Текст книги "Князь из будущего"

Он был интересен многим. Сам Великий Препозит (2) как бы случайно вызвал его по совершенно незначимому вопросу, и Стефан вновь ощутил себя куском мяса на рыночных весах. Декан Евгений поглядывал теперь на своего подчиненного с затаенным ужасом, потому что не знал, как с ним себя вести. До него дошли слухи о том, что этому парню благоволит сама Августа, а с такими вещами во дворце не шутили. Можно было и места лишиться.

Стефан же не оправдывал ожиданий, и вел себя скромно, погрузившись в работу с головой. Лишь иногда он позволял себе общение с теми, кого счел достойными своего доверия, подкидывая силикву (4) -другую за свежую сплетню. В костер дружбы нужно регулярно подкидывать поленья, иначе он может потухнуть. Вот и сейчас доместик Стефан беседовал с нищим нотарием из податного ведомства, которым руководил патрикий Анастасий. Тот самый, который ездил на переговоры с каганом в Гераклею. Евнух был невысоким, одет в протертую до дыр далматику (3), а его лицо с острым носом напоминало мордочку лисы. Он был привезен в столицу из предгорий Кавказа, а потому был чернявым и кареглазым, как и все тамошние жители. Его, словно в насмешку, при крещении назвали Василий, «царственный».

– Почтенный доместик Стефан, – подобострастно склонился евнух. – Я слышал кое-что интересное, и думаю, это может заинтересовать вас. Соблаговолите прогуляться со мной в дворцовом саду после третьей стражи.

– Хорошо, – важно кивнул Стефан. Он уже вошел в роль если не вельможи, то чиновника достаточно весомого, и вел себя соответственно. – Я приду. И если то, что ты скажешь мне, окажется интересным, я награжу тебя.

– Вы так щедры, доместик. Благослови вас Дева Мария! – евнух смотрел на него взглядом голодной собаки, которая все-таки питала надежду поесть сегодня досыта. Громкие победы императора не означали того, что в казне стало больше денег. Напротив, финансы Империи находились в предсмертном состоянии, и жалование изрядно задерживали, ведь император Ираклий все подати, полученные в Анатолии, тратил на войну. А сколько земель осталось у Империи тут, на европейском берегу? Да их, почитай, и не осталось вовсе.

После службы Василий ждал Стефана в саду, и когда тот вышел, засеменил рядом с самым почтительным видом. На его лице появлялось опасение, которое сменялось решимостью, которая вновь уступала опасению.

– Почему ты не рассказал мне все там, во дворце? – прямо спросил Стефан, когда они стали на открытой поляне, где их никто не мог подслушать. – Ты боишься, что тебя услышат?

– Боюсь, – поежился Василий. – Уж больно вести необычные. Страшно мне, уважаемый доместик. Но и молчать об этом деле я тоже боюсь. Я могу довериться только вам, ведь, по слухам, сама Благочестивая Августа обратила на вас свой божественный взор. Дело было так…

1 Восточным морем германцы называли Балтику

2 Великий Препозит, или комит Священных Покоев – лицо, которому подчинялись все дворцовые евнухи. Это была одна из высших должностей государства, хотя формально он заведовал опочивальней императора и дворцовым церемониалом.

– Далматика – свободная туника с широкими рукавами.

4 Силиква (другое название – кератий) – серебряная монета достоинством 1/24 солида или ½ гексаграммы.

глава 34

Неделю назад. Большой Дворец. Константинополь.

Нотарий Василий шел в кабинет самого Логофета Геникона (1). Он ненавидел такие дни. Груду свитков, которую он нес, высокомерный вельможа даже не возьмет в руки, и ему, Василию, придется читать тому один лист за другим, пока вельможный Логофет переваривает роскошный обед, сложив руки на огромном брюхе. Грек Анастасий был «бородатым» (2), и это еще больше заставляло мелкую чиновничью братию его ненавидеть. Вот и она, заветная дверь. Нотарий замер перед ней, пытаясь собраться с духом. Больше всего на свете Василий ненавидел этот момент, когда он, согнувшись в униженном поклоне, входил в покои Логофета, а тот смотрел на него, словно на какое-то мерзкое насекомое. Василий робко поскреб дверь ногтями и, не дождавшись приглашения, открыл ее. Огромная резная створка отворилась на удивление бесшумно. Видимо, ленивый раб, который долгие месяцы забывал смазывать петли, все-таки получил порцию давно заслуженных плетей. Огромный кабинет был пуст, и Василий растерянно оглянулся по сторонам. Как же так? Его же вызывали!

Кабинет патрикия Анастасия был огромен, а его роскошь только подчеркивала могущество чиновника. Стены были расписаны яркими красками, и на них были изображены какие-то бабы с греховно оголенными плечами. Патрикий не позволял замазать эту срамоту. Картины эти остались еще со времен Константина Великого, который в то время пребывал в язычестве. На полу лежала мозаика, собранная из камешков, каждый из которых был размером от ладони до совсем уже крошечных, с ноготь мизинца. Рисунок был в виде ромбов, переплетенных затейливыми разноцветными жгутами. Василий вздохнул, таких мастеров становилось все меньше. Ну, кто скажи на милость, будет целый день стоять на коленях, чтобы собрать участок пола размером шаг на шаг. А ведь весь Большой Дворец выложен мозаиками, тысячи шагов коридоров, десятки зал и покоев. Это было сделано давным-давно, еще при старых императорах, когда величайшее на Земле государство раскинуло свои земли от верховьев Евфрата до стены Адриана в далекой Британии. Сейчас и денег таких в казне нет, это Василий знал совершенно точно. Он окинул взглядом мебель, покрытую тончайшей резьбой, и высокие светильники, отлитые из бронзы. Тут все было невероятно красивым, и даже жаровня у кресла Логофета, в которой дымились раскаленные угли, поражала своим изяществом. Уже было довольно холодно, а патрикий любил тепло.

Василий вздрогнул, он услышал голоса на террасе, и эти голоса ему были знакомы. Говорили патрикий Анастасий и квестор (3) Косьма, безжалостный кровопийца и взяточник, знакомый в Константинополе всем, кто пытался когда-либо посудиться с соседом за клочок земли или вступить в наследство.

– А ведь у нас тогда почти получилось, – услышал Василий сожалеющий голос патрикия.– Но ее пинкерн (4) запросил тысячу, жадная помесь осла и шакала.

– Надо было соглашаться, – раздался сварливый голос Косьмы. – Деньги всегда можно найти, но пока ты торговался с этой сволочью, она успела уехать из столицы. Теперь эта ведьма неизвестно где, ее пинкерн скучает здесь, как и весь ее двор, а мы ждем, когда она вернется и отправит нас в ссылку.

– Жадность не доведет до добра, – угрюмо согласился со своим собеседником Логофет. – А теперь к ней и вовсе не подобраться. Говорят, ее охраняет какой-то демон в виде человека с головой медведя ростом в восемь локтей. Он весь сделан из железа, и от него даже копья отскакивают. Эту тварь прислал в подарок императору архонт варваров, изловив его где-то в германских лесах. Сказывают, что он заколдовал его, и теперь тот должен служить нашему Августу пять лет. Истинное исчадие Сатаны!

– Спаси нас пресвятая Дева Мария! – испуганно воскликнул квестор. – Да неужто нечистый демон охраняет августейшую чету? Страсть-то какая! А куда его святейшество патриарх смотрит?

– В рот государю он смотрит, – все так же мрачно ответил Анастасий. – Он же побеждает в этой войне, а значит, господь на его стороне. Мы слабеем, Косьма. Наше влияние падает. Во дворце появляются новые люди, преданные это ведьме. Кто эти люди, с какой помойки она их вытащила? Да и в городе дела не лучше. Посмотри, как дерзко стала вести себя чернь. Прасины опять устроили драку на ипподроме.

– Ты еще не просватал свою дочь, Анастасий? – голос Косьмы стал насмешливым. – Может, пора выдать ее замуж, пока девчонка не состарилась в ожидании трона? А то слишком уж высоко ты захотел взлететь. Говорят, государь теперь пылинки сдувает с этой мерзкой бабы. Всякое бывало в Империи. Великий Юстиниан взял в жены цирковую плясунью. Поговаривают, что Благочестивая Августа Феодора по молодости приторговывала своим телом, и была лучшей шлюхой Александрии.

– Но-но! – раздался разраженный голос патрикия. – Святую Феодору не трожь. Из этой бабы можно было лезвие меча отковать. К тому же она искренне раскаялась, а это все меняет! И ее поведение после замужества было безупречным. На мой вкус, лучше уж проститутка, чем родная племянница!

– И даже святейший патриарх Сергий молчит, видя такой немыслимый грех, – брюзгливо сказал квестор. – Кровосмешение в семье Августа! Кто бы мог помыслить о таком раньше?

– Холодно что-то, Косьма. Пойдем…

Продолжения этой фразы Василий не слышал, потому что с необыкновенной скоростью оказался за дверью, пытаясь унять дрожь в коленях. Он судорожно прижал к себе свитки, которые грозились вывалиться из трясущихся рук. Василий побрел обратно, чтобы посидеть в тишине и унять стук сердца, которое трепыхалось в груди, словно пойманная птичка. У него было мало времени, он должен идти на доклад. Его же вызывали!

– Они тебя точно не видели? – спросил Стефан, испытующе глядя на нотария Василия, который ежился от жутких воспоминаний.

Василий рассказал все, что знал, со всеми подробностями и даже передал интонации. Он и рад бы не знать об этом. За такое знание и люди повыше чином могли сгинуть в казематах, умирая каждый день, и воскресая опять, чтобы принять новую боль, еще хуже прежней. Ведь палачи императора – это не просто уличные бандиты, а уважаемые мастера, которых обучали в специальной школе. Они были сведущи в анатомии и медицине, и могли держать человека на грани жизни и смерти сколь угодно долго, сводя его с ума бесконечными муками.

– Точно! – решительно мотнул головой Василий. – Я пришел с докладом через четверть часа, и патрикий уже был один. Да и все остальное прошло, как обычно. Я же должен принести свитки, и тихо уйти. Я же просто ничтожество в его глазах. Но иногда патрикий заставляет меня читать донесения вслух. Вот и в тот раз все так и было. Нет, он меня точно не видел. Я бы понял это.

– Я не смогу вознаградить тебя, – задумчиво сказал Стефан, а рожица Василия разочарованно вытянулась. На ней появилась нешуточная обида, которая сменилась злостью и затаенной ненавистью. Неужели его обманули?

– Ты получишь пять номисм (5) серебром, – пояснил Стефан, видя выражение лица евнуха, – и у меня просто нет с собой таких денег. Приходи сюда завтра в это же время.

– О! – нотарий, который пришел а неописуемый восторг, кинулся целовать руки доместика. – Благородный господин, вы так щедры! Я господа молить за вас буду! Спасибо! Спасибо!

– Но тут есть кое-что, – Стефан отнял у Василия руку, густо покрытую слюной. – Ты же понимаешь, что знаешь о государственной измене и не донес о ней? Значит, ты и сам виновен в измене!

– Но я боюсь, – вжал голову в плечи Василий. – Если донести не тому, то могут просто прирезать по-тихому! А вдруг они тоже причастны к заговору? Я не знаю никого, кто был бы предан Августе, кроме вас, доместик. По дворцу идут слухи, что она благоволит вам.

– Ты сделал правильный шаг, Василий! – важно сказал Стефан. – Но помни! Если эти люди узнают, что ты слышал их разговор и рассказал о нем кому-то, то в тот же день тебя найдут в канаве с перерезанным горлом. Только я могу защитить тебя, и ты теперь мой, нотарий Василий. Мой, со всеми потрохами!

– Да, господин, – нотарий преданно смотрел ему в глаза. – Служить вам великое счастье! Я так рад, господин!

Стефан пристально посмотрел на него, сжав скулы до боли. Он только что повторил то, что слышал сам от Августы. Неужели это и есть первая ступень той лестницы, что ведет на небо?

– Подберись к ним как можно ближе, – сказал он. – Я не знаю, как ты это сделаешь. Лги, доноси, унижайся… Я должен знать об этих людях все. Каждое слово! Каждый вздох! Каждый жест! Ты следишь за этими людьми и докладываешь мне. И тогда твоя награда превысит любые твои ожидания. Это я тебе обещаю!

– Да, господин! Я сделаю все, что в моих силах, господин! – кивал головой счастливый Василий. – Я вас не подведу!

– И не вздумай начать тратить деньги! – спустил его на землю Стефан. – Тебя вычислят тут же!

– Слушаюсь, господин доместик, – приуныл нотарий, который уже почувствовал себя богатым человеком. – Но хоть одежду новую можно купить?

– Ровно такую, какую ты можешь себе позволить по своим доходам, – жестко ответил Стефан. – И ни на медный нуммий дороже. Праздновать и наслаждаться жизнью мы будем потом, когда победим, Василий. Иначе нам с тобой конец.

***

Месяц спустя. Провинция Понт. Империя.

Благочестивая Августа сидела, окруженная служанками, которые укладывали ее волосы в новую, еще более изощренную прическу. Они изобрели нечто особенное, что должно было подчеркнуть немыслимую красоту госпожи, и теперь щебетали, работая над ее головой. Они крепили шиньоны, вставляли в волосы заколки с крупными камнями, заплетали мелкие косы и завивали локоны, которые должны были падать на плечи в как бы случайном порядке. Сверху все это великолепие закроется расшитой камнями и жемчугом диадемой с длинными серьгами, достающими до плеч. Тяжелая штука, эта диадема, но Августа не роптала, это была весьма приятная усталость. Все шло, как надо, армия побеждала и она, подумав, как следует, приказала для охраны своей особы использовать исключительно данов. Особенно, Сигурда Ужас Авар, проходя мимо которого, чиновники ее мужа мелко крестились в суеверном ужасе. Она буквально упивалась их страхом, открыто давая понять, что один лишь ее жест, и это чудовище в медвежьей шкуре просто оторвет голову любому из них. А они знали, что она наслаждается их слабостью, и начинали ненавидеть ее еще больше. Впрочем, императрице было на это плевать. Ее могущество возросло просто неимоверно, и ей стоило немалого труда, чтобы не выйти за рамки разумного. Ведь безграничная власть пьянит больше, чем крепкое сладкое вино из Палестины.

Размышления императрицы Мартины прервал верный евнух – кубикулярий, который служил ей уже много лет, с тех пор, как она, пятнадцатилетняя девчушка, впервые вошла во дворец. Старик был предан своей госпоже, как собака, и теперь он стоял рядом и смотрел на нее почтительным взглядом, ожидая, когда она обратит на него свое внимание.

– Чего тебе, Нисибий? – расслабленно спросила Мартина, разглядывая себя в отполированное серебряное зеркало. Вроде бы прическа удалась, да и надоедливая болтовня служанок свидетельствовала о том же.

– Перстень, кирия, – только и сказал евнух, протягивая ей ее собственное украшение, отданное не так давно тому странному асикриту. – К вам приехал человек с перстнем.

– Хм, – наморщила она лоб. – Доместик Стефан? Он оказался так глуп? Вот не ожидала! Я разочарована, Нисибий. Ну, и кого он посмел прислать к нашему величеству?

– Какой-то франк по имени Марк, госпожа. Он просто привез письмо и утверждает, что ничего не знает. Он просто гонец. Письмо не вскрывали, я проверил. На словах ничего не будет. Вам нет нужды принимать его.

– Дай сюда! – протянула руку императрица, а потом резким жестом отослала служанок. – Пошли все прочь!

Служанки выпорхнули, а Нисибий проверил, что в шатре и вокруг него никого нет. Даны, стоявшие у входа, греческого языка не знали. Император, подумав хорошенько, запретил им учить местную речь (6). Мартина сломала печать на свитке и погрузилась в чтение. По мере того, как она изучала написанное, на ее лице изумление сменялось растерянностью, растерянность – яростью, а ярость – глубокой задумчивостью. Она даже сказала пару длинных фраз на армянском, чего верный слуга предпочел не заметить. Мартина застыла на несколько минут, глядя вдаль отсутствующим взглядом, а ее рука бессильно свесилась вниз, опустив длинный свиток почти до самого ковра. Вскоре она очнулась и перечитала свиток еще раз, жадно впитывая каждое слово, что было там написано. Слуга почтительно стоял рядом, поедая преданным взглядом госпожу, которая снова ушла в себя. Он хорошо знал ее, даже лучше, чем она сама. Вот сейчас она подумает, на ее лбу разойдется задумчивая складка, и она отдаст ему приказ, который старый слуга побежит выполнять со всем возможным рвением.

– Нисибий! – сказала императрица после раздумья. – Нам кажется, что нашему величеству недостает слуг. Авторитет божественной власти Августа и Августы не должен терпеть урон из-за таких мелочей. Вызови-ка еще два десятка евнухов из моего двора. Нечего им бездельничать, когда их госпожа терпит немыслимые лишения в военном походе.

– Да, божественная! – радостно закивал головой евнух. – Несомненно! У вас тут всего сотня человек прислуги, словно у жены какого-нибудь провинциального патрикия. Кого именно вызвать, кирия?

– Неужели я должна все делать лично? – капризно ответила императрица. – Реши сам, я не хочу вникать в эти мелочи. Но виночерпий должен быть обязательно. Для нашего величества унизительно терпеть его отсутствие. Я чувствую себя какой-то простой горожанкой.

Когда слуга поковылял отдавать нужные распоряжения, императрица встала и аккуратно опустилась на колени перед иконой, опираясь на ручку кресла. Ей уже было тяжело переносить постоянные переезды, ведь она снова ждала ребенка. Частые роды подорвали ее здоровье, но у нее не было выбора. Два ее сына были калеками, а калека не может стать Августом. Толпа на ипподроме не поддержит его. Пасынок Константин уже объявлен соправителем отца, а это значит, что после смерти мужа ее ждет мучительный конец. Сын покойной эпилептички Евдокии ненавидел свою мачеху. Ее не убьют, нет! В Империи Ромеев было не принято убивать членов правящей семьи и высшую знать. Убивали только императоров, и то далеко не всегда. Таков был негласный уговор элит, который старались не нарушать. Ее участь будет намного хуже, чем просто смерть. Остаток ее жизни превратится в непрерывное унижение и боль. Когда Августа думала об этом, ее сердце сжималось в липком страхе. Она никогда и никому не показывала его, но эта мысль постоянно отравляла существование могущественнейшей женщины на Земле. Мартина обратила свой взгляд на икону, а на ее лице была написана тревога и надежда.

– Господь всеблагой, молю тебя! Ты спасаешь меня, вовремя посылая нужные знаки и нужных людей, и за это я озолочу храмы Константинополя. Дай нам победить в этой войне и подари мне здорового, крепкого сына! Моему мужу нужен наследник, а плебсу нужен император, который смирит его буйство железной рукой. Империи нужен защитник, иначе волны варваров поглотят ее. Молю тебя, господи! Пусть это будет сын!

Августа с трудом склонилась к полу, мешал тяжелый живот, а когда она выпрямилась, ей показалось, что тот, кто изображен на иконе, смотрит на нее как-то иначе. В его глазах появилась грустная мудрость и всепрощение. И Мартине, которая сейчас была не императрицей, а просто испуганной женщиной, что нуждалась в помощи, стало гораздо легче. Словно тяжелый камень упал с плеч. ОН слышал ее молитвы, она чувствовала это всем своим истерзанным ночными страхами сердцем.

– Спасибо тебе господи! Спасибо! Спасибо! Ты поможешь мне, я это знаю! – шептала она пересохшими губами, глядя в ЕГО глаза с фанатичной верой. – Ты снова меня услышал!

1 Логофет Геникона – начальник податного ведомства, аналог министра финансов. Также заведовал рудниками императора.

2 «Бородатые» и «безбородые» – так называли чиновников-мужчин и евнухов. Для этих групп были закреплены различные должности.

3 Квестор – судья, выполнявший также функции нотариуса.

4 Пинкерн – императорский виночерпий.

5 Номисма – синоним названия «солид», 4,55 гр. золота. Пять номисм в серебре – чуть больше 400 гр. Это немногим больше, чем полугодовой доход мелкого чиновника в столице. В провинции – годовой доход.

– Гвардейцам – варангам запрещали учить язык во избежание сговора и в реальной истории тоже.

глава 35

Июнь 626 года. Новгород.

Короткое неласковое лето пришло, наконец, в новгородские земли. Тяжела доля родовичей, которые должны за этот срок и посеять, и убрать. Слишком уж мало времени! Потому и работать приходится от зари до зари, не разгибая спину, на полях, засеянных житом и просом. Они успеют лишь только, если боги дадут вволю солнышка и не зальют незваным дождем поля, готовые к жатве. Добрый урожай – это жизнь рода. Неурожай – голодные дети, которых плевая простуда может свести в могилу. Хоть и стало сейчас куда сытнее, чем раньше, а все одно, не сравнить суровые тутошние земли с Сицилией и Анатолией. Только и спасает соль, что князь отдает своим по смехотворной цене, да бараны и лошади из аварской добычи, которых разводили теперь в каждой веси. Мелкие были те бараны, чуть больше собаки, да и аварские лошадки не лучше. Одна радость – неприхотливые и выносливые они были просто невероятно.

А пока родовичи трудились в поте лица, владыка Григорий с жадным интересом разбирал новую партию свитков, прибывшую из Галлии. Чего тут только не было! Его библиотеке мог позавидовать сам Дезидерий, ныне покойный архиепископ Вьеннский, известный любитель и знаток античной литературы. Старая королева Брунгильда терпеть его не могла, и святому епископу лет пятнадцать назад совершенно случайно проломили голову камнем. Такое иногда случалось в королевстве франков. Бывало, и резали епископов прямо в церкви, как покойная матушка короля Хлотаря.

Григорий развернул очередной свиток. Обычный трактат о сельском хозяйстве, каких у него уже было несколько. В сторону его! Но что это? У Григория даже сердце зашлось, и он, не веря своим глазам, разглядывал рисунок. Жатка? Галльская жатка? Он когда-то давно читал о ней у Плиния Старшего, в его «Естественной Истории», но тут же позабыл об этом за ненадобностью. Это устройство придумали в северной Галлии, где лето было куда короче, чем в Риме, и рабы не поспевали собрать урожай. О жатке забыли, когда гигантские латифундии канули в лету вместе с Империей, а эти поместья раздробили на мелкие клочки, заменив рабский труд трудом литов (1).

Обычный деревянный ящик на колесах, который толкал сзади мул или бык. Спереди ящик был открыт и оснащен частыми зубьями, которые срезали колосья, оставляя солому в поле. Человек, который шел рядом, доской на палке сдвигал зерно в дальний конец ящика. Все!

– Господи, помилуй меня! – прошептал Григорий. – Так просто? Быть не может! Да это же и ребенку понятно. А почему вся Галлия костяными серпами хлеб убирает, словно мы не римляне, а германцы – язычники из глухого леса. Ведь еще триста лет назад вон чего делать умели. Совсем одичали мы, господи! Караешь ты нас слепотой и глупостью за грехи наши!

Владыка Григорий глубоко задумался. Пытливый практический ум заработал на полную мощь. Его церковь была очень слаба. Можно сказать, что она была тусклым огоньком света в языческой тьме местных лесов. И этот огонек горел только здесь, в Новгороде, почти не затронув остальное население княжества, счет которого шел на десятки тысяч. Владыка решительно встал, взял посох и пошел к князю, благо дом его стоял рядом. Свиток с рисунком он тоже взял с собой.

В княжеские палаты епископ Григорий ворвался, словно ураган, распугав служанок, испуганно прыснувших в стороны. Видно, они увидели в его лице нечто такое, возвышенное! А может, просто опасались посоха в его руках. Князь, который обедал с семьей, изумленно поднял на него глаза. Да и княгиня тоже удивилась несказанно. К ним нечасто врывались вот так вот запросто. Собственно, никто и никогда еще не врывался.

– Ты чего это буянишь, Григорий? – несказанно удивился Самослав. – Проголодался? Садись с нами, поешь.

– Не голоден я, – отмахнулся Григорий, позабыв даже положенные приветствия.– Дело у меня наиважнейшее к тебе, княже.

– Важнее, чем обед? – насмешливо прищурился тот.

– Намного важнее, – с серьезным видом ответил Григорий.

– Ну, тогда пошли ко мне в кабинет, – с сожалением сказал князь и встал из-за стола, положив на краюху хлеба немалый кусок мяса.

Они ушли, провожаемые возмущенным взглядом Людмилы, которая нечасто могла вот так спокойно пообедать с мужем, сыном и годовалой будущей герцогиней баварской, которая тоже с любопытством смотрела на происходящее, измазанная по уши в овсяную кашу. Княгиня крайне редко позволяла себе проявлять эмоции, а уж при посторонних – и вовсе никогда, поэтому епископ безнаказанно тащил князя по коридору. Ему не терпелось вывалить на государя свое новое знание.

– Ну, говори, почему ты мне нормально поесть не дал? – спокойно спросил князь, с аппетитом поедая бутерброд с олениной.

– Вот! – торжественно развернул свиток Григорий.

– Твою мать! – восхитился Само, который понял все в один момент. – Так просто?

– Бесплатно не отдам! – сразу расставил все точки над «i» Григорий. – Хочу, чтобы деньги от продажи на церковь шли.

– Законное требование, – в задумчивости ответил ему князь. – Договорились. Откроем мануфактуру, а часть прибыли на твой приход пойдет. Тебе еще все равно храм расписать надо, колокола отлить, облачение шить…

– Вся прибыль пусть на веки вечные в епархию идет! – поставил условие епископ.

– Ничего вечного не бывает, – поморщился князь. – Да эту штуковину повторить раз плюнуть. Она же чуть сложнее топора.

– Тогда долю выпиши моему приходу в новой мануфактуре, – упрямо сжал зубы епископ. – Я знаю, ты найдешь, как с этой жатки денег заработать. А мне еще церкви строить. А на какие, простите, шиши?

– Договорились, – немного неожиданно, но дальше князь торговаться не стал. – Найдем толкового мастера, дадим ему десятую часть, а остальное пополам. По рукам?

– По рукам! – торжественно сказал епископ.

– Так я пойду поем, твое преосвященство? – прозрачно намекнул князь. – А то жена расстроится.

– Да-да, конечно! – засобирался епископ. – Княгиня наша просто ангельской кротости женщина, но даже ангелов господних искушать не стоит. Ведь гнев их порой бывает страшен. Пойду я, княже. И помни, половина прибыли моя!

Обед в тот день так и не задался. Князь думал о своем, не обращая внимания на жену, которая пыталась поделиться с ним семейными новостями – княжич лоб расшиб, у княжны зуб режется. Но Самослав смотрел куда-то вдаль, механически пережевывая пищу, не чувствуя ее вкуса. Людмила, обиженно поджав губы, увела детей. Она поняла, что от мужа сегодня нет никакого проку. Его мысли были далеко отсюда.

– Боярина Люта позовите! – вышел из прострации князь. – И побыстрее!

Степенный боярин, который за годы сытой жизни обзавелся немалым брюхом, зашел в покои, коротко поклонился и сел напротив.

– Вызывал, княже? – спросил он Самослава.

– Смотри! – толкнул ему свиток тот. Боярин читал по слогам и только по-словенски. Тут же свиток был на латыни, да еще и на старой, которую только попы и знали. Лют морщился, разматывая его, пока не дошел до рисунка. Лицо его вытянулось в удивлении, он отбросил свиток и вытер проступивший на лбу пот.

– Да это же… Да мы же теперь…, – Лют не мог подобрать слов. – Это же насколько быстрее уборка будет теперь! Да теперь же запашку можно больше делать! А сколько рук освободится! Я Велесу жертвы богатые принесу!

– Епископу Григорию принеси, – посоветовал князь, который ругал себя последними словами. Как он сам до такого не додумался!

– Григорию? – задумался боярин. – Его свиток, значит! А, и принесу! Пусть его бог тоже радуется. Доброе дело сделал. Тут, князь, есть еще кое-что.

– Ну, говори, – сказал Само.

– Помнишь, ты как-то приказал рваные тряпки варить, а потом получившуюся дрянь на сетке сушить.

– Помню, конечно, – удивленно сказал князь. – Мы тогда еще крепко поругались с тобой. Ты ведь этого делать не хотел.

– Зря ругались, – отвел глаза Лют. – Я парнишку толкового на это дело поставил, а он не только тряпки, но и крапиву сушеную, и льняной очес варить начал. Короче, вот!

– Да что ж за день-то такой сегодня! – раскрыл рот Само, бережно, двумя пальцами держа в руках лист очень грубой серовато-желтой бумаги. – С ума сойти!

– Я так понял, княже, что на папирус мы больше тратиться не будем, – удовлетворенно сказал Лют, который был довольно прижимист. – Я уже и землю под новую мануфактуру подобрал.

– Это хорошо… это очень хорошо, – Само не мог насмотреться на такую понятную и привычную вещь. – Начинайте производство немедля. В первую очередь Збыслава и Любаву снабдить, а потом отца Григория.

– Это еще зачем? – широко раскрыл глаза боярин.

– Библию напечатаем, – мечтательно ответил ему князь. – Ты, вообще, представляешь, о каких деньгах идет речь?

– Библию? Напечатаем? – Лют снова вытер обильно выступивший пот. – Ты, княже, о чем говоришь-то? Не поспеваю я за тобой!

– Ничего, потом поймешь! – улыбнулся князь. – Тут недавно Григорий жаловался, что ему церкви не на что строить, и я епархии долю в производстве новых жаток дал. А теперь знаешь, что будет?

– Что? – непонимающе смотрел на него боярин, для которого происходящее было просто каким-то дурным сном. Он не понимал, какое отношение имели разваренные в кисель тряпки к тем безумным деньгам, которые нужны для строительства каменных церквей.

– Если все получится, Лют, то я сам пойду к Григорию долю просить, – мечтательно сказал Самослав. – И поверь, на соли мы будем куда меньше зарабатывать.

***

В то же время. Сирмий (совр. Сремска Митровица. Сербия).

Огромный город, что столетия держал варваров, не пуская их в благодатные земли Греции, представлял собой печальное зрелище. Когда-то давно Сирмий был столицей императора Галерия, а со временем превратился в простую пограничную крепость, что охраняла покой Балкан. Сорок лет назад великий Баян I отнял ее у ромеев после трехлетней осады, и теперь лишь руины старинных зданий напоминали о прежнем величии. Гепиды и словене, что жили в этих местах, заселили немногие дома, пощаженные огнем, и распахали убогие клочки земли, засеяв их ячменем. Стены и башни были еще целы, но смотрели на проходящее войско угрюмо, словно сожалея, что не могут больше сдержать конную орду, идущую в набег на земли Империи. Выбитые ворота зияли почерневшим зевом, смущенно показывая скрывающееся за ними убожество. Город грустил, это чувствовал каждый, кто проходил мимо. Он хотел выбросить из своей утробы никчемных дикарей, ковыряющих его окрестности деревянной сохой. Он хотел прогнать тощих коров, что паслись на его форумах и рынках. Он хотел, чтобы его стены и башни снова заняли защитники Империи, которые и тогда уже были варварами, точно такими же, что шли сейчас мимо, равнодушно глядя на руины старой столицы. Варварам города ни к чему. Они научились их грабить, но так и не научились в них жить. Они и из этого города сделали свою деревню, не понимая, зачем им нужно такое великолепие. Здесь не осталось ни одного железного гвоздя, ни кусочка бронзы или меди. Все это растащили новые хозяева, для которых кусок железа был важнее, чем изысканная мозаика на полу церкви. На мозаику им было плевать, они молились своим богам, таким же диким, как и они сами. Обгорелые руины затянуло травой, и сквозь каменную кладку пробрались своими корнями вездесущие кустарники, превратив город в густые заросли.