Текст книги "Загадка Старого Леса"

Глава XVI

Там, где заканчивается Старый Лес (за Рогом Старика, самой высокой точкой горной цепи), скалы круто обрываются, нависая над узким ущельем с растрескавшейся глинистой почвой. Это Сухой Дол, который соединяется с Нижним Долом в шести километрах от поселка. Когда-то по дну ущелья текла река, вода размыла горную породу, образовались глубокие балки. В этих местах часто случаются обвалы и оползни, шорох осыпающегося щебня и грохот камней не смолкают ни днем, ни ночью.

На вершине обрыва растут ели, примыкающие к Старому Лесу. Иногда глыбы скатываются в ущелье, таща за собой комья земли вместе с целыми деревьями, которые так и остаются гнить внизу. Выудить оттуда ствол непросто, да и не стоит труда.

В тот вечер Маттео укрылся как раз в Сухом Доле, ему хотелось побыть одному. Когда он пролетал над ущельем, по отвесным красным скалам зашуршали струйки каменной крошки, и казалось, этому шуршанию не будет конца, – так же неумолимо бежит песок в клепсидре.

Здесь, где не встретить ни души, Маттео горестно стонал и выл, наедине со своим стыдом. И если прежде в лесу он пробуждал целый каскад прекрасных созвучий, то теперь над Сухим Долом раздавались приглушенные стенания, которым вторили сыплющиеся вниз камни.

По правде говоря, это было совсем неподходящее место для оплакивания утраченного могущества. Из глубины ущелья, где не было заметно никаких признаков жизни, подкрадывались сумерки. Маттео скреб красные глинистые откосы, и под его напором порода покорно осыпалась, бормоча какие-то невнятные слова.

Мимо пролетала зеленушка, которая припозднилась и еще только возвращалась в свое гнездо. Услышав жалобные всхлипыванья, она решила покружить немного над ущельем и узнать, что же происходит. Но никого разглядеть не удалось, вокруг было пустынно, как и всегда в этих местах. Тогда птичка догадалась, что плачет Маттео, и, удовлетворив свое любопытство, улетела прочь.

Единственный свидетель, маленький красный паучок – нам, правда, неизвестно, к какому виду он принадлежит, – рассказывал потом, что никогда еще Маттео не пел так прекрасно, как в ту ночь. Красный паучок, это стоит отметить, хорошо разбирался в музыке и слыл тонким ее знатоком.

«Маттео был бесподобен, на него снизошло вдохновение, – говорил он. – Когда Маттео пел в лесу (давайте уж будем откровенны), он частенько фальшивил. Деревенщина с ума сходила от восторга, с этим не поспоришь, но вряд ли то можно назвать музыкой. Напрасное позерство, вот что это было. Страдание – необходимое условие для творчества. А раньше Маттео был слишком весел, слишком доволен жизнью и уверен в себе. Лишь в тот вечер, потерпев поражение, он достиг небывалых высот. В Сухом Доле не растет деревьев, которые, шелестя кронами, обволакивают звуки приятным рокотом, сглаживают шероховатости и делают огрехи солиста менее заметными; растрескавшаяся земля, голые скалы – ну о какой акустике тут можно говорить? Если музыкант ни на что не годен, это видно сразу, ведь в таких условиях ничего у него не получится, слукавить невозможно. И все-таки Маттео превзошел самого себя, пел до утра песни редкой красоты под скромный аккомпанемент сыплющихся камней, и слушал его я один, даже досада взяла, что никого вокруг нет. Я не плакал, конечно же плачущий паук – это ведь нелепо, но клянусь, любой другой, окажись он на моем месте…»

Глава XVII

Маттео явился к полковнику только наутро. Шел дождь, Себастьяно Проколо сидел у себя в кабинете, изучая старые карты. Окно было распахнуто.

Услышав приближение ветра, полковник даже не повернул голову. Он положил на карты что-то тяжелое, чтобы они не разлетелись, и сказал:

– А я-то думал, ты серьезный, суровый ветер. И вот пожалуйста: врываешься ко мне, весь благоухая, точно из стихов какого-нибудь поэта. Это изысканно, слов нет.

– Всё из-за дождя, – стал оправдываться Маттео. – Лесные запахи пристают ко мне, и невозможно от них избавиться.

И замолчал.

– Славное я провернул дельце, – сказал чуть погодя полковник. – Славное я провернул дельце, освободив тебя… Сражу всех твоих врагов, только пожелай, уверял ты, устрою бурю или разгоню тучи, приказывай… Пустые слова, бахвальство, постыдись, у тебя же больше ни на что нет сил.

– Не говори так, полковник, – обиделся Маттео. – Меня подкосило долгое заточение. Этот проныра Эваристо, педант, расчетливый и хитрый, умудрился-таки одолеть меня!.. Я ослаб, вот в чем беда. Однако не торопись с приговором. Двадцать лет в пещере способны сломить кого угодно, иным это наверняка стоило бы жизни. Мне просто нужно время. Вот увидишь, через пару-тройку месяцев Маттео вновь станет прежним.

– Знавал я одного разбойника, – сказал Себастьяно Проколо, – и этого разбойника приговорили к девяти годам тюрьмы. Отбыв срок, он вышел на волю и был полон надежд. Я постарел, это верно, говорил он, однако подожди: вот пройдет шесть или семь месяцев, и ты меня не узнаешь, я заткну за пояс любого. В общем, он произносил те же слова, что и ты. Сущий вздор все это, милый мой. Выдохся бедняга, его песенка спета. Потом мне часто доводилось встречать того разбойника. Вот отдохну еще чуток, уверял он, и тогда смогу горы свернуть. Но с каждым днем он только чахнул.

– Так происходит с людьми, но мы, ветры, устроены иначе, – возразил Маттео. – Скоро сам убедишься.

– Даже Бенвенуто одурачил тебя…

– О, не бери это в голову, полковник. Я улажу дело. Днем раньше, днем позже – разницы для тебя, в сущности, нет… Дай мне время, чтобы набраться сил…

– Днем раньше, днем позже – так и проходят годы… Правда, если задача тебе не по плечу, справлюсь в одиночку. Шутить с ребятишками я мастак, вот увидишь. Бенвенуто приезжает сюда на каникулы, он вроде уже сегодня должен явиться…

Именно в этот момент – точно так и происходит во всяких старых сказках – дверь кабинета открылась. На пороге стоял Бенвенуто с чемоданом в руке.

– А вот и он. – Полковник обернулся. Последовало долгое молчание, слышен был только тихий посвист Маттео, который кружился в оконном проеме, да щебетание какой-то птицы вдалеке под дождем.

– А вот и он, – повторил полковник. – Батюшки, до чего же бледный и худой, кожа да кости, ты только посмотри. Однако удирает по ночам из пансиона и шастает по лесу…

– С кем ты разговариваешь? – спросил Бенвенуто.

– С Маттео, с ветром Маттео, он, наверное, знаком тебе не понаслышке. Ты ведь тогда здорово перепугался, а?

– Ну, разве что самую малость…

– Без вранья! – оборвал его Проколо. – И кстати, усвой две вещи. Мы, Проколо, никогда не лгали и ни разу в жизни не струсили. Впрочем, в тебе же течет совсем другая кровь. Ты не из нашей породы.

Бенвенуто стоял в дверях и внимательно слушал полковника. Лицо мальчика было серьезным.

– Каникулы проведешь у меня, – продолжал Себастьяно Проколо. – Ветторе проводит тебя в комнату. Если что-нибудь понадобится, обращайся к нему. И не забывай, что ты тут должен заниматься: в пансионе ты отнюдь не блещешь знаниями. А ведь на моей совести и твоя учеба тоже.

Вошел Ветторе, взял у Бенвенуто чемодан и отвел мальчика в приготовленную для него комнату, беседуя с ним ласково и по-дружески.

Полковник и Маттео остались наедине.

– Ну что, видел? – спросил полковник.

– Да, видел, – ответил Маттео. Потом он пересек лужайку перед домом и медленно полетел восвояси. Дождь перестал, сквозь облака пробивалось солнце.

На камень выползли две старые ящерицы и подставили спины этим скупым лучам. Маттео прошелестел мимо.

– Эй, Карло, – обратилась одна из ящериц к другой, – уж не Маттео ли это?

– Маттео? – усомнилась та. – Не смеши меня, это какой-то легкий ветерок. Разве не слышишь, он совсем бестелесен. А у Маттео была мощь…

Маттео услышал, что о нем говорят. Он насторожился, сбавил высоту и принялся оглядывать луг как раз неподалеку от камня, который облюбовали ящерицы.

Ящерицы быстро отвернулись друг от друга и застыли в неподвижности, притворившись, что им ни до чего нет дела.

Некоторое время Маттео выжидал, пытаясь выяснить, кто же разговаривал. Голоса были тонкими, слабенькими, как у совсем маленьких существ. Он посмотрел на ящериц, но, заметив, что они сидят не шелохнувшись, точно окоченели, успокоился и продолжил путь.

Глава XVIII

Вечером Бенвенуто лег в свою новую постель, погасил свет и уже начал было засыпать, когда услышал, что в углу кто-то скребется.

Затаив дыхание, он зажег лампу и увидел большую мышь, которая ковыляла прямо к его кровати, прихрамывая на заднюю левую лапу.

– В чем дело? – сказала мышь тонким гнусавым голосом. – Кто тут разлегся на моем месте?

Ошеломленный Бенвенуто молчал. Мышь, которую переполняло чувство собственного достоинства, была вынуждена объясниться. Она считалась самой старой мышью в доме и главой мышиного сообщества; с полковником Проколо, утверждала она, мы друзья, и именно с его разрешения, если ночью разыграется буря, я прихожу сюда и устраиваюсь внутри матраса. Электрические разряды в атмосфере пугали мышь, и только в этом укромном месте ее ничто не тревожило.

– Но сейчас грозы нет, – заметил Бенвенуто.

– Пока нет, однако скоро будет. В таких вопросах я хорошо разбираюсь, – стояла на своем мышь. – Но так и быть: если не хочешь уступить мне кровать, разрешаю тебе остаться. Я все равно залезу внутрь матраса. Только подвинься немного, а не то раздавишь меня.

Бенвенуто, смущенный, примостился на краешке постели, а мышь между тем забралась в матрас через дырку, очевидно давным-давно прогрызенную, и принялась ворошить подсолнечную шелуху, которой он был набит.

Раза два или три Бенвенуто удавалось задремать, но вскоре его будил шорох под боком.

– Вот уже несколько дней мучаюсь от бессонницы, – жаловалась мышь, – а теперь еще ты мне мешаешь, стало чересчур тесно, прежде я ведь одна тут спала.

– А что, разве здесь каждую ночь случается гроза?

– Почти каждую ночь, – ответила мышь. – Вот поживешь тут, сам увидишь. Да и вообще, предусмотрительность никогда не помешает.

– Значит, ты всегда будешь приходить по ночам?

– Понятия не имею. Если ты не освободишь кровать, попрошу полковника выделить мне другой матрас. Так дело не пойдет, сплошные мучения.

– Неужели ты думаешь, мой дядя даст тебе матрас?

– Хмм… Признаться, он не слишком любезен, даже грозился прибить меня. Но я образумила его. Знаешь, отчего умер Морро? Он убил мышь, мою кузину. И накликал беду. Он принял это близко к сердцу, полковник-то, чистую правду говорю. Так что теперь он меня не тронет, бояться нечего.

Гроза прошла стороной, а Бенвенуто не сомкнул глаз до самой зари: внутри матраса беспрестанно ворочалась и копошилась мышь.

Лишь когда рассвело, мышь поплелась в нору, ворча, что из-за мальчишки так и не смогла уснуть.

Утром, спустившись на первый этаж, Бенвенуто пошел к своему дяде, чтобы попросить его устроить мышь на другой кровати.

Полковник, однако, заявил, что не намерен потакать мышиным капризам, и прибавил, что Бенвенуто уже достаточно взрослый и в состоянии выпутаться сам. Если мышь мешает спать, пусть прибьет ее. Чем меньше в доме мышей, тем лучше.

– Но разве это не плохая примета – убить мышь? – спросил Бенвенуто.

– Верить таким небылицам – просто срам, – ответил Себастьяно Проколо. – Всё вздор, бабьи сказки.

Вечером, улегшись в кровать, Бенвенуто приготовился дать отпор: он вооружился башмаком, которым решил запустить в мышь, если та появится снова. Он не стал закрывать ставни, чтобы в комнате было не так темно. Вскоре послышался знакомый шорох. Затем по светлому еловому полу скользнула тень.

– Опять он здесь! – возмутилась мышь, подразумевая Бенвенуто. – Хорошо устроился, нечего сказать!

Изо всех сил Бенвенуто швырнул башмак. Раздался глухой стук, башмак шлепнулся обо что-то мягкое – явно попал в цель. Но мышь, похоже, отделалась лишь испугом. Громко голося, она медленно побрела прочь.

– Болван! – кричала она. – Ты еще пожалеешь об этом! Сломал мне лапу! Вовек не прощу, так и знай.

Мышь скрылась в темном углу, и настала тишина.

Глава XIX

Пора наконец рассказать о событии, которое произошло в начале июля 1925 года: Себастьяно, желая гибели своего племянника, повел его в лес, замыслив бросить там.

Он приказал Маттео держаться подальше от мальчика; Бернарди в тот день было велено освободить духов от сбора хвороста и запретить им покидать свои деревья: пусть вообще не смеют показываться в чаще. Так никто не сможет прийти Бенвенуто на помощь.

Полковник сказал мальчику, что ему нужно сделать кое-какие замеры в Старом Лесу, и предложил отправиться туда вместе. Бенвенуто хотелось поиграть с товарищами по пансиону, как обычно, но у него не хватило смелости отказать дяде.

Полковник попросил Ветторе приготовить четыре бутерброда, положил в сумку фляжку с водой, полевой бинокль и компас. Через лужайку он прошел в лес, шагая быстро и широко. Бенвенуто еле поспевал за ним.

У кромки Старого Леса они обнаружили хворост, аккуратно сложенный в большие кучи. Духи каждый день собирали сухие ветки и бревна, выполняя обещание, данное полковнику, а торговец из долины, с которым Проколо заключил договор, отправлял в лес маленький грузовик, чтобы забрать все это.

Полковник и Бенвенуто углубились в чащу и направились к Рогу Старика – в той стороне были места самые дикие, безлюдные и неизведанные. Деревья, казалось, становились все чернее, выше и толще, мрак – все гуще, птицы пели где-то далеко, на самых макушках елей. День выдался пасмурный, небо было плотно затянуто облаками.

Путь оказался нелегким – Проколо вел мальчика в гору, склон был крутым, под ногами мешались сломанные ветки; поваленные деревья преграждали путь, воздух отравляли гнилостные испарения, и дышалось тяжело; чем выше они взбирались, тем угрюмее, темнее и враждебнее становился лес.

Так шагали они три часа, потом подъем закончился. Судя по всему, они вышли на плоскогорье, над которым возвышался Рог Старика. Но где они находились, понять было сложно: вокруг стеной стоял лес, и не открывалось никакого обзора. Полковник наверняка проходил здесь, когда освобождал из пещеры ветер Маттео. Однако он не узнавал этих мест.

Наконец им попался холм, с вершины которого просматривался кусок леса; Рог Старика, однако, не был виден.

Стоя на вершине холма, Проколо достал из кармана длинную измерительную ленту, испещренную красными делениями. С помощью этой ленты и бинокля он собирался определить расстояния до соседних объектов.

– Возьми отвес, закрепи на конце ленты и держи ее так, чтобы она свободно свисала, – сказал полковник Бенвенуто. – Я выйду на ту маленькую поляну – вон туда, видишь? – и буду делать замеры. А потом вернусь к тебе.

Отдав это распоряжение, Проколо быстро спустился, оставив мальчика одного. Через двадцать минут дошел до леса у подножия холма и направился к поляне. В бинокль он различил телеметрическую ленту, но племянника разглядеть не смог из-за тени, которую отбрасывали высокие ели.

– Эй! – крикнул полковник.

– Эй! – откликнулся Бенвенуто.

– Эээй-эй-эй! – отозвалось чуть погодя эхо.

Осмотревшись вокруг, полковник снова углубился в лес, но пошел не к холму, где его ждал Бенвенуто, а в противоположную сторону. Итак, он бросил мальчика.

День был хмурым, на небе висели свинцовые тучи, и не чувствовалось ни дуновения ветра. Ели казались угольно-черными.

Вскоре Проколо вытащил из кармана компас, чтобы понять, в каком направлении следует идти. Но вдруг споткнулся и упал. Компас он выронил, и тот разбился о камень.

Полковник выругался. Поднявшись на ноги, он огляделся, подозревая неладное, но в лесу все было спокойно. Ели стояли невозмутимо, словно высеченные из гранита колонны.

Деревья не давали проникать свету, и полковнику так и не удалось отыскать магнитную стрелку, которая выпала из компаса. Не доносилось пения ни одной птицы. Тишина была настолько глубокой, что Проколо слышал тиканье часов в кармане своего жилета.

Глава XX

Словом, Себастьяно Проколо заблудился. В военной академии его, разумеется, учили, что в лесу можно ориентироваться по мху, который покрывает стволы с северной стороны; этот способ изложен в любом справочнике по топографии. Тем не менее полковник напрочь забыл о мхе.

Сначала он даже не думал беспокоиться, ведь солнце было еще высоко. Но сумерки постепенно сгущались, и лес становился совсем неприветливым и дремучим. В конце концов полковник решил шагать вниз по склону, надеясь таким образом попасть в долину. Однако он ошибся. Спуск закончился, и впереди выросла гора. Вечером ели выглядели громадными. Полковник устал, но все-таки не сдавался и продолжал идти.

В семь часов пополудни (это известно доподлинно) он стал звать Маттео; но ветер не появлялся. В половине восьмого несколько раз окликнул Бернарди; но ответа не было. В восемь часов Себастьяно Проколо позвал Бенвенуто и услышал лишь далекое эхо, долетевшее непонятно откуда, а потом лес снова накрыла тишина.

Солнце спряталось за облаками, уснули птицы, на лес опустилась ночь, проникнув в каждый его уголок. Проколо остался один в глухой, черной чаще, один был и Бенвенуто. В половине десятого совсем стемнело.

Полковник сел на землю и прислонился к ели. Вокруг простирался лес, вековой Старый Лес, который жил своей таинственной жизнью. Тишина постепенно заполнилась лепетаньем тонких, еле уловимых голосов. В десять часов просвистел ветер.

– Маттео! Маттео! – закричал Себастьяно Проколо, воспрянув духом.

Но это был не Маттео, а какой-то другой ветер; не обращая внимания на полковника, он колыхал вершины деревьев. А на зов Проколо откликнулось раскатистое эхо, которое мало-помалу растаяло, и в воздухе повис лишь хрупкий отзвук.

Себастьяно Проколо уронил голову на грудь. В почтенном, царственном лесу ночь вступала в свои права и стряхивала с природы сонное дневное оцепенение. Возможно, как раз теперь духи выходили из стволов и отправлялись по своим загадочным делам. Возможно, они столпились вокруг него, Проколо, невидимые в потемках. Возможно, на небо выплыла луна, закутавшись в мантию из облаков. Возможно, мрак уже никогда не рассеется. И солнце не взойдет. Земля навеки погрузится во тьму, такое было вполне вероятно.

Себастьяно Проколо не захватил с собой спичек и, как ни старался, не мог разглядеть стрелок на циферблате карманных часов. Он покашлял – не для того, чтобы приободриться, конечно, а просто чтобы прочистить горло. Терпкий, удушливый запах еловой хвои, тяжелые смрадные испарения от гниющей древесины дурманили и вселяли тревогу.

Удары колокола в поселке могли бы подсказать полковнику, который час, но из долины сюда не доносилось ни звука; не долетал и голос Бенвенуто, плутавшего непонятно где и, ясное дело, не помнившего себя от страха; далекого рокота автомобилей тоже не было слышно, как, впрочем, и любого другого отголоска человеческой жизни. Полковник сидел, ожидая начала нового дня, и впервые попытался распознать разные лесные шорохи. В ту ночь он насчитал их пятнадцать.

1. Еле различимый гул, который, казалось, шел из-под земли, словно предвещая землетрясение.

2. Вздохи листвы.

3. Стон ветвей под натиском ветра.

4. Шуршание опавших листьев.

5. Треск сухих веток, шишек и шелест листьев, которые падали на землю.

6. Далекое журчание реки.

7. Громкое хлопанье крыльев – по-видимому, это была какая-то крупная птица (скорее всего, тетерев).

8. Копошение и мягкие шаги зверей (белок, куниц, лис или зайцев), бродивших по лесу.

9. Дробный, суетливый топот насекомых по стволам и легкий стук, если они в полете натыкались на деревья.

10. Назойливое жужжание большого комара.

11. Шорох змеи (предположительно – ужа) в траве.

12. Крик совы.

13. Звонкий стрекот цикад.

14. Вой и визг какого-то животного – очевидно, на него напали волки или филины.

15. Таинственное бормотанье.

И все же два или три раза в ту ночь наступала настоящая тишина, торжественная тишина вековых лесов, которая не поддается описанию и не сравнима ни с чем на свете, – мало кому из людей доводилось слушать ее.

Глава XXI

В конце концов полковник задремал. Когда он проснулся, ночь была на исходе. Мрак, хотя и по-прежнему густой, уже не льнул к деревьям, тени потихоньку выцветали.

Проколо сразу уловил странный шепот, сновавший по лесу. Поблизости кружил ветер – это, наверное, была его болтовня; однако в чаще явно началось какое-то брожение, в воздухе разлилось нечто волнующее, томительное. Так, по крайней мере, показалось полковнику.

До него донесся голос незнакомого ветра, качавшего вершины елей. Сначала это был лишь тихий посвист, из которого затем родились вполне четкие фразы, и полковника бросило в дрожь.

– …вот именно, – говорил ветер. – Его, похоже, бросили… здесь, в лесу, мальчик совсем один… похоже, его бросили… мальчик… один… Полковнику чудилось, будто ветер без умолку твердит все те же слова, – то ли Проколо не мог толком разобрать его путаных речей, то ли это действительно было так. Проколо сидел не шелохнувшись, окутанный темнотой. Его дыхание стало частым, прерывистым и тяжелым: если бы не шум ветра, это дыхание можно было бы услышать на расстоянии нескольких метров.

Наконец ветер умолк, и настал холодный, сырой, зябкий рассвет. Полковник пытался понять, с какой стороны восходит солнце, – это послужило бы для него ценной подсказкой и ориентиром. Запрокинув голову, он посмотрел вверх, но за сплетением ветвей увидел только лоскут неба – такой крошечный, словно Проколо разглядывал его со дна колодца. Лоскут становился все бледнее, но откуда разливался свет, догадаться было невозможно. Над лесом висели плотные облака. Усталый и разбитый, Проколо пошел вперед, надеясь все-таки отыскать дорогу к дому.

Придерживаясь направления, которое он счел верным, полковник шагал между елей, еще пропитанных ночным мраком. Он решил идти строго вперед, никуда не сворачивая. Запели птицы, то и дело из чащи доносились шорохи – судя по всему, это разбегались испуганные звери.

Ближе к шести (он был в пути уже полтора часа) полковник вдруг увидел Бенвенуто: мальчик спал на земле. Проколо опешил.

Теперь, когда замерли его шаги, тишина вокруг казалась почти пронзительной, однако вскоре ветви затрепетали и послышался уже знакомый шепот ветра:

– …бросили в лесу… кажется, где-то поблизости… мальчик, он спит… тут, как известно, можно плутать годами… говорят, его бро…

Словно почуяв во сне чье-то присутствие, Бенвенуто встрепенулся, открыл глаза и огляделся.

– А, так ты здесь? – сказал мальчик.

– Как видишь, – помолчав, ответил Проколо. Голос полковника дрогнул, будто его застали на месте преступления. – Неужели ты не слышал, как я звал тебя вчера вечером?

– Нет, я ничего не слышал.

– Компас разбился, – прибавил Проколо, – и я заблудился. Брожу тут с самого рассвета. Но так и не понял, куда идти.

– Что же нам теперь делать? – спросил Бенвенуто.

– Попробуем отыскать дорогу домой.

И они отправились в путь. Не пройдя и пятисот метров, Проколо отчетливо услышал, что наверху, среди макушек деревьев, начались прежние пересуды; более того, ветер набрал силу, разнося по чаще дурную весть, и даже шорох шагов не заглушал его голоса:

– …без сомнений, его бросили… такому поступку нет оправдания… наверное, это он завел мальчика сюда… вот именно, его бросили в лесу…

Стараясь растворить шелест ветра в других звуках, полковник пошел быстрее, громко заговорил, задал мальчику уйму вопросов. Бенвенуто лишь удивленно смотрел на него. Довольно скоро, однако, Проколо остановился, чтобы перевести дух. Ветер продолжал завывать, но Бенвенуто как ни в чем не бывало шагал вперед.

– Бенвенуто! – закричал полковник в гневе. – Ты что, оглох? Не слышишь, что говорят там наверху?

Мальчик прислушался и сказал, что ничего особенного не уловил.

– Значит, мне померещилось. – Полковник успокоился. – От усталости порой чудятся престранные вещи.

Потом ветер затих. На душе у полковника тем не менее было тревожно. Помимо сплетен, его заботило, как выбраться из этой чащобы. Они шли уже долго, но ландшафт не менялся, их обступали все те же деревья, неотличимые друг от друга, с неба струился все тот же тусклый белесый свет.

Время от времени полковник останавливался и звал Маттео и Бернарди. Но оба они повиновались приказу и ничем не обнаруживали своего присутствия. День клонился к вечеру, а лесу не было конца и края.

Наконец на зов Проколо откликнулась сорока, хрипло прокричав с макушки ели.

– Полковник Проколо? Полковник – это ты? – спросила она.

Проколо остановился и посмотрел наверх. Птица повторила вопрос, но полковник не отвечал. Он был уверен, что сорока-часовой умерла в ту ночь, когда он подстрелил ее, – сомневаться не приходилось. И все же у него закралось подозрение, в голове мелькнула нелепая мысль: а вдруг это и вправду птица-сторож, которую он убил, и вот она зовет его с дерева. Поэтому полковник молчал.

Правда, он быстро отверг эту догадку и, когда сорока в третий раз обратилась к нему, ответил сухо:

– Да, это я. В чем дело?

– Я слышала крики, – пояснила она, – а увидев тебя, сразу поняла: вот он, знаменитый полковник. Слух о тебе дошел ведь и до меня. Я прилетела проведать свою сестрицу, она служит у тебя часовым. Целый век не виделись.

– Ну и дела, – сказал полковник, слегка смутившись. – Выходит, ты прилетела только ради этого?

– Только ради этого. Издалека, кстати. Мы с родичами живем в Испании.

Полковник молчал. А чуть погодя спросил:

– Ты там высоко сидишь. Не видать ли моего дома?

– Вижу большой дом посреди лужайки. Не знаю, правда, твой ли это дом.

– Скажи-ка, – обратился к сороке полковник, – а в какой он стороне?

– Ясно, – смекнула та. – Хочешь, чтобы я указала тебе дорогу?

– Вот именно. Мы заблудились.

– Да уж вижу. Немудрено. Заблудиться тут – пара пустяков. И кстати, случается всякое: иным даже пришлось распрощаться с жизнью, умерли в чаще от голода. Говорят, тут находили скелеты.

– Вот ведь как, – сказал полковник.

– И больше всего попадалось детских скелетов, – заметила сорока. – Порой сюда заводят ребятишек и бросают их, бедняжки умирают от голода. Если, к примеру, кто-то решил избавиться от ребенка… Старый Лес дремучий, самое подходящее место.

– Ты на что намекаешь? – ледяным тоном перебил ее Проколо.

– На что намекаю?

– Да, к чему вся эта болтовня? – спросил полковник, искоса поглядывая на Бенвенуто. Но мальчик, казалось, не прислушивался к разговору, он еле держался на ногах от усталости.

– Ни на что я не намекаю. Просто передаю то, что мне рассказывали. Ну пойдемте же, если вы еще не раздумали.

Сорока перелетала с дерева на дерево, направляясь к дому; то и дело она оглядывалась, чтобы посмотреть, не отстали ли полковник с мальчиком.

Около часа Проколо и Бенвенуто шагали молча, стараясь не потерять из вида птицу. Наконец полумрак рассеялся. Они вышли из Старого Леса. Дальше росли деревья помоложе. И вскоре полковник заметил тропинку, что вела к дому.

– Всё, хватит! – крикнул он сороке и остановился. – Теперь мы и сами найдем дорогу.

– В таком случае до свидания, полковник! – ответила та и вспорхнула с косматой еловой лапы. Медленно описав в воздухе два круга, она полетела прочь.

Но вдруг Проколо спохватился:

– Эй, птица! Погоди! Мне нужно кое-что сказать тебе.

Сорока поспешно вернулась и присела на длинную ветку в двух метрах над головой Проколо.

– Ты куда сейчас собралась? – спросил полковник.

– Я же объясняла, что хочу повидаться с сестрицей, она у тебя сторожем служит.

– Не стоит труда, – сказал Проколо. – Нет больше твоей сестрицы.

– Она покинула эти края? Я не знала. И куда она подалась?

– Никуда. Она умерла. Однажды ночью дала ложную тревогу, и я выстрелил в нее из ружья.

Сорока молчала. Грудь ее трепетала от частого, неровного дыхания. Потом она пробормотала:

– А я проделала такой длинный путь… Три года не виделись… теперь придется лететь обратно.

– Да, незадача, – сказал Проколо. – Но поступай как знаешь. Если хочешь, оставайся. Станешь часовым вместо сестры…

И он быстро зашагал к дому, Бенвенуто следом.

Сорока ничего не ответила. Пройдя сотню метров, Бенвенуто обернулся: птица по-прежнему, не шелохнувшись, сидела на ветке.

А вечером, когда Аюти пришел из Нижнего Дола поговорить с полковником, над молчаливым лесом разнесся стрекот – такой же, как раньше. Это был крик нового часового.