Текст книги "История одиночества"
Автор книги: Дэвид Винсент
Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Женщинам в большинстве текстов того времени было отказано в возможности пользоваться благами уединения. Поэтесса начала XVIII века Мэри Чадли считала это «мужским удовольствием», поэтому «никогда уединение не должно быть нашим выбором, активная жизнь содержит в себе гораздо большее совершенство»[112]112
Chudleigh, Lady. Essays Upon Several Subjects in Prose and Verse. L.: R. Bonwicke et al., 1710. P. 233, 234.
[Закрыть]. Уединение можно обрести «в наших занятиях, в наших садах и в тишине безлюдной тенистой рощи», но «никто не может быть счастлив в одиночестве, если только не имеет внутренней чистоты помыслов, не унял желаний и не подчинил свои страсти абсолютной власти разума»[113]113
Ibid. P. 235, 237.
[Закрыть]. Циммерман считал такое проявление добродетели весьма нехарактерным для женщин. Либо они были слишком заняты семейными делами, чтобы иметь возможность наслаждаться собственной компанией, либо их особая подверженность силе воображения делала их неспособными противостоять его разрушительным последствиям. «Уединение еще более чревато полным видений безумием в умах женщин, – отмечал он, – нежели в умах мужчин, поскольку воображение последних, как правило, менее управляется раздражительной чувствительностью и более сдерживается твердостью суждения»[114]114
Zimmerman J. Solitude… P. 144–145.
[Закрыть].
Считалось, что те, у кого есть свободное время, должны обладать и определенным уровнем образования, чтобы уметь извлечь пользу из своего досуга. Поэт XVII века Абрахам Каули заметил в эссе «Об уединении», что «не может рекомендовать уединение совершенно неграмотному человеку»[115]115
Cowley A. Of Solitude // Cowley A. Poetry & Prose. Oxford: The Clarendon Press, 1949. P. 80.
[Закрыть]. Сталкивающиеся с тем, что он назвал «краткими интервалами случайного уединения, которые часто случаются почти со всеми (за исключением самых посредственных из людей, коим хватает лишь необходимого для обеспечения жизни)», должны иметь доступ к книгам или к каким-то формам «затейливого искусства» для заполнения свободных часов[116]116
Ibid.
[Закрыть]. Можно утверждать, однако, что уединение существует как в верхнем, так и в нижнем регистре. С одной стороны, есть интертекстуальная литературная традиция, обзор которой вошел в трактат Циммермана и к которой обращались поэты и прозаики на протяжении всего современного периода. С другой, есть традиция обыденных практик, которая была и остается чрезвычайно важной для мужчин и женщин любого социального положения и с любым уровнем образования, поскольку они стремятся сбалансировать свою жизнь и найти какое-то пространство для себя – посреди всех тех требований, что предъявляет к ним общество.
«Краткие интервалы случайного уединения», о которых писал Каули, не были исключительной привилегией избранных, будь то мужчины или женщины. Для основной части живших на рубеже XIX–XX веков, даже в урбанизирующейся Англии, многие из имевшихся для этого возможностей были доступны и в сельской местности. В 1800 году поэт рабочего класса Роберт Блумфилд писал в поэме «Сын фермера» о молодом человеке, ухаживающем за полем, где росла пшеница, и в процессе ежедневного своего труда наслаждающемся «нередким перерывом для покоя… откуда уединение берет особое свое очарованье»[117]117
Bloomfield R. The Farmer’s Boy: A Rural Poem. L.: Vernor & Hood, 1800. P. 31.
[Закрыть]. Как будет показано в третьей и пятой главах, в течение рабочего дня бывали такие периоды, когда труд мог быть приостановлен, особенно до введения фабричного режима дня. Далее, моменты уединения случались и дома – их частота была разной в зависимости от количества и возраста детей. Многочисленность окружения также варьировалась в течение дня – по мере того как мужчины уходили на работу, а дети – в школу. И всегда (особенно, но не только в сельской местности) были за входной дверью сады, тропинки и поля, где можно было на короткое время остаться наедине с собой[118]118
Vincent D. Privacy. P. 10–13, 48, 65–66.
[Закрыть].
Эти верхний и нижний регистры уединения должны рассматриваться в соотношении друг с другом. Для этого необходимо сосредоточиться на взаимообмене между литературным дискурсом и повседневными практиками и аттитюдами. В классическом исследовании смежной темы – пасторального идеала в американской жизни – Лео Маркс утверждает, что «для того, чтобы оценить значение и силу наших американских басен, необходимо понимать взаимодействие литературного воображения с тем, что происходит вне литературы, вообще в культуре»[119]119
Marx L. The Machine in the Garden: Technology and the Pastoral Ideal in America. N. Y.: Oxford University Press, 1964. P. 4.
[Закрыть]. В течение всего периода после 1800 года мы видим ожесточенные споры вокруг таких вопросов, как, например, одиночное заключение, о котором пойдет речь в четвертой главе; в этих дискуссиях происходило сложное совмещение общих теоретических рассуждений, иные из которых восходили к столь занимавшей Циммермана монашеской традиции, и реального или воображаемого опыта обычных преступников. Точно так же – это будет показано в седьмой главе – невозможно понять и появление патологии одиночества в целом ряде социологических, психиатрических и медицинских исследований, не имея четкого понятия об основных особенностях демографии, структуры домашнего хозяйства и уровня жизни населения начиная с XIX века. Если же говорить шире, то сменявшие одна другую информационные революции – от «почты за пенни» до интернета – глубоко изменили представление о том, что такое уединение и что оно может представлять из себя в качестве коммуникативного опыта.
Вместе с тем уединение в его нижнем регистре остается темой третьестепенной. От Роберта Блумфилда и до нашего времени возможности временного ухода от общества находились и с удовольствием использовались. Филип Кох в работе «Уединение: философская беседа» пишет: «Одна из наиболее горячо прославленных добродетелей уединения – его способность предоставить укрытие от тяжких забот общественной жизни»[120]120
Koch Ph. Solitude. P. 101.
[Закрыть]. Это может иметь форму ухода от повседневной рутины на относительно продолжительное время, но чаще это всего лишь моменты, выхваченные из напряженных будней. Чаще всего и для большей части населения одиночество – это опыт, урывками добываемый в тех случаях, когда компания и ее отсутствие – равные и пересекающиеся возможности. Это будет центральным вопросом в третьей главе (о XIX веке) и пятой (о XX – начале XXI века). В то время как новейшие сторонники монашества и долгосрочной самоизоляции, о которых пойдет речь в шестой главе, порой представляют эти практики как форму духовного бейсджампинга, подвергающую психику риску длительного молчаливого самоанализа, более распространенная схема заключается в том, чтобы принять уединение просто как форму отдыха от работы и семьи. Как пишет Диана Сенешаль в своей «Республике шума», «уединение – прекрасный вид досуга. Быть одному – значит отдыхать, пусть даже недолго, от удовлетворения чужих ожиданий»[121]121
Senechal D. Republic of Noise. P. XV.
[Закрыть].
Нам нужно нечто, что можно было бы назвать тихой историей британского общества. Слишком мало внимания уделялось организуемым время от времени, зачастую безмолвным досуговым практикам, которые были и остаются жизненно важной частью жизни большинства людей в современном мире. Айра Коэн в книге «Одиночное действие: действуя наедине с собой в повседневной жизни» каталогизирует «многочисленные… общественные места, где мы обнаруживаем людей, занимающихся какой-то уединенной деятельностью», – наряду с «нашими домами, где в разное время дня люди оказываются одни или устраивают себе зону уединения, чтобы заняться домашней работой или отдохнуть в одиночестве», и отмечает, что «этот до сих пор полузакрытый ареал человеческого поведения» является «подходящим предметом для социологического исследования»[122]122
Cohen I. J. Solitary Action. P. 2.
[Закрыть]. То, что верно для настоящего, применимо и к прошлому. Социальные историки и, шире, социологи склонны сосредоточиваться на коллективных, шумных видах деятельности. Отчасти это связано со стремлением подчеркнуть сложность взаимодействия на всех уровнях общества, а не только среди образованных и привилегированных. В какой-то мере это связано с ощущением, что коллективная практика является локусом исторических перемен. А кроме того, играет роль проблема свидетельства. Блумфилдовский сын фермера, который наслаждался «нередким перерывом для покоя», не оставил об этом никаких свидетельств – равно как и усталая домохозяйка, ненадолго вышедшая на свежий воздух, чтобы отдохнуть в одиночестве. И даже в тех случаях, когда историки снисходили до рассмотрения увлечений простых людей, это, как правило, были шумные спортивные состязания и коммерциализированные массовые увеселения, которые оставили по себе след в виде письменных откликов и канцелярской документации[123]123
См., например: Holt R. Sport and the British: A Modern History. Oxford: Oxford University Press, 1990; Malcolmson R. W. Popular Recreations in English Society 1700–1850. Cambridge: Cambridge University Press, 1973; Davies A. Leisure, Gender and Poverty. Buckingham: Open University Press, 1992.
[Закрыть].
Тем не менее существует ряд исторических источников, которые все же позволяют написать эту, пусть лоскутную, тихую историю. Богатый архив сформировало постоянное распространение сетевого уединения. Как мы увидим в следующих двух главах, с самого начала охватываемого этим исследованием периода одинокое времяпрепровождение порождало литературу (периодические издания и книги), обслуживавшую изолированные практики. Через год после появления трактата Циммермана в английском переводе начал выходить журнал Sporting Magazine, в котором среди прочего публиковалась информация об одиночных прогулках на большую дистанцию и на время – популярном элементе яркой игорной культуры той эпохи[124]124
См., например, биографию знаменитого пешехода мистера Фостера Пауэлла в: The Sporting Magazine. 1792. Oct. P. 7–15. Тот же журнал дал позднее выдержку из «Уединения» Циммермана в контексте практик, связанных с днем отдохновения, при дворе Людовика XV: The Sporting Magazine. 1794. Apr. P. 5.
[Закрыть]. С конца XVIII века и до наших дней чуткая и энергичная издательская индустрия производила материалы по быстрорастущему спектру частных способов времяпрепровождения. Наряду с ними существовали книги по наиболее заметным тихим развлечениям, таким как рыбалка и садоводство, хотя в них и нечасто затрагивался вопрос о широте народного участия. В последней четверти XIX века занимающиеся всеми возможными видами невидимых хобби – от вышивки до коллекционирования марок – стали объединяться в ассоциации, которые создавали собственные архивы и публикации. В более недавнем прошлом устные истории и общественные опросы расширили сферу своей компетентности, чтобы исследовать повседневную жизнь широких масс населения. Наконец, есть еще эксперты из мира повседневности – авторы мемуаров и художественных произведений. Соратник Роберта Блумфилда, превзошедший его в успехе у потомков, Джон Клэр, был одним из немногих писателей своего или любого более позднего времени, способных работать с уединением как верхнего, так и нижнего регистра; его стихи и проза станут нашей отправной точкой в следующей главе.
В критической вселенной Циммермана уединение, к добру или к худу, осознанно практиковалось лишь незначительной частью населения. Наиболее разительным изменением в современный период стало увеличение числа людей, сознательно выделяющих время для себя и никого другого. Их поведение – свидетельство как растущей потребности в восстановительном уединении, так и устойчивого влияния материальных и коммуникативных факторов. Как будет показано в седьмой и восьмой главах, сохраняющаяся и в некоторых случаях углубляющаяся бедность населения в эпоху позднего модерна наряду с растущим сокращением инвестиций в сферу государственных услуг грозит повернуть вспять эти изменения, порождая чувство кризиса в отношении к патологии неудачного уединения в форме одиночества. Вместе с тем цифровая революция последних лет исследуемого периода, по-видимому, приведет к существенному нарушению устоявшихся моделей сетевого уединения. Критическое уединение, поиск альтернативных форм духовной истины перед лицом разрушительных социальных отношений характеризовались на протяжении всего этого времени бурным ростом, на который влияло ускоряющееся перемещение населения из сельской местности в города. Но, как будет показано в шестой главе, с поддержанием авторитета христианского уединения и святости природы как убежища от городской цивилизации возникало все больше трудностей. Спрос на них сохранялся, но во все более размытой и персонализированной форме.
Скачки «Талли-хо»
Посмертная жизнь «Уединения…» увела его далеко от истока. Книга «Циммерман об уединении» стала самостоятельным культурным явлением, во многом независимым от полного текста трактата[125]125
Выходившие в XIX веке переиздания были основаны, как правило, на сокращенном французском переводе Ж. Б. Мерсье, в котором были опущены многие критические замечания об одиночестве.
[Закрыть]. В течение XIX века она использовалась как символ, указывающий на некритическое превознесение ее предмета. Молодой человек или девушка, желавшие казаться серьезными и утонченными, старались, чтобы их видели с этой книгой, когда они гуляют за городом или же нашли себе место для спокойного чтения дома. Как и в случае с другими имевшими успех произведениями литературы, «Уединение…» присутствовало на отдыхе самого разного вида, включая скачки. В марте 1845 года трехлетний скакун мистера Уэсли, носивший кличку Уединение Циммермана, принял участие в скачках «Талли-хо» в Нортгемптоне и Питчли-Хант. Стартовав в прекрасном темпе, лошадь на первом повороте понесла, позволив своему сопернику Дегвиллю лидировать, обойдя ее на триста ярдов[126]126
Дегвилль был так назван, предположительно, в честь Джеймса Харви Д’Эгвилля (ок. 1770 – ок. 1836), известного танцора и хореографа.
[Закрыть]. В конце концов наездник вернул себе контроль над жеребцом. Газетный репортаж завершался словами: «Уединение, однако, наверстал упущенное время при подъезде к трассе и был побит лишь примерно на три корпуса»[127]127
The Era. 1845. 30 Mar.
[Закрыть].
2. «С одиночеством пойду»
Клэр, Китс и одиночество
Весной 1820 года Джон Клэр обсуждал с Джоном Китсом свою поэму «Одиночество». Встретиться лично им не удалось. В начале того года Клэр по приглашению своего издателя Джона Тейлора впервые в жизни приехал в Лондон. Он очень хотел увидеть Китса, с которым у него был общий литературный менеджер, но вышло так, что Китс был нездоров и не смог присутствовать на устроенном Тейлором ужине. Когда здоровье Китса немного улучшилось, Клэр уже вернулся домой в Хелпстон и, к своему большому сожалению, так и не увиделся с человеком, которым восхищался как поэтом и как «братом, странствующим по нелегкой дороге жизни, тем, чей взгляд улавливает порою дикий цветок, способный скрасить его одинокий путь»[128]128
Clare J. The Letters of John Clare / Ed. M. Storey. Oxford: Clarendon Press, 1985. P. 74.
[Закрыть]. После смерти Китса в Риме в феврале 1821 года Клэр написал сонет в его память.
Подобно всем остальным сочинениям, составившим в следующем году сборник Клэра «Деревенский менестрель», «Одиночество» было результатом упорной работы. Как автор объяснил в одном письме начала 1820 года, поэма «писалась урывками в период тяжелого труда прошлым летом»[129]129
Ibid. P. 33.
[Закрыть], и он с нетерпением ждал суждения Китса. Из-за невозможности личной встречи Тейлор организовал для двух своих молодых поэтов эпистолярную дискуссию[130]130
Goodridge J. Junkets and Clarissimus: The Clare – Keats Dialogue // The Keats – Shelley Review. 2011. Vol. 25. № 1. P. 35; Bate J. John Clare: A Biography. L.: Picador, 2003. P. 189; Roe N. John Keats: A New Life. New Haven: Yale University Press, 2012. P. 365.
[Закрыть]. Он показал Китсу поэму из трехсот строк, а затем изложил его замечания в письме, на которое Клэр ответил. Тейлор сообщал, что «Одиночество» Китсу понравилось, однако у него есть сомнения насчет композиции: «Когда я прочел ему „Одиночество“, он заметил, что описание слишком перевешивает чувство. Но не огорчайтесь, это хороший недостаток, и потом, вы ведь знаете, мне нужно непременно что-нибудь вырезать – или „кончен труд Отелло“, как сказано в пьесе»[131]131
Clare J. The Letters of John Clare. P. 38.
[Закрыть]. Ответ Китса отражал его общий взгляд на творчество Клэра. В другом письме того же года Тейлор писал Клэру: «Думаю, он хочет сказать вам, что слишком часто ваши образы природы вводятся, не будучи вызваны каким-то определенным чувством»[132]132
Цит. по: Goodridge J. Junkets and Clarissimus. P. 44.
[Закрыть].
Реакцию Китса понять нетрудно. Написание поэмы на эту тему было, вероятно, попыткой переписать «Элегию, написанную на сельском кладбище» Томаса Грея с точки зрения «пахаря»:
Далее дается подробное описание жизни среди полей, окружающих дом Клэра, которое отличают точные наблюдения о природе и экспрессивная местная лексика:
Время от времени Клэр посвящает несколько строк своей основной теме, прежде чем вновь вернуться к тому, что Китс назвал описанием[135]135
Sales R. John Clare: A Literary Life. Basingstoke: Palgrave, 2002. P. 25.
[Закрыть]. Трактовка одиночества основана на проверенных временем характеристиках гнетущего городского мира, от которого стремится сбежать поэт. Джеймс Томсон во «Временах года», оказавших глубокое влияние на Клэра, как и на всех других читателей и писателей из рабочего класса в начале XIX века, писал о «железном этом веке, / отребьях этих жизни»[136]136
Thomson J. The Seasons [1726]. L.: John Sharpe, 1816. P. 13.
[Закрыть]. Отозвался на тему и Питер Куртье, чья длинная поэма «Радости одиночества» имела успех на рубеже веков: «Как сладко, шумную презрев толпу, / Вдохнуть прохладу свежую лесов!»[137]137
Courtier P. L. Pleasures of Solitude: With Other Poems [1800; 3rd edn.]. L.: F. C. & J. Rivington, 1804. P. 19.
[Закрыть] Клэр, в свою очередь, нашел самую очевидную рифму для своей темы: «O thou soothing Solitude, / From the vain and from the rude» («О ты, Одиночество, успокаивающее / После тщеты и грубости»)[138]138
Clare J. Solitude. P. 206.
[Закрыть]. Для всякого амбициозного поэта одиночество было едва ли не обязательной к покорению вершиной, и Клэр, желавший быть признанным крупными писателями и их аудиторией, не мог проигнорировать такую возможность.
Существует, однако, и другой способ прочтения этой поэмы, сводящий составные части в одно целое, несмотря на периодические скатывания в рутинное «чувство». В первых строках тема определяется как процесс движения: «С одиночеством пойду». Эмоция – одновременно и нечто внешнее, сопровождающее Клэра, и продукт наблюдения на ходу. Как и в большинстве его стихов, повествование было и посвящено, и обязано писателю, прогуливающемуся по дорожкам вокруг своего дома. Иногда предмет составляло само путешествие. В «Зарисовках из жизни Джона Клэра» Клэр описал начало своей жизни как поэта. По дороге на работу он перелез через стену Бургли-парка, чтобы почитать книгу вне поля зрения строгих соседей:
Пейзаж вокруг был необычайно красив в то время года, и чтение книги и созерцание красот искусной природы в парке поместили меня в состояние напряженного описательного сочинения на пути домой. «Утренняя прогулка» была первым, что я предал бумаге; позднее я описал вечернюю прогулку и несколько местечек в полях, куда в раннем детстве часто ходил за улитками, цветами или гнездами[139]139
Clare J. Sketches in the Life of John Clare [1821] // Clare J. John Clare by Himself / Ed. E. Robinson, D. Powell. Manchester: Carcanet Press, 1996. P. 1–31.
[Закрыть].
В других случаях яркие наблюдения за миром природы возникали в результате последовательного контакта с нею – когда он гулял среди хорошо знакомого, но неизменно удивляющего пейзажа. Это был замкнутый мир. В жизни Клэра было четыре поездки – на пике славы – в Лондон, а еще сумбурная, отчаянная попытка вернуться домой после переезда в лечебницу в Эссексе, но в целом его путешествия ограничивались несколькими милями от Хелпстона, как это было бы с любым другим сельским работником того времени[140]140
Taplin K. The English Path [2nd edn.]. Sudbury: Perry Green Press, 2000. P. 1; Sales R. John Clare. P. 2.
[Закрыть]. Некоторые, бывало, передвигались по дорогам общего пользования, но все же большинство перемещений происходило по маршрутам, которые были известны только жителям деревень и вело к местам, имевшим значение лишь для местного населения[141]141
Wallace A. D. Walking, Literature, and English Culture: The Origins and Uses of Peripatetic in the Nineteenth Century. Oxford: Clarendon Press, 1993. P. 25–26.
[Закрыть]. Глубокое понимание роли пешеходных троп и свободного их использования легло в основу его резкой критики заграждений. В стихотворении «Деревенский менестрель» из одноименного сборника Клэр писал:
Эта глава посвящена прогулке как месту одиночества и средству, придавшему одиночеству форму и значение. XIX век был последней великой эпохой пеших путешествий. Повседневное передвижение большинства людей в большинстве мест осуществлялось пешком. Лишь обеспеченные люди регулярно пользовались лошадью и лишь зажиточные уединялись в своей карете. Великая революция в области коммуникаций того периода – паровоз, вытеснивший дилижанс, но лишь немногие из тех, кто раньше проходил большие расстояния пешком, могли позволить себе регулярно покупать билет. Хотя городские транспортные системы во второй половине века и начали предлагать пешим прогулкам альтернативы, поезда, ходившие из основных городов и населенных пунктов и обратно, также служили расширению возможностей для прогулок с целью отдыха, делая доступными как местные красоты, так и более отдаленные и дикие места. До появления велосипеда и автотранспорта господству ходьбы ничто не угрожало.
Прогулка была самым простым способом сбежать от чьей-то компании, особенно от многолюдного домашнего окружения, обычного для того времени. Как и в случае с другими формами одиночества, уединение и социальная практика разделялись здесь зыбкой границей: немногие формы пешего передвижения были сугубо частными или по необходимости коллективными. В целом, как будет показано в следующем разделе, чем беднее пешеход, тем больше вероятность того, что его одиночество вынужденное, а не добровольное, особенно когда дело касалось трудового опыта. Ходьба была самой обычной и наименее изученной формой труда и отдыха и вместе с тем интенсивным литературным опытом. Клэр отчетливо понимал, в каком диалоге находился он со своими литературными предшественниками и современниками, и на протяжении всего следующего столетия пешеходы брали с собой книги для чтения в укромных местах и, в свою очередь, вносили собственный вклад в развитие литературы о пеших прогулках. Скорость пешего передвижения идеально подходила для размышлений как о природной, так и о рукотворной среде. Она обеспечивала сочетание постоянно меняющейся перспективы и способности сфокусировать внимание на том, что повстречалось и было увидено на пути. Ничем не отвлекаемый, свободно движущийся взгляд делал возможным погружение без поглощения – исследовал ли идущий поля и леса или прогуливался по улицам стремительно растущих городских кварталов. Уединение пешехода было одновременно физическим и сконструированным. Странствовавшие представители среднего класса, которые будут рассмотрены в третьей части этой главы, находили уединение в сельской местности, кишащей сельхозрабочими, а гулявшие по городским улицам наблюдали одиноких пешеходов, которых привлекали малые и крупные города из-за большего выбора модусов объединения. На протяжении столетия, как будет показано в заключительной части, железнодорожный транспорт открывал новые возможности для экстремальных одиночных свершений, когда одиночество было не столько вопросом физической компании, сколько индивидуальным риском в последних нетронутых пространствах Божьего творения.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
