-мастер. Господ утирается носом о то же плечо, которым обычно прижимает телефон к уху, неуклюже, и докладывает, что проверил директорию «Эсхатон Аксиома» на DEC через Рink2-совместимый модем и, к сожалению, со всем уважением к Энн и Майку, там не оговаривается четко, что игроки со стратегическими функциями не могут стать целями, если попрутся за пределы своих оборонных сетей. Ламонт Чу спрашивает, как же тогда перед игрой ни разу не распределялись очки за игроков, черт подери, и Пемулис кричит из-за корта, что это настолько не по существу, что какая разница; игроки в ESCHAX.DIR четко не исключены потому, что именно благодаря их исключению Эсхатон и его аксиомы вообще, сука, возможны. «Форд»-седан, фырчащий вхолостую за павильоном, покидает бледная кильватерная струя выхлопа и, поднимаясь, ширится, растворяется. Пемулис говорит, что иначе – башкой подумайте разок, – иначе бы пробудились нестратегические эмоции и Комбатанты постоянно фигарили бы мячи в физических друг друга, и Эсхатон в своей ледяной элегантной теоретической форме вообще не был бы возможен. Он хотя бы уже не скачет, замечает Трельч. Исключение игроков из-под огня само собой разумеется, говорит Пемулис; да это же как бы предаксиома. Пемулис советует Господу очень тщательно подумать над тем, что он делает, так как, на взгляд Пемулиса, Господ, похоже, готов, весьма вероятно, запороть карту Эсхатона навсегда. Проректор девушек до-16 и -18 Мэри Эстер Тод пыхтит на скутере слева направо за павильоном по длинной дорожке от круга до ворот, останавливается, поднимает тонированный экран шлема и кричит издали Киттенплан, чтобы она надела шапку, если собирается играть на снегу со своим ежиком. Это при том, что Киттенплан даже, строго говоря, не в юрисдикции мисс Тод, замечает Аксфорд Трельчу, который передает этот факт в микрофон. Хэл двигает челюстью и пытается собрать слюну в пересохшем рту – а если жуешь щепотку «Кадьяка», это не очень-то приятно. Энн Киттенплан последние пару минут бьют едва ли не паркинсоновские припадки, ее лицо корчится, а усы едва ли не топорщатся. Ламонт Чу повторяет, что игроки со стратегическими функциями не могут в принципе быть разрешенными целями, если в уравнения расчета EndStat не были введены их стоимость ПОСРАВИС/ПРИСРАВИС. Пемулис приказывает Чу не отвлекать Господа от невероятно сильнодействующей и смертельной угрозы, куда Ингерсолл с разрешения Господа их заводит. Он говорит, тут пока еще никто даже не представляет, что такое на самом деле «кризис». Ингерсолл кричит Пемулису, что его ветеранское право вето распространяется только на расчеты Господа, а не на решения сегодняшнего игрового Бога о том, что входит в игру, а что нет. Пемулис предлагает Ингерсоллу заняться чем-то анатомически невозможным. Пемулис спрашивает Ламонта Чу и Энн Киттенплан, собираются ли они и дальше так стоять, считать ворон и позволять Господу позволять Ингерсоллу раз и навсегда стереть карту Эсхатона ради одной жалкой подлой победы во всего одном апокалипсисе. Киттенплан дрожит, щупает затылок со вздувшимися венами и через Средиземноморье смеряет Ингерсолла взглядом человека, который знает, что обязательно сядет за то, что хочет сделать. Аксфорд предлагает некоторые крайне маловероятные физические условия, при которых то, что Пемулис посоветовал Ингерсоллу, не так уж невозможно. Хэл сплевывает толстую нитку слюны и пытается сплюнуть еще, не отрывая глаз от происходящего. Трельч замечает, что вокруг Мэри Эстер Тод всегда витает странный слабый витаминный аромат, который он никак не может узнать. Из-за слоя облаков раздается внезапный трехчастный вжих катапульт «Эмпайр Вейст Дисплейсмент» в далекие северные края. Хэл определяет непонятный аромат Тод как вонь тиамина, который Тод по одной ей известным причинам принимает в промышленных количествах; и Трельч передает информацию и ссылается на Хэла как на «близкий источник», что почему-то вдруг кажется Хэлу странным и каким-то неправильным, хотя он и не понимает, почему. Киттенплан вырывается из рук Чу, бросается, хватает боеголовку из переносного арсенала СОВВАРа и кричит, что ну ладно, раз игроки могут быть целями, то в таком случае: и запускает в голову Ингерсолла реальную комету, от которой тот едва успевает закрыться «Россиньолем», крича в ответ, что Киттенплан уже не может стрелять ничем и ни во что, потому что ее распылил 5-мегатонный наземный взрыв. Киттенплан советует Ингерсоллу пожаловаться на этот счет в вышестоящие инстанции и, невзирая на просьбы Ламонта Чу все спокойно обсудить, хватает еще несколько теоретически драгоценных боеголовок из ведра для промышленного раствора и всерьез увлекается бомбардировкой Ингерсолла, перемещаясь по Нигерии и Чаду на восток, вынуждая Ингерсолла бежать на север по карте кортов на впечатляющей скорости, бросив боевое ведро ИРЛИВСИРа, топоча по Сибири и вопя «Фол». Господ тщетно блеет, призывая к порядку, но сотрудники госаппаратов других Комбатантов уже почуяли, что Эван Ингерсолл превратился в объект травли – с чутьем, которое у детей на подобные вещи поразительное, – и генсек КРАСКИТа, специалист по траекториям АМНАТа и Джош Гопник вместе начинают двигаться на северо-восток по карте, со всей силы обстреливая Ингерсолла, который уронил свою пусковую установку и панически трясет закрытую на цепь калитку на северной стороне, где миссис Инканденца запретила выходить с Восточных кортов, чтобы не топтали ее кореопсисы; а уж что-что, а бить по мячам эти детишки умеют. Хэл уже не может набрать слюны, чтобы плюнуть. Одна боеголовка чиркает Ингерсолла по шее, а другая попадает ровно в бедро. Ингерсолл начинает хромать маленькими кругами, держась за шею и душераздирающе замедленно хныча, как хнычут дети из-за того, что им больно, а не из-за самой боли. Пемулис пятится от южной ограды к павильону с поднятыми руками то ли в призыве остановиться, то ли в ярости, то ли из-за чего-то еще. Аксфорд говорит Хэлу и Трельчу, что ему даже совестно за мрачный кайф, который он получает при виде избиения Ингерсолла. В волосах неподвижно лежащего Джима Сбита запуталась прозрачная шкурка красного арахиса. О. П. Господ пытается постановить, что Ингерсолл уже не на четырех кортах Земли Эсхатона, а значит, даже теоретически не является целью. Уже неважно. Дети окружают Ингерсолла, триангулируя бомбардировку, во главе атаки – Т. Питерсон. В Ингерсолла попадают несколько раз, один раз – рядом с глазом. Джим Трельч вскочил и бежит к забору, чтобы все это прекратить, но Пемулис ловит его за провод микрофона и говорит, пусть сами теперь расхлебывают. Хэл, наклонившись вперед, сложив пальцы домиком, обнаруживает, что почти парализован, так поглощен происходящим. Тревор Аксфорд, подперев кулаком подбородок, спрашивает Хэла, не бывало ли у него такого, чтобы он ненавидел кого-нибудь просто до белого каления и при этом не знал, за что. Хэл понимает, как сильно его завораживает расползающаяся игра, которая кажется такой ужасно абстрактной и чреватой таким количеством вариантов и последствий, что даже мысли о том, как это артикулировать, вызывают сложный стресс, и быть практически обездвиженным в поглощении – почти единственный выход из стресса. Теперь Пенн из ИНДПАКа и Маккенна из АМНАТа, у которых свои давние личные счеты с Энн Киттенплан, отходят, перезаряжаются и зажимают Энн Киттенплан в клещи. Она получает два мяча в спину в упор. Ингерсолл давно лежит на земле, но все равно получает мячами. Господ во всю глотку постанавливает, что АМНАТ ни в коем случае не может стрелять по себе, и получает в грудину шальной боеголовкой. Вцепившись в грудь одной рукой, второй он раскручивает пропеллер на красной кепочке, прежде ни разу не раскручивавшийся и чье вращение возвещает о самом худшем и полностью вышедшем из-под контроля Армагеддоне. Тимми Питерсон получает мячом в пах и валится, как мешок с рафинированной мукой. Все собирают потраченные боеголовки и совершенно нереалистично перестреливают их по второму и третьему разу. Забор содрогается и поет под дождем мячей. Ингерсолл теперь напоминает зверька, которого сбили на дороге. Трельч, впервые заметивший седан у помоек Западного корпуса и спрашивающий, не знает ли кто, чей это «Форд» с рекламой аспирина от «Нунхаген», кажется, единственный зритель-старшеклассник, который не испытывает крайнего немого отвращения. Энн Киттенплан отшвырнула ракетку и бросается на Маккенну. Она получает две ракеты в грудь, прежде чем вырубает его впечатляющим левым кроссом. Ламонт Чу со спины сбивает Тодда Потлергетса с ног. Сбит, кажется, обмочился во сне. Джей Джей Пенн поскальзывается на боеголовке, приземлившейся у Фиджи, и красиво падает. От снегопада все одновременно размытое и ужасно четкое, весь визуальный задний фон скрыт, так что действие на карте резкое и сюрреалистическое. Теннисные мячи уже забыты. Джош Гопник бьет Ламонта Чу в живот и Ламонт Чу кричит, что его ударили в живот. Энн Киттенплан одной рукой душит Кирана Маккенну, второй размеренно бьет его по макушке. Отис П. Господ складывает пляжный зонт и толкает тележку с вихляющим колесом на дискетно-дребезжащей скорости к открытым южным воротам 12 корта, не прекращая яростно раскручивать пропеллер на кепочке. Волосы Сбита продолжают обрастать шелухой от орехов. Пемулис под навесом, но по-прежнему стоит, ноги врозь, руки на груди. Человек в зеленом «форде» на холостом ходу ни разу не пошевелился. Трельч говорит, что лично он бы не рассиживался и не разлеживался, если бы Младшие товарищи под его личной ответственностью там вовсю находились под угрозой травм, и Хэл думает, что действительно чувствует некую нарастающую тревогу, но не успевает разобрать почти, кажется, бесконечные смыслы слов Трельча, чтобы определить, возникла ли тревога из-за того, что он видит, или в связи с тем, что говорит Трельч, и степенью того, насколько он поглощен происходящим за забором, то есть расползающимся хаосом настолько сложным в своем беспорядке, что даже не сразу скажешь, это такая продуманная хореография или просто хаотический беспорядок. Ламонта Чу тошнит в Индийский океан. Тодд Потлергетс держится руками за лицо и вопит что-то про свой «ндоз». Теперь, вне всяких сомнений и эквивокаций, валит снег. Небо белесое. Господ и тележка буквально взбивают пушистые бразды на пути к краю карты. Эван Ингерсолл не шевелится уже несколько минут. Пенн лежит в белеющем квадрате подачи, подвернув ногу под невозможным углом. Кто-то вдалеке свистит в спортивный свисток. Энн Киттенплан мчится за генсеком КРАСКИТа по азиатскому субконтиненту. Пемулис сообщает Хэлу, что ему не хочется лишний раз говорить, но он же им говорил. Хэл видит, как Аксфорд, тщетно щелкая пустой зажигалкой, наклонился далеко из-под навеса, закрывая от ветра что-то маленькое. Он осознает, что сегодня третья годовщина, как Аксанутый потерял правый указательный палец и пол правого большого. Маленький лютый Дж. Гопник размахивает кулаками и говорит, что если еще кто-то хочет, то давай, давай. Отис П. Господ и его тележка с лязгом несутся по Индокитаю к южным воротам. Хэл вдруг понимает, что Трельч и Пемулис морщатся, а он не морщится и не уверен, почему морщатся они, и вглядывается в кучу-малу определить, стоит ли морщиться ему, когда генсек КРАСКИТа, громко зовущий мамочку и на бегу оглядывающийся через плечо на перекошенное лицо Энн Киттенплан, врезается прямо в мчащуюся тележку Господа. Раздается такой грохот, как все несчастные случаи в кафетериях вместе взятые. 3,6-Мб-е дискеты разлетаются, как летучие мыши, там, где, если бы не снег, должна быть задняя линия корта 12. Из покатившейся шкатулки Соландера, сломанная защелка на которой торчит как язык, высыпаются разноцветные кепочки. Монитор ТП, модем и корпус «Юситю», с большей частью нервной системы Эсхатона на жестком диске, стартуют по параболическому вектору на юго-запад. Высота полета тяжелого оборудования впечатляет. Наступает странный немой момент неподвижности, ТП зависает в воздухе. Пемулис орет, прижав руки к щекам. Отис П. Господ перескакивает поломанные тележку и генсека и бежит сломя голову по снегу на карте корта, пытаясь спасти аппаратуру, которая теперь на вершине радуги. Очевидно, не судьба. Момент замедленного действия. Снегопад уже стал бураном, думает Хэл, оправдывая Господа, который не видит прямо перед собой Ламонта Чу, на карачках, блюющего. Господ спотыкается об изогнувшегося Чу на высоте колен и зрелищно взлетает. В водительском окне «форда» на холостом ходу вдруг появляется лицо. Аксфорд трясет корпус зажигалки у уха. Энн Киттенплан размеренно тыкает лидера КРАСКИТа лицом в сетку южного ограждения. Парабола полета Господа не так зрелищна по оси Y, как парабола ТП. Корпус «Юситю» при приземлении издает неописуемый звук и выпускает разноцветные платы-кишки. Цветной монитор падает на заднюю часть, на экране в белые небеса мигает «ERROR». Хэл и все остальные могут представить конечную точку полета Господа за миг до приземления. В краткий миг, который позже Хэл сочтет совершенно и неуютно непонятным, Хэл щупает свое лицо, чтобы понять, морщится он или нет. Далекий свисток подчирикивает. Господ, как все и ожидали, влетает головой в экран монитора и там и остается – кроссовки торчат, утепленные штаны сползают и обнажают черные носки. Также имел место не предвещающий ничего хорошего хруст стекла. Пенн корчится на спине. Потлергетс, Ингерсолл и Маккенна истекают кровью. Бум сирены второй 16:00-часовой смены на «Санстренд Энергия & Свет» жутковато приглушен незвуком снегопада.

8 ноября
Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»

День Взаимозависимости

Gaudeamus Igitur

Бостонские АА не похожи ни на какие другие АА на планете. Как и любые АА где угодно, бостонские делятся на множество отдельных Групп АА, и у каждой Группы есть свое особое название, например Группа «Реальность», или «Оллстонская Группа», или Группа «Чистота и Трезвость», и каждая Группа раз в неделю проводит собрание. Но почти все собрания бостонских Групп – собрания спикерские. Это значит, что на них перед всеми за кафедру с микрофоном выходят выздоравливающие спикеры-алкоголики и «делятся своими опытом, силами и надеждой» [131]. Своеобразно для Бостона то, что спикеры – никогда не члены Группы, проводящей собрание. Спикеры на каждом конкретном еженедельном собрании Группы всегда из какой-то другой конкретной бостонской Группы АА. Люди из другой Группы, которые приехали выступать в вашей Группе, прибыли для так называемого Служения. Служение – когда несколько членов одной Группы должны выйти на дорогу и поехать на собрание другой Группы, чтобы публично выступить по-спикерски с кафедры. Затем на другой вечер куча народу из Группы-хозяйки выезжает по второй полосе той же дороги на собрание Группы-гостя, тоже спикерствовать. Группы обмениваются Служениями: вы приезжайте выступать у нас, мы поедем выступить у вас. Это может показаться вычурным. Выступать у себя нельзя. На собрании собственной Группы ты хозяин; просто сидишь и внимательно слушаешь, и завариваешь кофе из капсул на 60 чашек, и расставляешь одноразовые чашки высокими зиккуратами, и продаешь лотерейные билеты, и нарезаешь бутерброды, а когда отвыступают спикеры из другой Группы – вычищаешь пепельницы, и выскребаешь урны, и моешь полы. Никогда не делишься своими опытом, силой и надеждой из-за фибролитовой кафедры с дешевым нецифровым микрофоном, кроме как перед какой-нибудь другой бостонской Группой [132]. Каждый вечер по Бостону снуют облепленные стикерами машины, забитые совершенно трезвыми людьми с пустым взглядом от кофеина, которые пытаются разобрать каракули адресов в свете приборки, в поисках церковных подвалов, залов для бинго или кафетериев домов престарелых других Групп АА для Служения. Жизнь активного члена бостонской Группы АА, наверно, немного похожа на жизнь серьезного музыканта или там спортсмена, в плане нескончаемых гастролей.

Группа «Белый флаг» Энфилда, Массачусетс, в метрополии Бостона, встречает воскресенья в кафетерии дома престарелых «Провидент» на Ханнеман-стрит, на авеню Содружества в паре кварталов к западу от плосковерхого холма Энфилдской теннисной академии. Сегодня Группа «Белый флаг» принимает Служение от Группы «Продвинутые основы» из Конкорда, пригорода Бостона. Народ из «Продвинутых основ» добирался почти час, плюс вечная проблема городских улиц без знаков и непонятых указаний по телефону. В вечер следующей пятницы небольшая орда белофлаговцев поедет в Конкорд, чтобы в порядке алаверды Служить перед Группой «Продвинутые основы». Путешествовать на большие расстояния по улицам без знаков, стараясь разобрать указания типа «Второй поворот налево с круга и прямо до хиропрактики», и теряться, и убивать весь вечер после долгого дня ради всего где-то шести минут за фанерной кафедрой называется «Проявлять Активность в Своей Группе»; само выступление называется «Работа по 12 шагам», или «Отдавать». Отдавать – кардинальный принцип бостонских АА. Термин произошел от эпиграмматического описания реабилитации бостонскими АА: «Отдаешь все, чтобы вернуть, чтобы опять отдать». Трезвость в Бостоне считается не столько даром, скольком неким космическим займом. За него нельзя расплатиться, но можно передать другим, распространяя послание, что, вопреки всему, АА помогает, распространяя послание для каждого новенького, который прокрался на встречу и сидит в заднем ряду, из-за трясучки не в силах держать в руках кофе. Единственный способ сохранить трезвость – отдавать ее, а даже просто 24 часа трезвости стоят чего угодно – трезвый день не иначе чем чудо, если у тебя Болезнь, как у него, говорит член «Продвинутых основ», отвечающий за Служение сегодняшнего вечера, который выступает всего с парой слов, прежде чем открыть собрание, ретироваться на стул возле кафедры и случайным образом вызывать спикеров из своей Группы. Председатель говорит, что и жалких 24 минуты не мог выдержать без того, чтобы не приложиться, когда Пришел впервые. «Прийти» означает признать, что тебе надрали зад, и приплестись к бостонским АА, будучи готовым на что угодно, лишь бы эта жопа прекратилась. Председатель из «Продвинутых основ» похож на идеальное совмещение фотографий Дика Каветта и Трумена Капоте [133], вот только при этом он, типа, совершенно, почти даже пышно лысый, и вдобавок в ярко-черной кантри-рубашке с барочными завитушками, как крем на торте, на груди и плечах, и в галстуке-ленточке, плюс остроносых мокасинах из какой-то странно черепитчатой кожи рептилии, и вообще представляет собой поразительное зрелище, гротескный на поразительный манер, афиширующий гротескность. В этом широком зале больше дешевых металлических пепельниц и одноразовых чашек, чем ты встретишь где-либо в мире. Гейтли сидит прямо в первом ряду, так близко к кафедре, что видит щербинку между выдающимися резцами председателя, но ему нравится оборачиваться и смотреть, как люди приходят, бродят, стряхивая воду с верхней одежды, ищут пустые места. Даже в вечер праздника Дня В. к 20:00 кафетерий «Провидента» забит. АА уходит на праздники не чаще, чем Болезнь. Это большое воскресное собрание для аашников со всего Энфилда, Оллстона и Брайтона. Каждую неделю приезжают завсегдатаи из Уотертауна, и Восточного Ньютона, если только не Служат спикерами в других Группах. Стены кафетерия, окрашенные в неопределившийся зеленый, сегодня завешаны переносными фетровыми баннерами со слоганами АА в бойскаутских синих и золотых цветах. Слоганы такие бессодержательные, что о них и говорить не хочется. Взять «Один день за раз», например. Напыщенный мужик в ковбойском наряде завершает открывающую проповедь, объявляет начальный Момент молчания, читает Преамбулу АА, достает случайное имя из расшитого стетсона в руках, деланно щурится при чтении, говорит, что хотел бы пригласить первого случайного спикера от «Продвинутых основ» и спрашивает, присутствует ли его одногруппник Джон Л., здесь, сегодня.

Джон Л. поднимается за кафедру и говорит: «Раньше на такой вопрос ответить я был не в состоянии». Прокатывается смех, позы у всех становятся расслабленней, ясно, что Джон Л. ведет трезвую жизнь довольно давно и не окажется одним из тех спикеров АА, которые так нервничают и стесняются, что сопереживающая аудитория тоже начинает нервничать. Все в зале нацелены на полное сопереживание спикеру; так они смогут принять послание АА, донести которое тот пришел. Сопереживание у бостонских АА называется «Идентификация».

Затем Джон Л. называет свое имя и говорит, кто он есть, и все отвечают «Здравствуй».

«Белый Флаг» – одно из местных собраний АА, которые обязательны для посещения жильцам Эннет-Хауса. Каждый вечер на неделе тебя должны видеть на назначенном собрании АА или АН, иначе до свидания, выселение. Жильцов, когда они идут на назначенные собрания, должен сопровождать сотрудник Хауса, чтобы официально их там, собственно, видеть[134]. Консультанты жильцов Хауса предлагают садиться в самом первом ряду, чтобы было видно поры на носу спикера, и стараться Идентифицироваться, а не Сравнивать. Еще раз: Идентифицироваться значит сопереживать. Идентифицироваться – если только вам не важнее Сравнивать – тут совсем не трудно. Потому что если сидишь впереди и слушаешь внимательно, то знаешь, что все истории деградации, падения и смирения спикеров, по сути, одинаковы и похожи на твою: веселье с Веществом, затем постепенно все меньше веселья, затем значительно меньше веселья из-за, типа, отключек, когда вдруг очухиваешься на шоссе на скорости 145 км/ч со спутниками, которых первый раз в жизни видишь, ночей, когда просыпаешься в незнакомой постели рядом с кем-то, кто даже на известное науке млекопитающее не похож, трехдневных отключек, после которых приходится покупать газету, чтобы хотя бы понять, в каком ты городе; да, постепенно все меньше и меньше реального веселья, зато теперь есть физическая потребность в Веществе, вместо былого добровольного веселья; затем в какой-то момент вдруг вообще ну очень мало веселья, вкупе со страшной, до трясущихся рук, ежедневной потребностью, затем ужас, тревога, иррациональные фобии, тусклые воспоминания о веселье, как песни сирен, проблемы с разнообразными представителями власти, головные боли, от которых колени подгибаются, легкие припадки и литания всего того, что бостонские АА зовут Утратами…

– Затем настал день, когда я из-за выпивки потерял работу, – у конкордца Джона Л. огромное свисающее брюхо и практически нет задницы – у некоторых толстяков постарше бывает, будто задница втягивается в тело и вываливается с другой стороны в виде брюха. Трезвый Гейтли качает пресс из страха, что это внезапно произойдет и с ним, раз тридцатилетие не за горами. Гейтли такой огромный, что на нескольких рядах за ним никто не садится. У Джона Л. самая большая связка ключей, что Гейтли видел в жизни. Они на вытягивающемся ретракторе, как у уборщиков, тот прикрепляется к шлейке на поясе, и спикер рассеянно, сам не замечая, их перебирает – его единственная уступка страху сцены. Еще на нем серые штаны уборщика.

– Потерял чертову работу, – говорит он. – То бишь так-то я знал, где она и все дела. Просто прихожу в один прекрасный день, а там уже какой-то другой мужик, – снова смех в зале.

…и еще Утраты, и вот уже Вещество кажется единственным утешением в боли от накапливающихся Утрат, и, конечно, ты Отрицаешь, что само Вещество и вызывает те самые Утраты, которые утешает…

– Алкоголь убивает медленно, но верно, вот как мне сказал один мужик в первый вечер, когда я Пришел, у себя в Конкорде, и этот же мужик в итоге стал моим наставником.

…затем уже не такие легкие припадки, белая горячка из-за неудачных попыток слишком быстро ограничить потребление, первое знакомство с субъективными жуками и грызунами, затем еще один запой и еще жуки мурашками по телу; затем, наконец, ужасное признание, что какая-то черта бесповоротно пересечена, и клятвы с потрясаниями-кулаками-Господу-свидетелю завязать, бросить отныне и навсегда, соскочить, затем, может, пара дней первоначального успеха благодаря Самодеятельности, и вдруг срыв, затем снова обеты, наблюдение за стрелками часов, барочные правила для самого себя, повторные срывы к облегчению Вещества после где-то двух дней воздержания, жуткие похмелья, пеплопосыпательная вина и отвращение к себе, надстройки дополнительных правил (например, не раньше 09:00, не в вечер после работы, только когда луна прибывает, только в компании шведов), которые тоже подводят…

– Когда я напивался, хотел протрезветь, а когда был трезвый, хотел напиться, – говорит Джон Л. – Я так годами жил, и скажу как на духу: это не жисть, а чертова смерть заживо.

…затем невероятная психическая боль, словно перитонит души, психическая агония, страх надвигающегося безумия (почему я не могу бросить, если так хочу, – может, я ненормальный?), появления в больничных вытрезвителях и клиниках реабилитации, домашние неурядицы, финансовое пике, рано или поздно – домашние Утраты…

– А потом я из-за выпивки потерял жену. То бишь так-то я знал, где она и все дела. Просто однажды прихожу, а там уже какой-то другой мужик, – тут смеха уже немного, в основном горькие кивки: истории часто у всех одинаковые, в плане домашних Утрат.

…затем ультиматумы по месту работы, нетрудоустраиваемость, финансовое дно, панкреатит, подавляющее чувство вины, кровавая рвота, циррозная невралгия, недержание, невропатология, нефрит, черная депрессия, жгучая боль, и Вещество дарует все более краткие периоды облегчения; затем, наконец, больше никакого облегчения, нигде; наконец, невозможно кайфануть так, чтобы заморозить свои чувства от такой жизни; и теперь ты уже ненавидишь Вещество, ненавидишь, но понимаешь, что все равно не можешь бросить, это Вещество, понимаешь, что, наконец, хочешь бросить больше всего на свете, и это уже совсем невесело, и ты поверить не можешь, что тебе вообще когда-то нравилось, но бросить все равно не можешь, ты как будто совершенно свихнулся на хер, тебя как будто стало два; а когда готов продать родную мамочку, чтобы бросить, и все равно, понимаешь ты, бросить не можешь, тогда-то и спадает последний слой дружелюбной славной маски твоего старого приятеля-Вещества, пробила полночь и маски сброшены, и ты вдруг видишь Вещество как оно есть, впервые видишь Болезнь как она есть, как была все это время, смотришь ночью в зеркало и видишь, чему ты принадлежишь, что становится тобой…

– Чертова живая смерть, говорю, это и близко на жисть не похоже, я стал как неживой и немертвый, и говорю вам как на духу, мысль о смерти была чепухней по сравнению с мыслью о такой вот жисти еще пять-десять лет, и только потом уже смерти, – и головы слушателей кивают рядами, как луг под ветром; ох, как тут не Идентифицироваться.

…а потом у тебя серьезные проблемы, очень серьезные, и ты это понимаешь, наконец-то, смертельно серьезные проблемы, потому что Вещество, которое ты считал единственным другом, за которое отдал все, с радостью, которое так долго приносило тебе облегчение боли от Утрат, вызванных любовью к облегчению, Утрат твоей матери, и второй половины, и бога, и товарища, наконец сорвало свою слащавую маску, обнажило бездонные глаза и хищную пасть, и клыки вот досюда – это Лицо-В-Полу, щерящийся лик блед твоих худших кошмаров, и это лицо – теперь твое собственное лицо в зеркале, это ты, Вещество поглотило или заменило тебя и стало тобой, и ты срываешь футболку в рвоте, слюнях и Веществе, которую вы оба носили неделями не снимая, и стоишь и смотришь на свою бледную грудь, а там, где должно биться сердце (которое ты отдал Ему), в центре его обнаженной груди и бездонных глазах только беспросветная дыра, и еще зубы, и когтистая лапа зазывно манит чем-то соблазнительным, и теперь ты видишь, что тебя поимели, по-королевски кинули, раздели, поматросили и бросили, как плюшевую игрушку, валяться как упал во веки веков. Теперь ты видишь, что Оно – твой враг, твой худший кошмар, и проблемы из-за Него отрицать уже невозможно, – а бросить все равно не можешь. Теперь принимать Вещество – как посещать черную мессу, но бросить все равно не можешь, хотя о кайфе уже и думать забыл. Тебе, как тут говорят, Конец. Ты не можешь напиться и не можешь протрезветь; не можешь кайфануть и не можешь попуститься. Ты за решеткой; ты в клетке, и куда ни глянь – вокруг только прутья решетки. Ты попал так, что теперь твоя жизнь либо оборвется, либо круто изменится. Ты на развилке, которую бостонские АА зовут Дном, хотя термин не самый подходящий, ведь все согласны, что это место, напротив, очень высокое и неустойчивое: ты на краю чего-то очень высокого и наклоняешься вперед…