Текст книги "Игра по правилам"

«Сплошное введение в заблуждение», – думал я. Если за замочной скважиной не было замка, то, может быть, петли были вовсе и не петли. Крышка могла оказаться не крышкой. И шкатулка представляла собой монолит.

Я опять перевернул ее вверх дном и, сильно надавив на него большим пальцем, попробовал сдвинуть его к краю. Ничего не помогало. Я повернул шкатулку другой стороной, повторил ту же самую процедуру, и, словно нехотя уступая моему глупому упорству, дно шкатулки сдвинулось наполовину в сторону до упора.

«Замечательно сделано», – подумал я. В закрытом состоянии создавалось впечатление, что дно и стенки шкатулки составляли одно целое, настолько хорошо все было подогнано. Испытывая огромное любопытство, я посмотрел, что Гревил прятал в этом хитроумном тайничке. Не рассчитывая найти бриллиантов, я извлек оттуда два потертых замшевых мешочка с завязками, подобные тем, какие обычно выдают в ювелирных магазинах; напечатанное на них имя ювелира было едва различимо.

К моему величайшему разочарованию, оба мешочка оказались пустыми. Запихнув их назад, я закрыл шкатулку и поставил ее на стол возле телефона, где она и простояла весь вечер – разгаданная, но не принесшая удовлетворения тайна.

Лишь перед самым сном словно что-то сработало у меня в голове, едва уловимая мысль вдруг приняла отчетливую форму. Напечатанное золотом имя – ван Экерен. Вероятно, стоит еще раз взглянуть на замшевые мешочки с именем ювелира.

Открыв шкатулку, я вновь вытащил оттуда мешочки и по полустертым, едва различимым буквам прочел полное имя и адрес:

Якоб ван Экерен

Пеликанстраат, 70

Антверпен.

«В Антверпене должно быть с десяток тысяч ювелиров, – подумал я. – Мешочки выглядят далеко не новыми – по крайней мере, им не несколько недель. И все-таки лучше выяснить».

Оставив себе один из мешочков, я положил другой назад в шкатулку и закрыл ее, а утром отвез свою невзрачную находку в Лондон и через международную справочную узнал телефон Якоба ван Экерена.

Из Антверпена мне ответили то ли по-голландски, то ли по-фламандски, и я попробовал объясниться на французском:

– Je veux parler avec monsieur Jacob van Ekeren, s'il vous plait[6]6
  Я бы хотел поговорить с месье Якобом ван Экереном.


[Закрыть].

– Ne quittez pas[7]7
  Не кладите трубку (франц.).


[Закрыть].

Я подождал, как мне было предложено, и другой голос мне ответил уже на французском, в котором мои познания были весьма ограниченны.

– Monsieur van Ekeren n'est pas ici maintenant, monsieur[8]8
  Месье ван Экерена нет сейчас на месте.


[Закрыть].

– Parlez-vous anglais?[9]9
  Вы говорите по-английски? (франц.).


[Закрыть] – спросил я. – Я говорю из Англии.

– Attendez[10]10
  Подождите (франц).


[Закрыть].

Подождав еще немного, я наконец с облегчением услышал, как на чисто английском меня спросили, чем мне могут помочь.

Я объяснил, что звоню из Лондона, из компании «Саксони Фрэнклин лимитед», занимающейся импортом драгоценных камней.

– Чем можем быть вам полезны? – любезно и беспристрастно спросил меня мужской голос.

– Вы занимаетесь шлифовкой необработанных бриллиантов? – напрямик поинтересовался я.

– Да, разумеется, – ответили мне. – Однако для того чтобы стать нашим клиентом, вам необходимо представить рекомендательные письма и поручительства.

– Гм... А разве «Саксони Фрэнклин лимитед» уже не является вашим клиентом? – спросил я. – Или, может быть, Гревил Саксони Фрэнклин? У меня очень важное дело.

– Будьте любезны, ваше имя?

– Дерек Фрэнклин. Я – брат Гревила.

– Одну минуту.

Через некоторое время он вернулся и сказал, что скоро перезвонит мне, чтобы дать ответ на мой вопрос.

– Благодарю вас, – сказал я.

– Pas du tout[11]11
  Не за что (франц.).


[Закрыть]. – Оказывается, он еще и говорил на двух языках.

Положив трубку, я попросил Аннет и Джун, сновавших вокруг меня с деловым видом, поискать в картотеке Гревила имя Якоб ван Экерен.

– Взгляните, может быть, в компьютере есть какое-нибудь упоминание об Антверпене, – добавил я, обращаясь к Джун.

– Опять все эти алмазы!

– Да. Адрес ван Экерена – Пеликанстраат, 70. Аннет сосредоточенно сдвинула брови.

– Это же бельгийский аналог лондонского Хэттон-Гарден, – воскликнула она.

Я не очень обрадовал их своей просьбой, отрывая от повседневной работы, но вскоре Аннет уже сообщила мне, что никакого Якоба ван Экерена в картотеке не значится, однако в офисе имеется информация только шестилетней давности, а более старая документация хранится на складе в подвале. Джун, заскочив в комнату, сказала, что компьютер ничего не выдал ей ни о ван Экерене, ни о Пеликанстраат, ни об Антверпене.

Собственно говоря, в этом не было ничего удивительного. Если бы Гревил хотел, чтобы информация о его операции с алмазами стала всеобщим достоянием в офисе, он бы ничего не скрывал. «Весьма странно, что это не так», – думал я. Был бы на месте Гревила кто-то другой, его можно было подозревать в каких-то махинациях, но, насколько я знал, Гревил всегда вел дела с честью и благородством, о чем свидетельствовали те, похожие на молитву, строки.

Зазвонил телефон, и Аннет взяла трубку.

– "Саксони Фрэнклин", добрый день. Она послушала, что ей ответили.

– Дерек Фрэнклин? Да, одну минуту. Взяв трубку, я услышал все тот же ровный франко-англоговорящий голос из Бельгии. Я нисколько не сомневался, что в перерыве между двумя нашими телефонными разговорами говоривший узнавал наш номер через международную справочную, чтобы удостовериться в том, что я был именно тем человеком, за которого себя выдавал. Ну что ж, разумно. Я бы поступил точно так же.

– Мистер Якоб ван Экерен ушел на пенсию, – сообщил он. – Я его племянник, Ханс. По имеющейся у нас информации, на протяжении последних шести-семи лет мы не имели деловых контактов с вашей фирмой. Однако я не могу вам ничего сказать по поводу того, что было раньше, когда делами ведал мой дядя.

– Понятно, – ответил я. – Не могли бы вы поинтересоваться на этот счет у вашего дяди?

– Пожалуйста, если угодно, – вежливо отозвался он. – Я уже звонил ему домой, но, видите ли, они с тетей уехали до понедельника, и их служанка не знает куда. – Он помолчал. – А не могли бы вы мне сказать, в чем, собственно, дело?

Я объяснил, что мой брат скоропостижно скончался и оставил много незавершенных дел, в которых я пытаюсь разобраться.

– Мне попались название и адрес вашей фирмы. Я сейчас пытаюсь дозвониться всюду, куда можно, чтобы все узнать.

– В понедельник я обязательно поговорю со своим дядей. – В его голосе послышалось сочувствие. – И непременно перезвоню вам.

– Я вам крайне признателен.

– Не стоит благодарности.

«Дядя, – мрачно подумал я, – вряд ли расскажет что-нибудь интересное».

Я пошел и открыл сейф, сказав Аннет, что Просперо Дженксу нужны все шпинели.

– Он говорил, что у нас есть кусок горного хрусталя, похожий на Эйгер.

– На что?

– На горную вершину. Как Монблан.

– Ах да.

Она пошла вдоль рядов коробок и отыскала среди них одну довольно тяжелую, стоявшую в противоположном конце почти в самом низу.

– Вот он, – сказала она, водрузив ее на полку и сняв крышку. – Красота.

Занимавший всю коробку «Эйгер» лежал на боку и имел настолько бугристую основу, что его нельзя было поставить, но, глядя на прозрачные срезы и грани, представляя их сверкающими алмазным блеском в лучах солнца, как задумано Дженксом, можно было не сомневаться, что горный хрусталь составил бы основу фантазии, достойной своего названия.

– Цена нами уже установлена? – спросил я.

– Вдвое больше его стоимости, – бодро сообщила она. – Плюс налог, плюс упаковка и перевозка.

– Он хочет, чтобы ему все передали с посыльным.

Она кивнула.

– Он всегда так просит. Джейсон все перевозит на такси. Предоставьте это мне, я обо всем позабочусь.

– И еще нам надо переложить тот жемчуг, что мы получили вчера.

– Да, конечно.

Она отправилась за жемчугом, а я продолжил то, чем занимался накануне, будучи почти уверен, что мои поиски напрасны, но тем не менее не отказываясь от своих намерений. Аннет вернулась с жемчужинами, которые хоть на этот раз были уложены в пластиковые пакетики с завязками, а не в дурацкие открытые бумажные конверты, и, пока она пересчитывала и складывала новые поступления, я продолжал просматривать старые.

Коробки с жемчужинами всех размеров. Никаких алмазов.

– Вам что-нибудь говорит формула CZ? – между делом спросил я Аннет.

– CZ – это кубический циркон, – тут же ответила она. – Мы продаем их в больших количествах.

– А это... это не искусственный бриллиант?

– Это синтетический хрусталь, очень похожий на бриллиант, – объяснила она, – но примерно в десять тысяч раз дешевле. Если он вставлен в перстень, разница почти незаметна.

– Неужели? – удивился я. – В это трудно поверить.

– Мистер Фрэнклин говорил, что многие ювелиры не могут определить на глаз. По его словам, лучше всего вытащить камень из оправы и взвесить.

– Взвесить?

– Да. Циркон гораздо тяжелее бриллианта, так что один карат циркона меньше бриллианта в один карат.

– CZ равно С, умноженное на 1, 7, – медленно произнес я.

– Верно! – удивленно воскликнула она. – Откуда вы знаете?

Глава 9

В полдень, когда я, закончив свои безрезультатные поиски, закрыл крышку последней коробки с нежно переливавшимися цветами радуги опалами из Орегона, сидел в кабинете Гревила и читал распечатку Джун об основах бизнеса, постигая схему денежного оборота, заканчивавшегося справедливым итогом. Аннет, в ежедневные обязанности которой входил перевод денег в банк, дала мне на подпись пачку чеков. Я подписал их с ощущением, что делаю это не по праву. Затем она принесла мне дневную корреспонденцию, требовавшую определенных решений, и я разобрал ее, преодолевая внутреннее сопротивление.

Было несколько звонков от ювелиров, узнавших из утренних газет о смерти Гревила. Аннет, уверяя их, что это не означает закрытия предприятия, говорила более убедительно, чем выглядела.

– Все говорят, что Ипсуич слишком далеко, но мыслями они будут там, – сообщила она.

В четыре часа позвонил Эллиот Трелони и сказал, что ему удалось узнать, кто та леди, которая не желала слышать имя Гревила в своем доме.

– На самом деле это грустная история, – с усмешкой сказал он, – и смеяться тут, вероятно, нечему. Она не простила и не простит Гревилу то, что он отправил ее великосветскую доченьку на три месяца в тюрьму за то, что та продала кому-то из своих дружков кокаин. Ее мать была на суде, и я помню, как она давала репортерам интервью после заседания. Мать никак не понимала, почему продажа кокаина приятелю считалась противозаконной. Разумеется, торговцы наркотиками – презренные негодяи, но продать знакомому – совсем другое.

– Если закон тебя не устраивает, не обращай на него внимания, он тебя не касается.

– Что вы говорите?

– Это Гревил писал в своей книжке.

– Ах да. Кажется, Гревил узнавал телефон матери, чтобы предложить ей возможные варианты реабилитации дочери, но та не захотела его слушать. Знаете что, – он немного помедлил, – вы мне позванивайте, хорошо? Встретились бы как-нибудь за рюмочкой в «Рук-энд-Касл», а?

– Хорошо.

– И сообщите мне сразу же, как найдете эти записи.

– Обязательно, – заверил я.

– Я говорил вам, мы хотим остановить Ваккаро.

– Я все обыщу, – пообещал я. Положив трубку, я спросил о них у Аннет.

– Записи о судебных процессах? – удивилась она. – Нет-нет. Он никогда не приносил ничего подобного в офис.

«Точно так же, как никогда не покупал алмазов, – сдержанно добавил про себя я, – о которых не было и намека ни в перечнях, ни в описях».

Из стола вновь донесся приглушенный настойчивый сигнал. На моих часах было двадцать минут пятого. Протянув руку, я открыл ящик, и сигнал, как и в прошлый раз, тут же умолк.

– Что-нибудь ищете? – спросила Джун, залетая в комнату.

– Нечто вроде электронных часов с будильником.

– Это наверняка всемирные часы, – сказала она. – Мистер Фрэнклин пользовался ими, чтобы не забыть позвонить, например, поставщикам в Токио.

Я рассудил, что, поскольку мне нечего будет сказать токийским поставщикам, сигнал вряд ли нужен.

– Вы хотите, чтобы я послала в Токио факс и сообщила, что все дошло благополучно? – спросила она.

– Вы обычно это делаете? Она кивнула.

– Они беспокоятся.

– Тогда, пожалуйста, сообщите им. Когда Джун ушла, в дверях возникла рыжая шевелюра Джейсона, и он без всякого намека на нахальство сообщил мне, что отвез товар Просперо Дженксу и вернулся с чеком, который уже передал Аннет.

– Спасибо, – безразличным тоном ответил я.

– Аннет велела передать вам, – сказал он, посмотрев на меня ничего не выражающим взглядом, и удалился. «Удивительный прогресс», – отметил про себя я.

В тот вечер, когда все ушли, я остался один и стал не спеша осматривать владения Гревила в поисках тайников, которые требовали смекалки, хитрости и постоянно вводили в заблуждение.

Я был просто не в состоянии осмотреть сотни ящичков в помещениях склада и пришел к выводу, что он вряд ли мог бы ими воспользоваться, потому что Лили или кто-то другой могли запросто наткнуться на то, о чем знать им не следовало. «В этом-то и была основная проблема», – решил я в конце концов. Гревил, согласно своим принципам, не поощрял разграничение на «свое» и «чужое», но это правило распространялось и на него, и его сотрудники привычно заскакивали к нему в кабинет при малейшей необходимости.

Постоянно не давала покоя назойливая мысль о том, что, если Гревил и оставлял хоть какие-то координаты бриллиантов в офисе, они могли исчезнуть вместе с «кудесником-взломщиком», и мне просто нечего было искать. Я и в самом деле не нашел ничего, что могло бы принести малейшую пользу. После часа бесплодных поисков я запер все, что запиралось, и спустился во двор, чтобы найти Брэда и отправиться домой.

* * *

Рассвет в день похорон Гревила был ясным и холодным, и, когда взошло солнце, мы уже направлялись на восток. Поездка в Ипсуич заняла в общей сложности три часа, и мы приехали в город, имея большой запас времени на поиски машины Гревила.

Все попытки выяснить что-нибудь через полицию оказались безрезультатными. Они не брали на буксир, не отвозили и не штрафовали за просроченную стоянку ни один старый «Ровер». Они не видели машину с таким номером ни на городских магистралях, ни на автостоянках, однако, по их словам, это еще ничего не значило. Розыск машины не входил в их первоочередные обязанности, поскольку она не была украдена, но, если вдруг... они сообщат мне.

По дороге я объяснил Брэду принцип действия «машиноискателя» и дал в придачу карту городских улиц.

– Очевидно, когда нажмешь эту красную кнопку, у машины зажгутся фары и зазвучит сигнал, – сказал я. – Так что ты веди машину, а я буду нажимать, идет?

Он удивленно кивнул, и мы начали свои несколько необычные поиски из центра города, вблизи того места, где умер Гревил, медленно проезжая по улицам, сначала к северу, затем к югу, и отмечая их на карте. Во многих жилых кварталах машины стояли возле домов одна за другой, но нигде мы не услышали свистка сигнала. Мы проезжали общественные стоянки, автостоянки возле магазинов и перед вокзалом, но нигде не увидели зажженных фар. «Роверы-3500» встречались довольно редко, и, когда нам попадался очередной, мы останавливались, чтобы посмотреть на номер, даже если машина и не была серого цвета, но автомобиля Гревила мы среди них так и не нашли.

Мною все сильнее овладевало чувство глубокого разочарования. Я серьезно рассчитывал отыскать эту машину. По мере того как время приближалось к двум часам, я все больше укреплялся во мнении, что мне не стоило так затягивать с поисками – следовало заняться ими сразу же после смерти Гревила. «Однако в прошлое воскресенье я был просто не в состоянии начать их, да и узнал-то я, что нужно искать нечто ценное, только во вторник», – думал я.

Даже сейчас меня не покидала уверенность, что Гревил не мог оставить алмазы в каком-то легкодоступном месте, но приезжал же он зачем-то в Ипсуич... а вдруг?

Крематорий располагался в саду среди аккуратно рассаженных розовых кустов. Брэд подвез меня к самому входу и поехал где-нибудь перекусить. Мне навстречу вышли двое мужчин в черных костюмах и с соответствующим выражением лица. Один представился владельцем похоронного бюро, в которое я обращался, другой – сотрудником крематория. Сообщив мне, что прислано множество цветов, они спросили, какие положить на гроб.

Несколько озадаченный, я последовал за ними, и мы пришли в длинную крытую аркаду, находившуюся возле здания. Там возле своих венков стояли одна-две группы скорбящих людей.

– Вот цветы для мистера Фрэнклина, – сказал сотрудник крематория, показывая на длинные ряды необыкновенно ярких, разноцветных букетов, полных жизни в этом владении смерти.

– Это все для него?! – воскликнул я в изумлении.

– Да, их приносили все утро. Какие положить внутрь, какие – на фоб?

Я заметил, что на букетах были карточки.

– Я тоже прислал цветы от себя и наших сестер, – сказал я с некоторой неуверенностью. – На карточке должно быть написано Сьюзан, Миранда и Дерек. Я хочу, чтобы вы положили их.

С сочувствием взглянув на мои костыли, сотрудник крематория и владелец похоронного бюро решили помочь мне найти цветы, а мне первым делом попалась на глаза не та карточка, что я искал, а другая, от которой у меня перехватило в горле.

«Я думаю о тебе каждый день в четыре двадцать, любимый. К.».

Карточка была прикреплена к розам ярко-красного цвета, которые стояли с папоротником в темно-зеленой вазе. Двенадцать благоухающих цветов. «Дазн Роузез означает „дюжина роз“, – подумал я. – Боже мой!»

– Нашел, – донесся до меня голос владельца похоронного бюро, который держал в руках большой букет розовых и красновато-коричневых хризантем. – Вот, пожалуйста.

– Прекрасно. Мы положим еще эти розы и тот венок, что возле них, – он от сотрудников его компании. Хорошо?

Похоже, они согласились со мной. После мучительных раздумий Аннет и Джун, позвонив из офиса, сказали, что сошлись на исключительно белых цветах. Они взяли с меня обещание, что я обращу на цветы внимание и удостоверюсь в том, что они красивы.

Мы решили, что всем сотрудникам лучше остаться в офисе, поскольку работа шла "весьма оживленно, однако по потупленному взору Джун я мог судить, что ей бы хотелось поехать.

Я поинтересовался у работника крематория, кем были присланы все остальные цветы. Он ответил, что от деловых партнеров, а карточки он соберет и отдаст мне.

Впервые я задумался над тем, что, вероятно, мне надо было отвезти тело Гревила в Лондон, чтобы дать возможность его друзьям и коллегам попрощаться с ним, но в течение последующего необычайно тихого получаса я нисколько не пожалел об этом. Священник, приглашенный похоронным бюро, поинтересовался, хочу ли я прослушать всю службу, поскольку оказался единственным присутствующим на похоронах, и я сказал «да», это полностью отвечало моменту и настроению.

Слушая его негромкий монотонный голос, я видел, как из высоких окон, расположенных на одной стене, на гроб с цветами падали солнечные лучи, и думал о Гревиле, но не о том, как я помнил его живым, а скорее, о том, чем он стал для меня за прошлую неделю.

Его жизнь окутала меня подобно спустившейся на плечи мантии.

За понедельник, вторник, среду и четверг я узнал о его работе столько, что уже никогда это не забуду. Доверие людей, полагавшихся на него, распространилось теперь и на меня. В какой-то степени этим объяснялось и желание его друга Эллиота Трелони посидеть в баре со мной вместо Гревила. Кларисса Уильяме послала цветы, зная, что я увижу их, стремясь напомнить о себе, если я уже забыл. Николас Лоудер пытался использовать меня в интересах своей конюшни. Просперо Дженкс скоро будет наседать по поводу бриллиантов для своей «фантазии», а предоставленная банком ссуда зависла точно грозовая туча и омрачала мои мысли.

Гревил покоился в гробу. Он вовсе не планировал, чтобы все случилось именно так.

«Благородный человек», – думал я, мысленно повторяя строки его молитвы, поскольку они, казалось, полностью соответствовали моменту. «Пусть я буду чист от бесчестных помыслов. Пусть мужество не оставляет меня в моих поступках. Пусть обретет смирение душа моя». Не знаю, насколько ему удалось последнее, мне это пока было недоступно.

* * *

Монотонный голос священника смолк. Сотрудник крематория, сняв с гроба цветы и венок, положил их на пол, и под скрип и жужжание машины, показавшиеся громкими в наступившей тишине, гроб двинулся вперед, скрываясь из виду, направляясь в объятия пламени.

«Прощай, дружище, – мысленно сказал я. – Прощай – правда, теперь ты со мной больше, чем когда-либо прежде».

Я вышел на улицу; воздух был холодным и чистым. Поблагодарив всех и расплатившись, я договорился, чтобы все цветы отправили в больницу святой Екатерины, что, похоже, было необременительно. Сотрудник крематория отдал мне срезанные с цветов карточки и спросил, каковы будут пожелания относительно урны с прахом брата. У меня вдруг возникло идиотское желание рассмеяться, но, посмотрев на его скорбное лицо, я понял, что это было бы в высшей степени неуместно. Вопрос о том, что делать с прахом, всегда приводил меня в замешательство.

Он терпеливо ждал моего решения.

– Если у вас есть высокий куст красных роз, – наконец сказал я, – мне кажется, было бы неплохо, если бы вы посадили его к другим розовым кустам и положили туда прах.

Заплатив за розовый куст, я вновь поблагодарил его и немного подождал Брэда, который вернулся с откровенно самодовольной улыбкой.

– Я нашел ее, – заявил он.

– Что? – спросил я, все еще думая о Гревиле.

– Тачку твоего брата.

– Не может быть!

Он кивнул, невероятно довольный собой.

– Где?

Брэд не ответил. Он подождал, пока я усядусь, и с торжественным видом привез меня в центр города, остановившись метрах в трехстах от того места, где рухнули строительные леса. Затем со свойственной ему скупостью жестов и слов указал на площадку рынка подержанных автомобилей, где под трепыхавшимися на ветру флажками стояли предлагаемые машины с намалеванными белой краской на лобовых стеклах ценами.

– Неужели одна из них? – недоверчиво спросил я.

Брэд булькнул – нельзя назвать иначе этот гортанный звук, выражавший удовольствие.

– Сзади, – пояснил он.

Он вкатил на площадку, проехал позади машин, куда-то свернул, и мы очутились перед широко открытыми воротами гаража, на которых предлагались услуги по ремонту, замене масла, техосмотру, а также висела табличка «Туалет». Взяв «машиноискатель», Брэд высунул его в открытое окошко, нажал на красную кнопку, и где-то в темных недрах гаража замигали фары и раздался пронзительный свист.

На улицу выскочил сердитый механик в промасленном комбинезоне, сообщивший мне, что заведует этим гаражом и будет рад посмотреть вслед этому «Роверу-3500», а также что я должен ему за недельную стоянку, помимо чистки свечей зажигания двигателя V8, плюс доплату за причиненные неудобства.

– Какие неудобства?

– Вместо положенного часа машина простояла здесь неделю, занимая место, и, кроме того, от этого свистка у меня сегодня трижды чуть не лопнули барабанные перепонки.

– Трижды? – удивился я.

– Раз – сегодня утром, еще дважды – днем. Этот человек уже побывал здесь. Он сказал, что привезет нового владельца «Ровера».

Брэд, довольный, посмотрел на меня. Похоже, «машиноискатель» сделал для нас сегодня утром то, что от него требовалось: виноваты были наши глаза и уши, не увидевшие и не услышавшие ничего, поскольку машина стояла не на виду.

Я попросил механика выписать счет и, выбравшись из своей машины, подошел к автомобилю Гревила. Дверцы «Ровера» открывались, но багажник был заперт.

– Вот, – сказал мастер, протягивая мне квитанцию и ключи зажигания. – Багажник не открывается. Какой-то мудреный замок. Сделан на заказ. Чертовщина.

Желая его утихомирить, я дал ему кредитную карточку, и он отнес ее в свой похожий на конурку офис.

Я посмотрел на «Ровер».

– Сможешь его вести? – спросил я Брэда.

– Да, – угрюмо ответил он.

Улыбнувшись, я вытащил из кармана ключи Гревила, чтобы проверить, не подходит ли какой-нибудь к багажнику; и один из них действительно подошел, что вызвало у меня вздох облегчения. По его виду трудно было предположить, что он имеет хоть какое-то отношение к машине. «Он больше напоминает ключ от сейфа», – подумал я. Открывшийся замок оказался сложным, сделанным из стали. Все это было в духе Гревила: после приключений с его «Порше» мерам безопасности отводилась первоочередная роль.

Тщательно хранимое богатство состояло из дорогого на вид комплекта клюшек для гольфа с тележкой и набором новых мячей, большого коричневого конверта, небольшого дорожного чемоданчика с пижамой, чистой рубашкой, зубной щеткой и кремом для бритья в ярко-красной баночке, переносного телефона, подобного моему, персонального компьютера, портативного факса с начатой упаковкой бумаги, коробочки из полированного дерева, в которой лежали изящные медные весы с легким, как пушинка, разновесом, противоугонного замка, закреплявшегося на руле, и тяжелого, сложного на вид оранжевого приспособления – я вспомнил, как Гревил увлеченно рассказывал о том, что его нужно подсовывать под сдутую шину, чтобы можно было таким образом добраться до гаража, а не менять колесо на обочине.

– О Боже, – сказал Брэд, глядя на все это хозяйство, и подошедший с бумагами мастер, видимо, тоже оценил необходимость надежного запора.

Закрыв багажник, я вновь запер его, как наверняка сделал бы Гревил, затем сунул голову в машину и окинул взглядом салон, обратив внимание на некоторый беспорядок, никак не сочетавшийся с привычной аккуратностью брата: спички, квитанции платных стоянок, голубые солнцезащитные очки и целлофановый пакетик с бумажными салфетками. Из кармана дверцы водителя небрежно торчала какая-то карта.

Я вытащил ее. Это была карта Восточной Англии. Дорога от Лондона до Ипсуича была жирно выделена черным цветом, и сбоку были перечислены другие нужные магистрали. Я с интересом отметил, что маршрут не заканчивался в Ипсуиче, а продолжался до Хариджа.

Расположенный на берегу Северного моря, Харидж был портом, откуда ходил паром Харидж – Хукван-Холланд. Это была такая же исторически известная переправа, как Дувр – Кале или Фолкстон – Остенде. Я не знал, ходил ли все еще паром из Хариджа, но мне казалось, что, если бы Гревил хотел отправиться в Голландию, он наверняка полетел бы туда самолетом. Как бы там ни было, он, по всей вероятности, направлялся в Харидж.

– Здесь поблизости есть бюро путешествий? – сухо спросил я у механика, которому явно не терпелось поскорее с нами распрощаться.

– Через три дома, – ответил тот, показывая рукой, – но машину здесь на это время не оставляйте. Я дал ему «на чай», чтобы он не был так строг, и, оставив Брэда присмотреть за машинами, заковылял по улице. Бюро путешествий работало точно по расписанию, я вошел и поинтересовался насчет хариджского парома.

– Да, конечно, – любовно ответила девушка. – Они курсируют ежедневно утром и вечером. Этим занимается служба морских перевозок. Когда вы хотите ехать?

– Я еще точно не знаю. Она решила, что я глуповат.

– Значит, так, «Сент-Николас» отправляется в Голландию каждое утро, а «Конингин Битрикс» – каждый вечер.

Все мое изумление, видимо, было написано на лице. Я закрыл рот.

– Что случилось?

– Нет-нет, ничего. Большое спасибо. Она пожала плечами, выражая тем самым, что чудачества путешественников недоступны ее пониманию, а я двинулся снова к гаражу с новыми подробностями, которые, давая ответ на одну маленькую загадку, тут же ставили другую, а именно: каковы были намерения Гревила относительно «Королевы Беатрисы» – парохода, а не лошади.

* * *

Мы добирались до Лондона, Брэд – на «Ровере», я – на своей машине, со скоростью, которую даже нельзя было назвать черепашьей. Несмотря на все старания, неисправности в ипсуичской мастерской так и не устранили, и двигатель V8 работал так же, как V4, а то и как VI5, насколько я мог судить. Не успели мы выехать из города, как Брэд остановил машину и с руганью сам полез чистить свечи, но это не помогло.

– Надо новые, – ворчал он.

За это время я внимательно осмотрел сумку с комплектом клюшек для гольфа, коробку с мячами, дорожный чемоданчик и прочие штуковины.

Никаких бриллиантов.

Мы продолжили свой путь. «Ровер» медленно и неуверенно преодолевал подъемы, вползая на них на самой малой передаче, а я неотступно следовал за ним на тот случай, если он совсем заглохнет. Я не сильно расстраивался по поводу нашего медленного продвижения, лишь частые резкие толчки, распространявшиеся вверх по моей покоившейся на полу левой ноге, разбудили отчаянную боль в лодыжке, но это были пустяки по сравнению с тем, что я испытывал по дороге из Ипсуича пять дней назад. «Заживает у меня все по-прежнему быстро», – радостно думал я. Самое позднее во вторник смогу ходить. С трудом, наверное, как машина Гревила.

Я с грустью размышлял, что, если бы свечи были в порядке, ему бы не пришлось останавливаться, чтобы поставить машину на ремонт, и он бы не шел по той улице Ипсуича в роковой момент. Если бы можно было предвидеть будущее, не было бы несчастных случаев. «Если бы только» – жалкие, мерзкие слова.

В конце концов мы добрались до улицы, где жил Гревил, и нашли два свободных места на стоянке, правда, не напротив дома, а несколько в стороне. Утром я говорил Брэду, что переночую в Лондоне, чтобы на следующий день отправиться с Остермайерами в Йорк. Изначально я планировал так, что, если мы найдем «Ровер», он перегонит его прямо в Хангерфорд, а я поеду в Лондон и вернусь домой после поездки в Йорк. Однако неподалеку от Ипсуича из-за неполадок со свечами план изменился. И теперь Брэд должен был ехать в Хангерфорд на моей машине, а мне предстояло закончить путешествие на поезде. Автомобилю Гревила, правильнее было бы назвать его развалиной, отводилась роль уличного украшения.

Мы переложили все содержимое багажника Гревила в мою машину, точнее, этим занимался Брэд, а я в основном наблюдал. Потом Брэд взял из «Ровера» большой коричневый конверт, мою дорожную сумку, и мы направились по темной дорожке к дому. Немедленно зажглись фонари и раздался лай. Из соседних домов никто не обратил на это никакого внимания. Я открыл три замка и осторожно вошел, но, как и прежде, стоило мне выключить «собаку», в доме стало тихо и безлюдно. Отказавшись от еды и напитков, Брэд отправился домой к своей матушке, а я, усевшись в кресло Гревила, открыл большой коричневый конверт и прочел все о Ваккаро, который и в самом деле оказался большим негодяем.

Содержимое конверта состояло в основном из копии развернутого заявления Ваккаро, но к нему прилагался листок, исписанный почерком Гревила:

"Рамон Ваккаро разыскивается в штате Флорида, США, за торговлю наркотиками. Подозревается в нескольких убийствах, жертвы – в основном пилоты, решившие вырваться из сетей наркобизнеса. Ваккаро не оставляет в живых тех, кто может проболтаться. Эти сведения получены мною от до смерти напуганной вдовы одного из пилотов. Она не придет на заседание комиссии, но сообщила мне достаточно много достоверных подробностей, чтобы я мог ей верить.