Текст книги "Загадка Старого Леса"

Глава XII

Однажды ночью (21 июня) в лесу был праздник. И около десяти часов вечера Проколо догадался об этом[3]3
  Иными ночами, когда стоит тишь и на небе ярко светит луна, в лесу случаются праздники. Их точную дату установить невозможно, и нет явных примет, которые указывали бы на их приближение. О празднике можно догадаться по какой-то особенной благости, разлитой в воздухе. Впрочем, люди в большинстве своем никогда этого не замечают. Однако есть и такие, кто вмиг чует. Подобным вещам нельзя научиться. Тут все дело в тонкости восприятия: некоторым она дана от природы, другие же ею не обладают вовсе и поэтому идут себе как ни в чем не бывало, в блаженном неведении, по ночному лесу и даже не подозревают, чтó там происходит, а лес между тем полон ликования.


[Закрыть]. Он тут же спросил Аюти – тот задержался у полковника дольше обычного, беседуя о делах, – не знает ли он тропинки, которая вела бы прямиком в Старый Лес, и не согласится ли проводить его туда. С какой целью, Проколо объяснять не стал. Аюти обещал показать дорогу. (С наступлением сумерек ветер Маттео предупредил полковника, что ему нужно будет отлучиться до утра.)

Через полчаса они подошли к Старому Лесу. Освещая себе путь фонарем, зашагали по едва приметной тропке, которая углублялась в чащу, и вскоре оказались на широкой поляне, залитой лунным светом.

Поляну окаймляли высоченные ели, густо-черные под покровом темноты. Посередине лежало дерево, свалившееся, видимо, уже давным-давно: на голом стволе совсем не осталось веток.

Именно здесь и был праздник. Хотя в общем-то ничего в глаза не бросалось, если не считать огоньков, мерцавших в хвое, серебристого сияния луны, а также духов, которые собрались на краю поляны. Во мраке полковник едва мог различить их; они стояли молча и неподвижно, словно ждали чего-то.

Как только Проколо с Аюти вышли из чащи, фонарь погас. (Потом об этом много толковали: кое-кто утверждал, будто полковник нарочно потушил его, опасаясь, что их заметят. Но вероятно, люди, которым такая мысль могла прийти в голову, понятия не имели, что за человек был Проколо.)

Они остановились там, где их еще скрывала тень от деревьев, и решили понаблюдать.

– Ерунда какая-то. Не происходит ровным счетом ничего, – обратился полковник к Аюти и рассмеялся. В тишине его смех прозвучал жутковато.

– В таком случае я пойду, если позволите, – сказал Аюти. – Мне еще идти до самого Нижнего Дола. А завтра ждет работа.

Проколо даже не попрощался с ним, настороженно прислушиваясь к бормотанью, доносившемуся из леса. Голос показался ему знакомым. И действительно, вскоре он узнал Маттео. В то же мгновенье далеко-далеко внизу пробил колокол. Проколо посмотрел на часы: была полночь.

И Маттео начал свой концерт. Он кружил по поляне, раскачивая деревья и перебирая ветви, – так рождалась музыка.

Звуки накатывали все более мощными волнами, и постепенно в их переливах стала различима настоящая песня:

 
Люди никогда не видели его,
когда осенними вечерами
он проходил мимо домов,
оставляя на пыльных улицах
длинные следы, —
на улицах, где под грозовым небом
не встретишь ни души.
Люди занимались своими делами
и совсем не замечали, как он,
в темных одеждах,
проносился у них под окнами.
И только потом, обнаружив его
следы, говорили:
«Вы видели эти следы? вы видели?
Должно быть, он прошел здесь.
Горе нам!»
Лишь мне доводилось встречать его,
когда осенними вечерами
я бродил по улицам,
по пустынным улицам, где – ни души.
В тот день он нес за плечами…
 

Здесь ветер запнулся.

– …нес за плечами… нет, не так. Память меня подводит, прошло двадцать с лишним лет с тех пор, как я не выступал перед вами. А ведь я не повторял этих песен. Подскажите, лесные жители, что там было дальше?

– С тех пор, и правда, много воды утекло, – откликнулся из темноты один из духов. – Даже не знаю, что сказать тебе. Попробуй вспомнить другую песню, а?

И над лесом снова зазвучал голос ветра:

 
Ладно, поведаю вам историю о филине,
которого никому не довелось увидеть,
хотя где-то он да скрывается, это ясно, —
то ли в расщелине скалы,
то ли под корой дерева,
а может, живет он под землей
в стеклянном ларце.
Он сказочно богат:
горы золота, груды рубинов.
Филин не смыкает глаз,
не знает ни минуты покоя —
он пишет завещание и все боится:
а вдруг не успеет закончить его?
Три тысячи страниц уж исписал…
 

На этом месте ветер снова сбился.

– Три тысячи страниц уж исписал… Ну что за напасть, даже эту забыл. Эй, филины! Филины, ответьте: вы помните продолжение?

С вершины ели донесся хриплый голос:

– Хоть я и помню эту песню, не подскажу тебе ни слова. История про филина, признаться, никогда мне не нравилась. Скажу больше: по моему мнению, так она просто аморальна.

И ветер предпринял третью попытку. Теперь в его голосе слышалось явное волнение; Маттео понимал, что, запинаясь то и дело, он мог сорвать праздник.

 
Что ж, расскажу вам про Доссо —
мальчика, который не ведал страха.
Все звери боялись Доссо
и желали его смерти.
Ночью, когда он спал, звери
подкрадывались к дому
и выли до самого рассвета
в надежде напугать мальчика.
Рассвирепев, Доссо просыпался
и палил из ружья.
Однажды он пристрелил лису,
в другой раз – куницу,
потом собак, ежей, сурков.
Но каждый вечер звери возвращались
и однажды сказали ему: «Раз ты
так смел, поди открой серый грот,
где сидит бизон». И вот поутру
Доссо отправился к серому гроту
и, поднатужившись, открыл железную дверь.
Бизон не вышел, зато
издал страшный рев,
от которого мальчик оглох.
И тогда…
 

Маттео опять запнулся.

– Вот беда, и эта песня мне не удается… Все вылетело из головы.

Но тут с поляны раздался детский, звонкий голосок:

– Я помню! Помню эту песню! Она была в старой тетради. – И он подхватил песню Маттео, чисто выводя мелодию:

 
И тогда Доссо испугался, задрожал,
со всех ног бросился к дому.
С тех пор он уже не бегал по лугам
и по лесам с ружьем в руках,
но сидел на крыльце.
Звери не понимали, что стряслось,
видели лишь, что Доссо переменился.
И уже не приходили пугать его по ночам,
ступали осторожно, бесшумно,
опасаясь разбудить его.
Ведь они не знали, что Доссо
стал глухим. И даже петух,
который всегда путал время
и кукарекал за четыре часа до рассвета, —
даже он теперь молчал,
чтобы не потревожить сон ребенка!
 

Пел мальчик. Полковник, стоявший неподалеку, пытался разглядеть его, но в темноте мало что удавалось различить.

Как только мальчик продолжил песню, начатую было Маттео, ветер присоединился и стал подпевать ему. Из них получился прекрасный дуэт, словно оба тщательно отрепетировали этот номер. Воспрянув духом, Маттео извлекал из леса удивительной красоты созвучия, как двадцать лет тому назад. Вершины елей плавно покачивались в такт музыке. В конце песни мальчик вышел на пару шагов вперед и оказался в круге лунного света. Полковник узнал Бенвенуто и решительно направился в его сторону.

– Кто тебе позволил, – закричал Проколо, – шастать по ночам где попало?

Испуганный столь внезапным появлением своего дяди, Бенвенуто попятился и бросился наутек вместе с тремя или четырьмя товарищами, которые до сих пор сидели в тени.

Когда мальчиков след простыл и растаяло долгое эхо, раскатившееся по лесу от резкого выкрика полковника, Проколо вышел на середину поляны и громко приказал:

– Ну, продолжайте! Давайте же, пойте снова. У вас неплохо получалось.

Но песня Маттео смолкла, и наступила тягостная тишина. Проколо заметил, что духи быстро и украдкой расходились прочь. Один из них, с пузатым бочонком в руках, скользнул на поляну и, постучав по обручу, позвал мерцающие огоньки, которые послушно спустились с деревьев на землю и нырнули в бочонок. Собрав все огоньки до последнего, дух тоже скрылся в чаще.

Проколо увидел, что лишь один дух задержался на краю поляны.

– Что еще за фокусы? – возмутился полковник. – Праздник закончился из-за того, что убежали мальчишки, да? Ну а я не в счет?

Дух подошел к нему. Это был Бернарди.

– Ничем не могу помочь, увы, – ответил он. – Маттео, кажется, улетел. И потом, мои сородичи всегда благоволили к детям.

– До чего же вы похожи на людей, – сказал полковник с горечью. – Пока дети маленькие, с ними носятся, как с писаной торбой; но вот они вырастают, жизнь их как следует треплет, они узнают на собственной шкуре, что такое усталость, и тогда никому ты уже не нужен.

– Дело, наверное, обстоит иначе, – задумчиво произнес Бернарди. – Приходит время, и вы, люди, взрослеете, меняетесь. И не остается ничего от тех детей, которыми вы были. Вас не узнать. Наверняка и ты тоже, полковник, когда-то был совсем другим…

Еще некоторое время они стояли молча, пристально глядя друг на друга. Потом Бернарди попрощался и медленно побрел в глубь леса, притихшего, безмолвного.

Наконец двинулся к дому и полковник, потухший фонарь раскачивался и поскрипывал у него в руке. Сделав шагов шесть или семь, Проколо остановился и резко обернулся: ему показалось, будто кто-то идет следом.

Однако он никого не увидел. В свете луны все было неподвижным и молчаливым. И тем не менее полковник заметил, что за ним тянется длинная черная тень – непомерно длинная. То, что луна начала меркнуть и лучи ее теперь падали на землю косо, не могло служить исчерпывающим объяснением, почему тень вдруг стала такой огромной.

Еще через пару шагов полковник снова обернулся:

– Да что тебе надо от меня, проклятая тень? – спросил он, взбешенный.

– Ничего, – ответила тень.

Глава XIII

По безлюдным долинам часто бродят пагубные мысли, недобрые желания, и откуда они берутся – неизвестно. Их рождает одиночество, а потом они проникают в сердце: для того чтобы в человеке поселилась такая зараза, достаточно лишь долго смотреть на лес в дни, когда дует северный ветер, или наблюдать за кучевыми облаками, или просто пройти по одной из тех заросших, петляющих между деревьями тропок, что бегут на северо-запад. Именно это и приключилось с полковником Проколо. Однажды вечером у него в голове стала вертеться мысль – поначалу робкая, она постепенно превратилась в навязчивую идею: вот бы Бенвенуто умер.

Осмотрев доставшиеся ему владения, Проколо пришел к выводу, что Морро поступил крайне несправедливо, отдав Бенвенуто лучшую и бóльшую часть леса. Из-за препятствий, с которыми он столкнулся при попытке вырубать ели в Старом Лесу, а также из-за всей этой истории с духами полковник ходил теперь мрачнее тучи. К племяннику, которого он видел шесть или семь раз в жизни (включая неожиданную встречу на лесном празднике) и считал созданием ничтожным и жалким, Проколо не питал теплых чувств. Вскоре он стал относиться к нему как к обузе и постепенно возненавидел мальчика, мечтая, чтобы тот сгинул, провалился сквозь землю, – вот тогда ему принадлежали бы все угодья.

Никто, конечно – разве что ветер Маттео, – не догадывался о замыслах, которые зрели в голове у Проколо, подпитываемые одинокими прогулками и всякой скверной, сочившейся в иные дни из чащи.

Правда, те, кому доводилось тогда повстречать полковника, замечали, что глаза у него светятся коварством, а в голосе звучит что-то странное, наводящее на мысль о нечистых намерениях; и собеседник старался побыстрее закончить разговор, словно опасался, что Проколо причинит ему неизвестно какой вред.

Нехорошая мысль, прицепившаяся к полковнику, в конце концов заставила его проговориться и в открытую заявить о своем желании. Кое-кто, кого мы не можем назвать здесь по имени, но чья честность не вызывает сомнений, услышал разговор, происходивший 23 июня возле дома между Проколо и ветром Маттео.

– Сегодня ночью мне приснилось, – сказал полковник, – будто Бенвенуто умер.

– Ну, не такой уж это нелепый сон, – заметил ветер. – Бенвенуто хрупкий и болезненный мальчик.

– Мне приснилось, будто Бенвенуто умер, – продолжал Проколо, – и я стал хозяином его леса.

Ветер ничего не ответил.

– И я стал хозяином всего его леса, – повторил полковник спустя мгновенье.

– Скажи уж лучше прямо, – не выдержал Маттео. – Ты что, хочешь попросить меня погубить его?

Полковник молчал.

– Если дело стало только за этим, – прибавил ветер, – то для меня такое задание – пустяк, справлюсь в два счета. Заодно потренируюсь. Какой-нибудь хороший ураганчик в подходящий момент… верно, полковник? И все шито-крыто, никто ничего не заподозрит.

– Да, – ответил Проколо, – ты ведь дал мне клятву верности.

Глава XIV

Пансион, в котором учился Бенвенуто, находился примерно в восьми километрах от Нижнего Дола, по дороге в горы. Чуть выше начиналась полоса хвойных деревьев, а до Старого Леса оставалось еще порядка километра.

24 июня во втором часу дня Бенвенуто, воспользовавшись перерывом между занятиями, отправился в лес – зачем, нам неизвестно, – и как раз тогда его настиг ветер Маттео.

Внезапно мальчик почувствовал, что против него восстала какая-то грозная, неведомая сила. Он упал в траву, прижался к земле. Потом встал, испуганный, и, задыхаясь от страха, со всех ног побежал обратно к пансиону.

Он бы охотно позвал на помощь товарищей, если бы они так часто не высмеивали его, дразня доходягой и слабаком; сейчас они уж точно застыдили бы Бенвенуто.

Пансион был недалеко, однако Бенвенуто никак не удавалось добраться до него. Маттео налетал то с одного бока, то с другого, и мальчик все время был вынужден отклоняться от цели. Он не мог взять в толк, что же, собственно, происходит, и лишь продолжал бежать с отчаянным упорством.

Под натиском ветра Бенвенуто отнесло в сторону от пансиона, он спустился в широкую ложбину, поросшую травой, то и дело припадая к земле. Место было совсем безлюдным – именно такое и подыскивал Маттео; никаких свидетелей, то, что надо. Вот и подвернулся случай навсегда избавиться от мальчишки.

Маттео смекнул, что если Бенвенуто добежит до леса по другую сторону ложбины, то благодаря сопротивлению стволов сила ветра вырастет вчетверо. Однако он не учел, что мальчик мог спрятаться в заброшенной хижине, маленькой и покосившейся, которая стояла посреди луга.

Выбившийся из сил Бенвенуто бросился к этой лачуге, едва переводя дух. Закрыл поплотнее дверь, которая еле держалась на петлях, навалился на нее всем телом и принялся громко кричать и плакать.

Прислушавшись к реву ветра, сотрясавшего хижину, Бенвенуто узнал Маттео. Это, похоже, немного успокоило его. Он перестал причитать, но на его зов: «Маттео! Маттео!» снаружи никто не отвечал.

Стены раскачивались под шквалистым ветром. Солнечные лучи, проникавшие сквозь щели, трепетали на полу. Казалось, хижина вот-вот рухнет.

В гуле ветра Бенвенуто расслышал гнев и ярость, желание причинить зло.

– Хижина, держись! – взмолился мальчик. – О Матерь Божья!

– Нашел о чем просить, – сказала ему хижина. – Я уже не та, что прежде. Но, во всяком случае, постараюсь. Правда, вряд ли смогу продержаться долго.

Дрожащий от страха Бенвенуто стоял, прижавшись к двери, и не сомневался, что Маттео вот-вот снесет лачугу. Он слышал историю про дамбу и рассказы о разрушительной мощи Маттео, когда тот впадал в гнев.

Но внезапно ветер стих.

– Ну вот, сейчас он возьмет разбег! – проскрипела крыша хижины. – Теперь нам уж точно несдобровать.

Настала мертвая тишина. Бенвенуто всхлипывал и молил о пощаде, но его стоны оставались без ответа.

Потом вдалеке послышался гудящий гул, похожий на жужжание роя пчел. Звук нарастал, становился все ближе, громче, пока наконец Маттео не обрушился на хижину.

Однако хижина выдержала удар. Доски скрипели, охали, ныли – так тяжко им еще в жизни не приходилось, – но, несмотря на все эти муки, крепко держались друг за друга.

Ветер свистал сквозь щели и особенно хлестко бил по рассохшейся двери – тем не менее дверь не поддалась. Да, представьте себе: трухлявая лачуга устояла против ветра Маттео. Она вся на ладан дышала и чуть не рассыпалась, как карточный домик, крыша ходила ходуном, балки и перекрытия прогибались, и все-таки, собрав последние крупицы мужества, хижина сопротивлялась.

Маттео был взбешен.

– Чертова хибара! – взревел он. – Погоди, уж я тебе задам! Несладко придется и паршивцу, что спрятался внутри!

Он снова взял разбег, и снова настал миг ожидания, который, казалось, тянулся целую вечность. И опять вдалеке загудело, ветер приближался, гул превратился в свист, хижина застонала, забилась в судорогах. Бенвенуто вскрикнул еле слышно, умоляя Маттео смилостивиться. Стены вынесли и этот удар.

Маттео налетал на хижину три, четыре раза – всё бесполезно. На пятый раз его напор ослабел. А на шестой силы Маттео иссякли.

– Неужели я остался цел? – пробормотал мальчик, потихоньку приходя в себя.

– Плохо ты знаешь Маттео. Вот увидишь, – ворчала хижина, – он еще не то сотворит. Шутка ли: он снес дамбу, словно играючи, – и после этого ты хочешь, чтобы я с ним тягалась? Да он просто забавляется, решил поиздеваться и вконец измотать нас. На самом деле ему ничего не стоит прикончить меня, для него это – раз плюнуть. Ох, ну и беды свалились на меня по твоей вине!

– Мы спасены, уверяю тебя, – сказал мальчик. – Ты что, не слышишь? Он выдохся, устал до смерти.

Порывы ветра, и правда, становились все слабее, в них уже не было прежней ярости. Хижина поскрипывала тихонько и жалобно. А где-то через четверть часа солнечные лучи, которые просачивались сквозь щели, перестали метаться по полу. Снаружи еще доносилось злобное бормотанье Маттео, но было ясно, что он устал.

– Сдается мне, что ты прав, – сказала хижина. – Опасность миновала, слава Богу. Да, оказывается, Маттео сдал за эти годы, сил у него явно поубавилось, вот в чем дело. Двадцать лет, говорят, просидел в заточении. Такое не проходит бесследно… Иначе как объяснить сегодняшнюю неудачу?

Но Бенвенуто уже не слушал ее болтовню. Бояться больше было нечего, он открыл дверь и выскочил на залитый солнцем луг.

– Маттео! – крикнул он. – Ответь же!

Ветер молчал. Увидев на пороге мальчика, Маттео, униженный и злой, полетел прочь, проклиная все на свете.

Глава XV

Было, однако, другое обстоятельство, которое отравляло Маттео душу гораздо больше, чем случай с Бенвенуто. На следующий вечер, проносясь над Нижним Долом, он встретил чужой ветер, и притом могущественный.

– Ты что тут делаешь? – дерзко и заносчиво обратился к нему Маттео.

– Видишь ли, я ветер этой долины, – ответил тот, – и зовут меня Эваристо.

Освободившись из пещеры, Маттео еще не успел войти в курс дела и не знал, что, пока он сидел в заточении, ему на смену пришел другой ветер, который и стал властвовать в Нижнем Доле. Никто не осмеливался открыть ему это, опасаясь гнева Маттео; молчали даже камни. И вот он узнал горькую правду от собственного соперника.

Стоит заметить, что жители долины были довольны Эваристо. Он, конечно, тоже вел себя не безупречно. Но все-таки за двадцать лет ни разу не причинил серьезного вреда и, хотя был довольно ленив, почти всегда отзывался на просьбы крестьян, когда те, устав от засухи, устраивали в поле молебны о дожде. Эваристо стряхивал с себя сонливость и нагонял тучи – не заботясь, правда, о том, чтобы выбрать почернее да потяжелее, – но и тех хватало с лихвой, и на измученные сушью поля проливался дождь.

Маттео вернулся, однако Эваристо, как вы понимаете, совсем не собирался уступать ему Нижний Дол, властью над которым он так гордился и где сумел завоевать славу и признание. В тот день, когда Маттео велел ему убираться подобру-поздорову, Эваристо ответил, что не потерпит несправедливости: вопрос о том, кому достанется долина, пререканиями не решишь, нужно устроить поединок и выяснить, кто сильнее.

Маттео вмиг сообразил, куда клонит Эваристо и что на самом деле скрывается за его предложением помериться силой: очевидно, и Эваристо думал, что Маттео уже не тот, каким был прежде – грозным, своенравным, внушающим страх. Задетый за живое, Маттео вспылил, начал сыпать угрозами и на редкость грубыми ругательствами.

– Ты, наверное, забыл, с кем имеешь дело, – шипел Маттео. – Ну что ж, с удовольствием напомню тебе. Завтра в это же время[4]4
  Было около пяти часов пополудни.


[Закрыть] я устрою в долине бурю, какой никто еще вовеки не видывал. Помешай мне, если сможешь.

– Ты не учел, что с годами мы не становимся моложе, – ответил Эваристо, который по-прежнему сохранял самообладание. – Не задирай нос и смирись с тем, что ты тут больше не хозяин. Твое имя еще заставляет всех трепетать, ты в почете, в долине помнят о твоих подвигах, а коли завтра ты проиграешь в поединке, то потеряешь даже это. Рано или поздно все вынуждены покориться судьбе, хотя для одних время летит быстро, а для других ползет медленно – по сути, разницы никакой, в конце всех ждет одно и то же. Берегись, Маттео, и смотри не промахнись в своих расчетах. Не вынуждай меня говорить тебе обидные вещи. Забудь о гордыне, пока тебе не пришлось раскаиваться в своих поступках!

Но Маттео унесся прочь, сыпля проклятиями. Он бросил вызов и был не намерен брать свои слова обратно.

Весть о поединке вмиг облетела долину благодаря таинственным, неподвластным человеческому разумению импульсам. И 26 июня 1925 года жители, предусмотрительно заперев на засовы дома (поскольку ожидалась гроза), все до единого собрались на вершине горы, чтобы наблюдать за схваткой. Внизу, в самой долине, не осталось ни души, ведь именно там должна была разразиться буря. Дряхлых стариков перенесли на носилках в места с наилучшим обзором. Пришли даже звери – те, кто мог, – и притаились на склонах, где побезопасней.

Из домов Нижнего Дола выскакивали кошки, тому были свидетели; они карабкались по отвесным скалам, лишь бы не пропустить зрелище.

Зайцы, белки, а некоторые утверждают, что и кроты тоже, спешили на гору. Внизу все словно вымерло, затихло; не было слышно птичьих трелей. В поселке остался только звонарь, который в случае серьезной опасности начнет бить в большой колокол, призывая на помощь из соседних деревень.

Издалека было видно, как на горных склонах – там, где их не покрывала растительность, – копошился народ. Все напоминало бы праздник, если б лица светились радостью. Но в глазах людей были страх и тревога. До некоторых уже дошел слух о проделке Маттео, до смерти напугавшего Бенвенуто, однако ее считали пустячной. Зато вспоминали о дамбе, которую снес Маттео, о том, как он переломил пополам дерево, словно щепку, о разрушенном мосте, о коровах, загнанных в овраг.

На что был способен Эваристо – об этом никто толком не знал, хотя он хозяйничал в долине вот уже двадцать лет. Эваристо прослыл флегматиком, весьма ленивым, тяжелым на подъем и слишком дорожившим своим спокойствием. Ну что, в конце концов, можно сказать о ветре, который дни напролет кружит среди развалин старой церкви?

Эваристо, и правда, облюбовал древний готический собор, громадный, величественный – Сан Грегорио, прозванный собором Ящериц из-за несметного числа этих пресмыкающихся, которые ползали по растрескавшимся стенам. Он стоял посреди леса, в безлюдном, тихом месте, возвышаясь над Нижним Долом метров на восемьсот. Уму непостижимо, почему специалисты по истории искусств никогда не обращали внимания на эту мощную, уникальную в своем роде постройку, а между тем стоило бы приглядеться к ее архитектуре и заодно исследовать окрестности, где, несомненно, нашлось бы много любопытного.

День выдался ясным и прохладным, хотя лето было в разгаре. Три-четыре крохотных облачка, держась своего привычного курса на северо-запад, проплыли над долиной и одно за другим скрылись за зелеными вершинами гор. Лишь к четырем часам пополудни в воздухе началось движение; судя по всему, это Эваристо наматывал круги в ожидании соперника.

Старожилы, которые в таких делах знали толк, приметили, что, к счастью, погода была не на руку Маттео. В нижних слоях атмосферы царил покой, и, стало быть, Маттео придется гнать тучи издалека, на это он потратит силы и явится на поле боя уже подуставшим.

И действительно, к половине пятого Маттео еще не отыскал ни одного облака. В смятении и тревоге он носился над хребтами, набрав приличную высоту, чтобы окинуть взглядом не только долину, но и земли, лежавшие за ее пределами. Но повсюду горизонт был чист и прозрачен.

Он уже собрался было возвращаться, проклиная судьбу, когда его завывание услышал могущественный ветер, который управлял погодой над целыми континентами, – сила его была огромна, и летал он на больших высотах. Это был знаменитый ветер-разбойник, с давних пор благоволивший к Маттео. Выслушав жалобы Маттео, он, хотя и торопился, решил во что бы то ни стало помочь товарищу, который был слабее его. С быстротой молнии он помчался к большим скоплениям облаков и через считанные минуты вернулся, волоча за собой плотную облачную массу, нагромождение туч, которые вскоре заполонили все небо. Это были тяжелые свинцовые тучи, отборные, крупные – словом, то, что надо. Для Маттео их оказалось даже чересчур много.

Заметив, что Маттео крайне взволнован и изнурен напрасными метаниями по небу в поисках туч, ветер захотел подсобить ему и протащить громадный облачный ком до самого Нижнего Дола. Маттео несся следом за ним, подбирая – впрочем, в этом не было необходимости – растерявшиеся по пути клочки облаков.

Со всеми этими проволочками Маттео опоздал к условленному часу. Люди стали думать, что он не явится вовсе; кое-кто, беззаботно насвистывая, уже спускался обратно в долину, а Эваристо (правда, мало кто знал об этом) решил, что удача улыбнулась ему. Однако где-то в четверть шестого с юга начала надвигаться серебристая гряда туч.

Благодаря стараниям могущественного союзника Маттео облачная громада в мгновение ока достигла устья долины. Маневр получился быстрым и ловким, но, надо признать, не слишком продуманным. Ветер хватал облака в неистовой спешке, и масса вышла недостаточно плотной.

Над долиной нависла мрачная тень, и все-таки в тучах зияли прорехи, сквозь которые пробивалось солнце. При таком раскладе устроить бурю было невозможно.

Однако все это произвело на собравшихся сильное впечатление. У людей сердце замерло, женщины упали на колени и принялись креститься, из поселка поплыл густой колокольный звон.

Но Эваристо остался невозмутим. Дать тучам отпор и вытолкнуть их из долины было бы не под силу даже ветру позначительнее его. Эваристо сразу сообразил, что нельзя терять ни минуты. Если Маттео удастся залатать дыры между облаками и снова сбить их в тяжелый ком – тогда все пропало, битва проиграна.

Проворно, но без суеты Эваристо взялся за дело, он пытался разметать тучи по небу, отогнать их подальше друг от друга, пробить широкие бреши там, где в облачном покрове были разрывы, и рассеять самые черные тучи, кружась вокруг них и отщипывая кусочки. Ничего другого ему не оставалось.

Эваристо пожалел, что вообще ввязался в это дело, он уже не надеялся сладить с огромной стаей облаков, но вскоре воспрянул духом, обнаружив, что Маттео не сопротивляется.

Над долиной грохотал гром, и все же облака редели и мало-помалу таяли. Снизу, из толпы, доносились ободряющие крики.

На выступе скалы стоял Симоне Дивари, инженер, следивший за дамбой в О., – именно он много лет тому назад разгневал своими словами Маттео. Когда рушилась дамба, Дивари серьезно пострадал и теперь ходил на костылях.

Затаив дыхание, он наблюдал за поединком между двумя ветрами. «Значит, ты вернулся, да? – кричал он, потрясая кулаками. – Злосчастный ветер! Но Бог не без милости, настал и твой час, получи-ка по заслугам. Я тотчас догадался, что время потрудилось над тобой на славу. Проклятый старикан, вот ты и сам убедился, что гроша ломаного не стоишь. Теперь ты мне не страшен, и я могу во весь голос заявить, кто ты есть на самом деле: ветошь, мерзавец, ничтожество».

И поверьте, за ревом, свистом и раскатами грома, в разгар ожесточенного сражения Маттео расслышал те язвительные насмешки. Не долго думая он устремился на голос и стал искать среди сотен людей, облепивших склоны, своего врага.

И в результате потерял драгоценное время. А Эваристо носился между облаками, разрежал, трепал их, увеличивал прорехи. По горам расползались пятна солнечного света. Тучи, что поначалу были чернее черного, поблекли и висели в небе вылинявшие, жалкие. Люди ликовали. С перевала грянул духовой оркестр.

Полчище туч было разбито. Маттео, вконец обессилевший, продолжал свирепствовать, но все напрасно. Его порывистые, гневные атаки встречали уверенный, спокойный отпор со стороны Эваристо. На глазах у толпы народа, который уже в открытую высмеивал его, осыпая колкостями, Маттео продолжал бессмысленную борьбу, хотя чувствовал, что изнурен.

Когда солнце склонилось к закату, от темных туч, заполонивших было небо, не осталось и следа – вернее, осталось лишь легкое облачко, которое снизу казалось не больше ореха, маленькое золотистое облачко, покоившееся на высоте около восьмисот метров, до смешного одинокое посреди чистого, бескрайнего и бездонного неба.

На последнем издыхании, Маттео уцепился за него. Битва проиграна, но Эваристо не должен утащить у него из-под носа это крошечное напоминание о грозной армии туч. Он носился, точно вихрь, вокруг облачка, готовый защищать его от Эваристо.

И тогда случилось неожиданное. Небо было ясным, однако – это видели все – из облачка выскочила огромная сверкающая молния. Над долиной прокатился гром.

Молния зигзагом рассекла небесную гладь, метнулась к кровле древнего собора и пробила ее, перекрытия рухнули, над обломками поднялись клубы желтой пыли. Небо осталось чистым и спокойным.

Жителям долины, которые только и ждали поражения Маттео, было ничуть не жаль разрушенного собора. Напротив, они вовсю потешались над таким комичным финалом. Раздался хохот – он перескакивал с одной вершины на другую и в конце концов накрыл всю долину. А птицы снова стали выводить свои напевы, посылая последний привет заходящему солнцу.