Текст книги "Там, где цветет саксаул"

Ханджар молча уселся на корточки и начал дальше обрабатывать чурбачок, придавая ему форму ложки.

Увидев, что Роман внимательно наблюдает за ним, он что-то сначала сказал на туркменском, а потом с перерывами в работе проговорил на русском:

– Ложки надо строгать из корневища берёзы, в ней самая крепость и мягкость одновременно, меня русский учил, большой был человек.

Он вырезал бесспорно остро отточенным, но тяжёлым топором из деревяшки ложку так, как будто работал удобным специальным кривым ножом. Погодин внимательно наблюдал за ним.

Через десять минут, так же легко поднявшись с корточек, Ханджар протянул ему готовую деревянную ложку, аккуратно без заусенцев и зазубрин обработанную.

– Держи, командир, – сказал плотник, не переставая жевать.

Рома почувствовал от него слабый запах какой-то серы и спросил:

– Что ты жуёшь?

– Насвай (8), – просто ответил тот.

– Допинг, – улыбаясь сказал Рома, он уже знал, что насвай – это лёгкий незапрещённый в Средней Азии наркотик, который жуют в основном старики.

Узнав вошедшего к нему человека и наконец-то до конца убедившись, что это не бабай с мешком, он слабо поприветствовал его:

– Привет, Ханджар, – и протянул руку в сторону тумбочки, на которой лежала деревянная ложка, так умело вырезанная старым плотником.

Ханджар, убедившись, что Роман сидит на койке уверенно, взял с тумбочки ложку и налил в неё жидкость из чёрного кувшина.

– Выпей командир, – сказал он, поднося ложку ко рту больного.

Роман послушно глотнул содержимое ложки, почувствовав горечь.

– Что это? – спросил он.

– Янтак (9), верблюжья колючка, настой, – ответил плотник, – надо ещё, стакан есть?

Погодин, почувствовав небольшое облегчение, самостоятельно встал, открыл тумбочку и достал кружку, в которую Ханджар налил немного жидкости.

Роман залпом выпил горькую настойку, вздрогнув и покорчившись как от боли.

Он стоял и прислушивался к своему организму. В голове светлело, нескончаемое бурление в животе уменьшалось.

– Кувшин оставлю, пей, пей, не переставая, много пей, закончится, верблюжью колючку найдёшь, завари кипятком и опять пей, – услышал он голос стоящего рядом Ханджара.

– Спасибо, что помог, а то я уже подумал, кончаюсь, – пободревшим голосом сказал Погодин.

– От этого не умирают, организм привыкает, пойду я, командир, – ответил Ханджар, поворачиваясь к двери.

Они вместе вышли на улицу, и Роман, ещё слабый, покачиваясь, вдыхал и вдыхал вечерний прохладный воздух.

– Спасибо ещё раз, дедушка Ханджар, – крикнул он вслед уходящему старику.

Он был ему необыкновенно благодарен за то, что пришёл и так легко вылечил, поднял больного с кровати, прикоснувшись рукой и налив какой-то горечи.

Всё воскресенье он пропил янтак, заваривая его в трёхлитровой банке, кипяча воду прямо в ней самодельным кипятильником, сделанным из двух лезвий для бритья.

На четвёртый день, как раз в понедельник, Роман полностью выздоровел, он уже с обеда воскресенья кушал в лётно-технической столовой без последствий и после завтрака с удовольствием принял участие в чаепитии, устроенном женщинами бухгалтерии автослужбы.

Они ему и рассказали, что это Болотов направил к нему Ханджара, который лечит заговорами всех, кто к нему обращается, и что он даже тяжелобольных с постели поднимает.

Так начинались первые дни службы лейтенанта Погодина, а потом всё пошло, как обычно: аэродром, автопарк, казарма, вывод техники на полёты, ремонт техники в автопарке, работа с личным составом в казарме.

В конце августа Болотов отправил Романа в командировку за запчастями на Каршинские окружные склады – пришла разнарядка на дефицитное навесное оборудование карбюраторных двигателей и автобус ПАЗ для перевозки лётного состава.

– Получить надо срочно, в течение трёх дней, а то прапора-узбеки их своим отдадут, – объяснил начальник автослужбы.

На скорую руку подготовили пришедший во вторник с рейса грузовой КамАЗ с опытным водителем сержантом Сергеем Литовко, взяли водителя на автобус и втроём после обеда в среду выехали на склады. Расстояние от Ашхабада до Карши больше тысячи километров, решили первую часть пути – триста километров – пройти в среду, остальные восемьсот – в четверг, в пятницу получить имущество и в субботу выехать обратно в часть.

В среду до темноты проехали только двести пятьдесят километров, заночевали в кишлаке, находящемся в пятидесяти километрах от Мары. Литовко спал в кабине, а Роман с водителем автобуса Андреем Кирсановым – в кузове на матрасах.

В четверг выехали с первыми лучами солнца с целью пройти паром засветло. В августе темнеет раньше, часов в девять, паром через Сырдарью в тёмное время не ходит, река к концу лета становится мелкой, пересохшей, вероятность сесть на мель велика, тем более ночью.

Быстро перекусив, двинулись в путь, до переправы через Каракум канал в Мары шли хорошо больше сотни, но на мосту застряли, потеряли часа полтора, было много тяжёлых машин, пробка растянулась километров на пять.

В Репетеке, центре Каракумов, остановились перекусить. Это было единственное место в пустыне, где есть вода и есть чайхана, цены зверские, но деваться некуда, многие проезжие обедают здесь. Руководил тут всем здоровый толстый туркмен с наглой рожей, но готовили здесь хорошо, а это немаловажный фактор для водителей, которые проводят полжизни за рулём.

Мальчишка туркмен принёс актепинцам (10) три порции самсы и чайник зелёного чая с леденцами. За обедом Литовко предупредил, что если будем опаздывать на паром, можно сократить дорогу, поехав через пустыню, но Роман, хотя и недавно прибыл в Туркмению, понимал, что через пустыню ехать опасно.

Гнали КамАЗ, торопясь успеть на крайний паром, но было ясно, что уже не успевали. Не успеем на паром – не успеем в пятницу на склады, в субботу имущество могут не выдать, придётся сидеть там выходные, прикидывал Погодин. И тут он вспомнил про то, что говорил сержант.

– Расскажи про объезд, что за дорога? – спросил Роман.

– Поздновато, конечно, но можно резануть сотенку, – сказал Литовко.

– Давай, – решил Роман, – чему быть, того не миновать.

Когда до Чарджоу оставалось километров двести, сержант свернул с трассы на грунтовку, которая проходила среди песчаных барханов, заросших саксаулом, дорога была накатана и выглядела вполне прилично.

– Раньше по ней щебёнку возили с парома, когда дорогу строили, – улыбаясь, сказал сержант.

Роману сержант Литовко не нравился, уже почти дембель, он вёл себя нагловато, выражая определённое превосходство перед лейтенантом, знал, что и как делать, куда и как ехать.

Солнце клонилось к закату, стрелка часов была на отметке без четверти восемь, на грунтовке появились песчаные заносы, водитель скинул скорость до шестидесяти, местность стала более ровной, барханы с саксаулами сменились голым песком с клубками верблюжьей колючки.

Проехали ещё полчаса, встречных машин не встречалось, сержант подвёл итог:

– Осталось километров пятьдесят, должны успеть.

Дорога шла чуть на подъём. Сергей вел машину уверенно, чувствовались опыт и какая-то лихость, которая всегда присутствует у уверенных в себе и своём автомобиле водителей. Впереди показался поворот, довольно резкий, занесённый песком, Литовко вынужден был скинуть скорость КамАЗа почти до нуля, машина остановилась, сержант дал газу, грузовик чуть дёрнулся вперёд и остался на месте. Сержант ещё раз газанул, КамАЗ опять дёрнулся вперёд и резко остановился.

– Что за чёрт, – вскрикнул Литовко, посмотрел в зеркало заднего вида, и с удивлением произнёс: – А колёса-то стоят.

Подёргавшись на месте без толку ещё какое-то время, сержант поставил рычаг коробки передач на нейтраль и спрыгнул на землю. Роман с Кирсановым тоже вылезли из машины, Литовко был уже под машиной в районе среднего моста.

– Скорее всего, что-то с поросёнком (11), мост заклинило, – изрёк Сергей.

Поросёнком в КамАЗах называют межосевой дифференциал, передающий крутящий момент от среднего моста к заднему посредством карданного вала, внешне по форме и размерам он напоминает зажаренного молочного поросёнка на столе.

– Надо его снять, хотя бы на среднем дотянем до Каршей, – изрёк Литовко.

В пустыне быстро темнело, наверное, было уже около девяти вечера, о пароме думать было бесполезно, самим хотя бы выбраться отсюда надо, подумал Роман.

Сержант вместе с Кирсановым подтащили переноску, принесли домкраты и начали поднимать средний мост, домкрат, не имея опоры, сразу полностью утонул в песке, подложили под него колодку – ушёл в песок вместе с ней, пытались под него что-то подложить – бесполезно.

– Надо снимать борт или доски с кузова подкладывать, – подытожил Литовко.

Промучились с подъёмом моста до полной темноты, все перепачканные в мазуте и грязи бойцы вылезли из-под КамАЗа. Дифференциал не выходил из зацепления, клинил главную передачу среднего моста, не давая ей вращаться.

Что-то делать в темноте было бессмысленно.

– На сегодня всё, сейчас чуть перекусим и спать, завтра утром продолжим, – сказал Роман.

Литовко с Кирсановым начали отмываться солярой, технической воды была всего одна двадцатилитровая канистра, её экономили, питьевой воды – три фляжки и шесть сухих пайков, вот весь запас, а сколько им здесь ещё торчать, было неизвестно, до ближайшего населённого пункта или парома было шестьдесят км, в пустыне днём может быть до пятидесяти жары, дорога оказалось неезженой, по ней сегодня за четыре часа никто не проехал.

Проспали часов до шести, сказались усталость и заботы второго дня, позавтракали перловкой с тушёнкой, разогрев банку прямо в песке: уже начинало припекать, ночью температура опустилась до плюс тридцати, но с ветерком было комфортно. За дело взялись дружно: сняли борта, вытащили часть досок из пола кузова, после подготовки начали поднимать средний мост машины, чтобы вывести дифференциал из зацепления главной передачи.

Проваландались три часа – бесполезно, домкраты не работали, один потёк, другой был сломан изначально, как оказалось, вытащить поросёнка из передачи тоже не получалось, в натяг он не хотел выходить из зацепления даже на миллиметр. Солнце поднималось к зениту, палило нещадно, грязные, изнывающие от пустынного зноя, с намотанными на голову для защиты от солнечного удара майками вояки к обеду отупели настолько, что просто ползали около машины, пытаясь что-то изобразить.

Роман понял, что это всё, и решил немного отдохнуть. Бойцы с готовностью залезли в тень под наклоненные на кузов снятые борта, Погодин тоже влез в тень, прижавшись спиной к колесу, резина не так нагревалась, как металл. Сидя в тени, он думал, что ничего они не сделают, и к вечеру надо двигать пешком на паром, иначе они здесь зажарятся живьём или схватят солнечный удар все разом.

Его пугала ещё одна опасность, про которую они легкомысленно забыли. Пока ребята работали, он ушёл с дороги, отклонясь метров на десять в пустыню, местами на песке вцепившись в него корнями, росла высохшая верблюжья колючка, образуя клубок ветвей. Проходя мимо одного из них, он скорее уловил, чем увидел, как в сторону что-то резко кинулось, сворачиваясь в кольца. Роман с ужасом понял: змея, спасибо, что он на неё не наступил и она сама его боится. Змея была светло-коричневой, небольшого размера, это была эфа, они в пустыне Каракумы более распространены, чем кобры, но яд её более ядовит, чем известной рептилии, укус её смертелен: если в течение двух часов не вколоть в организм человека сыворотку, он труп.

Роман мгновенно очутился на дороге, его трясло, но бойцам он решил ничего не рассказывать, потом как-нибудь, но тут же их предупредил, чтобы с дороги не уходили, если кому в туалет, то с другой стороны машины.

Сейчас, сидя в тени, он опять вспомни об эфе и почувствовал озноб, взял себя в руки и, успокоившись, стал опять перебирать все возможные варианты по поднятию среднего моста без домкрата, но в мозгу крутился всего один единственно возможный: поднять средний мост без домкрата можно, наехав им на возвышенность, тогда задние колёса опустятся, сняв нагрузку с заднего моста, и ослабится зацепление дифференциала. Но где найти такую возвышенность и как на неё наехать: Насыпать её в из песка тоже невозможно даже в пустыне. И тут вдруг его осенило: надо подложить лесенкой снятые борта под колёса среднего моста, закрепив колодками колёса сзади, и дёрнуть КамАЗ вперёд, средние колёса чуть поднимутся на борт, и на мгновение задний мост провиснет, раскрученный в креплениях фланцев поросёнок выйдет из зацепления, дав возможность средним колёсам ехать дальше, они въедут выше на борта, и дифференциал полностью отсоединится, свалившись вниз.

Всё гениальное просто: обнаруженная плесень под названием пенициллин победила чуму и многие неизлечимые болезни; кристаллизация селитры привела к открытию пороха; простейшие конструкции, сваренные из шпал ежи, выполняют сложнейшие задачи по закрытию проходов мощным танковым армадам.

Как он сразу не догадался? Столько времени и сил потеряли, думал Роман. Он тут же изложил свою инженерную мысль Литовко и Кирсанову. Воины, забыв про усталость, кинулись готовить испытания: уложили три борта лесенкой с одной стороны колеса, колодки с другой и подготовили рычаги для лейтенанта и Кирсанова, чтобы толкать машину ещё и вручную, помогая ей.

Литовко сел за руль, завёл двигатель, спросил Романа:

– Рывком или в натяг?

– Нет, давай, как обычно трогаешься, – подумав, ответил Погодин.

Если рывком, то борта могут сдвинуться, а в натяг мост медленно потянет за собой дифференциал, сообразил лейтенант.

Сержант начал отпускать сцепление, и колёса среднего моста рванулись как обычно, но поднялись выше, что дало возможность чуть выйти из зацепления валу дифференциала, и начали проворачиваться, чего раньше не было. Почувствовав это движение, Литовко на мгновение задержал ход и затем легонько двинул КамАЗ вперёд. Средний мост начал подъём на камазовские борта, и в это время между мостами раздался металлический стук – это поросёнок упал на металлический борт КамАЗа.

– Получилось, ура! – заорали в один голос актепинцы.

Литовко немного проехал вперёд, освободив снятые борта, уложенные лесенкой. Бесспорно, сержант был опытнейшим водителем.

Радости у всех не было конца, мученья, вызванные жарой и неизвестностью, закончились, и, уже не обращая внимание на палящее солнце, начали собираться, закрепили борта на кузове, закинули снятые с пола доски, домкраты и неисправный поросёнок.

– Не торопитесь, – остановил их Роман, – его надо разобрать, снять с него вал и пустой поставить на место, иначе без него нигрол (11) с мостов вытечет при движении.

Провозились до шести вечера, но теперь собрав и сделав всё, что можно, двинулись в путь на паром, остановились у берега Сырдарьи, долго с наслаждением купались в её мутных водах, отмывались от мазута, грязи и всего вместе пережитого.

Погодин решил переждать выходной здесь, около реки. Вечером переправятся через реку, переночуют уже в Узбекистане и рано утром рванут в Карши, только, конечно, рвануть не получится на одном мосту, но ничего, часа за четыре-пять доберутся, получат имущество и автобус. Но первым делом надо найти дифференциал за любые деньги и поставить его на КамАЗ. Роман планировал за бочку соляры с прапорами-узбеками договориться, при необходимости отдаст две, топливо взяли с запасом, хоть где-то попали, на обратный путь он дозаправится по чек-требованию – в городе базировались окружные склады ГСМ.

КамАЗ загнали в высокую осоку в тень под опоры моста, обустроили место привала, разожгли костерок из прихваченного в пустыне сухого саксаула и сухой осоки, росшей по всему берегу Сырдарьи, поели досыта консервов и завалились спать.

Утро и день прошли спокойно в ленной сытости и томлении после купаний, вечером переправились через реку и без остановки поехали сразу в Карши. Спать не хотелось, днём отоспались, прибыли ровно в девять утра после развода складских подразделений.

После сдачи накладных начальнику отдела Погодин с Кирсановым хотели выбрать автобус сами, но в бокс их не пустили и выгнали первый попавшийся. Роману он понравился, и он оставил Андрея принимать его дальше, а сам пошёл в боксы для приёма запчастей, куда Литовко загнал свой КамАЗ. Там его уже ждал пожилой прапорщик-узбек.

– Вашу проблему знаем, поможем, но бочки мало.

– Бери половину второй, – вступил в торг Погодин.

– Не, соляр не нужен, бензин нужен бочка или давай пятьдесят рублей.

– Вы вроде узбеки, а не евреи, – удивился Роман.

Деваться было некуда, после не очень долгих торгов порешили: сломанный дифференциал и два плохих домкрата они поменяют на новые за бочку соляры и почти полную бочку бензина, взятую для перегона автобуса.

– В автобус зальём только литров пятьдесят, до складов должно хватить, – изложил Роман Литовко.

Все дела закончили только в самом конце дня, уже вечером выгнали две машины на специальную стоянку и разбрелись по машинам. Роман спал на матрасе в прохладном кузове, Литовко – в кабине КамАЗа, Кирсанов – в своём автобусе.

Утром, заправившись на складах, актепинцы двинулись в обратный путь и в среду к исходу дня подъехали к воротам своего автопарка.

Роману, конечно, пришлось объясняться за четыреста излишне израсходованных литров топлива, брать на свою роту списание соляры и бензина, но что это было в сравнении с тем, что они выполнили задачу, прибыли без потерь и выжили в жаркой пустыне! Он жалел только об одном: что не успел заехать к своему другу Лому, и поклялся, что в следующую командировку обязательно встретится с ним.

Для Романа это было первое крещение в его будущей нелёгкой, но многогранной и интересной офицерской судьбе.

Глава № 3. Там, где цветёт саксаул

Туркменистан, или бывшая Туркменская Советская Социалистическая Республика, занимает огромную территорию в 1560 тысяч квадратных километров на карте мира, но большая её часть – это безжизненная пустыня Каракумы.

Только в нижней части страны расположена цепь оазисов вдоль Каракумского канала, построенного в советское время. В этом оживлённом месте проходит железная и автомобильные дороги, там же и расположены четыре областных города: это Ашхабад, Красноводск, Мары и Чарджоу, пятый областной город Туркмении, Ташауз, находится в верхней, северной части государства.

Ашхабад – столица, Красноводск – на Каспии, Чарджоу – почти граница с Узбекистаном, Ташауз – где-то наверху по карте, и только Мары хочется назвать центральным городом каракумской пустыни.

Он находится в юго-восточной части страны и назван в честь города Мерв в переводе с персидского языка, древнейшего города Центральной Азии, основанного за два тысячелетия до нашей эры, бывшей столицы персидской сатрапии Маргиана и государства Сельджуков.

Руины, оставшиеся от него, являются заповедной зоной на территории современной Туркмении и представляют собой памятник Всемирного наследия человечества.

Современный город Мары, расположенный на берегах реки Мургаб, находится в тридцати километрах от заповедника и является одним из крупных промышленных центров и оазисов Туркмении.

Именно здесь в центре пустыни Каракумский канал соединяется с Мургабом и создаёт условия для поливного земледелия, способствующего выращиванию хлопка, развитию плодоводства и виноградарства.

Здесь же выращивают пшеницу, ячмень, кукурузу, овощные, бахчевые и кормовые культуры, развито овцеводство и коневодство.

В далёком 1985 году, который прославился приходом к власти Горбачёва, объявившего о двух таких новых для СССР направлениях, как перестройка и борьба с пьянством, город ещё не успел достигнуть такого развития.

Основным направлением этого региона было выращивание хлопка, который собирали вручную, как правило, женщины и дети школьного возраста, машины применялись только для сбора оставшихся и нижних цветов, имеющих невысокое качество.

Сам город и раскинувшиеся около него аулы на берегах водных каналов-дренажей, отведённых от Каракумского канала, являются оазисом, зелёным пятном на карте, которое окружает безжизненная пустыня Каракум, раскинувшаяся на многие километры вокруг.

Десять месяцев в году она представляет собой безжизненную холмистую долину с островками невзрачных, почти без листвы саксаулов и перекатывающих от ветра клубков верблюжьей колючки.

Но с приходом весны она начинает просыпаться, накопившаяся за зиму влага попадает в верхние слои песка и напитывает, казалось, безжизненные организмы и корешки, которые, набирая живительную силу, начинают свой рост.

В конце марта – начале апреля на короткий, не больше недели, период расцветает саксаул, этакое чудо пустыни, дерево с тонкими игольчатыми листьями и длинными, тянущими к солнцу ветками, закрывающими кору от палящих лучей.

Во время цветения по красоте и привлекательности ему нет равных, цветы имеют форму небольших клубочков, чем-то напоминающих привычную мимозу, но только большего размера, цвет может меняться от белого и светло-розового до малинового и темно-красного, всё зависит от разновидности куста.

Саксаул – единственное дерево, которое может расти в пустыне, ему необходимы её песчаные грунты, другие виды почв для него просто губительны. В благодарность за это он сохраняет её первозданное состояние, не позволяя сильным ветрам развеивать песок и тем самым предотвращая эрозию.

Так и существуют они вместе тысячелетиями – пустыня для саксаула, саксаул для пустыни.

После цветения саксаул ещё долго остаётся красивым, дожидаясь расцвета маков, которые начинают свой рост в мае, в одночасье заполнив свободное пространство до горизонта. Они рвутся к тёплому солнцу и машут ему лепестками, создавая иллюзию движения перекатывающихся волн.

Всё заканчивается с приходом июня. Тёплое солнце превращается в безжалостно палящее, сжигающее всё на своём пути, отцветают и засыхают маки, скручиваются в трубочку игольчатые листики саксаула, прижимаясь к коре.

В том же 1985 году в Мары дислоцировались различные авиационные соединения и части Туркестанского округа.

Ранним сентябрьским утром на дороге от второго дальнего КПП до штабов частей авиационной базы Марыйского гарнизона появился молодой офицер, который неторопливым шагом шел, рассматривая местные пейзажи и попадавшиеся ему на глаза сооружения.

Роман Погодин, так как это был именно он, с интересом рассматривал окрестности. Вместо уже привычного в Ак-Тепе жёлтого песка с островками деревьев, окружавших здания, здесь его взгляду попадался только серо-грязный с редкими островками жухлой осоки.

Куда меня занесло, думал он, продвигаясь вглубь к видневшимся вдалеке постройкам с редкой растительностью.

* * *

Чуть больше недели назад его срочно вызвали в штаб, и прапорщик в строевой части ему объявил, что из округа пришла телеграмма о его откомандировании в Мары на равнозначную должность.

Ещё не сообразив, что происходит, Погодин взял протянутую бумагу и, прочитав уже озвученное строевиком, быстро вернул её обратно, невольно отстранившись от неё, как от чего-то гадкого, неприятного.

Тот, убедившись, что лейтенант усвоил текст, доброжелательно произнёс:

– Комбат улетел в Ташкент на военный совет, будет решать, чтобы Вас оставили в нашей части, приказал ждать.

Рома вышел из штаба и, спасаясь от послеобеденной жары, нырнул в тень курилки. Беседку обвивали виноградники со спускающимися сквозь крупную сетку тёмно-синими ягодами сладкого «тавквери», но сейчас они не радовали его, он наконец-то полностью осознал смысл полученной телеграммы.

Его переводят в другую часть, вот так легко, одной бумажкой, здесь он уже привык к людям, офицерам и солдатам, к технике, наконец, освоился, начал понимать, что к чему, обзавёлся знакомыми, правда, жил ещё в канцелярии автопарка, но это же временно.

Погодин поудобней расположился в пустой беседке и стал ждать командира части капитана Переверзева, возложив всю надежду на него. Хоть он и сталкивался с ним всего несколько раз, но почему-то чувствовал, что тот за него, ему нужны такие, как он, раз, когда выезжали на полёты, комбат их проверял и его похвалил, может, заочно, скорее приободрил, но это вдохновило молодого офицера и теперь заставляло как-то проявить себя ещё.

Но комбат и так знал всё наперёд, что делалось в автопарке, знал, что Погодин запустил старенькую АПА-35 (12), безнадёжно стоящую в боксе с бегающим вокруг неё чумазым солдатом, лицо которого засияло после выхода спецоборудования на нужный режим запуска самолёта. Знал комбат и про то, что лейтенант отремонтировал ЭГУ-3 (13), спецмашину для запуска и проверки гидросистемы самолёта, помог заменить сгоревшую электропроводку водителю КамАЗа-длинномера прапорщику Петрову, с которым они теперь ездят обедать на этом длинномере в город Безмеин.

Знал об обедах комбат, но он знал и то, что теперь АПА-35 уйдёт в вертолётное звено, освободив другую, более новую и современную для запуска истребителей, ЭГУ-3 будет находиться в запасе на подстраховке, а шаланда-длинномер, когда нужно, уйдёт в рейс за так необходимыми запасными частями для самолётов.

Роман не знал, где раньше служил комбат, знал только, что он недавно прибыл из Афганистана и имел боевые награды. Переверзева уважали и одновременно боялись, он был требователен до самых незначительных мелочей, не давал спуска никому и ни за что, но был справедливым и честным человеком, как казалось Погодину.

Уже наступила ночь, когда Рома услышал рокот заходящего на посадку почтовика (14), на котором должен был прилететь с военного совета командир. Он не ошибся: минут через двадцать к штабу подъехал уазик, из которого вышел Переверзев.

Погодин сразу почувствовал недоброе: комбат выглядел уставшим и хмурым. Увидев ожидающего лейтенанта, он коротко бросил:

– Пошли ко мне.

Переверзев зашёл в кабинет, снял фуражку, подержав её в руке перед тем, как положить на стоящую рядом со столом тумбочку, немного постоял около окна и только потом сел.

Положив руки на стол перед собой, он долго молчал и только потом, как будто впервые увидев Погодина, жестом показал ему на стул, предлагая сесть.

Роман не совсем понимал, что происходит, но чутьё ему подсказывало, что командир медлит, потому что не знает, с чего начать неприятный разговор.

Переверзев как-то спокойно и медленно, делая большие паузы между словами, начал рассказывать Погодину о том, что скоро изменят структуру автомобильной службы батальона, техническую роту разделят на две, одна из которых будет транспортная, для подвоза материальных средств, а вторая техническая, для обеспечения полётов, и командиром технической роты, в которой будет только специальная техника, он планировал назначить его.

Но его в штабе по этому вопросу слушать не захотели, всё уже было решено, и ему, Роману, придётся ехать в Мары.

Высказав эту неприятную для лейтенанта новость, комбат опять замолчал и уставился в стол. Возникло ощущение, что он никого не замечает вокруг.

Погодин, не зная, что в этом случае делать, приподнялся со стула и произнёс:

– Разрешите идти?

– Да, иди в строевой отдел, получай документы, тебя там ждут, – он поднялся и пожал руку вставшему Роману.

Он был так расстроен, что Погодину хотелось сказать: «Да не переживайте Вы так, если из-за меня, то ничего страшного не случилось, подумаешь, перевели в другую часть».

Но он не знал, из-за него ли так переживает Переверзев, может быть, есть другие причины, посерьёзнее, а его вопрос так обыденно, просто попал в неудачное время: на военных советах по головке не гладят, там три шкуры дерут, если есть за что.

Прапорщик-строевик выдал ему предписание. Роман внимательно его изучил, только уже в канцелярии автопарка, когда ложился спать. На переезд ему давалось пять суток.

Пять дней, целых пять суток, а ехать всего максимум часов восемь, думал Роман, пока знакомый вывозил его из гарнизона на своём стареньком москвиче. До шоссе оставалось совсем немного, и надо было решить, куда ехать: налево на поезд в Мары, или направо в аэропорт в Москву.

– Направо, в аэропорт, – весело скомандовал Погодин.

Решение созрело. Чего он будет делать в незнакомом месте пять дней? Слетаю домой, навещу маму, а потом рвану к Марусе. День прилёта, день отлёта и три дня дома, посчитал он.

В ашхабадском аэропорту народу было немного, но возле кассы была толпа азиатских мужчин, которые, беря её штурмом, громко кричали на своём языке. К коменданту нельзя: в предписании написано Мары, придётся в общую очередь – всё это пронеслось в голове у Романа, когда он оказался в здании аэровокзала.

Первым делом он освободился от двух огромных чемоданов с формой, сдав их в камеру хранения до своего следующего прилёта, а потом двинулся к облепленной людскими телами кассе – желающих куда-нибудь улететь прибавлялось.

Роману была дорога каждая минута, и он двинулся в кучу толпы, работая плечом как носом ледохода, прорубавшим лёд. Это сработало и дало неплохой результат, он здорово продвинулся к кассе.

Примерно через час мокрый, слегка помятый, но счастливый, с билетом в руках, он вывалился из толпы. Рейс в столицу был уже через полтора часа, всё складывалось отлично.

Он дома, в прохладном, зелёном и уютном Подмосковье, после почти двух месяцев жары, окрестные пейзажи из окна электрички показались ему райскими. Что значит родина! Её ценность сразу выросла в сотни раз после проведённых месяцев в Туркмении. Ни на что я её не променяю, думал Роман, прислонившись к прохладному стеклу.

В Ашхабаде он успел отправить маме телеграмму, чтобы не испугать своим неожиданным прилётом, его перемещения по Туркестану, о которых он её оповещал, и так были запутанными.

С момента, как она проводила его в Домодедово на самолёт, прошло всего ничего, а его уже опять переназначили, и что его ждало впереди, он мог только догадываться.

Прекрасно он понимал только одно: самое лучшее место Туркмении он потерял, но, значит, это его судьба, военный путь, на который он однажды ступил, и назад теперь хода нет.

Мама встретила сына, не зная, куда его усадить, радости не было предела, она даже и не спрашивала, почему он так внезапно появился вдруг за три тысячи вёрст от места предполагаемой службы.

Пробыв дома чуть больше часа, вкратце объяснив причину приезда, он оставил немного озадаченную женщину и рванул к Марусе, которая жила в соседнем подмосковном городке. Этот длинный и счастливый для него день ещё не кончился, и он хотел многое успеть за его временной интервал.

За время учёбы в военном училище и короткой службы в части он научился считать и беречь каждую минуту, в училище, например дежурному по роте, который отдал команду «подъём» хоть на минуту раньше положенного времени, могли почистить физиономию.

На четвёртом курсе с Погодиным произошёл один случай. Ехали они тогда на практику из Воронежа в Горький (нынешний Нижний Новгород) проездом через Москву, его группа сидела в Москве целый день а они со своим одноклассником а теперь командиром его отделения Игорем Самохиным на несколько часов съездили домой, Рома повидался с мамой, сестрой и Марусей, но впопыхах умудрился забыть дома военный билет, пропажу которого обнаружил только на вокзале, когда уже сели в поезд.