Текст книги "Лучше не возвращаться"

«Век живи, век учись, – подумал я. – И такое узнаешь!»

– Приходится, правда, поддерживать, э-э-э… переносить… голову, – сказал Кен.

– Ну да, конечно.

Он вернул на место раздвижную дверь и снова запер ее. Потом прошел по топкому покрытию к другой двери, также обитой мягким и выходившей в небольшой коридор. Мы пересекли его и попали в комнату, которую Кен назвал залом подготовки к операции.

– Здесь все необходимое для оказания первой помощи, – вкратце объяснил он. – Тут мы принимаем вновь прибывших животных.

Кен снял чехлы и бросил их в специальный контейнер, жестом предложив мне сделать то же самое.

– Отсюда можно выйти в коридор и дальше – на улицу.

Порыв ветра внес через открытую входную дверь хлопья тлеющей золы. Мы пошли дальше, и Кен снова запирал все двери, которые мы миновали. На каждом ключе у Кена висел цветной брелок с приклеенным к нему ярлыком, содержащим краткую информацию о назначении того или иного ключа в общей схеме больничных замков. Кен бренчал ключами, как заправский тюремщик.

Выйдя на улицу, мы все же оставались под широким карнизом, который тянулся вдоль четырех новых боксов, выстроившихся в ряд слева от нас. Ворота боксов по-прежнему оставались открытыми, пациентов в них не было.

– Ну, вот и все, – вздохнул Кен, оглянувшись вокруг. – Здесь мы принимаем больных животных и заводим их прямо в приемное отделение. Как правило, мы не можем терять время.

– И почти всегда вам приводят лошадей? Кен кивнул.

– Очень редко – крупный рогатый скот. Это зависит от ценности животного, если расходы себя оправдывают. А так – да, в основном лошади. Здесь люди любят поохотиться, и часто лошади прокалывают копыта. Бывает – ранятся о колючую проволоку. Если мы не можем оказать необходимую помощь в домашних условиях, мы приводим их сюда. Например, при ранениях брюшной полости, и тому подобном. И опять-таки, многое зависит от того, насколько хозяин дорожит животным.

Размышляя над тем, что я узнал, я спросил:

– А сколько лошадей на вашем участке?

– Точно не могу сказать. Мы постоянно обслуживаем где-то полдесятка или больше конюшен скаковых лошадей, пять школ верховой езды, несколько пони-клубов, а также бесчисленных охотников, артистов, спортивных наездников и просто тех, кто держит пару рысаков, чтобы время от времени прокатиться… Ах да, еще приют для престарелых стиплеров. Так что лошадей в Глостершире хватает.

– Как и любящих хозяев, – вставил я. И надо же, Кен улыбнулся:

– Да, и именно это держит нас на плаву. – Улыбка исчезла. – До сегодняшнего дня.

– Закон равновесия, – попытался успокоить его я. – Теперь несколько месяцев кряду дело будет обходиться без смертельных случаев.

– Сомневаюсь.

Я прислушался к безнадежности и страху, звучавшим в его голосе, и подумал: «А что, если они вызваны чем-то, чего Кен так и не рассказал мне?»

– Вряд ли кто-нибудь прячется в стойлах, – сказал вдруг Кен.

– Мы можем проверить.

Он пожал плечами, но мы все-таки прошлись вдоль боксов и убедились, что они пусты, включая небольшие отсеки для корма.

– Вот так-то, – сказал Кен на обратном пути. Он закрыл и запер на щеколды все боксы, а потом повел меня не обратно в операционный блок, а к другому входу, который находился в нише, слева от операционного блока и через который мы попали в конец выложенного черной плиткой коридора. Оттуда через расшторенные окна было видно место, где стояла пожарная машина. На стене напротив окон расположился длинный ряд крючков. Там висели две куртки с капюшонами, пара полотняных кепок и хомут. Внизу на полу стояли несколько пар высоких резиновых сапог, а на полочке сверху – сменная обувь.

Кен тщательно вытер ноги о коврик у входной двери и подождал, пока я сделаю то же самое. Затем он открыл очередную дверь, и мы оказались всего в нескольких шагах от того места, с которого начали. Кен отнес халаты обратно в комнату для переодевания и вернулся.

– Как непривычно тихо повсюду, – сказал он, – а ведь обычно здесь довольно шумно.

Я согласился и заметил, что, наверное, можно больше не опасаться вторжения незваных гостей. При этом я пожалел о своем предложении установить круглосуточное дежурство. Накануне я не подумал о том, что может быть холодно. Однако уже в три часа утра зуб на зуб не попадал, а на рассвете могло стать еще холоднее.

– Что, если мы воспользуемся теми куртками, – предложил я, – и еще завернемся в одеяла?

– Можно, – начал говорить Кен, но был прерван тем же приглушенным зуммером, что и в ресторане. Звонил телефон, висящий у него на поясе.

Он посмотрел на меня невидящим взглядом, словно задумавшись на мгновение, кому мог понадобиться в такое время, но потом все же отстегнул телефон и ответил:

– Хьюэтт и партнеры. Да… Это Кен.

Я не предполагал, что он способен побледнеть еще больше, однако это случилось. Его снова начало трясти.

– Да, – сказал он. – Хорошо. Выезжаю немедленно.

Пальцы не слушались его, когда он пристегивал телефон обратно к поясу. Он три или четыре раза глубоко вздохнул, чтобы прийти в себя, но в бледно-голубых глазах по-прежнему сквозила тревога.

– Это из вернонсайдской конюшни, – сказал Кен. – У них там племенная кобыла с коликами. Конюх выгуливал ее, а ей стало хуже. Я должен ехать.

– Может, лучше послать кого-нибудь другого? – подсказал я.

– Нет. Если я пошлю кого-то другого – можете считать, что меня уволили.

Кен посмотрел на меня безумным взглядом человека, стоящего перед необходимостью принять решение, требующее большого мужества. Потом, словно у него не было выбора, он решительно зашагал вдоль коридора к комнате, где хранились медикаменты. Там он быстро выбрал несколько пузырьков, взял шприцы и другие необходимые инструменты.

Пальцы дрожали.

Он ничего не уронил.

– Меня не будет в течение часа, – сказал Кен. – Это в лучшем случае.

Он посмотрел на меня, но тут же отвел глаза.

– Ничего, что я оставляю вас здесь? Вы ведь не обязаны… Я едва знаком с вами.

– Ничего, я останусь, – кивнул я.

– Если что, вызывайте полицию, – и Кен стремительно двинулся по коридору в направлении пальто, висевших у двери. Уже на ходу он бросил через плечо, что мне не нужно отвечать на телефонные звонки, потому что они все равно будут переадресованы на его мобильный телефон. Они так обычно и делали, адресат менялся в зависимости от того, кто был на дежурстве.

– Сами можете звонить, – добавил он, взяв с вешалки куртку. Затем он снял с ног туфли и скользнул в резиновые сапоги. – Ключи я вам лучше оставлю.

И он бросил мне тяжелую связку.

– До встречи.

Он выбежал через дальнюю дверь, загремев щеколдой. Через несколько секунд заработал двигатель его автомобиля, и я услышал, как он выезжает со двора.

Когда шум машины стих, я попытался натянуть на себя оставшуюся куртку оливкового цвета, но она была впору женщине невысокого роста, такой, как Белинда, а мне совершенно не годилась. Недолго думая, я отправился в рентген-кабинет за одеялом, завернулся в него до самого подбородка, уселся на мягкий стул, стоявший в кабинете, закинул ноги на стол и погрузился в чтение статьи в ветеринарном журнале о перемещении зародыша в бесплодных кобыл из других конематок для вынашивания и возможных влияниях этого перемещения на породистость плода.

Нельзя сказать, чтоб это было захватывающим развлечением.

Пару раз я повторял обход, уже не опасаясь обнаружить где-нибудь новый костерок. Я по-прежнему не был уверен, что здесь имел место поджог. Однако Кену так не везло последнее время, что трудно было считать этот пожар случайностью.

Я прочел еще одну статью, на этот раз об иммуносорбентной пробе как экспресс-тесте на антитела в медикаментозном лечении скаковых лошадей. К сожалению, под рукой не оказалось ничего другого, что можно было бы почитать. Я вспомнил одного приятеля, так он вообще мог читать расписание автобусов при отсутствии других текстов.

Хьюэтт и компания автобусом не ездили.

И тут я заметил телефон. Кому бы позвонить в три часа утра? В Мехико сейчас около девяти часов вечера. Можно позвонить родителям. Хотя нет, пожалуй, не стоит.

Я сонно просмотрел отчет о трехмерном компьютерном сканировании костных стрессовых факторов в коленном сухожилии. Неожиданный стук в окно заставил меня очнуться. Стучали сильно, чем-то металлическим, похоже монетой.

Приблизившись к стеклу, из темноты возникло лицо стучавшего, и я услышал:

– Откройте!

Он энергично тыкал пальцем в направлении задней двери. Пока я шел по коридору, я вспомнил, что стучавший был тем самым человеком, который молотил по кофеварке. Затем он вместе со всеми присутствовал в кабинете, то есть являлся сослуживцем Кена.

Человек вошел, шумно топая ногами и жалуясь на холод. В руках он держал два больших термоса. Он объяснил, что в спешке забыл дома ключи.

– Но я знал, что ничего страшного: Кен сказал, что вы здесь.

– Кен? – удивился я. Человек кивнул.

– Да, он уже возвращается: везет кобылу.

Он сунул мне оба термоса, сбросил боты и потянулся за сменной обувью, которая стояла на полке над вешалкой. Сунув ноги в туфли, он снял свою теплую куртку на подкладке. Но тут же заметил:

– Да здесь холодина, – и надел ее обратно. – Кен позвонит Белинде, а я должен подготовить операционную.

Он шел и продолжал говорить:

– Ненавижу эти вызовы среди ночи! – Мы вошли в центральный коридор. – Ненавижу сломанные кофеварки.

Он прошагал в кабинет, забрал у меня один термос, отвинтил крышку и использовал ее вместо чашки. Он пил, а от кофе струился пар и запах уюта.

– Хотите? – спросил он, вытирая рот тыльной стороной ладони.

– С удовольствием.

Он наполнил крышечку снова и осторожно протянул ее мне. Это был несладкий растворимый кофе, довольно крепкий и с молоком. Что ж, в данный момент лучше, чем шампанское.

– Прекрасно! – сказал я, завинчивая крышку обратно.

– Так. Я полагаю, вы ничего не знаете об анестезии лошадей?

– Ничего.

– Очень плохо. Ключи Кена? Хорошо.

Он подхватил связку и быстро вышел. Это был высокий, широкоплечий, темноволосый человек лет сорока. Движения его были отрывистыми и резкими. Казалось, в его мышцах накопилось гораздо больше энергии, чем ему было необходимо, и она то и дело рвалась наружу.

Я вышел за ним в коридор и увидел, что он открывает одну из подсобок.

– Так, – сказал он, – нам нужен физраствор. Он вошел внутрь и вскоре появился снова с пластиковыми канистрами, наполненными прозрачной жидкостью.

– Не поможете мне поднести вот это?

Не дожидаясь ответа, он, не глядя, сунул мне обе канистры и нырнул обратно, чтобы взять еще, а потом рванул вдоль коридора, набирая скорость. Продолжая вполголоса ругаться, он открыл широкую дверь, которая вела в вестибюль, а оттуда – в операционную.

– Ненавижу все эти двери, – неистовствовал он, запихивая канистры в шкафы, открывавшиеся одновременно и сюда, и в операционную, а потом снова закрыл дверцу на крючок.

– Вы не могли бы надеть халат и чехлы?

Мы подготовили все необходимые принадлежности, и после того, как сами переоделись, он, пятясь, прошел через двухстворчатую дверь в операционную, придержав одну половинку двери для меня.

– Так, – он продолжал суетиться, – вентилятор.

Он подкатил одну из металлических тележек, стоявших у стены, к изголовью операционного стола.

– Во время анестезии у лошадей нарушается дыхание, – объяснил он, – как и у большинства млекопитающих. Впрочем, и у птиц тоже. Приходится накачивать в них воздух. Ничего, что я все это вам рассказываю?

– Продолжайте.

Он быстро взлянул на меня и, поняв, что мне действительно интересно, продолжил:

– Мы подаем анестезирующее вещество вместе с кислородом. Как правило, это галотан. Мы стараемся применять минимальное количество, делаем лишь легкую анестезию, потому что лошади очень плохо ее переносят.

Он со знанием дела соединил вместе трубочки вентилятора и воткнул электрический шнур в розетку, расположенную на полу.

– Мы все это ad infinitum перепроверили вчера утром. Просмотрели каждую мембрану, помпу, проверили кислород, который поступает из внешних цилиндров, когда мы поворачиваем вот этот кран, – он показал какой. – Если, случается, сердце начинает останавливаться, то черта с два мы можем с этим что-то поделать. Совсем недавно нам пришлось хлебнуть лиха.

Он резко оборвал свой рассказ, словно вспомнив, что я здесь не совсем свой.

– Во всяком случае, я все проверяю дважды.

Он сновал туда-сюда, подготавливая необходимое оборудование, а я стоял около, чувствуя, что надо бы помочь, но понимал недостаточную для этого свою компетентность.

Снаружи донесся звук хлопнувшей дверцы машины. Скотт – судя по всему, это был именно Скотт, анестезиолог, – поднял голову, а потом откатил раздвижную перегородку настолько, чтобы мы могли пройти в обитое мягким помещение. Он пересек топкий пол своей энергичной походкой и открыл дверь, ведущую в коридор. Я двигался за ним по пятам, то и дело наступая на чехлы. Вместе мы прошли по коридору и вышли наружу, окунувшись в холодный предрассветный воздух. Кен в куртке и сапогах спускал трап с небольшого трейлера для перевозки лошадей, который он прибуксировал сюда своим «Лендровером».

– А, Скотт, – сказал Кен, с шумом сбрасывая трап. – Мне пришлось самому тащить эту телегу. В Вернонсайде жеребятся сразу две кобылы, и нет свободного персонала. Они там с ума сходят. Эта кобыла умирает на глазах, а она вынашивает жеребенка, который стоит Бог его знает сколько – от Рэйнбоу Квеста.

И он вернулся в трейлер за своей пациенткой, которая, пятясь и спотыкаясь, спустилась по трапу. Я не предполагал, что животные могут выглядеть настолько больными. Жеребая кобыла казалась непомерно раздутой. Мокрая от пота, с мутным взглядом, она шла, свесив голову и издавая звуки, напоминавшие стон.

– Ее накачали болеутоляющим, – сказал Кен. Потом он увидел меня и мрачным голосом добавил: – На сердце большая нагрузка. Ее раздуло от газов, началась интоксикация. Это говорит о том, что нарушена проходимость кишечника. И значит, она протянет не больше часа, если я ее не прооперирую. Но даже если я это сделаю, шансов на успех мало.

– Было бы разумным заручиться мнением другого хирурга, – сказал я.

– Конечно. Я позвонил Кэри и попросил, чтобы он прислал кого-нибудь или приехал сам. Он же велел мне всецело полагаться на собственный опыт и сказал, что я лучший хирург по лошадям в округе. Но я и так это знаю, хоть и не люблю говорить об этом вслух.

– Значит, нужно действовать, – сказал я.

– Ничего другого не остается. Только посмотрите на нее.

Он передал уздечку Скотту, который сообщил:

– Белинды еще нет.

– Она не приедет, – сказал Кен. – Я не нашел ее. Я позвонил тренеру, к которому мы отвели лошадей, а он сказал, что не знает, где она ночует, и не собирается в это время отправляться на розыски.

– Но… – начал было Скотт и тут же сник.

– Вот именно. – Кен посмотрел на меня в упор. – Все, что нам потребуется от вас, – вести наблюдения и делать заметки. Вы будете свидетелем. Просто записывайте все, что я буду говорить или что скажет Скотт. Вы нормально переносите вид крови?

Я вспомнил изуродованные тела, разбросанные по склону, и ответил: —Да.

ГЛАВА 4

В обитой мягким комнате, пока Скотт удерживал кобылу за хомут, Кен чуткими пальцами отыскал на ее шее яремную вену и воткнул туда что-то вроде длинной иглы, покрытой пластиком, причем наконечник оставался снаружи, на поверхности кожи.

– Катетер, – пояснил он, вынимая иглу и оставляя пластиковую трубочку в вене.

Я кивнул.

– Внутривенное вливание, – продолжал он, присоединяя к катетеру трубочку, тянущуюся от одной из емкостей, которые Скотт деловито подвешивал к потолку. – Необходимо поддерживать уровень жидкости в организме.

Он исчез в операционной, но тут же вернулся с небольшим шприцем и сделал инъекцию в шею кобылы, воспользовавшись катетером.

– Полкубика домоседана, – сказал Кен, а потом произнес последнее слово по буквам, так как я записывал все, что он говорил. – Это успокоительное, чтобы мы могли с ней потом справиться. Имейте в виду, не подходите к ней слишком близко. Даже в таком состоянии лошадь может здорово лягнуть. Отойдите за перегородку, там она вас не достанет.

Я послушно шагнул за свободно стоявшую перегородку, также обитую мягким. Оттуда мне было хорошо видно все происходящее, и в то же время я чувствовал себя в полной безопасности: как за щитом в корриде, где человек может укрыться от острых рогов.

– Что вы теперь собираетесь сделать со шприцем? – спросил я.

– Выбросить. Он одноразовый.

– Сохраните его.

Кен пристально посмотрел на меня своими бледно-голубыми глазами, взвесил ситуацию и кивнул:

– Правильно.

Он отнес шприц в операционную и положил его в судок на одном из столов, стоявших вдоль стен. Кен был одет так же, как и я: поверх туфель одноразовые чехлы, зеленые хлопчатобумажные брюки, зеленая рубашка с короткими рукавами, сверху – халат, на шее – хирургическая маска, а волосы спрятаны под мягкую белую хлопчатобумажную шапочку.

Скотт, в такой же одежде, гладил лошадь по переносице, трепал за ухом и успокаивал тихим голосом. Постепенно все тревоги покидали ее возбужденный мозг, лошадь на глазах затихала, пока наконец не стало ясно, что она едва держится на ногах.

Пристально глядя на животное, подошел Кен, неся другой, больших размеров, шприц.

– Антибиотик, – сказал он, сделав инъекцию, и отправился за третьим шприцем.

– А это – кетамин гидрохлорид, – вернувшись, он снова произнес название препарата по буквам. – Это ее окончательно усыпит.

Я кивнул. Скотт закрыл раздвижную дверь в операционную. Кен временно отсоединил капельницу и рукой опытного хирурга сделал очередную инъекцию через катетер, введенный в шею кобылы. Почти мгновенно ее повело в сторону, она оступилась, пошатнулась, и наконец огромное тело рухнуло на бок. Заднее копыто дернулось от мышечного спазма, голова звучно шлепнулась на упругий пол.

«Драматичное зрелище, – подумал я, – но для Скотта и Кена, по-видимому, обычное дело».

– Интубация, – скомандовал Кен.

Скотт кивнул и просунул через ротовую полость и дальше, в горло животного необычайно толстую трубку.

– Для кислорода и галотана, – быстро прокомментировал Кен.

Скотт широко открыл раздвижную дверь, отнес в операционную судок со шприцем и вернулся с металлическими манжетами и чехлами для копыт.

Вдвоем с Кеном они надели все это на ноги кобыле, потянули вниз цепи, свисавшие с потолка, и присоединили их к манжетам. Скотт принес специальное полотно с пришитыми по краям ручками, чтобы поддерживать голову животного, и Кен, не теряя времени, нажал кнопки на панели управления, висевшей на стене, и включил лебедку.

Цепи натянулись и легко подняли в воздух полутонное тело лошади. Пока Кен присоединял обратно капельницу, Скот поддерживал голову кобылы. После этого Кен нажал еще одну кнопку, и расположенная под потолком вагонетка двинулась по рельсам, унося висящее тело, капельницу и все остальное в операционную.

Больное животное было доставлено прямо к операционному столу. Кен снова нажал кнопки. Цепи начали разматываться, опуская свой груз дюйм за дюймом до тех пор, пока лошадь не оказалась лежащей на столе с поднятыми кверху ногами, между которыми высился коричневый округлый бугор раздувшегося живота. Скотт осторожно опустил голову животного и помог Кену пристегнуть копыта к четырем стойкам, расположенным по углам стола таким образом, чтобы ноги лошади были удобно согнутыми, а не прямыми и вытянутыми. Мужчины работали молча, аккуратно выполняя привычные действия.

– Включить компрессор, – скомандовал Кен. – Подать газ.

Скотт соединил трубку, торчащую изо рта лошади с трубкой, ведущей к компрессору, после этого нажал выключатель и повернул кран. В легкие животного медленно, но ритмично стала поступать кислородно-галотановая смесь.

Кен скороговоркой спросил меня:

– Вам понятно все, что мы делаем?

– Да.

– Хорошо. Сейчас я введу еще один катетер в лицевую артерию под нижней челюстью. Он будет непосредственно контролировать кровяное давление. Обычно это делает Белинда, но сегодня я сделаю это сам.

Я кивнул и пронаблюдал, как его проворные пальцы вставили крошечную трубочку в челюсть животного и соединили ее с измерительным прибором, который Скотт подкатил в нужное место. Вместе они с очевидным волнением следили за двумя кривыми, появившимися на экране монитора. Но, похоже, все шло нормально, по крайней мере, до сих пор.

– Окончательная подготовка, – с расстановкой сказал Кен. – Вам лучше пройти со мной и проследить.

Я прошел за ними в препараторскую, где Кен долго и тщательно мыл руки. Потом вытер их стерильным полотенцем. После этого я помог ему надеть свежий стерильный халат и завязал его на спине. Наконец он просунул руки в стерильные резиновые перчатки. Все это было извлечено из отдельных герметичных упаковок и предназначалось для одноразового использования.

– Если эта племенная кобыла погибнет, мне конец, – сказал Кен.

– Не думайте об этом.

На мгновение в его глазах отразились напряжение и тревога, охватившие его. Но он несколько раз моргнул, с силой сжимая веки, и сделал глубокий вдох.

– Что ж, поехали.

Он повернулся и зашагал к операционной, попросив меня открыть дверь, чтобы самому ни к чему не прикасаться.

Сначала он подошел к Скотту, стоявшему напротив монитора и следившему за изменением кровяного давления.

– Стабилизировалось, – сказал Скотт с видимым облегчением. – Я уже побрил ее.

И в самом деле, через все огромное брюхо кобылы тянулась выбритая полоска. Обращаясь ко мне, Кен сказал:

– Скотт должен ассистировать мне, а вы, пожалуйста, следите за монитором. Следите непрерывно. Кровяное давление у лошадей примерно такое же, как и у людей, в норме – сто двадцать на восемьдесят, но, как и у людей, под наркозом оно падает. Если оно опустится ниже семидесяти, это опасно, зазвенит сигнальный звонок. Нужно, чтобы оно держалось между восьмьюдесятью и девяноста, как сейчас. А вот это – показатель частоты пульса. Если появятся какие-то изменения, немедленно сообщите мне.

– Хорошо.

– Запишите время, частоту пульса и кровяное давление.

Я кивнул и сделал то, о чем он просил.

Кен обошел стол и подошел к нему с другой стороны, туда, где Скотт разложил на передвижных тележках необходимые инструменты и создал так называемую стерильную зону. Вдвоем они вынули из стерильной упаковки одноразовые зеленые салфетки и покрыли ими все чрево лошади. Видимой оставалась лишь узкая выбритая полоска в верхней части.

– Все готово? – спросил Кен Скотта, и тот кивнул.

Это был последний момент, когда еще можно было отступить. Но Кен принял решение и менять его не собирался.

– Надрез, – диктовал он мне, беря в руки скальпель. Его действия в точности соответствовали словам. – Десять дюймов, в районе пупка.

Я быстро записывал все, что он говорил, следя краем глаза за тем, что происходило в операционной. Тем временем Скотт ушел в препараторскую.

– Следите за давлением, – сердито бросил Кен, не поднимая глаз. – Смотрите не на меня, а на монитор, если не записываете. – Я посмотрел на монитор, на котором все оставалось без изменений. Все же я не мог удержаться, чтобы не наблюдать украдкой за течением процесса, в котором, вопреки моим ожиданиям, не было ничего ужасного – лишь небольшой запах. А я-то приготовился к жуткой вони. Не было ни судорог, ни зажимов, ни пинцетов, ни тампонов, ни даже сильного кровотечения.

– Продлеваем надрез вдоль linea alba, – сказал Кен, продолжая комментировать свои действия. – Это центральное фиброзное соединение между мышечными группами. Если в этом месте вскрыть брюшную полость, будет небольшое кровотечение.

Кен повернулся к Скотту, который только что вернулся, и тот, зная, что от него требуется, надел на его правую руку до самого локтевого сгиба длинную резиновую перчатку.

– Водонепроницаемая, – кратко объяснил Кен, – и, конечно же, стерильная, для погружения в брюшную полость.

Я совершенно не был готов к тому, что мне придется вот так, воочию, познакомиться с содержимым конского живота. Из сравнительно небольшого надреза вдруг вылезла толстенная, со стяжками, кишка. Следом за ней Кен медленно вытащил широкую трубу в десять или больше дюймов в диаметре, казавшуюся бесконечной. Она была розовая, с выпуклостями и лоснилась. Наверное, мои глаза тоже стали огромными от изумления.

– Следите за экраном, – напомнил Кен.

Это толстая кишка, теперь раздувшаяся от газа. Конский толстый кишечник не закреплен на одном месте соединительной тканью, как у людей. Он свободно ложится зигзагами. Половина случаев заворота кишок приходится на долю толстого кишечника.

Он вытащил по меньшей мере еще целый ярд толстенной кишки и передал ее Скотту, который поддерживал ее в зеленой салфетке, пока Кен ощупывал то место, где она до этого находилась.

– Меньше чем через месяц кобыла должна ожеребиться, – сказал он. – Плод довольно крупных размеров.

Кен помолчал секунду-две, а потом безрадостно продолжил:

– Если она не выдержит и я не смогу ее спасти, придется делать кесарево сечение, чтобы сохранить плод. Этот жеребенок может выжить: у него сильное, ровное сердцебиение.

Скотт быстро взглянул на него, но тут же отвел глаза, зная, как мне показалось, гораздо больше, чем я, о риске подобного рода операций.

Время от времени, когда емкость капельницы пустела, Скотт заменял ее новой, которую я подавал ему из шкафа с двойным выходом. Пустую он бросал в сторону.

– Монитор? – спрашивал Кен после каждой замены.

– Без изменений, – отвечал я.

Он кивал, медленно и внимательно ощупывая внутренние органы. Его глазами, казалось, были кончики пальцев.

– Ага, – сказал он наконец. – Вот оно что. Господи, какой узел!

Он принялся рассматривать что-то, чего я не мог видеть, внутри живота кобылы. Не раздумывая, он решил полностью удалить участок, где была нарушена проходимость.

– Смотрите на экран! – резко скомандовал он. Я повиновался, и теперь лишь боковым зрением наблюдал за происходящим.

Скотт подавал Кену инструменты, и тот уверенно и сосредоточенно работал: ставил зажимы, тампоны, скобы, удалял ткани, периодически бормоча что-то невнятное. Время шло. Наконец он снял два зажима и стал пристально изучать результаты своего труда.

– Монитор?

– Без изменений.

Он что-то отметил про себя и наконец поднял глаза.

– Порядок. Узел удален, проходимость кишечника восстановлена. Излияний в брюшную полость нет. – Казалось, он старался подавить в себе все растущую надежду, но ему это не удавалось. – Можно закрывать.

Я посмотрел на длинную, толстую кишку, которую поддерживал Скотт, и не мог понять, каким невероятным образом они собирались запихнуть все это обратно.

Словно читая мои мысли, Кен сказал:

– Мы опорожним толстую кишку.

Скотт кивнул. Кен попросил меня поднести мусорный контейнер и поставить его у передвижного стола. Потом я должен был поставить на стол поднос. Совсем как столики в самолетах!

– Это поднос для кишки, – пояснил Кен и кивнул в знак благодарности.

– Вы не относитесь к стерильной зоне, – почти весело сказал он. – Отправляйтесь-ка обратно к монитору.

Он распрямил кишку так, что часть ее оказалась на подносе и свисала над контейнером. Потом быстро сделал надрез, и вместе со Скоттом они стали последовательно выдавливать содержимое кишечника.

Вот теперь запах стал ощутимым, но напоминал запах выгона – сравнительно свежий и здоровый. Я поймал себя на том, что едва сдерживаю смех: процесс был весьма прозаичен, а контейнер очень быстро наполнялся.

– Монитор? – сурово спросил Кен.

– Без изменений.

Скотт промыл специальным раствором теперь пустую, дряблую и легкую кишку, а Кен, в свежем халате и перчатках, зашил надрез, который он в ней сделал. Потом, аккуратно складывая кишку зигзагом, он уложил ее на место. Быстро, скороговоркой, чтобы проконтролировать самого себя, Кен повторил вслух все, что он только что сделал – почти как пилот, заходящий на посадку. Потом быстро и аккуратно зашил разрез на трех уровнях: сначала linea alba – широкими, завязывающимися на отдельные узелки стежками, потом подкожную соединительную ткань – одной длинной ниткой, и, наконец, саму кожу – рядом маленьких стальных скобок, по три на одном дюйме. Даже степлер был извлечен из отдельной стерильной упаковки и после использования подлежал утилизации. Он был сделан из белого пластика и казался очень легким и удобным.

Когда все закончилось, Кен на мгновение замер, потом стянул маску и посмотрел на меня с триумфом.

– Заворот был так глубоко, – сказал он. – Скотт, выключи газ.

Скотт, который откатывал в сторону ароматный контейнер, накрыв его крышкой, вернулся к компрессору и отключил галотан.

– Давление? – спросил Кен.

– Без изменений, – доложил я.

– Компрессор выключен, – сообщил Скотт. – Отсоединить катетер.

Кен кивнул.

– У нее сильное сердце. Запишите время, – сказал он мне.

Я посмотрел на часы и вписал время в свои заметки.

– Девяносто одна минута от вскрытия до конца операции.

Кен удовлетворенно улыбнулся, как профессионал, сознающий, что хорошо выполнил свою работу. Сомнения и тревоги на время покинули его. Он с облегчением снял зеленые салфетки с круглого живота кобылы и бросил их в контейнер.

Вместе со Скоттом они отстегнули ноги лошади от стоек. С помощью лебедки ее приподняли над столом, причем Скотт, как и в прошлый раз, поддерживал кобыле голову. Затем в обратном направлении она проследовала по рельсам, мимо раздвижной двери, в обитую мягким комнату, где Кен бросил на пол еще один дополнительный мат. Кобылу аккуратно опустили, удобно уложив ее на бок и вытянув в привычном для нее положении ноги.

Скотт снял с ее ног манжеты и надел на голову веревочный недоуздок, протянув конец веревки через кольцо, прикрепленное в верхней части перегородки таким образом, что человек, стоявший за перегородкой, мог частично контролировать движения лошади и при необходимости придержать ее.

– Ей понадобится минут двадцать, чтобы прийти в себя, – сказал Кен. – Через полчаса она уже может встать на ноги. Но пройдет немало времени, прежде чем у нее окончательно восстановится координация движений. Мы оставим ее здесь еще на час после того, как она поднимется, а потом отведем в стойло.

– И это все? – переспросил я, несколько удивившись.

– Нет, конечно. Мы оставим желудочный зонд, чтобы убедиться, что содержимое кишечника не движется в обратном направлении, как это было до операции – это называется рефлюкс. А поскольку мы не сможем давать ей ни воды, ни жидкости в течение еще двенадцати часов, придется оставить капельницу. Кроме того, будем продолжать вводить антибиотики, болеутоляющее и успокоительное и, конечно, надо следить за пульсом. А сегодня вечером, если все будет в порядке, удалим зонд и попробуем скормить ей немного сена.