Текст книги "Седьмая чаша"

КТО СЕЕТ ВЕТЕР

1

– Что ж ты молчишь? – спросил Геренский.

– Что мне сказать, товарищ подполковник? – кисло улыбнулся Смилов. – Такого провала я и представить себе не мог. Когда Даргов уже лежал мертвый, я, признаюсь, подумал: ну вот и все, дело закрыто, сейчас устроим обыск и найдем у кого-нибудь из них яд. А разве нашли?

– Ладно, начнем рассуждать сначала, – устало сказал подполковник. – Вернемся к убийству Даракчиева. Итак, заподозренных четверо: Паликаров, Беба Даргова, Жилков и таможенник. Думаю, что о двух девицах спорить не стоит. Теперь попробуем снова представить, кому нужна была смерть Даракчиева… Паликаров: случай с девушкой, зависть к положению и доходам Даракчиева, досада от вечной роли «второй скрипки». Даргова: задетая честь, оскорбление, желание мести. Жилков: злость, что отняли его долю от очередной сделки, аппетит к большему богатству, желание встать во главе консорциума. Средков: прикрытие одного преступления другим. Теперь подумаем о двух других: о Косте Даргове и о Зинаиде Даракчиевой. Он, очевидно, страдал небезосновательной ревностью, а Зина даже перед нами не скрывала своей ненависти к мужу. Кстати, она его законная наследница. Вместе с сыном.

– Мне кажется, вы сами не особенно верите в то, что говорите, – ответил капитан. – Коста Даргов доказал свою невиновность своей смертью. А у Зины железное алиби: отдыхала на Золотых песках, прилетела домой в субботу, рано утром. Кстати, посланная ею телеграмма пришла в час убийства…

– И все-таки, Любак! Проверь алиби Даракчиевой.

– Хорошо, товарищ подполковник. Но, честно говоря, я в ее алиби не верю. Теперь об убийстве Даргова. Ума не приложу: кому на пользу была смерть Даргова?

– Даргов погиб, потому что знал, кто убил Даракчиева. Вспоминаю одну любопытную подробность. С Дарговым я познакомился в доме Даракчиевой. Незадолго до моего прихода он сказал вдове, будто знает убийцу ее супруга. А вдова сразу же рассказала об этом мне. Тут же, при Даргове.

– И что же Даргов?

– Он смутился, потом назвал Атанаса Средкова. Обычные, малообоснованные подозрения, ничего определенного. Я даже не придал этому значения. А Даргов, может быть, действительно знал, Любак. Знал и поэтому разделил судьбу Даракчиева!

– В таком случае одно из двух: либо Даргов оболгал таможенника, либо на совести таможенника уже два убийства. А также попытка попасть кирпичом в Бебу Даргову…

– Возможна еще одна версия, – сказал подполковник. – Даргов оболгал таможенника, чтобы замаскировать подлинного убийцу.

– И вскоре этим подлинным убийцей был отравлен? Зачем же он его маскировал? – удивился Смилов. – Где же тут логика?

– Логики маловато! Я хотел только подчеркнуть, как все запутанно и неточно, как нам не хватает твердой опоры.

– Где же искать ее, твердую опору?

– Для начала в скрупулезной проверке алиби вдовы. Я почти уверен, что Даракчиева чиста, однако…

2

– А, это ты, Боби, – вяло сказала Беба на другом конце провода.

– Я должен тебя видеть, Беба, – негромко сказал Паликаров. – И чем скорее, тем лучше!

– Ну что ж, приходи.

Боби повесил трубку, выскочил из кабины и стал искать такси. Минут через десять он уже сидел у Бебы.

– Как тебе не стыдно, Беба! Волосы всклокочены, халат грязный, едва проснулась – и уже с рюмкой.

Он взял со столика бутылку джина и сказал:

– Дела идут все хуже и хуже, Беба.

Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой и глуповатой.

– Куда уж хуже, Борис… Как говорил покойный Жорж, я получила еще один удар судьбы.

– А я получил от судьбы анонимные письма, – сказал он зло. – Три.

– Анонимки? Эка невидаль! Ведь и я получила анонимные послания.

– Можешь показать?

Она встала и, слегка качаясь, пошла в соседнюю комнату.

– Попробуй растолкуй мне эту абракадабру. – Она потрясла в воздухе двумя надорванными конвертами и швырнула Боби.

Оба письма были написаны кривыми печатными буквами. В одном значилось: «Кто приходит босиком, от того не жди новогоднего подарка». В другом: «Ветка зашумела, заяц вздрогнул. А если не ветка, подумал заяц, а кирпич?»

– Чушь несусветная, верно? – спросила Беба.

– И мои не лучше. – Паликаров вытащил из кармана три конверта и подал их один за другим Бебе.

«Король умер. Ура, да здравствует король, если я смогу стать королем».

«Услышала лягушка, что подковывают вола, и тоже задрала ногу».

«Одному соринка в коньяке, другому – радость в душе».

– Твои не настолько глупы, – сказала Беба, возвращая письма. – А вот у меня действительно несусветная чушь.

– Это еще бабушка надвое гадала, – подумав, сказал Боби, после чего мстительно добавил: – Может, и в них смысл найдется.

– Так, – спросила Беба. – Что мы должны сделать?

– Откуда мне знать! Кабы знал, совета у тебя не спрашивал…

Они помолчали. Потом Беба схватила свои письма, встала и решительно направилась к двери.

– Ты куда это? – крикнул Боби.

– В милицию. Покажу письма Геренскому.

3

Смилов вошел в управление, неся в одной руке свой пиджак (жара была просто нестерпимой), а в другой – объемистую дорожную сумку. Он поднялся по лестнице и, даже не заходя в свой отдел, сразу же направился в кабинет Геренского.

– Желаю здравствовать! – отчеканил капитан. Подполковник шутливо потянул носом.

– Чувствую запах соли и водорослей…

– Ваше обоняние может послужить укором любому служебному псу!

– Обойдемся без комплиментов. Ну, рассказывай мне, что слышно в Варне? И что делала вдова Даракчиева в промежутке от девятнадцати ноль-ноль четверга до девятнадцати ноль-ноль пятницы?

– Была на Золотых песках, и нигде больше! Ее алиби подтверждает целая толпа ее друзей, приятельниц, воздыхателей. Вот все по порядку. В четверг в девятнадцать ноль-ноль вдова нанесла визит самой лучшей местной парикмахерше. В двадцать один ноль-ноль, облаченная в элегантный вечерний костюм, вместе с дюжиной собутыльников отправилась в шикарный бар «Колибите». В высшей степени приятное заведение, товарищ подполковник, рекомендую вам его от всего сердца. Компания веселилась в баре до трех часов утра. Возвращаясь в гостиницу, они по пути захотели искупаться в море. В общем, около четырех утра Зина появилась в гостинице. А в девять компания была, как обычно, на пляже.

– И Даракчиева с ними?

– Естественно, с ними. Через час она пошла на Евин пляж – сейчас модно загорать в чем мать родила, – но оставила свою одежду у них. В шестнадцать ноль-ноль вернулась с Евиного пляжа. В это время все обычно расходятся по своим номерам, но Зинаида вместе с двумя подругами и одним другом предпочла подремать у моря. И действительно, они дремали почти до семи вечера.

– Значит, в пятницу она не была с компанией между четырьмя и девятью утра и между девятью и шестнадцатью?

– Эта арифметика настолько проста, что даже я ее одолел, – притворно вздохнул капитан. – Дальнейшие вопросы предвижу. Да, проверил в аэропорту. Первый самолет в пятницу утром должен был вылететь в двадцать минут шестого, но по каким-то причинам задержался до восьми, следующие вылетали каждый час. Фамилии Даракчиевой среди пассажиров не значится… Алиби подтвердилось и днем. Зина действительно была на Евином пляже. Во-первых, разговаривала с гардеробщицей, та ее хорошо знает, поскольку Зина всегда щедра на чаевые. А около двух часов дня Даракчиева была на почте, чтобы отправить мужу телеграмму. Ту самую, что подшита в дело.

– Оригинал бланка взял?

– Вот он. – Смилов вытащил синий листок и положил на стол перед Геренским. – Я тщательно сверил почерк. Телеграмма написана собственноручно Зиной, а приемщица отметила точный час подачи: четырнадцать двадцать… Так что вычеркнем вдову из списка подозреваемых?

– С величайшей радостью, Любомир, – согласился подполковник. – Ничего не найти – это тоже немалый успех.

– Предлагаю написать этот афоризм перед входом в управление, – сказал капитан.

4

Подполковник внимательно прочитал все пять писем, затем, положив их на край стола, сказал как бы в раздумье:

– Хватка у консорциума железная. На мелочи не размениваются. Анонимки, цианистый калий, кирпичи, летящие с последнего этажа…

– Кто-то старается нас оклеветать, товарищ Геренский, – оторопело ответил Боби. – Какой-то негодяй хочет, чтобы…

– Не торопитесь со своими выводами, – сухо прервал Паликарова подполковник. – Никакой клеветы я здесь не усматриваю. Несколько глупых предложений – и только. – По его лицу скользнула тонкая ироническая улыбка. – Совсем другое дело, если бы письма были присланы на наш адрес и в них выдвигались какие-то обвинения. Против вас. Или, например, против гражданки Дарговой…

Паликаров проглотил его намек и отвел взгляд, но тут в бой вступила Беба.

– Вы совершенно правы, товарищ Геренский. Но все-таки. Письма пугают, нервируют, не дают спокойно жить.

– Если даже у получателя чистая совесть?

– Именно поэтому и нервируют! – не задумываясь, ответила Беба. – Мне кажется, цель анонимщика ясна. Совершив два преступления, он хочет отвлечь от себя внимание.

– Почему же именно убийцу потянуло к перу и бумаге?

– А кто еще станет клеветать на честных людей? Кому это выгодно?

– Хотите сказать, что если вы оба получили эти письма, значит, вас нужно исключить из числа потенциальных убийц Даракчиева и Даргова?

– Мне кажется, – холодно ответила Беба, – все это вытекает не из моих слов, а из самих фактов.

– А если автор писем один из вас? – поинтересовался Геренский. – Сначала написал другому, а потом для отвода глаз самому себе?

Последовало продолжительное молчание.

– Говорил я тебе, Беба, зря мы суемся в милицию, – сказал наконец Паликаров.

– Ничего подобного, – ответил Геренский. – Вы поступили правильно… Интересно только, другие из вашей компании тоже получили письма?

– Не знаю, – быстро ответил Паликаров.

– Может, и получили, мне они не докладывают, – сказала Беба.

Геренский поднялся, давая понять обоим посетителям, что разговор закончен.

– Благодарю за сообщение. Если не хотите осложнить ваши дела, не предупреждайте своих приятелей ни о сегодняшней нашей беседе, ни об анонимках.

5

«Спросили собаку: почему тебя не привязали? Собака ответила: потому что торопились всыпать яд».

«Игра в спортлото сулит тайные выигрыши».

«Поехал за врачом, а по дороге притормозил и выкинул пузырек с ядом».

– Это, Любак, как ты сам понимаешь, письма таинственного прорицателя к Жилкову. – Геренский сложил листки в конверт. Их черная служебная «волга» затормозила перед светофором, и подполковник рассеянно глядел, как люди спешат по переходу.

– Неужели он сам их принес в управление? Что-то не похоже на тугодума Жилкова, – усомнился Смилов.

– Ты прав. Он не из тех, кто выкладывает такого рода документы на блюдечке с голубой каемочкой. Вначале, когда я к нему приехал, уперся как бык: никаких писем ни от кого не получал, и баста. Потом только покаялся… Я взял их для экспертизы.

Они подъехали к домику, где обитал таможенник, и вышли из машины. На звонок никто не ответил. Тогда они обогнули дом, но все окна и форточки оказались заперты.

– И на работу он перестал ходить, товарищ подполковник, – сказал Смилов, снова нажимая на кнопку звонка.

Геренский не успел ответить. За деревянным забором показалась любопытная соседка и без всяких церемоний заговорила:

– Вы ищете Средковых? Жена с ребенком на курорте. Ребенок-то у них частенько хворает. Да и Атанаса в последние дни что-то не видно. Его огород почти засох. Не земля, а кирпич. Был бы Атанас, полил бы грядки, он любит возиться на огороде.

– Его-то мы и ищем, – сказал Смилов. – Он не болен?

Соседка легко сдвинула одну доску в заборе, юркнула в дыру и, вытирая руки замызганным передником, подошла к Геренскому и Смилову. Нагнувшись, она сунула руку под вывороченную ступеньку у порога дома Средкова и вытащила ключ.

– Как видите, дома его нет. А вы, сдается мне, приятели Атанаса. Верно, вместе работаете?

– Угадали, – отвечал Смилов. – Вместе работаем. Они направились к машине, думая об одном и том же:

не хватало, чтобы и со Средковым что-то стряслось.

– Этого варианта я не ожидал, – признался Геренский, нажимая на стартер. – Посмотрим, что преподнесет нам вдова.

Даракчиева встретила их без тени настороженности, даже приветливо. Усадив гостей в глубокие кресла, спросила, слегка улыбаясь:

– За мной пожаловали или ко мне? В детективных романах между этими «за» и «ко» такая же разница, как между небом и землей.

– Между небом и землей, среди приятелей вашего супруга, разыгрывается какая-то странная пантомима, – заговорил без обиняков Геренский. – Летят анонимные письма. С какой целью одаривает анонимщик всех подозреваемых, неизвестно. Однако некоторые послания довольно занятны.

– Все получили? – быстро спросила Даракчиева.

– Даргова, Паликаров, Жилков. Может быть, получил и таможенник, но мы не смогли проверить. Дома его нет.

– Исчез? – удивилась вдова.

– Пока что его еще не отыскали. Но вы, к счастью, не исчезли, и потому я хотел бы вас просить…

– Получила и я, – прервала Геренского вдова. – Вчера. Сначала подумала: а не сообщить ли вам, но потом передумала. Не решилась занимать вас вздором. Тем более что это не имеет никакого отношения к смерти Георгия. – Она помолчала и добавила: – Как и к смерти Косты Даргова.

– Извините, сколько писем вы получили? – спросил Геренский.

– Одно. Разве другие получили больше? – удивилась она.

– Вы пользуетесь симпатиями анонимщика, – сказал подполковник. – Потому что другие получили по нескольку. Тем более любопытно взглянуть на это единственное письмо.

Даракчиева открыла свою сумочку и вытащила конверт.

– Даже могу вам презентовать это послание, хотя и думала сохранить его.

Подполковник развернул письмо и прочел вслух:

– «Жизнь – это игра: сегодня радость и шутка, а завтра сплошная грусть».

– Действительно, полнейший вздор, – сказал, вздохнув, капитан. – По-моему, это слова какого-то довоенного шлягера. Жаль, не могу его вспомнить и пропеть прекрасной даме.

– Благодарю за комплимент, – сказала вдова. – Может, вы освежите память турецким кофе?

– Воспользуюсь вашей любезностью, чтобы и себе поклянчить чашечку кофе по-турецки, – сказал Геренский.

Едва хозяйка вышла из комнаты, капитан сказал:

– Ума не приложу, почему у нее только одно письмо?

– От ответа на этот вопрос, Любак, зависит многое… Поколебавшись несколько секунд, Геренский потянулся через столик, взял приоткрытую сумочку хозяйки и осмотрел содержимое. В сумке лежали пачка банкнот, фломастер, туалетные принадлежности, паспорт и связка ключей.

– Пусто, Любак. Письмо действительно было только одно, – сказал подполковник, водворяя сумочку на прежнее место.

– И какие же выводы?

Геренский не успел ответить. Хозяйка появилась в дверях с подносом.

Они прихлебывали кофе и молчали. Разговор не клеился. Даже шутки Смилова не могли развеять ощущение какого-то томительного оцепенения.

– Готов поспорить, – неожиданно сказал Геренский, – что сейчас мы все втроем думаем об одном и том же.

– Может, вы и думаете об одном и том же. Я имею в виду вас и вашего помощника. Что же касается меня, то я…

– Подождите! – прервал ее подполковник. – Предлагаю всем провести маленький психологический опыт. Пусть каждый из нас напишет на листке бумаги то, о чем думает. А потом сравним. Ставлю дюжину «Метаксы» – все напишут одно и то же. Слово в слово.

– Согласна. Обожаю смелых мужчин. Но на сей раз вы безнадежно ошибаетесь, – улыбнулась вдова.

Геренский достал свою записную книжку и вырвал из нее три листка. Ничего не понимающий Смилов вытащил шариковую ручку и приготовился писать. Зина Даракчиева взяла с соседнего шкафа карандаш.

– Постойте! – сказал Геренский. – Надо писать всем одновременно. А у меня, как на грех, нет ничего пишущего.

Вдова протянула ему свой карандаш, пошла в соседнюю комнату и вернулась с авторучкой.

– Начнем, – предложил Геренский и быстро написал: «Исчезновение Средкова». Вдова помедлила, закрыла бумагу рукой и вскоре протянула подполковнику листок с одним-единственным словом: «Никифор». А Любомир Смилов нацарапал кривыми печатными буквами: «Жизнь – это игра, сегодня радость и шутка, а завтра сплошная грусть».

– Проиграли, проиграли, – захлопала в ладоши Зинаида. – И поделом вам: не будьте впредь столь самоуверенны.

– Сдаюсь на милость победителей, – поднял вверх руки Геренский. – Видно, с моими способностями психолога не в милиции работать, а в кузнице. Или подрезать виноградные лозы.

6

Он заснул глубокой ночью и, когда настойчивый телефонный звонок разбудил его в половине восьмого, не сразу смог прийти в себя.

– Геренский слушает.

В ответ он услышал возбужденный голос своего помощника.

Оказалось, около шести утра в пятое отделение милиции позвонили и сказали странным, сдавленным голосом: «Если хотите раскрыть убийство Даракчиева и Даргова, поройтесь в гардеробе Атанаса Средкова». Дежурный слово в слово записал это сообщение и немедленно оповестил центральное управление. Так новость дошла до Смилова. Смилов оделся и пошел в управление. Там его ожидал сюрприз – Атанас Средков с пузырьком цианистого калия…

– Какие объяснения дает Средков? – спросил Геренский.

– Его не было в городе несколько дней. А когда вернулся, заметил, что кто-то рылся у него в гардеробе. Заподозрив неладное, он обшарил весь шкаф и нашел пузырек из-под пенициллина. На дне блестел белый порошок. Он открыл пузырек и сразу почувствовал горький запах миндаля. Тут он понял, что к чему, и со всех ног кинулся в управление.

– Где сейчас пузырек?

– В лаборатории. Я попросил сделать дактилоскопическую экспертизу. На пузырьке отпечатки пальцев Средкова, Паликарова и кого-то еще, третьего.

– Паликарова? Ты уверен?

– Заключение совершенно категорично. Как поступим дальше, товарищ подполковник?

– Во-первых, возьми у прокурора санкцию на обыск у Паликарова. Во-вторых, если Атанас Средков еще в управлении, пусть ждет меня. Я сейчас приеду.

Геренский наспех оделся и, даже не позавтракав, поспешил в управление. Однако капитана Смилова он не застал: по словам дежурного, тот минут десять назад сел в первую попавшуюся машину и уехал в неизвестном направлении.

Геренский вздохнул, подумал с грустью, что неплохо бы все-таки перекусить, потом позвонил и приказал привести таможенника. Дожидаясь его, он расхаживал по кабинету и размышлял.

Он думал о том, что самое тяжелое в его работе – груз недоверия. В интересах службы буквально все приходится проверять, выверять, тщательно исследовать. Вот приходит Атанас Средков, приносит пузырек с цианистым калием, уверяет, что нашел в гардеробе. Как оценить ситуацию? Для начала предположим, что он говорит правду. Тогда понятно: кто-то, вероятно убийца, подбросил яд, а потом позвонил по телефону, чтобы таможенника накрыли с поличным… А если предположить другое? Допустим, Средков каким-то образом раздобыл пузырек, к которому случайно прикасался Боби Паликаров. Если убийца именно Средков, то для него лучший способ отвести от себя подозрения – донести на самого себя, прикрываясь Паликаровым. Действительно, сложный и хитрый ход. Но разве убийца не доказал, что он гроссмейстер в преступной игре?..

Дверь открылась, милиционер ввел Средкова и вышел.

– Пожалуйста, садитесь, – сказал подполковник. – Куда вы исчезли?

– Ездил к жене и ребенку, – глухо ответил тот, упорно избегая взгляда Геренского. – В Вершецу. Там они на курорте.

– Почему вы уехали в Вершецу, несмотря на мой строжайший запрет не покидать Софию?

На этот раз Средков поднял глаза. То были глаза бесконечно усталого и замученного человека.

– Я… я должен был поехать… Не мог ждать! Я поехал, поехал… чтобы попрощаться… прежде чем меня арестуют.

– Арестуют? А почему вы думаете, что вас должны арестовать?

– Арестуют и осудят, – продолжал тот. – Хотя бы за то, что я отчасти повинен в смерти Даргова.

– Что значит «отчасти повинен»?

– Товарищ подполковник, в ту проклятую пятницу я приехал на дачу не вечером, а днем, – выпалил таможенник и с облегчением вздохнул, точно свалил с плеч неимоверную тяжесть.

– Зачем?

– Можете мне не верить, ну да ладно… Я, когда получил приглашение от Даракчиева, немедленно поехал к нему на дачу, чтобы сказать: «Отстаньте от меня раз и навсегда, я вам не компания». Приехал часа в четыре, позвонил, но никто к воротам не вышел. Я заглянул в щелку в заборе. Собака дремала на солнце, одно окно на даче было раскрыто настежь. Стало быть, хозяева дома, подумал я. Но почему же не открывают? Может, звонок испорчен? Подождав, я пошел вдоль забора до лазейки, пробрался к двери дома – она была заперта. Тогда я подошел к раскрытому окну. Заглянул внутрь. Постучал в стекло. Никто не отвечал. Так и пришлось уйти.

– Опять через дыру в заборе?

– Конечно. Я вылез, прошелся до пруда, прилег там на берегу и решил: все-таки дождусь Даракчиева.

– И дождались, это я знаю, – устало сказал подполковник. – Однако при чем тут во всей этой истории Коста Даргов?

– А он видел меня возле окна. И даже сфотографировал…

– Почему сразу не сказали мне обо всем?

– Боялся, товарищ подполковник. Меня и без того вся их компания готова подвести под монастырь. Я для них чужой. – Средков вздохнул. – Только после смерти Даргова я понял: расскажи я вам всю правду – может, он был бы жив. Потому что…

– Потому что он мог видеть и сфотографировать настоящего убийцу, не так ли? – перебил Геренский. – И поплатился за это жизнью, да? Возможно, вы и правы. Но при одном условии: если этот убийца не вы сами.

– Я не убийца, а несчастный человек, – пробормотал Средков. – И готов понести заслуженное наказание. За тюремным замком.

– Для начала врежьте новый замок в собственную дверь. И ключ держите не под порогом, а при себе. Чтобы не находить больше никаких сюрпризов, – сказал Геренский.

Зазвонил телефон. Сняв трубку, подполковник услышал взволнованный голос капитана Смилова:

– Товарищ подполковник, я в квартире Паликарова.

– А санкция прокурора?

– Какая там санкция! Паликаров сам позвонил мне и умолял приехать немедленно. Осмотреть следы погрома, учиненного в его квартире неизвестными злоумышленниками.

– Пожалуйста, не клади трубку, – сказал Геренский и обратился к таможеннику:

– Вы получали в последнее время какие-нибудь письма?

– Письма? Никаких писем не получал. – Вы заглядывали в почтовый ящик?

– Нет. Мне и в голову не приходило. К тому же я вернулся поздно вечером.

– Посмотрите в почтовом ящике, Средков. И если найдете какие-нибудь письма – сохраните их, они нам могут понадобиться. – Подполковник встал. – Пока езжайте домой. Если вспомните, что вы не только заглядывали в раскрытое окно дачи Даракчиева, но, к примеру, были и внутри дома, хотя бы из чистого любопытства, обязательно сообщите мне. Договорились?

– Внутри не был, – растерянно сказал таможенник, глядя то на Геренского, то на появившегося в дверях милиционера.

– Проводите этого гражданина, – приказал подполковник, снова поднимая трубку. – Продолжай, Любак. Что за новая история?

– Здесь кто-то поработал, притом довольно нагло. Без вас я не разберусь…

– Сейчас еду, – сказал Геренский.