Текст книги "Арктическое лето"

Масуд отозвался на книгу в своем духе, одновременно экспансивно и лаконично. Он признал книгу великолепной, но больше ничего о ней не писал. Без сомнения, он радовался оказанному почету, но это был английский почет, далекий от реальной жизни, а реальной жизнью была Индия. Так, по крайней мере, подумал Морган. И, как обычно, не стоило рассчитывать на многое и впоследствии – в тех редких письмах, что нерегулярно приходили из Хайдарабада.

И типично по-масудовски он не помог Моргану в уточнении юридических вопросов, которых тот касался в своей книге. Оказалось, что процессы, подобные описанному, не могли проходить в суде провинциального городка, хотя Масуд утверждал обратное. Не стал он помогать Моргану и в прочих нюансах, связанных с жизнью в Индии. Это расстраивало Моргана больше всего.

Теперь, когда книга вышла из печати, каждый имел право сказать о ней свое слово и, естественно, потекли критические комментарии. Большинство из них касалось мелочей, но некоторые кололи довольно больно. Например, Морган был несправедлив по отношению к жукам-домино, которых описывал как смертельно ядовитых тварей – они оказались совершенно безобидными. Неправильно он использовал и принятое по отношению к англичанам в Индии обращение «Бурра-сагиб». Указание на собачьи упряжки и лейтенант-губернаторов попахивало анахронизмом. Такие ошибки унижали Моргана, хотя были совсем маленькими и вполне простительными. Гораздо сложнее примириться с серьезным упреком в том, что он якобы неправильно понял место англичан в Индии и индийской истории.

Конечно, Морган не удивился, поскольку был готов к подобным обвинениям. Но ярость его оппонентов долго не утихала. На некоторых особо назойливых критиков можно было не обращать внимания, и когда Руперт Смит написал ему гневное письмо, сообщив, что вычеркивает Моргана из списка своих друзей, последний не счел это большой потерей. Гораздо больше тревожили письма от ушедших в отставку бывших чиновников Гражданской службы, пытающихся в спокойном тоне объяснить Моргану, что он плохо осведомлен в том, что пишет. Он был просто гостем Индии и не жил там; проводя все время с индийцами, он не распространил свое внимание на проживающих там англичан.

Поначалу подобные обвинения выводили Моргана из себя, поскольку ему казалось, что в них содержится истина. В Индии он встречался с англичанами, но они вызывали такую антипатию, что он действительно мог видеть их в достаточно неверном свете. Однако, когда в мыслях своих он вернулся к некоторым слышанным разговорам, к кое-каким событиям, свидетелем коих он был, в нем вспенилось некое подобие яростной волны. Он описывал то, что воспринимал, настолько честно, насколько мог, и если от этого его суждения казались кому-то несправедливыми, он не виноват. Иногда честность и справедливость друг с другом не уживаются.

* * *

Правда, порицание являлось лишь небольшой частью реакции, высказанной читающей публикой. Признание читателей воспринималось гораздо сложнее, и оно изливалось на автора «Поездки в Индию» в значительных объемах. Особенно не желая ни того ни другого, Морган внезапно обнаружил, что он богат и знаменит.

Это одновременно и радовало, и раздражало. Он не нуждался в грудах писем, во всеобщем воодушевлении, во внимании к собственной персоне. Хотя и трудно было не ощутить собственной значимости – это приносило удовольствие, пусть в конце и оборачивающееся отвращением.

Как ни странно, но Моргана узнавали люди, с которыми он никогда прежде не встречался. Один из подобных эпизодов, опечаливших его, случился вскоре после выхода романа. Он был в Лондоне и пил чай в ресторане «Лайонз-Корнер» на Стрэнде, когда обнаружил внимание к своей персоне со стороны женщины средних лет, сидевшей на противоположной стороне зала. Ее сопровождала более молодая особа, казалось, полностью пренебрегающая всем происходящим вокруг нее, но старшая постоянно бросала взгляды на Моргана через запруженный людьми проход. Это было довольно приятно, а потому совершенно неслучайно Морган, проходя к выходу мимо их стола, задержался за колонной, роясь по карманам в поисках очков.

– Я полагаю, – услышал он за спиной женский голос, – это был мистер Э.М. Форстер.

– Кто? – переспросил голос помоложе.

– Писатель, дорогая. Ты, должно быть, слышала. «Поездка в Индию».

– Конечно же. Но где он?

– Ушел. Ты просто не смотрела.

– Как жаль! – печально проговорила молодая леди, и Морган почувствовал, насколько она разочарована. – Как бы я хотела увидеть его!

– Он не очень хорошо одет. Брюки на несколько дюймов короче, чем принято носить. Но книга замечательная! Так все говорят. Я намереваюсь вскоре ее прочитать.

– Я тоже прочитаю. Особенно теперь, когда… когда я его увидела.

– Но ты его не видела! – напомнила старшая. – А вот я – видела. Ты же слишком увлеклась своим бутербродом. Кстати, масло свежее?..

На мгновение голоса заглушил общий шум, стоявший под сводами зала, и Морган уже готов был уйти, когда его внимание привлекло новое суждение сидевших за столом женщин. Одна из них – он не мог понять которая – четко произнесла:

– Я слышала, он очень несчастен.

– Вот как?

– Да, он одинок. Живет с матерью и никогда не был женат. А сам уже не мальчик.

– Это печально. Он что, не любитель приключений?

– Именно так. Робок, словно девушка. Люди говорят, он даже толком не жил – за исключением внутренней жизни.

– Но это уже много! У него, по крайней мере, есть воображение. И он написал великолепный роман.

– О да! – произнес голос пожилой дамы. – И я его должна прочитать.

И голоса женщин вновь утонули во всеобщей сумятице звуков, которую, возможно, слышал только он.

И тут предмет их разговора увидел самого себя – так же, как и они могли видеть его в зеркале, висевшем в золотой раме на противоположной стене: странная, деформированная фигура с одной ногой, нелепо заведенной за другую, со скрещенными руками и склонившейся набок взъерошенной головой. Свет, упавший на зеркало под определенным углом, уничтожил отражение зала, отчего казалось, что Моргана окутывает безбрежно-белая пустота. Закованный в лед снежный пейзаж, на который тем не менее солнце изливает свои бесцветные лучи. Вот оно, арктическое лето: все мертво и неподвижно и все тем не менее распахнуто в небо.

«Это не я», – подумал Морган, хотя это был именно он. Все в отражении было неправдой, но какое зеркало покажет истину? А ведь именно истину ему хотелось бы прокричать в белую пустоту. Он бы спросил всех этих людей: «Знаете ли вы, что я сделал? Сделал из пустоты? Я совершил чудо. Я превратил воду в вино и видел ангелов, танцующих на булавочной головке!»

Но, стоя напротив двух женщин, чьи удивленные напудренные лица так напоминали физиономии леди, сопровождавших его всю его жизнь, Морган вдруг почувствовал смущение. Он стоял на пороге некоего значительного деяния; но что это могло быть за деяние, он упустил. Он думал, что готов закричать, но произнес самым тихим голосом:

– Я любил. А следовательно, жил. Тем способом, который мне доступен.

Добавить было нечего. В уголках рта пожилой дамы дрожали сухие хлебные крошки. А может быть, это дрожал сам Морган? В любом случае дрожали и трепетали все предметы, прежде твердо стоявшие на своих местах.

Пока он не повернулся и не вышел, испортив эффект тем, что запнулся о загнутый край ковра.

Случай был так ужасен и одновременно так тривиален, что он никому о нем не рассказывал. Даже своему дневнику, который выслушивал и более откровенные признания хозяина. Хотя, возможно, он просто не нашел времени для этого – настолько полной и интересной стала его жизнь.

* * *

Морган приехал в Индию еще раз, в 1945 году, в возрасте шестидесяти шести лет. Его жизнь полностью изменилась, и визит его никоим образом не походил на предыдущие два. Тогда он был почти никому не известен, особенно в этой части страны, – частное лицо, останавливавшееся у друзей, нередко принадлежащих к тому, что в те дни называлось «Вторым обществом». Сейчас же он был известным романистом, знакомства с которым искали представители высших эшелонов британской Индии. Он обедал с вице-королем и главными чиновниками. В Индии Морган провел три месяца по приглашению ПЕН-клуба, международной писательской организации. Принимал участие в конференциях, произносил по радио речи, подписывал книги для своих поклонников. При этом его просили высказываться по вопросам, зачастую не имеющим ни малейшего отношения к его творчеству.

Мир за пределами Индии, большой мир сделался существенно иным. Способствовало этому еще одно потрясение, сопровождавшееся такими открытиями относительно людской природы, что ум человека, размышлявшего о них, застывал в параличе. Для Индии же все это прошло незамеченным – все, кого Морган встречал здесь, говорили только о себе. Европа и Америка для Индии не существовали. Индийцы их отменили. Сама же Индия находилась на пороге существенных преобразований: через два года она готовилась стать независимой страной, она была чревата свободой, и соответствующие переменам знаки буквально витали в воздухе.

Даже путешествовали теперь по-другому. Вместо медлительного двухнедельного плавания на корабле Морган прибыл на место назначения за три дня, примчавшись в Индию на летающей лодке со скоростью и на высоте, которые когда-то воспринимал в качестве симптомов гибнущего мира. Но не будущее, а прошлое вызвало в душе Моргана меланхолическое настроение – он пролетал над местами, бывшими когда-то частью его жизни. Сперва Франция, Италия, потом Египет – все пронеслись под крыльями его воздушного корабля, пробуждая воспоминания, вызывая к жизни призраки прошлого.

То же самое было связано и с его домом, и с пунктом назначения. В Англии, дома, у Моргана произошли печальные перемены – умерла мать. Она уже долгое время болела, а в марте того же года, когда ей исполнилось девяносто, сильно ослабла. Стало ясно, что конец близок. В последнюю ночь Морган спал в коридоре возле двери в ее комнату, а утром они попрощались.

– Я недолго буду с тобой, – сказала Лили.

– Неправда, – ответил он. – Со мной вечно остается твоя любовь.

В конечном итоге он был даже рад, что они так поговорили на прощание. Тяжелейшее бремя упало с плеч Моргана вместе с чувством вины и сожаления. Горевал он глубоко. В своем воображении он готовился к этому событию в течение последних десяти лет, но представить, насколько сильным окажется потрясение, не мог. Смерть матери задела басовую струну его личности, в самой ее сердцевине, и струна эта вибрировала до конца его дней. Поначалу Морган и сам хотел умереть. Иногда, вдруг вспомнив какой-нибудь разговор или образ, он терял самообладание, причем такое нередко происходило на публике. Но, кроме прочего, Моргана угнетало ужасное открытие – с уходом Лили ему стало значительно легче, он обрел способность свободно дышать. Ужасно понимать и чувствовать такое. Он хотел бы, чтобы мать жила, и постоянно старался вызвать ее к жизни, хотя бы и в своем воображении. Когда Морган уезжал, то положил на ее подушку ветку жимолости, а вернувшись, отнес на ее могилу лист с дерева, сорванный в Индии.

Именно смерть матери позволила Моргану совершить эту поездку – нечто вроде ее посмертного подарка. Путешествие развлекло Моргана и отдалило от горестных мыслей – Лили никогда не бывала в чужой ей стране, и ничто в Индии не хранило ассоциаций с его ушедшей из жизни матерью. В этом смысле Индия была чиста.

Но из жизни уходили и индийцы. К моменту его путешествия двое из индийцев, которые были дороги Моргану, уже отправились в лучший из миров.

И первым – Масуд. Его жизнь достигла высшей точки в 1929 году, когда его назначили проректором Мусульманского университета в Алигаре, созданного на основе Англо-Восточного колледжа. Он повторил путь своего отца и деда, таким образом замкнув круг семейной традиции. Но триумф Масуда не длился долго. Внутренняя политика университета и напряженные отношения с британскими властями, в которых частично был виновен и сам Масуд, заставили его через пять лет оставить этот пост. Чтобы компенсировать для Масуда больной удар, бегума Бхопала сделала его в своем штате министром образования, но дух его был уже подорван, и через три года он скоропостижно скончался.

Новость дошла до Моргана по официальнейшему из каналов – он узнал о смерти Масуда из «Таймс». В тот момент, когда Морган прочитал страшное сообщение, ему показалось, что мир вокруг застыл в ледяном молчании. Произошедшее казалось невозможным, и тем не менее это был свершившийся факт, да еще зафиксированный типографским станком. История казалась темной, намекающей на какие-то мрачные обстоятельства, но в течение последующих недель все прояснилось – Масуд умер от почечной недостаточности. Обычная смерть, в которой не было ничего исключительного, в возрасте сорока семи лет. Они часто говорили, шутя только наполовину, что видят себя глубокими стариками, сидящими под деревом где-то в Индии. Теперь Моргану пришлось сидеть там в одиночку.

В последние годы жизни к Масуду вернулась его привычка подолгу не отвечать на письма. Когда же отвечал, то писал в такой официально-помпезной манере, что Моргану казалось – лучше бы не писал вообще. В этот же период своих отношений они отдалились друг от друга, и тем не менее воспоминания о прошлом никогда не умирали в душе Моргана. Ведь были же времена, когда возможным казалось все самое важное, что их связывало! И что-то от этого чувства, от этих надежд и воодушевления продолжало мерцать где-то неподалеку, а теперь вспыхнуло снова, маленький огонек в тумане отчаяния.

Морган съездил в Алигар, но так и не смог заставить себя пройти мимо дома, где они с Масудом жили вместе целую неделю четверть века назад. Он слышал, что дом брошен и медленно разрушается. Двое сыновей Масуда занялись торговлей, и ухаживать за домом им было некогда, да юноши и не понимали, к чему заботиться о такой развалюхе. Морган не пошел смотреть бывшее жилище Масуда – бог знает, к чему это могло привести!

Не поехал он и в Девас. Магараджа умер через полгода после смерти Масуда, в начале зимы. Но его уход из жизни оказался более унизительным и одновременно более публичным. Еще живя во дворце Бапу-сагиба, Морган наблюдал начало конца. Неряшливость в деле бюджетных расходов, неумелое управление – все подрывало репутацию магараджи в глазах британских чиновников. И стало еще хуже, когда сын и наследник магараджи, венценосный принц, заподозрил, что отец пытается отравить его, и бежал. Когда финансы штата окончательно истощились, магараджа попытался вступить в переговоры с правительством Индии, которое могло бы ему помочь. Но все замыслы завершились провалом, потому что обе стороны в переговорах выставляли друг другу условия, которые никто из них не смог бы выполнить. Пиком этой истории стала поездка магараджи на юг Индии, когда, вместо того чтобы двигаться намеченным маршрутом, Их Высочество резко повернул налево, к Пондичерри, который все еще находился в статусе французского анклава, и остался там, отказываясь уезжать. Их Высочество, вероятно, считал, что такое поведение усилит его позиции, но, по сути, этим шагом он сдал свою игру. В Девасе, под началом сына Баху-сагиба, было учреждено временное правительство, а магараджа уже никогда не вернулся в собственный дом, четыре года спустя умерев в Пондичерри от, вероятно, разбитого сердца.

Малькольм навестил магараджу в ссылке, и Бапу-сагиб, рассказывал он потом, положил голову ему на колени и рыдал как дитя. Слышать об этом было ужасно, и Морган взволновался – британские власти, как это случилось и с Масудом, вели себя одновременно и корректно, и глубоко ошибочно. Их ошибка состояла в том, что за суровой буквой протокола они не видели человека; не видя же человека, они не могли знать, насколько прекрасен он в свои лучшие моменты.

Все это было в прошлом. И лучше, вероятно, чтобы в прошлом все и осталось. Есть что-то пораженческое в постоянной оглядке назад, когда ты имеешь только одну жизнь, да и та ежечасно и ежеминутно утекает меж пальцев. Горе способно разрушить самую мощную крепость, возведенную тобой. И тем не менее Морган не смог уехать из Алигара, не нанеся себе укола в сердце.

Он прибыл в город по приглашению университета, ректорат которого просил его оказать им честь и стать пожизненным почетным членом студенческого союза. Таким образом, избежать свидания с прошлым Моргану не удалось. Уже по пути в университет он вспомнил свой первый визит сюда, когда его сопровождал Масуд, и свое весьма неблагоприятное впечатление от этого заведения. С тех пор мало что изменилось. В пыльной атмосфере разложения и религии было трудно дышать. А принимавший его хитрый проректор, с которым Морган был вынужден общаться, являлся главным врагом Масуда.

По завершении официальной церемонии Морган обратился к этому человеку за помощью.

– Перед тем как уехать, – сказал он, – я очень хотел бы посмотреть…

– Да-да. Все уже организовано. Один из наших студентов проводит вас.

Университетская мечеть содержалась в полном порядке, а вот прилегающее к ней кладбище, за которым, видимо, не было должного присмотра, все заросло травой и кустами. Могила Масуда, находившаяся рядом с могилой деда, была в жутком запустении. Траве позволили расти поверху и по краям, а мраморную плиту, по-видимому, не чистили много месяцев. Похоже было, что к могиле уже давно никто не приходил. Умер всего восемь лет назад – и уже совершенно забыт.

Студент, которого назначили Моргану проводником, худощавый юноша, похожий на фанатика, сразу же указал на надпись, украшавшую гробницу. Это была строка из мусульманского поэта Икбала. Но Морган жестом остановил его.

– Если вы не возражаете, – сказал он, – я хотел бы остаться наедине с моим другом.

Юноша был озадачен. Как мертвый может быть другом? Но какое еще слово подходит лежащему под землей, память о котором для близких ему людей никогда не минет безвозвратно?

Несколько минут Морган повозился над могилой, вырывая сорняки и пучки сухой травы, но потом осознал бессмысленность своего занятия. Некоторое время слезы текли из его глаз, хотя и не слишком обильно – ведь столько лет прошло! Завтра он сядет на поезд до Калькутты и уже никогда не вернется. Но это почти ничего не значило – что проку в общении с холодным могильным камнем? Что действительно имело смысл, пребывало невидимым. Единственной защитой от власти времени, как он узнал в Египте, была любовь, что переживает человека и живет собственной жизнью, полной тайн и чудес.

Поэтому мыслями он обратился к настоящему. Нашел укромное местечко и с полчаса посидел, размышляя. Некоторое время он думал о Масуде, а потом внезапно начал задремывать. Он был уже далеко не мальчик, и тело время от времени его подводило. Хотя, собственно говоря, так происходило всегда.

А в общем-то, так ли уж все плохо? Теплый день, успокаивающее жужжание пчел, летающих над могилами. Эти мелочи значили очень много – они являлись частью Жизни. Жизни величественной и прекрасной, и в этом был ее смысл.

Наконец Морган почувствовал, что пора уходить, хотя и не знал, как правильно это сделать. Он стоял у могилы, ожидая, что найдет нужные слова прощания, но на ум ничего не приходило. В конце-то концов, достаточно слегка кивнуть, протереть глаза и отправиться назад по тропинке, которой он пришел от ворот кладбища.

Где стоял, с сердитым видом ожидая его, худой студент.

– Вы готовы? – спросил он.

Неясно было, что он имеет в виду. Официальная часть визита завершилась, и Моргану предстояло просто уехать. Но тем не менее он улыбнулся юноше и кивнул.

– Да, – сказал он. – Я готов.

От автора

В своих исследованиях я главным образом опирался на тексты самого Э.М. Форстера, художественные и нехудожественные, включая его дневники (Издательство «Пикеринг и Чатто», 2011) и письма (изданные Мэри Лаго и Ф.Н. Фурбанком в «Бэлкнап-пресс» издательства «Гарвард Юниверсити-пресс», 1983, 1985). Я благодарен Сообществу романистов как литературному представителю наследия Форстера за возможность цитировать из этих источников. Сообществу настоятеля и ученых Королевского колледжа в Кембридже, а также Сообществу романистов я благодарен за возможность цитировать неопубликованные работы Э.М. Форстера. Хочу заметить, что различные цитаты из романа «Поездка в Индию», которые я рассредоточил по своему тексту, имели целью показать разнообразие источников, из которых писатель черпал свой материал. Должен также отметить, что я использовал реальные диалоги, записанные Форстером (и другими людьми) в письмах и дневниках. Я несколько изменил их, исходя из того, что никто с абсолютной точностью не запоминает свои разговоры, даже собственные. С другой стороны, я стремился быть предельно аккуратным в воссоздании образа Индии – в отношении способов обращения и использования топонимов. С подобной же целью я не модернизировал правописание, за исключением пары слов.

Я также многим обязан биографиям Форстера. Трудно превзойти исключительно ценный двухтомник П.Н. Фурбанка «Э.М. Форстер: Жизнь» («Харкорт Брэс Йованович», 1977, 1978). Мистер П.Н. Фурбанк был также достаточно любезен, чтобы встретиться со мной и поделиться личными воспоминаниями и впечатлениями о Форстере.

Я также использовал информацию из книг: «Морган» Николя Бьюмэна («Ходдер и Стаутон», 1993), «Великая Неписанная История» Венди Моффат («Фаррар, Штраус и Жиро», 2010) и «Э.Ф. Морган» Фрэнсиса Кинга («Тэмз и Гудзон», 1978). Чрезвычайно полезным было интервью в «Пэрис Ревью», взятое у Форстера П.Н. Фурбанком и Ф.Дж. Х. Хаскеллом в 1952 году, которое появилось в первой серии цикла «Писатели за работой» («Вайкинг-пресс», 1958).

Кроме этого, большую помощь мне оказали предисловие к «Александрии» и «Фаросу и Фариллону», написанное Мириам Эллотт для абинджеровского издания, (редактор Мириам Эллотт; «Андрэ Дойч», 2004); предисловие к абинджеровскому изданию «Холм Дэви и другие работы об Индии» (редактор Элизабет Хайн; «Эдвард Арнольд», 1983); примечания Филипа Гарднера к «Журналу и дневникам Э.М. Форстера» (редактор Филип Гарднер; «Пикеринг и Чатто», 2011).

Использованные мной биографии прочих лиц, связанных с Форстером: «Кавафис» Роберта Лиделла («Дакворт», 1974); «Эдвард Карпентер» Шейлы Рауботэм («Версо», 2008); «Литтон Стречи» Майкла Холройда («Чатто и Уиндус», 1994); «Жрец Любви» Хэрри Т. Мура («Уильям Хэйнеман», 1974); «Леонард Вулф» Виктории Глендининг («Саймон и Шустер», 2006) и «Вирджиния Вулф» Гермионы Ли («Чатто и Уиндус», 1996). Я также адаптировал фрагменты из второго тома «Дневников Вирджинии Вулф», 1920–1924 гг., изданных Энн Оливер Бэлл, авторские права с 1978 года – Квентин Бэлл и Анджелика Гарнетт. Опубликовано в «Хогарт-пресс». Перепечатано в США по разрешению «Рэндом-хаус-груп лимитед» (Великобритания) и «Хогтон Маффлин Харкорт».

За разрешение цитировать Вирджинию Вулф я также благодарен Сообществу романистов и литературному представителю ее наследия.

Исторические события в Индии той поры реконструированы по книгам Лоуренса Джеймса «Британское правление в Индии: создание и гибель британской Индии» («Литтл, Браун», 1997); Маргарет Макмиллан «Женщины эпохи британского правления в Индии» («Тэмз и Гудзон», 1996); и «Британское правление в Индии: альбом британской Индии» Чарлза Аллена («Бук Клаб Ассошиэйшн», 1977). Бесценной для египетского раздела моей книги оказалась работа Майкла Хаага «Александрия, Город памяти» («Йейл Юниверсити-пресс», 2004).

Прочие книги, оказавшие мне помощь в работе: «Письма Форстера и Кавафиса», изданные Питером Джеффрисом («Америкэн Юниверсити ин Кайро-пресс», 2009); «Взгляды Э.М. Форстера», изданные Оливером Сталлибрасом («Эдвард Арнольд», 1969); «Материалы о Э. М. Форстере» Фрэнка Кермоуда («Уиндфелд и Николсон», 2009); «Э.М. Форстер: интервью и воспоминания», изданные Дж. Х. Стэйпом («Св. Мартин-пресс», 1993); «Индия Э.М. Форстера» Дж. К. Даса («Макмиллан-пресс», 1977) и «Ислам» Альфреда Гильома («Пенгуин», 1954). Книга Рональда Хайяма «Империя и сексуальность: британский опыт» («Манчестер Юниверсити-пресс», 1990) предоставила цитату из стихотворения Кеннета Сирайта. Срока из стихотворения Кавафиса «Бог оставил Антония» взята из первого английского перевода, выполненного Дж. А. Валассопуло и опубликованного в 1923 году в книге «Фарос и Фариллон».

Я искренне признателен школе англистики Университета Св. Эндрю за отличное размещение в 2012 году, а Фонду Вильгельмины Барнс-Грэм за предоставленный грант.

Благодарю за ценные советы и замечания Тони Пики, Элисон Лоури и Маргарет Стид. Кроме того, моя искренняя благодарность Фаури Бота, Эллен Селигмэн, Найджелу Майстеру, Питеру Картрайту, Нилу Макхерджи, Тамсин Шелтон, Дэвиду Давидару и Аиенле Озукум за их критику; Анат Яакуэль за место для работы, а за помощь при посещении Барабарских пещер – Манишу Шаворену.